| Все эти черты строгой набожности в церкви и в миру дополнялись в повседневности массой предрассудков, суеверий и условностей, приоткрывавших языческие пласты сознания. Слово в контексте христианской культуры приближено к «вещественной» выразительности. Отличительной чертой Нового Завета является то, что в нем слово неотделимо от образа. Но в повседневном религиозном быту это сложное для простолюдина соотношение редуцировалось в простейшие схемы, в которых благоговение перед образом исключало произнесение тех слов, которые, казалось, «снижали» достоинство образа. Никогда не говорили «купить» икону, но «выменять». «В иных местах набожные люди и о церковных свечах, деревянном масле и т.п. ни за что не скажут “купил», но “выменял " » (Мельников, 1986, с. 460). О подобного же рода «мелочных странностях» сообщал и малодоброжелательный английский лекарь царя Алексея Михайловича Самуэл Коллинз. Когда вели речь об иконах, то слова подбирали самые благопристойные. Сами иконописцы обычно иконы не продавали, а сбывали их лавочникам или офеням-иконщикам. Иностранца, конечно, удивило, что при купле и продаже икон глагол «купил» заменялся: образ можно было только «выменять». Но когда-то обмен действительно совершался: старый стершийся образ несли в иконную лавку, там оставляли и клали «деньги взамен». В ситуации купли/обмена любые слова могли казаться излишними и оскорбительными, они порой вообще исключались перед лицом молчания: если сумма торговцу казалась малой, он отодвигал деньги молча, а покупатель молча их добавлял, и так до тех пор, пока сумма не покажется достаточной (Коллинз, 1846, с. 9). Не менее любопытный обычай описан Павлом Алеппским. Муж и жена после ночи, проведенной вместе, не могли не только прикладываться к иконам в церкви, но даже прикасаться к ним в иконной лавке, чему он сам был свидетель. Священник должен был прочитать над ними специальную молитву, ни самому патриарху Макарию, ни архидиякону Павлу не известную (Алеппский, вып. 2, с. 164). Бережное обращение со святыней включалось в систему государственного попечительства и контроля за иконой и иконным делом, т.е. |
| Позвольте несколько вопросов: 1) Почему, во всём мире, в подавляющем большинстве христианских церквей, богослужения проходят на современных, доходчивых и понятных всем прихожанам, местных языках и даже наречиях? Они все неправильно поклоняются нашему общему Господу? Этому есть доказательства? 2) Часто бываю в Европе и всё время захожу в местные православные храмы, где службы проходят на современном русском (далее=СВР), и где всё, всем понятно. Что? Это, как-то мешает осуществлять церковные таинства?? Или это " неправильное " православие? 3) Что мешает РПЦ хотя бы попробовать (понятно, что в течение нескольких лет)проводить богослужения (или хотя бы их часть) на СВР языке, в отдельно взятых, но широко доступных храмах? С тем чтобы посмотреть, и на практике (а, не в сомнительном социальном опросе) уяснить насколько соответствуют действительности страхи о непременном разрушении Православия подобным нововведением. Прихожане " ногами проголосуют " за тот или иной вариант, тогда и появятся реальные данные для обсуждения, а не теоретические и эмоциональные лозунги, типа - " Держать и не пущать? " Спасибо. Олег Теплявичус 9 сентября 2014, 03:27 Не дело это, такие перемены на потребу публике. Церковно-славянский выучить настолько, чтобы понимать богослужение - явно стократ легче, чем, например, английский, который учит влегкую и стар, и млад. Пару раз параллельный перевод любой службы - и все понятно. А причин не ходить в храм - 1001 штука, " советчиков " много и видимых, и невидимых. Ничего хорошего перевод на современный язык не даст, а диванные христиане придумают еще много причин, почему им не нужно быть в храме. А вообще даже интересно, как можно требовать отказа от церковно-славянского, если все молитвы на нем, то же утреннее и вечернее правило, каноны, последование к причастию... Сразу же вся сила и дух молитвы пропадает, это каждому легко проверить, дублированные молитвословы продаются в каждой иконной лавке. Явно те, кто это требует, не молится регулярно. Причем тут тогда вообще православие? |
| Считать работу для храма честью и делать ее на совесть - это ведь не сегодня придумано. На площадке, ведущей к верхнему храму, меня ждало маленькое потрясение: напольная керамическая плитка. " Метлахская, годов эдак пятидесятых, послевоенных " - на глазок определила я. И ошиблась. Плитка оказалась дореволюционной. Дата - на тавро с обратной стороны: " 1904 " . Сколько ног прошло по ней за сто с лишним лет - а будто вчера с завода: ни на миллиметр не протоптана! Вот она, гарантия качества. А еще Александр Владимирович поделился наблюдением: приходят в храм рабочие, для них это очередной " объект " . Но, оказавшись внутри церковной ограды, они начинают не только более старательно и ответственно выполнять работу. - Многие крестятся, начинают ходить на службу. И это - чудо! - говорит Александр Владимирович.- Работы заканчиваются, а люди так в храме и остаются - прихожанами. Ходят на исповедь, причастие. Так что ограда храма - не просто " забор " . Внутри нее - особый мир, подчиняясь законам которого, человек меняется. Вот только маленький штришок: как разговаривают на обычной стройке, думаю, объяснять не надо. Здесь, если Александр Владимирович слышит от наемных рабочих неподобающее слово, тут же одергивает: ребята, здесь не то место, здесь нельзя. И работяга в грязной робе, который на обычной стройке, услышав такое замечание, от удивления, наверное, с лесов бы упал, здесь, за храмовой оградой, извиняется: " Прости, начальник, не буду " . - Ну, думаю, хоть в этом человек лучше стал,- улыбается завхоз,- сквернословию попускать никак нельзя, сквернословие - грех. Прошел мимо, промолчал - значит, и ты соучастник греха. Что значит - не мое дело воспитывать? Я же не только хозяйством ведаю, я же в храме! И вот это " я же в храме " - очень важный момент. Потому что все, кто в храме работают,- будь то уборщица, завхоз, продавщица иконной лавки - для обычных людей все равно " люди храма " , а это совсем не то, что просто технический персонал. Поэтому рабочие зачастую обращаются к завхозу Пономареву с духовными вопросами. |
| Но коль скоро художник есть уже не просто «искусник», но именно «творец», он обязывается творить так же, как его Божественный прообраз: «из ничего». В силу принудительной необходимости это «ничто» может быть только метафорично, выявляя метафоричность самого понятия творчества. Но хотя бы метафору, хотя бы образ «ничто» материал должен по возможности являть собой. В самом деле, присутствие материала последовательно редуцируется на путях новоевропейского искусства к подобию «безвидного и пустого» хаоса или небытия. Податливый холст и масляные краски или непрочная бумага, в качестве безразличной белой пустоты принимающая отпечаток гравюры, – все они в сравнении с камешками мозаики, или стеклом витража, или грунтованной мелом иконной доской выявляют черту как бы онтологической ущербности: их вещность неплотна и эфемерна, – если это не совсем небытие, то во всяком случае «еще-не-бытие», пассивно дожидающееся прикосновения «творца», чтобы стать бытием, и притом любым, какого бы он ни пожелал 1142 . Новоевропейский художник влечется к такому материалу, материальность которого не говорит слишком громко своим собственным языком – языком природных стихий. Это вполне логично, ибо «творчество» протекает как раз в соперничестве со стихиями, «создание» состязается с «первозданным»: Нам четырех стихий приязненно господство, Но создал пятую свободный человек… (О. Мандельштам) Способность радоваться свету, его сиянию и блеску как чувственной утехе и одновременно духовному символу есть черта общечеловеческая; но если Рембрандт заставляет холст, покрытый масляными красками, давать образ золотого света, это как символ и симптом мировоззренческой установки в корне отлично от свечения средневековых витражей или византийских золотых фонов, спорит с этим свечением и его исключает – или, в лучшем случае, низводит до статуса «ювелирного ремесла». Холсту и краскам светиться не положено, в их натуральном виде образ золотого сияния никак не присутствует и постольку действительно «сотворен» Рембрандтом, сотворен «из ничего», между тем как золото и стекло светятся уже по своей «богосозданной» природе, и средневековый художник просто берет в руки их светоносность, высвобождает ее и распоряжается ею, подчиняя благочестивому и одновременно человеческому смыслу, но никоим образом «не создает» ее. |
| «Как только я спустился в Пещеру, увидел, что кандилафты дерутся подсвечниками, а поклонники стоят уже с палками. Франкский поп в белой одежде начал мне говорить что-то по-итальянски, но заметив, что я не понимаю его, замолчал. Кандилафт его струсил и убежал из Пещеры. А один грек схватил кованное из серебра Евангелие наше, подскочил к попу в белой одежде и, прокричавши: «Так вы бесчестите наше Евангелие», – начал бить его по голове этой книгой со всей мочи и окровавил; отставной же русский солдат, весь в медалях и крестах, подошел к этому попу с палкой и высылал его вон говоря: «Марш, марш, франки, вон отсюда католики!» Тут другие поклонники схватили его и другого капуцина и давай бить их палками и гнать из Пещеры вместе с какими-то мальчишками. Как только выгнали их в армянский придел, я увидел много арабов и, боясь, как бы они по одежде моей не приняли меня за франка и не стали колотить, опять спустился в Пещеру и другим выходом перешел на греческую сторону церкви, дабы посмотреть, чем кончится дело». Все это совершилось весьма скоро. В эти мгновения я (Порфирий) еще стоял перед иконой Богоматери и хвалил своему студенту Соловьеву (рисующему образа) живопись и особенно постановку Богоматери. Мы не знали и даже не слыхали, что и что делалось в Пещере, над которой стояли, потому что она, кроме натурального толстого свода её, покрыта высоким мраморным помостом; да и внимание наше занято было иконной живописью. Как только я отошел от иконы Богоматери к правому клиросу и хотел занять седалище, – στασδι, подле митрополитанской кафедры, дабы слушать тут вечерню, увидел, что от Св. Пещеры чрез армянский придел стремительно бегут мальчишки к внутренней двери латинского монастыря, но не заметил ни гнавших их, ни попов францисканских. В своих путешествиях по Сирии, видавши, как буйно ведут себя малолетки в церквах, я подумал, что и здесь гонят их за шалости; после того, как они скрылись за монастырской дверью, тотчас оттуда вбежали в армянский придел францисканские монахи и Вифлеемские арабы-католики с палками и каменьями и, бросая их в поклонников, успели разогнать их на мгновение. Один камень, брошенный к митрополичьей кафедре с такой силой, что сделал язвину в мраморном подножии сей кафедры, разбился на куски, разлетелся и едва не ранил меня и стоявших подле меня студентов моих. |
| По–видимому, этим подразумевается, что не достаточно поместить церковные институты в контексте соответствующего синтеза " одного " и " многих " . Это является одним из компонентов пневматологии. Другим, что, было, отмечено раньше, является эсхатология и по–моему этот аспект выражается через тот факт, что и крещение и посвящение в сан должны иметь место в контексте Евхаристии. Евхаристия, по крайней мере, в православном понимании, является эсхатологическим событием. В ней не только " один " и " многие " сосуществуют и обусловливают друг друга, но и указывает на что-то еще: церковные институты являются отражениями Царствия. Во–первых, они являются отражениями: природа церковных институтов является " иконной " , то есть их онтология не лежит в самом институте, но только в отношении чего-то еще, Бога или Христа. Во–вторых, они являются отражением Царствия: все церковные институты должны иметь некоторое оправдание путем указания на что-то конечное, а не просто на историческую целесообразность. Конечно существуют служения, которые предназначены для того, чтобы служить временным историческим потребностям. Но они не могут претендовать на церковный статус в фундаментальном, структурном смысле. История никогда не является достаточным основанием существования, какого-то церковного института, будь это со ссылкой на предание, апостольское преемство, библейское основание или действительные исторические нужды. Святой Дух указывает за рамки истории, хотя он может и должен часто указывать против истории, как это действительно есть, через пророческую функцию служения. Церковные институты, будучи эсхатологически обусловленными, становятся сакраментальными в смысле своего места в диалектике между историей и эсхатологией, между " уже " и " еще нет”. Поэтому они теряют свою самодостаточность, свою индивидуалистическую онтологию и существуют эпиклетично, то есть в своей эффективности они постоянно зависят от молитвы, молитвы общины. Свою действительность и действенность, церковные институты находят не в истории, а в постоянной зависимости от Святого Духа. |
| Я в аду бывал здесь, на земле Я не верующий, а доверяющий Богу человек. Я знаю, что волос с моей головы не упадет без Его воли. Иногда из Дураково уходит кто-то, и я думаю: а как же теперь коров доить? Но тут же приходит другой, который умеет доить коров… 12 декабря, 2011 Я не верующий, а доверяющий Богу человек. Я знаю, что волос с моей головы не упадет без Его воли. Иногда из Дураково уходит кто-то, и я думаю: а как же теперь коров доить? Но тут же приходит другой, который умеет доить коров… Михаил Морозов – предприниматель по призванию. В первые годы перестройки он наладил производство круглых металлических значков. Это с его значками, на которых красовались разные «народные герои» и модные надписи, ходили в 80-х московские подростки. В 1991–1992 годах фирма Морозова наладила производство слайд-фильмов. Может, и сейчас у кого-нибудь дома лежат наборы слайдов «Пушкинская Москва», «Палех», «Жостово». Он не наживался на купле-продаже. Он все время что-то производил. Производит и сейчас. Мы беседуем с Михаилом Федоровичем в его приемном кабинете в Новоспасском монастыре. Михаил Федорович Морозов – владелец иконной фабрики, руководитель Центра реабилитации от алкогольной и наркотической зависимости «ТИЛь» (Калужская область) – Расскажите, что представлялось Вам успехом в юные годы? – Изначально была тяга стать полезным стране. Мне нравились профессии первооткрывателей: геолог, педагог. Во мне с детства была потребность поиска правильности. Я родился в центре Москвы, где грубых слов никогда не слышал, а потом мы переехали в рабочий поселок, где присутствовал мат в полной мере и тому подобные вещи. Когда я был в третьем классе, один парень ударил меня по лицу. Тогда для меня это было настолько трагично, что произошла какая-то внутренняя катастрофа. А уже к моим 15 годам я удивлялся, что с одного моего удара человек не падает. Вот такая метаморфоза произошла. И это был первый успех: я стал самым сильным в классе, даже дерзким, при условии, что сохранял в учебе своего рода лидерство. Я легко схватывал, отличался сообразительностью, но первая трудность – и я переключался на другое. |
| В «Библейских стихах», включённых в книгу, дано слишком земное видение событий ветхозаветных. Тут прежде всего рассказ поэта о себе, а не о давнем. Конечно, можно и так сказать: Ахматова прибегла к традиции средневековых книжников, раскрыла в формах священного архетипа сакральность событий своей жизни, своей эпохи. Но не лучше ли признать, что такой приём у Ахматовой пока не достигает ясной определённости, он ещё амбивалентен, так что приходится гадать: кто в центре: Бог или человек? С тем же можно было встретиться у Ахматовой и прежде: Словно ангел, возмутивший воду Ты взглянул тогда в моё лицо, Возвратил и силу, и свободу А на память чуда взял кольцо. Мой румянец жаркий и недужный Стёрла богомольная печаль. Памятным мне будет месяц вьюжный, Северный встревоженный февраль (135). Вот явственное смешение грешницы и монахини. И не через евангельское событие (Ин. 5, 2-4) осмысляется событие жизни человека, но первое низводится до уровня второго. Чудо совершает всё же не ангел, но человек, словно ангел . Долго не отпускало её это: через сакральные образы воспринимать намёки на томления земной страсти. Плотно заперты ворота, Вечер чёрен, ветер тих. Где веселье, где забота, Где ты, ласковый жених? (133). «Се, Жених грядет...» (Мф. 25, 6). Что означало то ожидание? Ждала его напрасно много лет. Похоже это время на дремоту. Но воссиял неугасимый свет Тому три года в Вербную субботу. Мой голос оборвался и затих— С улыбкой предо мной стоял жених. А за окном со свечками народ Неспешно шёл. О, вечер богомольный! Слегка хрустел апрельский тонкий лёд, И над толпою голос колокольный, Как утешенье вещее, звучал, И чёрный ветер огоньки качал. И белые нарциссы на столе, И красное вино в бокале плоском Я видела как бы в рассветной мгле. Моя рука, закапанная воском, Дрожала, принимая поцелуй, И пела кровь: блаженная, ликуй! (145) Богомольное настроение двух начальных строф контрастно отвергается, опрокидывается близкими к кощунству реалиями строфы последней. Торжественная атмосфера православного праздника настраивает именно на духовное восприятие «жениха», но затем всё разбавляется обыденно-земным блаженством. Вместо иконной обратной перспективы , ожидаемой в настроении первой и второй строф, автор даёт обычную линейную, определяемую взглядом из земного мира, отсюда туда , но не оттуда сюда. |
| И в этом случае вера имеет первостепенное значение, ибо по вере дается человеку. Но к иконам, у которых нет славы чудотворных, а тем более к печатной иконной продукции можно относиться с простым благоговением, не имеющим такой трепетности, как по отношению к мощам святых или чудотворным образам. Фото: azbyka.ru Думаю, поскольку всё вышесказанное не означает пренебрежение медицинскими знаниями и правилами, не будет греха в период эпидемии из медицинских соображений, особенно если прихожанин чувствует, что сам заболевает, воздержаться от целования всех икон в храме. Да и вообще в период эпидемии особенно важно соблюдать правила гигиены и защищать себя и других всеми способами. Но делать это нужно разумно. Например, если сейчас речь идет об эпидемии респираторных вирусных инфекций, важно знать, что основной путь передачи таких заболеваний – воздушно-капельный, а не контактно-бытовой. Это означает, что основной метод защиты – по мере возможности воздерживаться от посещения мест, где есть больные люди. При общении же больного с другими людьми – ношение медицинской маски. Резюмируя всё вышесказанное, можно сказать, что при контакте со святынями человек не может получить никакого вреда. А соблюдение правил медицинского характера может внести в распорядок жизни христианина коррективы. Например, в случае начинающегося заболевания и если нет особенной духовной необходимости, можно пропустить посещение храма и почтить воскресный день или другой праздник домашней молитвой. Правда, есть и обратное правило – если человек имеет настоятельную необходимость в покаянии и причастии, то ничто не должно остановить верующего. Поэтому в Церкви существует практика посещения священниками тяжелобольных (даже если это носители опасных инфекций) дома или в больнице. Особенно важно напутствовать Святыми Дарами в случае приближения смерти. Причастие и благоговейное с верой прикосновение к святыням никогда не повредит верующему человеку. Наоборот, по благодати, действующей соразмерно вере, приведет нас к всецелому исцелению и в конечном итоге к вечному спасению. Больному стоит воздержаться от посещения церкви |
| Но есть в этом нежелании знать и еще более темная сторона. Гонители первых веков не видели в преследовании христиан ничего плохого. Более того, в поучение народу устраивали публичные театрализованные казни (тем более что и народ вполне благожелательно относился к убиению людей, говорящих о странном и способных отнять столь вожделенный покой и комфорт благоустройства), пока наконец не поняли, что “поучение” выходит совсем с другим результатом, что тот же самый народ начинает разделять взгляды тех, чью гибель он поначалу приветствовал. А новые гонители прекрасно понимали, что их дела надо прятать — и от всего мира, и от собственного народа. Отсюда — ужасающая скрытность преступлений: тайные “полигоны” типа Бутово (а еще есть Левашево под Санкт-Петербургом, и Куропаты под Минском, и Катынь близ Смоленска, и недавно найденные массовые захоронения в Медвежьегорске, и еще многие места, известные и неизвестные) и пресловутые “десять лет без права переписки”, и бывшие до недавнего времени правилом ложные свидетельства о дате и причине смерти… Но это сокрытие преступлений, неслыханное по масштабам в мировой истории, никогда бы не было столь успешным, если бы оно не опиралось на почти всеобщее нежелание знать. И это сыграло свою роковую роль; справедлив был гнев А. И. Солженицына на мир, который не хотел знать. Но таким образом получается, что те, кто не хотел (и не хочет) знать, становились (и становятся) сообщниками гонителей. В какой-то мере на таком нынешнем отношении к этой теме сказывается и то, что людям просто трудно воспринимать все это. Усталость, оцепенение и равнодушие, охватившее массы людей после вселенской исторической судороги — естественное следствие происшедшего. “На погосте живучи, всех не оплачешь”, и то, что невозможно охватить “только человеческим” сознанием, предпочитают забыть. Это проявляется и в некоторой вялости церковного почитания новомучеников. Мало у нас икон, скажем, святителей Владимира и Вениамина; в очень хорошей московской иконной лавке продавщица даже, кажется, обиделась, когда автор этих строк спросил у нее икону новопрославленного святителя Серафима. Много ли мы знаем храмов, закладываемых в их честь? Можно ли сравнить такое отношение к мученикам и исповедникам с отношением первохристиан, которые на своем опыте знали и ясно переживали, что их мученики въяве остаются среди них? |
|
|
