| Распространение в народе Священного Писания и деятельность странствующих проповедников доставили воззрениям Виклефа широкий и быстрый успех. Несомненное подтверждение этому можно видеть в некоторых документах, относящихся к восьмидесятым и девяностым годам XIV–ro века. В ряду этих документов особенного внимания заслуживает напр., отвергнутый палатою общин и утверждённый лишь королём и лордами статут, относящийся к 5–му году правления Ричарда II, 2 два королевских предписания, изданных в пятнадцатом и семнадцатом году Ричарда II, и наконец булла папы Бонифация IX–ro на имя того же короля 177 . Из этих документов видно, что количество последователей Виклефа увеличивалось в те годы с чрезвычайною быстротой; что они свободно и смело появлялись повсюду, усвоив себе даже особую одежду; что они открыто проповедовали свои еретические учения и обличали существующие церковные порядки, увлекая народ своею смелостью. Церковная власть оказывалась пока бессильною и никак не могла положить предел распространению ереси, потому что еретики не обращали никакого внимания на церковные запрещения, направленные против них. Если их епископ призывал к своему трибуналу, они не являлись, а если он хотел привлечь их силою, они уходили из пределов его епархии, куда его власть уже не простиралась. Свидетельства летописцев Найтона и Уольсингэма, а также протоколы процессов, показывают, что Виклефовы учения находили себе покровителей и последователей в разных классах общества. На стороне этих учений были прежде всего некоторые члены самой королевской фамилии, как напр. герцоги Ланкастерский и Глочестерский, мать и жена короля Ричарда II–ro. За ними следовала многие лица, принадлежавшие к знатным дворянским фамилиям, как напр. граф Салисбери, Клиффорд, Сторри, Гильтон, Невиль и др. Но всего более было сторонников Виклефа в среде горожан, ремесленников и сельского населения 178 . Определить приблизительную численность последователей Виклефа в конце XIV века мы не имеем возможности, потому что нет для этого достаточных данных; но что его учения имели вообще весьма широкое распространение в то время, – в этом мы можем убедиться с несомненностью и из тех скудных свидетельств, которые до нас сохранились. |
| В русских сказках XVIII столетия былины переплетаются с пересказами греческих мифов. В итоге в «Повести о славном князе Владимире Киевском солнышке Всеславьевиче и о сильном его могучем богатыре Добрыне Никитиче» мы читаем: «Нимрод – царь вавилонский, который был исполин из числа воевавших противу Перуна, и притом великий чародей. Когда они громоздили горы на горы, желая изойти на небо и овладеть жилищем богов, при низложении всех их громовым Перуновым ударом остался жив только один Нимрод, ибо ему отшибло только ногу. Он успел схватить отломок громовой стрелы и скрыться с оным в ущелье земном. Из сего отломка с помощию своего чародейного искусства сковал он копие сие, но гнев богов постиг его за сие святотатство... Когда Кир погиб от руки царицы саков, копье сие похищено волхвом Зороастром. Сей по зависти, что Нимрод возмог достать часть божественного Перуна и сделать таковое непобедимое оружие, хотел оное уничтожить… Он воздвиг волхвованием железного исполина, препоруча ему убивать всех мимоходящих... Сего волшебного исполина раздробил дубиною одноглазый исполин Аримасп. Проведав от славного волхва Хорузана о месте, где копие хранится, достал оное...» . Вопрос: для автора и слушателей этой былины все ли ее персонажи, упомянутые здесь, были демоничны? Считали ли они, что все это борьба демонов между собою? Эти волшебные повести, конечно, не вероучительная литература. Но если уж давать оценку сказкам Роулинг – то надо давать ей оценку через сравнение с другими произведениями ее жанра, а не через сравнение с катехизисом. В поразительной повести Клиффорда Саймака «Братство талисмана» (поразительной потому, что она являет собой редчайший пример христианской проповеди в жанре фэнтэзи) на Земле воцаряется воинство сатаны. Оно уничтожило все древние списки Евангелия. Епископ с горечью оценивает положение: «Свет уходит, – говорил он, – уходит из всей Европы. Я чувствую, что мы погружаемся снова в древнюю тьму». Повествователь продолжает: «В архиепископе иногда бывало что-то ханжески-болтливое, но он вовсе не был глуп. |
| Когда мы задумываемся над всем этим, то невольно еще и еще раз возникает вопрос: как можно отбросить такое великое, благотворное, преобразующее начало в человечестве, как религия, объявив его пустым заблуждением? Ведь если уже отвлеченное мышление подводит нас к идее Творца, то духовный опыт людей на протяжении тысячи лет громко свидетельствует о Его бытии. Часто приходится слышать, что самым надежным критерием проверки теоретических построений и философских схем является практика. Если это так, то вера подтверждается самой достоверной практикой, какая только может быть, — внутренним опытом человека. Для таких людей, как Паскаль или Августин, связь с Богом — подлинный воздух жизни, ее сущность и смысл. И даже для людей с более ослабленным религиозным чувством вера является могучим фактором в их практической жизни. «Питая в доступной мне небольшой степени веру в это религиозное представление, — говорит У. Джеймс, — я черпаю в этой вере такое чувство, будто становлюсь более сильным и ближе подхожу к истине. Я могу, конечно, заставить себя вжиться в настроение ученого сектанта и живо представить себе, что не существует ничего, кроме чувственного мира и познаваемых наукой законов и явлений природы; но всякий раз, когда я пытаюсь сделать это, я слышу, как тот внутренний руководитель, о котором писал однажды Клиффорд, шепчет мне: «Прочь отсюда!» Заблуждение остается заблуждением, даже если оно называется наукой, и вся совокупность человеческого опыта, поскольку я могу объективно понять его, непреодолимо влечет меня выйти за «научные» пределы. Да, реальный мир гораздо более сложен, чем это предполагает и допускает естествознание» [ 11 ]. Но путь к высшей Реальности в человеческом мышлении слишком часто бывает затруднен рядами заграждений, препятствующих движению вперед. Часто даже само слово «Бог» настолько пугает из-за неправильного, примитивного понимания его что встречает упорное психологическое сопротивление. Но почему когда речь заходит об объективном существовании материи, данной нам через обманчивую призму ощущений и познаваемой опосредствованно, атеизм исповедует непоколебимую веру в ее реальность, а когда говорят об Объекте непосредственного. внутреннего религиозного опыта, мы встречаем недоуменные взгляды и замечания о несовместимости знания и веры? |
| Тип промаялся в Клиффордс-Инн полгода, по прошествии какового времени вновь предстал в один прекрасный вечер перед сестрой и с небрежным видом, не вынимая рук из карманов, сообщил, что больше в свою контору не вернется. — Как не вернешься? — испуганно спросила бедная девочка. Среди всех ее житейских забот тревоги и надежды, касающиеся Типа, неизменно занимали первое место. — Меня очень утомило переписыванье бумаг, и я его бросил, — объявил Тип. Типа утомляло решительно все. Его маленькая вторая мать с помощью своего верного друга-сторожа находила ему все новые и новые места. С перерывами, которые заполнялись шатаньем по тюремному двору и отправлением обязанностей миссис Бэнгем, он за короткое время побывал в качестве подручного у пивовара, у огородника, у хмелевода, еще у одного адвоката, у аукциониста, у биржевого маклера, еще у одного адвоката, в конторе пассажирских карет, в конторе грузовых фургонов, еще у одного адвоката, у жестянщика, у винокура, еще у одного адвоката, в суконной лавке, в галантерейной лавке, у торговца рыбой, у торговца заморскими фруктами, на товарном складе и в доках. Но к какому бы делу ни пристраивали Типа, он очень быстро утомлялся и бросал его. Казалось, этот злополучный Тип всюду берет с собою тюремные стены, и расставив их вокруг себя, превращает любое заведение или предприятие в некое подобие тюремного двора, по которому и слоняется, заложив руки в карманы и лениво шаркая подошвами, до тех пор пока настоящие, несдвигаемые стены Маршалси своим таинственным влиянием не притянут его обратно. И все-таки решение спасти брата так твердо укоренилось в этом мужественном сердечке, что в то время как он одну за другой хоронил все ее спасительные попытки, она ухитрилась трудами и лишениями сколотить ему денег на проезд до Канады. Когда уже и безделье настолько утомило Типа, что ему захотелось бросить бездельничать, он милостиво согласился ехать в Канаду. И дитя Маршалси, горюя о предстоящей разлуке, в то же время радовалось, веря, что наконец-то удалось вывести брата на правильную дорогу. |
| – Не помню, сэр. Могу проверить. – Не стоит. Единственное, которое я помню, называется «Клиффорд». Не оно? – А не «Ортотекс»? – спросил Роу. – У меня когда-то был друг… – Он замолчал. – Память возвращается, а, мистер Роу? Видите ли, его фамилия действительно Джонс. И он служил в «Ортотексе». Что вас заставило туда пойти? Можем подсказать, если не помните. Вы подозревали, что кто-то пытался вас убить из-за кекса. Вы этот кекс выиграли на базаре (ну и комедия!), потому что некая миссис Беллэйрс подсказала вам его вес. Вы отправились выяснять, где живет эта миссис Беллэйрс в контору фонда для Матерей Свободных Наций (кажется, так называется эта иностранная организация), и Джонс шел за вами следом, чтобы выследить их… и присмотреть за вами. Но вы, похоже, сбежали от него, мистер Роу, потому что Джонс так и не вернулся назад, а когда на следующий день вы позвонили мистеру Ренниту, вы ему сказали, что вас разыскивают по обвинению в убийстве. Роу сидел, прикрыв глаза рукой. Пытался ли он вспомнить? Старался ли не вспоминать? А голос настойчиво продолжал: – Однако в тот день, насколько известно, в Лондоне не было совершено ни одного убийства, – разве что жертвой его стал бедняга Джонс. Вы явно что-то знали, и мы дали объявление в газетах. Но вы не пришли. До сегодняшнего дня, когда вы явились с бородой, которой у вас раньше не было, и рассказали, будто бы потеряли память. Однако это не мешает вам помнить, что вас обвиняют в убийстве, но показали вы человека, который, как нам хорошо известно, в полном здравии. Как, по-вашему, нам следует к этому отнестись, мистер Роу? – Я жду, когда на меня наденут наручники, – ответил Роу и невесело усмехнулся. – Согласитесь, что нашего друга Грейвса можно понять, – сказал мистер Прентис. – Неужели жизнь и в самом деле такая? – спросил Роу. Мистер Прентис нагнулся вперед с заинтересованным видом, словно всегда был готов пожертвовать анализом частного ради общего теоретического рассуждения. – Это жизнь, – сказал он, – значит, можно сказать, что она именно такая. |
| Мистер Монтегю, остро предчувствуя собственную гибель, тем не менее на протяжении всей битвы стремился туда, где было всего опаснее. Тогда как второй джентльмен [Уиндхем] вслух восхищался его смелостью. И вот, ближе к концу сражения, Уиндхема внезапно охватила такая дрожь, что он едва не рухнул наземь; мистер Монтегю бросился поддержать его — и как раз в миг этого непроизвольного объятия в них угодило пушечное ядро, убившее [Уиндхема] на месте и вспоровшее живот мистеру Монтегю, скончавшемуся примерно через час после этого. Доктор Бернет, рассказ которого мы здесь приводим, продолжает: Граф Рочестер сказал мне, что это предчувствие собственной смерти, владевшее перед битвой обоими, произвело на него сильное впечатление, особенно, так сказать, в удвоении — ведь они были отдельными существами, но предвидение общей смерти будто соединило их души, — и что он видит в этом нечто сверхъестественное. И тот факт, что второй джентльмен, вопреки обету, так и не явился к нему из загробного мира поведать о его тайнах, стал для лорда пожизненным разочарованием. Сам Рочестер также на протяжении всего боя держался отважно. Некий «человек чести» сообщил Бернету, что «слышал, как лорд Клиффорд, находившийся на том же корабле, что и Рочестер, говоря о его поведении в бою, не жалел самых высоких слов». Бесславное поражение английской флотилии оказалось первым эпизодом в жизни Рочестера, о котором до нас дошел его собственный письменный отчет, и опять-таки первым, нашедшим отображение в его поэзии, причем сами эти стихи подтверждают рассказ Бернета о сверхъестественном предчувствии и «пожизненном разочаровании». Религиозное воспитание, полученное Рочестером, вошло в конфликт с его стихийным атеизмом, этот духовный конфликт стал всеобъемлющим и сформировал в юноше поэта. Все его прежние литературные опыты были, скорее всего, пробой пера или в лучшем случае шутливыми экспромтами, а со времени сражения при Бергене он вступил на поэтическое поприще. 3 августа он написал матери «с норвежского побережья среди скал на борту " Возмездия " » прочувствованное письмо, осторожно подбирая слова, чтобы не задеть ее религиозных чувств: Мадам! |
| Здесь мы дадим слово междисциплинарному экуменизму. В своем интересном труде «The Sociality of Christ and Humanity» Клиффорд Грин с использованием методов психологии языка показал взаимосвязь биографии Бонхёффера и ключевых идей его творчества: как Бонхёффер с его неповторимой организацией личности отражается в своей христологии и экклезиологии. «В книге «Следуя Христу» выражается личное освобождение Бонхёффера, случившееся в 1932 году. В основе его экзегетических, церковных и политических интересов живет оригинальное, глубокое богословствование… Установленная связь между ранними работами Бонхёффера и книгой о следовании Христу проливает свет на обстоятельства создания его тюремных записей. Знаменитая похвала человеческой силе и «немолчности» должна быть понята в свете раннего интереса Бонхёффера к сотериологической проблеме власти. В тридцатые годы Бонхёффер еще не совсем четко проводил различие между человеческой силой как благим даром, ясно им утверждаемым, — и той доминирующей, сопряженной с насилием властью, коренящейся в сотериологической проблеме. Кроме того, этому неразрешенному антропологическому противоречию в богословии Бонхёффера соответствует противоречие христологическое: между заимствованным у Лютера представлением о бессилии Христа перед свободой человека и представлении о Христе как о всесильном Хозяине мира» (ааО., с. З). Социальные аспекты книги Бонхёффера, прослеживаемые среди прочего в его богословии следования на фоне социально-критических перспектив, в числе первых отметили американцы Том Дэй и голландец Х.Д. ван Хоогстратен; а их учитель И.Шперна Вейланд, как, впрочем, и Г.Ротуицен, — каждый на свой манер показывали следы таких представлений. VI Обсуждение этого главного произведения Бонхёффера естественно приводит к «провоцирующим» главам его книги. Вопросы истории евангелического богословия, в их неразрывной связи с проблемой «раннего» и «позднего» Бонхёффера, прежде всего его экзегетических, исторических и систематических предшественников и использования источников, а также специфические моменты соответствия или противоречия между «Этикой» и «Противлением и прощением» — такие вопросы занимали исследователей творчества Бонхёффера с содержательной и особенно с методологической стороны. |
| – Может быть, качество бульварной литературы определяется именно законами жанра? Можно ли говорить о чем-то серьезном в фантастике, детективе, дамском романе? – Нет, это сильное упрощение. Нельзя ставить вопрос, что лучше – реализм или постмодернизм, фантастика или детектив. Смотреть нужно практически – что дало литературе то или иное направление? Каковы плоды? Я думаю, что реализм дал все-таки больше качественных, хороших текстов. Хотя есть они и в постмодернизме. Например, Венедикт Ерофеев, его “Москва – Петушки” – это выдающееся произведение. Или Саша Соколов, его роман “Школа для дураков”. Были неплохие рассказы у Пелевина. Довольно интересный автор – Владимир Шаров. А вот творчество Виктора Ерофеева и Владимира Сорокина – продукция, на мой взгляд, паразитическая. Не в оценочном смысле, дескать, они – паразиты, а в том, что они в своих книгах пародируют каноны соцреализма. Не будь соцреализма – не было бы и их. Какого-то самостоятельного значения их творчество, по большому счету, не имеет, хотя Сорокин, по-моему, человек очень талантливый. Вот, пожалуй, и всё. Если же взять реалистическую прозу, то здесь можно назвать гораздо больше серьезных имен – и Белов, и Распутин, и Леонид Бородин, и Борис Екимов, и Светлана Василенко, и Олег Павлов, и Олег Ермаков, и Борис Евсеев, и Александр Яковлев, и Александр Сегень... Очень много авторов, которые писали и пишут серьезную реалистическую прозу. Потом, конечно же, Солженицын. Писатель, с одной стороны, глубоко традиционный, нравственно очень ясный, но манера его письма весьма непроста, в ней соединяется и традиционное, и новое. “Архипелаг ГУЛАГ” и “Красное колесо” – это прежде всего принципиально новые жанры русской прозы. Русский реализм не есть какая-то замкнутая система или окаменелость. Он открыт времени. Он живет, развивается, и он необыкновенно разнолик и разнообразен. Что касается фантастики – то современную российскую фантастику я знаю слабо. В молодости читал с огромным интересом братьев Стругацких, Станислава Лема, Клиффорда Саймака, Рея Брэдбери, которого считаю просто выдающимся писателем. Я думаю, что это – высокие, серьезные имена. Но не уверен, что современная фантастика достигает таких высот. Повторяю, я хуже ее знаю, мало кого из авторов могу назвать, и потому вряд ли могу выступать экспертом. Но думаю, что востребованность фантастики сейчас гораздо меньше, чем в советские времена. Сейчас это все-таки в большей степени удел любителей, пускай даже круг их довольно широк. Но такого массового успеха у интеллигенции, какой имели 20-30 лет назад Стругацкие или Станислав Лем, сейчас, по-моему, нет. |
| Весь четверг, их четвертый день отдыха в Кармеле, Кампбелл-старший провел на пляже вместе с семьей: они запускали воздушного змея и играли в мяч. Коннор тоже выключил компьютер. « Как же радостно, когда вся семья в сборе », — радовалась Бренда. На следующий день они уехали, и Томас вновь заперся у себя в кабинете. Пользование технологиями отбирает все больше и больше свободного времени и у самой миссис Кампбелл. Ей удается совмещать ведение бухгалтерии своего мужа, домашние хлопоты и работу в школьной библиотеке. Она проверяет электронную почту 25 раз в день, обменивается интересными статьями с друзьями и пользуется Facebook’oм. Не так давно она пекла печенье из арахисового масла для дня учителя, когда у нее вдруг зазвонил телефон в гостиной. Ответив на SMS, она решила выйти в Facebook и забыла про печенье, которое благополучно сгорело. Когда она поставила новую партию, у нее снова зазвонил телефон. Увлекшись перепиской, она и не заметила, как испортила и это печенье. Отчаявшись, она пошла за печеньем в супермаркет. Бренда чувствует себя рассеянной и не способной довести дело до конца. Временами она обещает себе, что не будет подходить к телефону. « Это словно диета – с утра ты полон добрых намерений, а потом – раз, и все летит насмарку »,- сетует она. Клиффорд Насс считает, что главная опасность зависимости от компьютера заключается в том, что современные технологии притупляют чувство сопереживания , поскольку сводят живое общение между людьми до минимума, даже если эти люди сидят в одной комнате. « Наш человеческий облик напрямую связан с тем, сколько внимания мы уделяем друг другу , — говорит он. – Уделяя внимание другому, мы показываем, что нам не все равно ». Г-н Насс уверен, что сопереживание необходимо для человеческого существования. По его словам, мы стоим на пороге перемен, когда основную массу впечатлений мы получаем уже не от живого общения. Читайте также: Как нас меняет интернет-зависимость Интернет-зависимость, или азбука нового поколения Жизнь в социальных сетях Зависимость от компьютера 50 вещей, которые мы потеряли в эпоху Интернета |
| Таковы разносторонние протесты многочисленных авторитетных представителей новейшего природоведения против механистически-материалистического истолкования природы. Даже та опора, которую еще столь недавно его сторонники черпали в эволюционной теории, ныне расшатана, покинута. «Какие надежды на победы над природой и ее тайнами», говорит биограф Клиффорда Поллак, «связывали мы с волной охватившего нас дарвинианского энтузиазма, торжествующе уносившего нас, как тогда казалось, в океан новой жизни и безбрежных возможностей! Новая теория представлялась нам волшебным ключом к целой вселенной: мы надеялись разгадать ею все загадки, примирить все противоречия» 293 , а теория эволюционная понималась тогда, как мы выше видели, существенно материалистически. Теперь же эволюционисты позднейшей поры, например И. Карус, признают, что «эволюция не есть материальный и механический процесс», настолько, что «попытка решить проблему эволюции на почве материализма или механизма неизбежно должна оказаться ошибочной» 294 . «Решать эту проблему приписыванием материи свойств духа», поясняет другой эволюционист, «значит объяснять одно неизвестное другим, таковым же, и перевертывать наизнанку весь смысл общепринятых понятий. Это – полное саморазрушение материализма, а вместе с тем – и невыносимый догматизм: что такое материя сама по себе или дух сам о себе – никто не знает: говорит, следовательно, что в мире нет ничего, кроме материи, есть догматическое притязание, ничем не управомоченное» 295 . То же заключение, по мнению двух обозревателей современного состояния точных наук, приходится вывести и относительно механистического мирообъяснения: и оно, в конце концов, зараз и оккультно, и произвольно. «Мы можем объяснять явления механически», говорит Пикар, «если пожелаем внести в ответ подходящие для этого элементы. Можно, например, получить механическое объяснение света, но для этого надо предположить существование гипотетического эфира», т.е., выражаясь словами Арт. Томсона, «самого чудесного из содержащегося во всех научных концепциях, когда-либо приходивших людям на ум» 296 … «Допуская возможность потаенных, сокрытых от нашего знания систем, одаренных более или менее разнообразными свойствами, можно давать механические объяснения целым разрядам явлений. Но некоторые могут, пожалуй, подумать, что подобные «сокрытые системы» – плохие шутки и, рассуждая априорно, думающие так будут правы! Что же можно заключить из всего этого? Да то, что, понятые в совсем общем смысле, слова «механическое объяснение» лишены смысла, особенно теперь, когда даже основные понятия механики, после их критики Герцем, находятся в полном хаосе» 297 . «Если бы (добавляет Томсон) механические формулы даже и были пригодны для жизненных явлений, чего, по-видимому, нет, они и тогда не дали бы нам «объяснения», ибо механизм один механизм, сам по себе вообще ничего объяснить не может 298 . |
|
|
