| Как чтение книг казалось Коле какой-то каторгой и он ничего не читал, так и писание было для него невыносимо скучным, и он представить себе не мог, как бы это он писать стал, а теперь за месяц он исписал всю свою тетрадку. Целая тетрадка дневника наполнена была горькою жалобой неразделенного чувства — Верочка на Колю не обращала никакого внимания , и каждая страница посвящена была Верочке, и не было строчки без ее имени, дорогого и страшного, первого имени. Когда приезжали в город из имения дети Никиты Николаевича, гулянья прекращались, и соседки сидели дома, но огорелышевцы не пропускали часа и вторгались в Колобовский сад. Без барышень было свое развлечение. Начинали с Пушкина, читали стихи громко, во все горло, — на весь сад, а когда показывалась в саду тетка Ксенечка Огорелышева, жена Ники, с Палагеей Семеновной, приятельницей своей, и другие двоюродные братья с боннами и гувернантками, Пушкин складывался, и трогался куриный крестный ход . Впереди шел Коля, нес на голове глиняный красный из-под кваса кувшин с отбитым носком, за Колей Сеня, Саша и Петя, а заключал Женя с шестом в руках, на маковке которого насажена была червивая, дохлая курица, и при этом вид у всех наглый и дерзкий — огорелышевский, кланяться — здороваться с теткой, с двоюродными братьями и Палагеей Семеновной не полагалось. И в ужасе бонны тащили детей назад в комнаты, и слышались охи и ахи: ведь неровен час, — от одного вида огорелышевцев дети могли испортиться. О курином крестном ходе скоро стало известно Арсению. Финогеновым была проборка, а Сене предупреждение. — Вот что, Семен, — дергаясь, грыз ногти Арсений, возвышая голос, — я предупреждаю, понимаешь, до добра это не доведет: с этими связаться, понимаешь, и не тому еще научат. Я говорю тебе! — Кто мог насплетничать Арсению? — Конечно, Палагея Семеновна! Это она, никто другой. И несколько вечеров огорелышевцы придумывали мщение. Остановились на некрологе. Некролог открывался картинкой — изображен был колокольчик, что означало сплетню. Колокольчик нарисовал Саша, — в гимназии Саша первый по рисованию. Содержание некролога было выдумано всеми. Какие только не перечислялись в нем заслуги! И финогеновская разрушенная голубятня, на которой наставляла Палагея Семеновна, не была забыта. Переписал некролог Коля, — Коля в училище первый по чистописанию . Когда все было готово, уложили некролог в огромный самодельный конверт из синей бумаги для дел, запечатали печатками — орлами с екатерининских пятачков и послали Кузьму передать прямо в руки Палагеи Семеновны. |
| Он же был «моя первая лошадь». Пес он был умный, а к тому же лов кий акробат. Ему ничего не стоило вскочить на спинку стула и, не теряя равновесия, замереть в таком положении довольно долго, непринужденно ходить на задних лапках и даже танцевать недурно вальс. Но он это не очень любил. Подавать моему отцу туфли и газету входило в его ежедневные обязанности. Был страшная сластена, а я нет, а потому отдавала ему все свои сладости. Каждый день, после обеда, Сэр являлся ко мне наверх со своей маленькой деревянной чашкой. Держал ее зубами, становясь на задние лапы, и жалобил меня своими умными глазами, как только мог. Я клала в чашку кусочек вкуснятины, он ставил ее на пол, съедал и вновь клянчил. Эта комедия повторялась до тех пор, пока я не говорила: «Больше нет». Для Сэра была заказана специальная сбруя и маленькие саночки, он катал меня в соседнем парке в сопровождении отца, матери или бонны. Таким образом, он был моей первой «лошадью». Ему не позволялось резвиться, и катанье заключалось в скучном размеренном шаге. Сэр понимал вожжи и поворачивал налево и направо. Как его, так и меня это не удовлетворяло, нам хотелось свободы действий, быстроты движений и проявления собственных желаний. Для исполнения этого мобилизовались хитрости военная, дипломатическая, женская и все остальные. Нужно было еще выкрасть мою шубку, варежки, меховые ботики и шапку, захватить сбрую, выпустить Сэра, но самое трудное проскользнуть незаметно самой. Запрягать я умела и делала это всегда сама, а потому нашему дворнику в это утро в голову не пришло заподозрить что-либо неладное. Наконец волшебная идея осуществилась. Время было выбрано утреннее, до завтрака — в доме все были очень заняты. Сэр почувствовал свободу и как бы понял мое желание прокатиться по собственному вкусу. Он бежал мелкой рысцой. Был дивный, радостный, солнечный день. За ночь выпавший пуховый снежок горел и искрился на солнце. Было очень рано, в парке никого не было. На одном из поворотов саночки закатились, и я выпала в снег, Сэр, умница, остановился и начал лизать мне лицо. |
| К этому мне ничего не остается прибавить. Разве одно: подобно убежденному писателю, и читатель-друг подвергается ампутациям со стороны ненавистников, ежели не успевает сохранить свое инкогнито. Виноват: еще одно слово. В последнее время я довольно часто получаю заявления, в которых выражается упрек за то, что я сомневаюсь в наличности читателя-друга и в его сочувственном отношении к убежденной литературе. По этому поводу считаю долгом оговориться: ни в наличности читателя-друга, ни в его сочувствии я не сомневаюсь, а утверждаю только, что не существует непосредственного общения между читателем и писателем. Покуда мнения читателя-друга не будут приниматься в расчет на весах общественного сознания с тою же обязательностью, как и мнения прочих читательских категорий, до тех пор вопрос об удрученном положении убежденного писателя останется открытым. IV. Девушки 1. Ангелочек Верочка так и родилась ангелочком. Когда ее maman , Софья Михайловна Братцева, по окончании урочных шести недель, вышла в гостиную, чтобы принимать поздравления гостей, то Верочка сидела у нее на коленях, и она всем ее показывала, говоря: — Не правда ли, какой ангелочек! Гости охотно соглашались, и с тех пор за Верочкой утвердилось это прозвище навсегда. Софья Михайловна без памяти любила своего ангелочка и была очень довольна, что после дочери у нее не было детей. Приращение семейства заставило бы ее или разделить свою нежность, или быть несправедливою к другим детям, так как она дала себе слово всю себя посвятить Верочке. Еще на руках у мамки ангелочка одевали как куколку, а когда отняли ее от груди, то наняли для нее француженку-бонну. От бонны она получила первые основания религии и нравственности. Уж пяти лет, вставая утром и ложась на ночь, она лепетала: «Dieu tout-puissant! rendez heureuse ma chère mère! veuillez qu’un faible enfant, comme moi, reste toujours digne de son affection, en pratiquant la vertu et la propreté» . — Ишь ведь… et la propreté! — удивился однажды Ардальон Семеныч Братцев, случайно подслушав эту странную молитву, — а обо мне, ангелочек, молиться не нужно? |
| — Так ты еще и ученый…— с непонятным чувством протянул князь.- Что матушка твоя, здорова? — Здорова, ваша светлость,— послушно отвечал подросток, но видно было, что он равнодушен к княжескому вниманию и готов отойти по первому слову. — Сколько лет тебе? — На Троицу тринадцать исполнилось. Аня во все глаза смотрела на мальчика, так непохожего на виденных ею на прогулках деревенских мальчишек, грубых, оборванных, курносых, с кудлатыми русыми и каштановыми головами. А у этого кудри черные как смоль и большие глаза, тоже темные, и нос совсем не курносый, длинный и прямой. Такой нос был у ее бонны, но мисс Гроув была худа, бледна и белокура. — Вот тебе награда,— протянул князь мальчику золотой империал.— Завтра приходи в усадьбу и спроси доктора Дебше. Знаешь небось француза? Скажешь ему, что я приказал учить тебя лекарскому делу. Ну, ступай. Андрей поцеловал теплую княжескую руку, густо поросшую черными волосами, и отошел, недоумевая, радоваться ему или печалиться словам всемогущего властителя Лыскова. На тихую девочку в синем платье с рюшами и в шляпке с лентами он не обратил внимания. К немалому его удивлению, мать отнеслась к новости странно. Она в первый момент обрадовалась десяти рублям, а потом вдруг заплакала — от счастья, видимо. Жизнь Андрея переменилась разительно. Спустя неделю доктор предложил ему вовсе переселиться в усадьбу, во флигель рядом с барским домом, заверив, что князь позволил. Дебше, вывезенный князем полтора десятка лет назад из Франции, вполне обжился в своем новом отечестве, говорил по-русски почти правильно, но чувствовал себя одиноким. Жениться на крестьянке или на дворовой он не мог, никакая дворянка за него бы не пошла, а ехать в Нижний Новгород или Москву за невестою робкий француз страшился. Вот почему он всей душою привязался к Андрею, придавшему новый смысл его налаженной жизни. Андрей сидел в углу приемного покоя, когда доктор принимал больных. К удовольствию Дебше, подросток не робел ни криков и воплей, ни крови и язв. День за днем, слово за слово, и наконец стал первым называть заболевания страждущих и возможные лекарства. Поначалу он многое путал, но Дебше блаженствовал от неведомой прежде радости любить и не спешил его поправлять. |
| В каких случаях я всё-таки не рекомендую говорить сразу на двух языках? Когда идет грубая задержка речи или совсем речь отсутствует, тогда лучше, чтобы ребенок говорил на каком-то одном языке, неважно, на каком. Понятно, что русский – очень сложный язык, и замечательно, когда первый – русский язык, просто из-за того, что он очень богатый, красивый, многоплановый, и тот, кто знает русский, вполне может усвоить и какой-то другой язык. В моей практике был ребенок с похожей ситуацией, папа – испанец, мама – русская, они жили в Валенсии, ребенок говорил сразу на двух языках, мама с ним говорила на русском, папа говорил на испанском, даже на каталонском, но всё-таки больше присутствовал именно испанский язык. И ребенок попал в ситуацию вот этого двуязычия при наличии небольшой задержки, с которой он вполне бы справился, но тут мама взяла еще и бонну, которая владела английским языком. И произошла некая путаница: ребенок сразу с тремя языками, совсем маленький ребенок, ему было два года с небольшим. Я сразу задала маме вопрос: а как ребенок отреагировал на появление бонны? «Негативно», – сказала мама, но это и понятно, ребенок уже был достаточно большой, и вдруг ни с того ни с сего он попадает в ситуацию безречья. Когда я посмотрела ребенка, я посоветовала родителям на короткий срок убрать все языки, кроме испанского, потому что ребенок ходит в детский сад, где дети говорят на испанском языке, «а русский в любом случае ваш ребенок будет знать, потому что вы – носитель языка, вы достаточно часто приезжаете в Россию». Мама приняла мой совет, и в течение полугода они говорили с сыном только на испанском языке. Через полгода я посмотрела этого ребенка, он прекрасно говорил на испанском, и когда я его спрашивала по-русски что-то простое, он понимал. С этого момента было ясно, что ребенок вполне в системе испанского языка и вот-вот начнет говорить по-русски тоже. Вопросы читателей – Девочка в 2,5 года говорит много, но иногда в начале фразы сильно заикается. Это нормально? – Очень трудно сказать заочно, заикание это или полтерн (запинка). Да, это может быть просто запинка, и это пройдет. Может быть, это заикание, то есть уже не просто запинка, тогда – да, нужно обращаться к специалисту, причем не к одному: к неврологу и логопеду. Нужно работать над дыханием, над плавностью речи. |
| В первый раз, несмотря на дальнее расстояние, до нее долетел отрывистый, то хриплый, то звонкий, как крик, кашель ребенка. Зоя Владимировна строго посмотрела на Веру. - В детской, вероятно, отворена дверь? — И, предупреждая движение горничной, она сама прошла в коридор до его поворота; оттуда до нее еще яснее долетел коклюшный свист и хрип; дверь в nursery действительно осталась открытой за бароном, и вырывавшийся из нее столп света ложился теплым пятном на пол коридора и противоположную стену. Прищурив свои холодные глаза, баронесса, едва сдерживая свой гнев на бонну, двинулась дальше и… остановилась на пороге детской. На руках бонны лежало почти бездыханное тело малютки Муси; у кроватки стоял барон, смятый, растрепанный, бледный, и самым “мещанским” образом совал себе в рот носовой платок, чтобы удержаться от слез и рыданий, которые душили его, а на низеньком столе стояла ярко освещенная елка, и над нею горела громадная рождественская звезда. Инстинктивно, испуганная внезапным молчанием ребенка и слезами барона, Зоя Владимировна подошла к бонне и взглянула на посиневшее, мертво-бледное лицо ребенка. Сердце ее вдруг сжалось. - Что с Мусей? Она жива? - Господь с вами, баронесса, ей лучше; разве такие были прежде приступы, — тихо отвечала ей бонна. - Дайте мне ее, — вдруг прошептала баронесса, протягивая к ней руки. - Баронесса! - Говорят вам, дайте! Бонна осторожно переложила ребенка на две ручки, охваченные драгоценными браслетами и затянутые в перчатки. Зоя Владимировна чуть не ахнула: тело ребенка до того было легко, что переданный ей сверток батиста и кружев показался ей пустым. Мало-помалу измученная грудка ребенка стала дышать ровнее, смоченные слезами муки длинные золотистые ресницы дрогнули и приподнялись, под ними блеснули, полные еще влаги, синие глазки, еще минута, сознание осветило личико Муси, розовость разлилась по нем, разомкнулись бледные губки, и она прошептала: “Мама, точно ангел”. Через полчаса Муся лежала в своей кроватке и снова тихо, весело ворковала, как пригретый солнцем голубенок. |
| Первая вспышка сознания ребенка осветила неблагополучие мира; семейная драма стала для него источником трагического мироощущения. Он родился под знаком гибели старого мира. «Так апокалиптической мистикой конца я был переполнен до всякого Апокалипсиса… Тема конца— имманентна моему развитию; она навеяна темой другого конца: конца одной из профессорских квартир, типичной все же, ибо в ней — конец быта, конец века». Белый утверждает, что уже пятиклассником он знал: «жизнь славной квартиры провалится: провалится и искусство, прославляемое этой квартирой; с Мачтетом и Потапенкой, с Клевером и Константином Маковским, с академиком Беклемишевым и с Надсоном вместо Пушкина». На детское сознание действительность обрушилась кошмаром; на всю жизнь осталось потрясение и испуг. Словесное творчество Белого — попытка заклясть хаос в себе и вокруг себя; спастись от гибели, найти твердую почву, разобраться в путанице бреда. В основе его писаний— изумление и ужас перед жизнью. На третьем году мальчик заболевает корью, потом скарлатиной; к этому времени он приурочивает рождение своего сознания. Проблески воспоминаний сквозь бред и жар болезни составляют тему его позднейшей повести «Котик Летаев». Сначала мир ребенка замкнут тесным квадратом детской, потом он расширяется до границ квартиры, за которой лежат «неизвестные, может быть, ужасные пространства». Мелькают лица отца, матери, няни, кусок стены, солнечные зайчики. Проплывает фигура бонны-немки Раисы Ивановны, которая читает ему стихи Уланда, Гете, Эйхендорфа. Из гостиной доносится музыка. Мать играет Бетховена и Шопена. «Мир звуков был совершенно адекватен мне; и я — ему. В этом звучащем пространстве я был и Бог и жрец»… Религиозное воспитание мальчика было поверхностно: ему внушали, что никаких чертей, колдуний и прочей нечисти нет, да и не может быть, что «Бог, так сказать, есть источник эволюционного совершенства». Либеральная профессорская среда 80-х годов питалась Дарвином и Спенсером. Все же ребенку читали Евангелие, и он признается, что «образы Нового Завета переполнили его существо». |
| Усталость. Как вы устали мой друг! сказал знакомый, встретив почти бежавшего на проповедь , потного аббата Перейе. – Священник, который не трудится изо всех сил, на что годен? ответил аббат на ходу. Христианская душа! слышал ли ты этот голос? Так трудиться – обязанность всякого христианина. Давать, расточать, приходить в истощание для Бога и для людей – вот твой долг. Люди, слишком экономные на свои силы, чужды Царства Божия. Молитва плотника. Канун большого праздника. Люди все идут в храм. Но вот у одной вдовы ветром снесло крышу. Нет крова. Холодно детям, а один из них еще болен в придачу. И плотник пошел туда на работу. „Громким голосом, которого не могла заглушить даже буря, он созвал своих подмастерьев и соседей. Скоро деревня огласилась стуком молотков и взвизгиваньем пил, к великому ужасу деревни и, особенно, жены плотника, которой дороже всего была святая тишина великой ночи. – Нельзя ни спать, ни молиться, – жаловалась жена плотника. – Какая-то негодяйка ему дороже Христа Спасителя. И на другой день она пошла жаловаться священнику. И вот как он отнесся к жалобе... – Моя милая, – сказал священник, – на свете разные люди молятся по-разному. Возьмем, например, евреев. Когда они молятся, они привязывают себе на голову кусочек дерева. Другие люди во время молитвы перелистывают книжки. Есть люди, которые во время молитвы перебирают четки. А наш плотник во время молитвы вбивает гвозди. Да, конечно, нужна, очень нужна молитва обычная, и плотник, может быть, относился к ней не так, как нужно христианину: слишком мало любил ее. Но не христиане и те, кто молятся горячо, как жена плотника, и забывают о молитве ее мужа. Ложный стыд. В городе молодая девица со слезами подметала крыльцо и тротуар. Барыня из соседнего дома приметила эти слезы, подошла к девушке и спросила о причине слез. Девушка объяснила, что она родом дворянка, воспитывалась в хорошей обстановке и теперь плачет от стыда, что должна за плату делать низкую работу, так как лишилась своих обедневших родителей. У ней у самой были горничные и бонны, а теперь она – служанка. „Не работа тяжела мне, а то, что меня все видят за низким занятием», добавила девица. Барыня взяла метлу из рук девушки и начала подметать улицу. Девушка изумилась и хотела опять завладеть метлою. Но барыня сказала: „Оставьте меня в покое. Нисколько не стыдно исполнять полезную работу, особенно, когда на это есть определение Божие. Более важные люди, чем вы и я, исполняли и исполняют простые домашния работы». Пример и слова доброй госпожи оказали надлежащее действие на служанку из дворянского рода. |
| За завтраком обычная история. Тема почти ничего не ест. Перед ним лежит на тарелке котлетка, он косится на нее и лениво пощипывает хлеб. Так как с ним никто не говорит, то обязанность уговаривать его есть добровольно берет на себя Таня. – Артемий Николаевич, кушайте! Тема только сдвигает брови. В Зине борется гнев к Теме с желанием, чтобы он ел. Она смотрит в окошко и, ни к кому особенно не обращаясь, говорит: – Кажется, мама едет! – Артемий Николаич, скорей кушайте, – шепчет испуганно Таня. Тема в первое мгновение поддается на удочку и хватает вилку, но, убедившись, что тревога ложная, опять кладет вилку на стол. Зина снова смотрит в окно и замечает: – После завтрака всем, кто хорошо ел, будет сладкое. Теме хочется сладкого, но не хочется котлеты. Он начинает привередничать. Ему хочется налить на котлетку прованского масла. Таня уговаривает его, что масло не идет к котлетке. Но ему именно так хочется, и, так как ему не дают судка с маслом, он сам лезет за ним. Зина не выдерживает: она не может переваривать его капризов, быстро вскакивает, хватает судок с маслом и держит его в руке под столом. Тема садится на место и делает вид, что забыл о масле. Зина зорко следит и наконец ставит судок на стол, возле себя. Но Тема улавливает подходящий момент, стремительно бросается к судку. Зина схватывает с другой стороны, и судок летит на пол, разбиваясь вдребезги. – Это ты! – кричит сестра. – Нет, ты! – Это тебя Бог наказал за то, что ты папу и маму не любишь. – Неправда, я люблю! – кричит Тема. – Ласен зи инен , – говорит бонна и встает из-за стола. За ней встают все, и начинается раздача пастилы. Когда очередь доходит до Темы, бонна колеблется. Наконец она отламывает меньшую против других порцию и молча кладет перед Темой. Тема возмущенно толкает свою порцию, и она летит на пол. – Очень мило, – говорит Зина. – Мама все будет знать! Тема молчит и начинает ходить по комнате. Зину интересует: отчего сегодня Тема не убегает, по обыкновению, сейчас после завтрака. Сначала она думает, что Тема хочет просить прощения у бонны, и уже вступает в свои права: она доказывает, что теперь уже поздно, что после этого сделано еще столько… |
| – Значит, фрейлейн святая? – Вот видишь, ты уж глупости говоришь! – замечает сестра. – Ну, хорошо! будем играться в индейцев! – говорит Тема. – Нет, в индейцев опасно без мамы, ты разойдешься. – А я хочу в индейцев! – настаивает Тема, и в его голосе слышится капризное раздражение. – Ну, хорошо! – спроси у фрейлейн, ведь ты обещал, как папу и маму любишь, слушаться фрейлейн? Зина становится так, чтобы только фрейлейн видела ее лицо, а Тема – нет. – Фрейлейн, правда в индейцев играть не надо? Тема все же таки видит, как Зина делает невозможные гримасы фрейлейн; он смеется и кричит: – Э, так нельзя! Он бросается к фрейлейн, хватает ее за платье и старается повернуть от сестры. Фрейлейн смеется. Зина энергично подбегает к брату, кричит: «Оставь фрейлейн», а сама в то же время старается стать так, чтобы фрейлейн видела ее лицо, а брат не видел. Тема понимает маневр, хохочет, хватает за платье сестру и делает попытку поворотить ее лицо к себе. – Пусти! – отчаянно кричит сестра и тянет свое платье. Тема еще больше хохочет и не выпускает сестриного платья, держась другой рукой за платье бонны. Зина вырывается изо всей силы. Вдруг юбка фрейлейн с шумом разрывается пополам, и взбешенная бонна кричит: – Думмер кнабе!.. Тема считает, что, кроме матери и отца, никто не смеет его ругать. Озадаченный и сконфуженный неожиданным оборотом дела, но возмущенный, он, не задумываясь, отвечает: – Ты сама! – Ах! – взвизгивает фрейлейн. – Тема, что ты сказал?! – подлетает сестра. – Ты знаешь, как тебе за это достанется?! Проси сейчас прощения!! Но требование – плохое оружие с Темой; он окончательно упирается и отказывается просить прощения. Доводы не действуют. – Так ты не хочешь?! – угрожающим голосом спрашивает Зина. Тема трусит, но самолюбие берет верх. – Так вот что, уйдем от него все, пусть он один остается. Все, кроме Иоськи, уходят от Темы. Сестра идет и беспрестанно оглядывается: не раскается ли Тема. Но Тема явного раскаяния не обнаруживает. Хотя сестра и видит, что Тему кошки скребут, но этого, по ее мнению, мало. Ее раздражает упорство Темы. Она чувствует, что еще капельку – и Тема сдастся. Она быстро возвращается, хватает Иоську за рукав и говорит повелительно: |
|
|
