| Козлик перескакивал через корни, увертывался от свисающих с сучьев седых лишайников, огибал зеленые мшистые кочки, как будто был здесь не в первый раз. «Ну конечно же, не первый, — улыбнулась собственным мыслям Алиса. — Но почему здесь так тихо?» Словно лес следит за ними, затаив дыхание. И тут же недалеко послышался вой. — Ууууу! — неслось между деревьями. — Ууууууу! Козлик оглянулся и топнул копытом. Торопил Алису. Она и без того не хотела отставать. Припустила за козликом, продираясь сквозь колючий подлесок. — Ууууу! — неслось сзади, будто кто-то гнался за ними. Козлик высоко подпрыгнул, перемахнул через кучу валежника, и Алиса на несколько секунд потеряла его из виду, потому что ей пришлось эти сучья обежать вокруг. А когда она обежала их, то увидела, что козлик стоит ждет ее на узкой лесной дороге. По дороге ездили редко, она заросла травой, в глубоких колеях стояла зеленая вода. Листья орешника, большие, как лопухи, покачивались над головой. С них срывались крупные, тяжелые капли, больно били по голове и плечам. Летучая мышь, как черная бабочка, порхала над головой. Издалека донесся жалобный стон. Будто у кого-то зуб болит, так что терпеть невозможно. Стон испугал летучую мышь. Она взмыла вверх и исчезла. В лесу снова наступила тишина; и Алисе было обидно, что нельзя спросить козлика — кто же так страшно стонет в темном сказочном лесу? Но внезапно деревья расступились, и дорога выкатилась на пригорок, прямо в поле. Алиса и козлик остановились. Воздух здесь был теплее, солнце, которое поднялось над краем сизых облаков, освещало поляну косыми утренними лучами и сушило траву. Над ней кое-где даже поднимался пар. Козлик отряхнулся — капли полетели во все стороны, засверкали под солнцем — и пошел не спеша, весело. Алиса подумала: козлику стыдно, что он тоже испугался в лесу. Алиса пожалела, что не догадалась надеть резиновые сапоги и тапочки, а шерстяные носки безнадежно промокли. Она даже остановилась на минутку, достала из аптечки таблетки от простуды, одну съела сама, другую заставила съесть козлика. |
| — Жалко, что не я была это,— прошептала Анфиска.— Я так бы и сидела около тебя… Ты правда ее любил? — В тот день она раза три ко мне подходила… А на другое утро меня эвакуировали. — Так сразу? А она? — А что она? Для нее я был просто раненый. Сотый или тысячный. Я даже имени ее не знал. Да это было и не важно. Я радовался одному тому, что она есть, кроме огня, трупов, вонючих портянок… На поляну неслышно выметнулась летучая мышь, стремительно, изломанно заметалась над валками. Несколько раз она совсем бизко пронеслась над Чепуриным. Потом так же неслышно пропала — загадочное существо, своим появлением всегда странно и неприятно упрекающее человека в бренности его страстей. Анфиска поискала мышь в лунном небе, но не нашла и тихо спросила: — А что потом было? Расскажи, Паша. Я ведь только и знаю про тебя, что ты наш председатель. — Потом? — Чепурин потянулся к пачке «Беломора», лежавшей рядом с ним на траве, раскурил папиросу и выпустил дымный бублик, целясь им в луну.— Потом валялся в госпитале. В Рязани. Война давно кончилась. На дворе июль, отцвели госпитальные липы. Многие раненые разъезжались по домам. Долеживали самые бедолаги — обгорелые, ампутированные. В палатах пусто, нудно… Я тоже стал проситься на выписку. Правда, раны еще не затянулись, но меня не стали задерживать: госпиталь тоже спешил сворачиваться. Направили меня лечиться по месту жительства. Есть такой городишко Борисоглебск, может, слыхала? — Нет… — За Воронежем… Пришкондыбал домой. Костыли, рука на перевязи. Мать что-то стирала. Постарела, будто прошло десять лет. Кинулась ко мне красными распаренными руками. Обступили сестренки — друг друга не узнаем: вытянулись. Набежали родственники: одни бабы. То смеялись, то плакали, то опять смеялись… Знаешь, как это бывает, когда одни бабы. Все ведь остались вдовые. — Знаю, родной…— вздохнула Анфиска.— Я тогда еще маленькой была, а помню: как почтарка пройдет — то в одном дворе плач, то в другом. Да и теперь еще ревут… Когда праздники… — По всей России было так… Переполовиненные города и деревни. От отца тоже одна увеличенная карточка на стенке осталась… Из нашей семьи девятеро ушло. Сначала батя с дядьями. А следом и мы, пацаны. И все там… От самой Польши до Москвы могилы Чепуриных тянутся. А потом еще и в обратном порядке. |
| Поражённые, мы молча сидели у костра…» Ещё бы — есть над чем призадуматься: перепончатые крылья, клюв, усаженный «ослепительно белыми зубами». Ночное нападение совершила не птица — у птиц нет зубов, и не гигантская летучая мышь — у летучих мышей нет клюва. Это птеродактиль! Летающий ящер! Но ведь все ящеры вымерли 70 миллионов лет назад. Неужели учёным удалось найти этих допотопных животных где-нибудь в укромном уголке тропических джунглей? К сожалению, этот волнующий отрывок не из научного отчёта, а из фантастического романа Конан-Дойля «Затерянный мир». События, описанные в нем, выдуманы автором. Так жаль расставаться с мечтой о новых открытиях! Хочется верить, что природа скрывает в своих тайниках ещё немало неведомых зверей, неисследованных тайн. Впрочем, вот ещё один рассказ, кажется, тоже о птеродактиле. «Я поднял голову, вскрикнул и тотчас нырнул под воду: прямо на меня над самой водой летело какое-то чёрное создание, величиной с орла. Я не разглядел его как следует, но хорошо запомнил открытую пасть и полукруг острых белых зубов. Когда я вынырнул, животное исчезло. Повернувшись ко мне спиной, Жорж вторично выстрелил ему вдогонку. Я выбрался на берег, и мы посмотрели друг на друга». Опять Конан-Дойль или Жюль Берн? Нет, на этот раз рассказ взят не из фантастического романа, а из книги, содержащей описание научной экспедиции, исследовавшей в 1932—1933 годах внутренние области Камеруна. Её автор — известный зоолог, в то время сотрудник Британского музея и руководитель упомянутой экспедиции Иван Сэндерсон в письме к Бернару Эйвельмансу более подробно рассказал о своём удивительном приключении. Когда экспедиция находилась в горах Ассумбо, её сотрудники разбили лагерь на берегу небольшой горной речонки. Вокруг возвышались горы, покрытые совершенно неисследованными лесами. Стиснутая горами речка прорыла в скалах глубокое ущелье. Иван Сэндерсон и его товарищ Жорж отправились вверх по реке на охоту за редкими животными. Прыгая с камня на камень, а местами и вброд по воде зоологи добрались до её верховьев. Здесь Сэндерсон подстрелил большую летучую мышь, которая упала в воду. Он вошёл в реку, чтобы достать её. Как вдруг оставшийся на берегу товарищ крикнул: «Берегись!» |
| Стоп! Конец косы, самое остриё. А цапли нет! Свечу фонариком; вот следы трёхпалые на песке, белые кляксы, пёрышко серое. Только что тут была! Топчусь по песку на одном месте. Увидеть цапля меня не могла. Ночь — хоть глаз выколи. И услышать не могла. По песку я неслышно шёл, а что тростинка под сапогом хрустнула, так то полкилометра от цапли. Разве хруст тростинки за полкилометра слышен? Тростинки… А зачем ей тростинка? Цапля другое услыхала! Хрустнула тростинка — всё равно что сказала: «Враг!» Услыхали хруст только коньки в кустах. Услыхали и пискнули по-своему: «Враг! Враг!» Коньков кулики услыхали, по-куличиному свистнули: «Враг!» Куликов — утки. Утиный кряк услышала цапля. Все насторожились. Я ещё далеко, а про меня уже все знают, все ждут. Не спят, прислушиваются, всматриваются. Кулички крылышками прошумели — утки шеи вытянули близко! Утки взлетели — цапля приготовилась. И улетела. Вот что значит наступить на тростинку, когда вокруг тебя птичьи посты! Хитрые птицы! На ночлег так садятся, чтобы их кто-нибудь да сторожил. Коньков — тростинки сухие сторожат. Куликов — коньки. Уток — кулики. А цапля ночует посреди стаи уток. Попробуй-ка захвати таких врасплох! Здорово у птиц: всяк пищит за себя, а польза всем! Так и не добыл я для музея цаплю. Не сумел перехитрить птиц. Время Никогда я раньше не думал о времени. Идёт оно неслышно, течёт невидно. Час за часом, день за днём. Смотришь, уж и суббота, а там воскресенье. Ну и хорошо, что суббота и воскресенье! Смотреть на часы или заглядывать в календарь — это ещё не значит понимать время. Думать о времени меня научили… мыши и дятлы. Встречаю я их в лесу весь год. Вся их жизнь на моих глазах. У птиц и зверюшек тоже есть свои причуды. Вот мышь полёвка. Эта до невозможности чистоплотная. Моется после еды и перед едой, моется перед сном и после сна. Зевнёт — помоется, чихнёт — помоется, почешется — помоется. После игры моется, после драки моется. В жару моется, в холод моется. Вымоется и помоется. Или летучая мышь. Эта любит поспать. Всю зиму спит беспробудно — сразу полгода! Потом от восхода до заката спит. А по ночам как повезёт: чуть дождь — спит, ветер — спит, холодно — спит. Выспится и дремлет. |
| — Если Пашка станет могучим чудовищем, — сказал Гай-до, — то тебе надо будет отыскать совсем другой облик. Надо, чтобы ты умела делать то, что чудовище сделать не может. — Петь, да? — спросил Пашка. — Наивно, — ответил Гай-до. — Не все ли равно нам, поют ли динозавры? А вот такие могучие звери, как ты, летать не умеют. — Правильно! — воскликнула Алиса. — Какой ты молодец, Гай-до! Конечно, я могу быстро прилетать сюда, если нужно, и видеть все сверху. — Значит, решено, ты будешь птеродактилем! — сказал Пашка. — Пускай тебя все боятся. — Опять ошибка, — сказал Гай-до. — Я думаю, что второй наш агент должен быть совсем незаметным. Он не должен повторять агента номер один — он будет дополнять его. — Ну кем же? Кем же будет второй агент? — На одном из наших снимков есть махонькая летучая мышь, — сказал корабль. — Она размером со спичечную коробку. Попробуй, Алиса, превратиться в летучую мышь. И станешь незаметной. — Маленькую никто бояться не будет, — сказал Пашка. — И замечательно. Ненавижу, когда меня боятся, — ответила Алиса. — Возникает сложность, — произнес кораблик, — как я буду поддерживать с вами связь? Мы можем прикрепить передатчик к шкуре динозавра, но как быть с летучей мышью? Для тебя лишних десять граммов — неподъемная ноша. — Я постараюсь не отлетать далеко от Пашки, — сказала Алиса. — А если тебя съедят? — спросил Гай-до. — Учти, что я этого не переживу. — А я жестоко отомщу убийце, — заявил Пашка, и было непонятно, шутит он или всерьез готов к гибели Алисы и уже планирует месть. — Хватит! По старшинству — я начальник экспедиции. Я принимаю совет Гай-до и превращаюсь в летучую мышку. Прошу Пашку никому за меня не мстить, потому что на этой планете царит неразумная жизнь, и наша задача ее спасти. Понятно? — Понятно, — покорно сказал Пашка. — Но если мне будет страшно, я тебе крикну, — сказала Алиса. — Ты не крикнешь, а пискнешь, и еще неизвестно, услышу ли я тебя, — ответил Пашка. — Не будем терять времени, коллеги, — сказала Алиса. — Пойдем, Пашка, на открытый воздух. |
| Небо налилось вишневым соком погожей зари. В кустах заклубились туманом ранние в эту пору сумерки. Старик достал из кармана белую чистую тряпочку, бережно завернул в нее рожок. Присмиревшие ребятишки неслышно снялись с лав и, шлепая босыми ногами по доскам помоста, молча умчались к берегу. Вслед за ними поднялись и мы. — А вы, Павел Тарасович, прямо-таки чародей,— сказал я, все еще находясь под впечатлением. — Это насчет рожка-то? — отозвался Палтарасыч.— А я так тебе скажу: всякая тварь к душевности понятие имеет — что рыба, что птица, что зверь какой. Приласкай — и пойдет за тобою. А рожок этот, брат, целая история. Ему уже, почитай, лет сто, а то и поболе. Достался он мне от пастуха деда Парфена. А как к деду Парфену попал, неведомо. Может, сам сладил, а может, и по наследству перешел. Палтарасыч засветил «летучую мышь», отер рукавом стекло, поставил на стол. — Рожку меня тот самый дед Парфен и обучил,— снова заговорил Палтарасыч, задумчиво щурясь на огонек фонаря.— Я в ту пору у него в подпасках ходил. Бывало, обступят деда Парфена овцы, стоят, головы к земле, слушают. А он играет. Уже не помню, что играл, не понимал я тогда, только и меня, мальчишку, за сердце от той игры хватало. Овцы переминаются с ноги на ногу, а в глазах у них человеческое внимание. Не было у деда ни родных, ни знакомых. Так и помер среди овец на кургане. Подогнулись ноги, опрокинулся на землю и больше не поднялся. Когда умирал, сказал мне: «Тут, Павлуша, в моей сумке рожок. Возьми себе. Больше ничего не нажил…» На огне, тревожно звеня крышкой, закипел чайник. Палтарасыч поддел его под ручку проволочным крючком, снял на землю. Из-за лесистого края балки показалась луна. Она заглянула в пруд, и тот, чуть тронутый дыханием ночи, засветился мелкой чешуйчатой рябью. В заливе все еще раздавались гулкие всплески рыбы, собравшейся на кормежку. На столике тускло горела «летучая мышь». Мы молча допивали свой вечерний чай. Бывают такие минуты, когда собеседники, перебирая еще не улегшиеся мысли, уходят в себя и при этом не чувствуют никакой неловкости. Пропавшая заря 1 |
| — Все, — сказала Ирия. — Теперь в путь. — Я буду ждать, — слабым голосом произнес Гай-до. Глава 4. Тайна «Марии Целесты» Через несколько минут они покинули кораблик. Впереди шла Ирия. В облегающем комбинезоне, в шлеме, к которому спереди прикреплен сильный фонарь. За спиной рюкзак, в нем пища, походная аптечка, заряды для парализующих пистолетов, теплая одежда — ведь никто не знает, что их здесь ждет. За широким поясом Ирии был кинжал в ножнах, кобура с бластером и моток тонкого троса. Так же были снаряжены и ее юные спутники. В том месте Крины, где опустился Гай-до, было позднее утро. Холодный ветер гнал над вершинами деревьев низкие серые тучи. Высокая трава, мокрая от недавнего дождя, поднималась выше колен. Земля под ногами была скользкой, в траве виднелись проплешины — пятна рыжей глины. Лес поднимался перед ними сплошной темно-зеленой стеной. Если не считать шелеста ветра, вокруг царила тишина. Не слышно было пения птиц и жужжания насекомых. Крина показалась неласковой, угрюмой и настороженной. За пять минут путешественники дошли до леса. Подлеска в нем не было. Прямые седые стволы поднимались из покрытой голубым мхом земли. Деревья стояли так тесно, что сквозь потолок листвы свет почти не проникал. В лесу было сумрачно и сыро. Светлые стволы казались привидениями, и Алиса невольно жалась к Ирии. Она поминутно оглядывалась, будто деревья могли сойти с места и догнать ее. Идти было трудно, ноги порой проваливались, прорвав слой мха, что покрывал сгнившие стволы или ямы между узловатыми корнями. Попадались грибы. Они были похожи на громадные поганки, чуть ли не с Алису ростом. Хоть ветра в лесу не было, поганки покачивались на длинных тонких ножках, будто раскланивались с гостями. Большая летучая мышь пролетела над головами, так быстро, беззвучно и страшно складывая метровые крылья, что Пашка от неожиданности присел и чуть было не выстрелил в чудовище. Мышь давно уже исчезла, а в глазах Алисы все еще стояла ее ухмыляющаяся морда. Они шли молча, говорить не хотелось: еще привлечешь голосами внимание тварей, что таятся в чаще. |
| Мама закрыла комнату и увела девочек домой. Был лютый мороз, и Танечка обморозила ногу. Даже после войны нога все «помнила» обморожение, распухала, изъязвлялась и болела. Через несколько дней, собрав остатки сил, мама вернулась за сестрой и похоронила ее на Серафимовском кладбище, рядом с Олегом, отдав могильщикам хлебные карточки покойной на весь месяц. Похоронить в индивидуальной могиле по тем временам было жертвенным подвигом. В день похорон Танечка осталась дома. Не было воды: мама не успела принести. Таня взяла кастрюлю и решила пойти за водой, ведь мама придет поздно и захочет пить. Открыла дверь на лестницу и вдруг… увидела папу. Прилетел на три дня! Это было такое счастье! Потом Танечка считала эту кастрюлю счастливым талисманом: взяла ее в руки — и появился папа! Оказалось, что, поднимаясь по лестнице, папа встретил маму, но не узнал и прошел мимо. Узнав об этом, он поспешил за ней, дошел до самого кладбища, но не нашел и вернулся назад. Вечером папа, мама, Таня и Рита сидели у печурки и «распекали» папины солдатские сухари. И это было восхитительно! Наступила весна. Взрослых мобилизовали на очистку улиц от снега и нечистот. Дети выползли погреться на солнышке и как могли помогали взрослым. Очищали бульвары, садики, сажали турнепс и все, что удавалось достать. Собирали молодую крапиву и лебеду и варили зеленые щи. Весной возобновились педантичные артиллерийские обстрелы. Снаряд попал в Танину школу, где был госпиталь. Во время воздушной тревоги Таня с подружками была дома. Они спрятались за шкаф, стоявший поперек комнаты. После разрыва снаряда девочки увидели, как по кафельной печке заметались яркие блики, и услышали звон выбитых стекол. В ужасе дети выбежали на улицу. Она была засыпана битыми стеклами. Раненые костылями выбивали осколки из разбитых окон палат и завешивали одеялами. Снова открылась школа, и Таня пошла во второй класс. Занятия продолжались месяца полтора. Школьников подкармливали: давали по два соевых сырника и по стакану соевого молока. Во время бомбежек и обстрелов учителя уводили детей в подвал. Они усаживались около фонаря «летучая мышь», и урок продолжался. |
| Она поняла, что сидит, скорчившись, в сундуке, иначе бы очень испугалась — каково очнуться в полной темноте, когда со всех сторон к тебе прижимаются деревянные стенки? Алиса нажала изнутри на крышку сундука. Крышка послушно откинулась. Правда, стало ненамного светлее. Алиса распрямила спину и, не вылезая из сундука, огляделась. Она находилась в обширном подвале со сводчатым потолком. На толстом каменном столбе, который поддерживал потолок, горел вставленный в железное гнездо факел. Свет его дрожал, тени метались по подвалу, было дымно и пахло гарью. В подвале было немало сундуков, ящиков и прочих брошенных предметов. У стен стояли рыцарские доспехи, большей частью ржавые и неполные, без шлемов, рук, груди, — это было похоже на завод по ремонту роботов. Волка Гаврюхи не было видно. Алиса позвала его: — Волчище, ты где? Никто не откликнулся. Только с потолка сорвалась испуганная голосом Алисы большая летучая мышь, попыталась вылететь из подвала, ударилась о сводчатый потолок и исчезла где-то в темной глубине. Алиса вылезла из сундука. Это был тот же самый сундук или очень похожий на него — не отличишь. Хотя чему удивляться — ведь это параллельный мир, здесь многое должно быть похоже на Землю. Волк Гаврюха не появлялся. Наверное, он сейчас высматривает, нет ли опасности. Надо будет его переименовать. Уж очень несерьезно окликать такое умное и даже грамотное животное неуважительной кличкой. В подвале было прохладно и сыро, как и положено быть в подвале, но кто-то ведь зажег здесь факел. Вряд ли это сделал волк. Значит, здесь бывают люди. Надо быть осторожнее. Подумав так, Алиса отступила к стене, в тень. И это ее спасло. Потому что в подвал вошла откуда-то, может, даже пробралась сквозь стену, черная фигура. Совершенно черная, закутанная в черный плащ, в черной маске и черном высоком цилиндре. Из-под цилиндра светились безжизненные глаза, а в расстегнутом вороте было видно, что тела у этого существа нет — а есть только светящиеся кости. Вот это уже что-то новенькое! Светящийся скелет в черной одежде! |
| Беспокойный и чрезмерно любопытный ум! Зачем тебе исследовать это? Касаясь огня Божественных судеб, ты растаешь; восходя на неприступную гору Божественного Провидения и Промысла, ты упадешь, и будешь кружиться подобно тому, как ночные бабочки и комары кружатся ночью около свечи, пока сгорят - так и ум человеческий стремится дерзновенно проникнуть в тайны непостижимого пламени Божественного. Нам, смертным людям, нельзя прямо смотреть на дела Пресветлого Солнца, имея очи нетопыря (летучая мышь ) : сокровенные тайны Божьи для нас - непостижимы в настоящей жизни. Сын Сирахов говорит: Дивны дела Господни, величественны они, и сокровенны тайны Его пред человеками (Сир. 11:4). Не нашлось ни одного из смертных, чтобы взять у Сидящего на престоле книгу, писанную внутри и отвне, раскрыть ее и прочесть, кроме льва от колена Иудова, корня Давидова - победителя смерти (Книга эта - книга судеб Божественных, внутри - Его предведения, извне - Его промысл о вселенной. Апокалипсис, гл. 5). Предвечный, Всепремудрейший Бог все расположил мерой, числом и весом; силе и воле Его кто противиться может? (Прем. Солом. 11:21;). Почему же мы, ничтожные, кичимся своей гордостью и дерзновенно силимся взвесить тяжесть огня, измерить скорость движения ветра или возвратить прошедший день? Достаточно для нас веровать, что причина всех причин есть Воля Божья, и кто ищет большей силы и власти, тот не знает существа Божьего. Всякая причина узнается по зависимости ее от другой, так составляется ряд причин подчиненных одна другой, и та причина, которая, по бытию своему, не была последствием предшествующей, есть первая причина, причина всех причин. Но прежде Бога и Его Святейшей Воли ничего не существовало, не предшествовало Богу, а потому причиной всех причин есть один только Предвечный , крепчайший и бессмертный Бог во Святой Троице прославляемый. Чего же ты еще доискиваешься? Бог попустил, Бог восхотел, Бог сотворил все. По справедливому и богомудрому изречению Сальвиана: " Для нас совершеннейшей правдой должна быть Воля Божья, высочайшей мудростью - добровольное и спокойное последование указаниям Божественной воли и Божьего промысла. " |
|
|
