| Пастырь, по характеру своей деятельность, принадлежит, не только Церкви, служение которой – его главный долг, но и тому обществу и народу, среди которого он живет и с которыми связан тесными племенными и государственными узами. В виду этого, на нем лежит обязанность противостоять заблуждениям и содействовать расширению и углублению оснований истинной христианской цивилизации. Пастырь – человек мира и потому всякое удаление его от этого мира, от людей будет равносильно уклонению от исполнения обязанностей своего служения. Что же касается согласуемости такого рода деятельности с указанным нами православным пониманием сущности пастырского служения, то пример о. Иоанна Кронштадтского , который, будучи всецело проникнут истинно-пастырским духом, пастырским настроением, был в то же время напр. и основателем и организатором домов трудолюбия, – совершенно устраняет всякую возможность сомнения в этом. Необходимо лишь, чтобы в такого рода деятельности пастырь выступал как носитель идей евангельских, чуждый обычно-житейских приемов, чтобы не было во всем этом исключительного стремления к установлению лишь внешних порядков общежития. Если же все это так, то и Пастырское богословие, очевидно, не должно игнорировать эту сторону пастырской деятельности; очевидно, и эта область должна найти свое разъяснение, освещение и принципиальное определение в системе науки о пастырстве. Но как это сделать таким образом, чтобы трактат об этом предмете не превратил этот обширный отдел нашей науки в сборник рецептивных предписаний, в добавок с рационалистическим оттенком? Затруднения на этот счет не встретится никакого, как только мы будем исходить из принципа пастырской аскетики, будем обсуждать и уяснять все с точки зрения последней, потому что в данном случае пред нами будет лишь одно из проявлений истинной пастырской настроенности, истинного пастырского духа. А так как, затем, самое освещение этой стороны деятельность пастыря будет сделано с точки зрения указанного выше православного понимания сущности пастырского служения, как служения сострадательной любви и ревности о спасении ближних, то здесь будет не протестантская теория о специальном душепопечении с ее по преимуществу учительным характером и не диаконика с ее исключительно общественным характером, а православная пастырская педагогика. В этом случае и тот характер дробности с которым неизбежно должен явиться этот отдел, естественно потеряет свою остроту и трактат об этом предмете органически сольется в одно целое с прочими частями нашей науки. |
| Скачать epub pdf Слово во вторую неделю поста, по поводу наглого и дерзкого убийства злодеями Благочестивейшего Государя Императора Александра Николаевича, 1-го марта 1881 года Аз есмь Пастырь добрый: пастырь добрый душу Свою полагает за овцы ( Иоан. 10:11 ). Возлюбленные братия и сестры! Не стало у нас доброго, державного Пастыря всей России, ГОСУДАРЯ ИМПЕРАТОРА АЛЕКСАНДРА НИКОЛАЕВИЧА. Злодеи, крамольники, исчадия ада, предтечи антихриста, лишили нас нашего солнца светлого: и вот вся Россия покрылась мраком скорби и печали. Вся Россия плачет, молится и плачет. Молились и плакали и мы с вами. Но, братия и сестры, всему должна быть своя мера, мера должна быть и нашей скорби, хотя потеря наша и всей России так велика и чувствительна, несчастие так поразительно, злодейство столь нагло, что и хотел бы, да не можешь оставить сетования и скорби, воздыханий и слез. Как – думаешь – могло случиться среди белого дня такое страшное убийство – Царя столь доброго, могущественного, славного своими делами и любовию к России и народу! Отчего, о Боже, – мы говорили в себе, – и на сей раз Ты не избавил Его, как избавлял уже многократно, дабы и на сей раз вся Россия воспела Тебе благодарственный и хвалебный гимн! Зачем Ты допустил торжествовать врагам Царя и России, поднявшим ныне свою бровь? Зачем попустил Ты этим злым коршунам напасть на нашего незлобивого Голубя и растерзать Его так страшно? Но прости, о Боже, Боже наш, что мы дерзаем, таким образом, как бы состязаться с Тобою и требовать как бы отчета в премудрых, благостных и неиспытанных судьбах Твоих. Подавляющая сердца наши скорбь побуждает так вопить и вопрошать. Чем же можем мы утешиться с вами в невыразимой скорби нашей по убиенном возлюбленном Царе и Отце нашем? – Утешимся, во-первых, тем, что покойный ГОСУДАРЬ в смерти своей сделался подражателем Самого Господа нашего Иисуса Христа; ибо, как Господь положил жизнь Свою за нас, быв предан Иудою и убит руками беззаконников, пригвожденный ко кресту, так и Царь наш, преданный и убитый от своих же подданных, положил жизнь свою за нас, за величайшие благодеяния Его, оказанные нам в мудрое Его царствование, – за любовь к нам и самые искренние и широкие желания добра и благоденствия всем нам и самим врагам и злодеям Его. Он истинно, как пастырь добрый, полагал и положил всю жизнь свою за овец своих, между коими были и козлища смердящие, – и в самый день и час насильственного убиения от убийц Он хотел спасти от смерти отрока, сделавшегося злополучною жертвою покушения на Его царскую Особу. Если бы Он, следуя отеческому движению сердца, не вышел из своей кареты, чтобы принять участие в положении раненого отрока, и поехал вперед, – то, может быть, и не сделался бы жертвою смерти, а враги были бы пойманы. |
| Горе нам! Святые пророки, апостолы, иерархи, мученики, преподобные оставили нам, как отцы чадам, предки потомкам, бесценное наследие душ – веру Христову, спасающую нас от греха и смерти, побороли грех благодатию Христовою, всецело возлюбили Бога и ближних, не пощадили душ своих для сохранения веры и истинного благочестия, подали и подают всем прекрасный, разительный пример веры и добродетели, многих спасли и спасают от грехов в жизнь вечную и потому достойно ублажаются Церковью во все дни века и призываются на помощь. Это друзья Божии и друзья, благодетели человечества. Какое наследие дороже нетленного, Божественного сокровища веры, возводящей нас к Богу и вечному царствию, дающей нам ключ ко всем сокровищам Божией благости, премудрости и всемогущества? За утреней, обедней и вечерней мне было сегодня очень тяжело: едва мог служить; стеснение в груди. Оказалось, что это было пред сильным дождем и пред грозой. Замечательно, что бутылка с медом лопнула от теплоты и от наступающей грозы. Каково же больному человеку, немощному сосуду! Каково стеснение внутренностей! Да будем все, живущие в моей квартире, едино: сестра Анна с детьми и я, жена моя и слуги мои, – отцу и матери их я обязан очень многим, несказанно обязан: и местом сим, как землею обетованною, и невестою, доброю женою моею. Прочь всякое огорчение на Анну Константиновну и жену, всякое охлаждение! Лучше да взираю на страстность и испорченность своего сердца и да плачу о ней пред Господом. Тесно что ли мне в квартире, столь широкой? Недостаток ли какой? Нет. За всё надо благодарить Бога. 22 августа Благодарю Господа, сильного во брани, явившего мне по молитве моей усильной помощь против невидимых врагов для произношения великой, просительной и сугубой ектении. Если не печешься о тленных потребностях ближних или нищих и бедных, хотя и можешь по своим средствам, и слишком дорого ставишь свои копейки и рубли, чтобы дать что-либо на удовлетворение необходимых житейских потребностей, то кто поверит тебе, что ты желаешь им искренно духовных благ и так же искренно молишься за них Богу, о их духовном преспеянии и спасении? Милостыня, в простоте подаваемая или пренебрегаемая, есть пробный камень нашей любви или холодности к ближним, нашего мягкосердечия и самоотвержения или жестокосердия и самолюбия, а если кто из нас пастырь словесного стада, есть показание того, истинный ли он пастырь, полагающий жизнь свою за овцы, или наемник, а не пастырь, пасущий только себя и не радящий о овцах, как не своих. |
| Наконец, и с чисто человеческой точки зрения всякий тщеславный человек, в сущности говоря, не достигает цели, ибо он становится в зависимость от мнения других, то есть становится ниже их, а если окружающие поймут (а это всегда рано или поздно случится) этот источник или характер деятельности, то истинное уважение сразу исчезает. Наоборот, говорит св. Иоанн Златоуст , если ты хочешь славы, искренно беги от славы, и она побежит за тобой, и побежит не только в этой краткой жизни, но и по смерти. И это несомненный факт жизни. «Истинный пастырь и отец своих пасомых, – говорит о. Иоанн Кронштадтский , – будет жить в признательной памяти их не только здесь, но и по смерти своей: они будут прославлять его; и чем меньше он будет заботиться о своем прославлении здесь, на земле, при своих усердных трудах во спасение их, тем больше просияет слава его по смерти, он и мертвый будет заставлять говорить их о себе. Такова слава трудящимся на пользу общую» (V, 123). Но это простое тщеславие в наиболее чистой форме не так опасно, особенно по своим последствиям для самого дела, ибо оно более заметно и сравнительно еще поверхностно, – гораздо опаснее как для пастыря, так и для паствы самонадеянность более скрытая, но глубокая. Сущность этого искушения, говоря кратко, заключается в подмене благодатного пастырства естественным, духовного – душевным. Ясно понимая служебно-распорядительное значение своего благодатного служения, руководимый верно направленным религиозным чувством, православный пастырь все свое дело главным образом основывает на Боге. А отсюда постепенно образуется, особенно же у искренно чуткого и смиренного служителя Церкви, даже прямая боязнь, внутренне им переживаемая, постоянная опасливость всякой подмены Божиего человеческим. И если, наоборот, такой пастырь подметит в себе или других что-либо «человеческое», «свое», то он не только не надеется на него, не только не ждет от этого истинных и глубоких плодов, но и прямо не верит в это «человеческое» и даже, более того, бежит от него, считая подобные средства негодными, фальшивыми, если они являются плодом несознательности, или осуждает их, как прямо греховные, кощунственные, если они совершаются сознательно. |
| Поэтому мы считаем нужным таким образом формулировать положение: после чисто духовного попечения о спасении душ, – что составляет главное в пастырском деле, – современный пастырь также обязывается к культурно-просветительной деятельности среди своих прихожан с целью устранения из их жизни тех зол, которые порождаются невежеством и некультурностью. Не слава «культуртрегера» тут должна увлекать пастыря, а жалость к людям, пребывающим «во стране и сени смертной», во мраке невежества и проистекающих от него бед. Если суетное славолюбие недостойно пастыря и даже опасно для него, то жалость и сострадание в данном случае получают религиозный характер, – характер борьбы со злом как следствием греха и совершенствования расслабленного грехом человека. Чем ниже в культурном отношении среда, в которой действует пастырь, тем шире для него поле деятельности, тем больше у него способов действования. Русская дореволюционная деревня давала особенно широкий простор для пастырско-культурной работы 163 . Бедность и нищета деревни в большинстве случаев порождались неумением простолюдина взять от земли все, что она может дать, и неспособностью разумно использовать то, что взято. Пища, одежда, жилище, способы обработки земли и пр. и пр., – в отношении всего этого требовалось научение и наставление. И грешил бы тот пастырь, который, видя, что его пасомые не умеют еще исполнить первую заповедь относительно земли, данной человеку в раю ( Быт.2:15 ), что неисполнение этой заповеди служит причиной множества несчастий, стал бы звать их к горним высотам, оставляя их блуждать в земной тьме и барахтаться в грязи. 161 Выше мы указали пример о. Мелитона (с. 377–378). Преклонение народа перед о. Иоанном Кронштадтским в значительной степени зависело от его постоянной отзывчивости к материальным нуждам верующих. Не можем не отметить здесь одного наблюдавшегося мною, весьма симпатичного способа церковной благотворительности. В 1919 г. мне часто случалось бывать в миссионерской, в г. Екатеринодаре, церкви, где тогда настоятельствовал весьма энергичный и разумный протоиерей Николай Розанов . |
| Согрешил пред Богом и человеками, сказав со злобою, дерзостью: искушение мне не по силам, не по мере послано: нищих многое множество, и сказав некоторым из них (стоявшим у дома Никитина, в который я зашел поглядеть «Кронштадтский Вестник»): убирайтесь скорее к черту, канальи. Это я кому сказал? Членам Христовым, не имеющим, где главу приклонить? С каким духом сказал? С духом гордости, презрения, злобы. К кому послал их? – К черту: искупленных Кровию Христовою, членов Его бесценных, по образу и подобию Его, я, священник, пастырь, долженствующий пасти их, отослал к лукавому. Для чего? Для милости ли? Разве он может миловать? Так. Не для погибели ли? Боже сохрани и думать о сем: роющий яму другому сам не упал бы в нее. Сознаю свое безумие, нетерпение, зложелательство, озлобление, осуждаю себя и каюсь пред Богом. Пресеклись ли милости Божии ко мне, что я прекращаю их иногда? Во гневе ли праведном Господь наказывает меня, что я так гневно обращаюсь с нищими? – О, даруй мне, Господи, кротость, терпение, простоту, незлобие, воздержание, целомудрие. 17 января Среда. Благодарю Господа, приявшего покаяние мое в грехах, смущавших и теснивших меня, даровавшего мир животворный и препоясавшего меня недостойного силою свыше – к спокойному, искреннему, теплому, радостному, непреткновенному совершению Таинства Брака. Да дарует мне Господь всегда совершать так и лучше того это Таинство и прочие Таинства и службы. Да дарует мне Господь дерзновение всегдашнее и да удалит от меня суетный страх бесовский. Служа литургию, я стою в соборе Ангелов и святых, сослужащих мне, и молитвами и предстательством их Бог приемлет всегда мои недостойные молитвы, только бы я веровал в Бога и в их предстательство и в покаянии сердечном с любовью и усердием призывал Господа и святых Его на помощь. Я скверно вел себя вчера в отношении к нищим братьям Бога моего, ярился на них, ругал их, посылал их к черту в гневе моем неправедном, негодовал и поносил правительство, хотя может быть и справедливо, за несоразмерную приписку к Кронштадту нищих. И это делаю я, священник. Где моя кротость, мое смирение и незлобие? Где мое беспристрастие к здешней жизни и ее благам? Где дух нестяжательности, упование на всеблагий, премудрый, неусыпающий Промысел? И это делаю я, когда сам столь часто совершаю и вкушаю Бескровную Жертву? Когда так часто вижу волю Господа моего Иисуса Христа в Его святом вечном Евангелии? Когда я учу других всем Евангельским добродетелям? О, Боже милосердия и щедрот! Боже долготерпеливый! И Ты еще терпишь мои неправды, переносишь во многом долготерпении мою злобу, гордыню, презорство, зависть, корысть, сладострастие, блуд, суетность, леность, праздность, нерадение, опущения и проч., и проч. дела. Боже, заступи меня от меня самого, от страстей моих, ищущих погубить меня. |
| Какая же истинная любовь к Богу? Она подобна любви доброго сына к такому же отцу. Характерным выражением её будет постоянное желание беседы. «Кого мы любим, – размышляет Батюшка, -с тем обыкновенно не можем досыта наговориться. Отсюда прямое заключение: кто любит Бога, тот любит беседовать с Ним в молитве, и напротив, кто не любит Его, тот очень ленив на молитву. Это как нельзя больше естественно. Приложи это к себе. Когда у тебя нет охоты молиться и ты только по привычке и как бы по необходимости вычитываешь известные молитвы, тогда твоя любовь к Богу очень сомнительна: ты представляешь из себя только наёмника, из платы, то есть ради благодеяний, работающего своему Господу. А когда у тебя есть искреннее желание излить пред Богом в молитве душу свою, тогда можно сказать, что ты имеешь любовь к Нему, как сын к отцу. Старайся полюбить Господа Бога от всей души как Существо Превожделеннейшее и молись всегда с миром душевным» (2: 412–413). «Братие! Любите больше Господа – и вам больше оставится грехов» (1: 376). Кронштадтский святой Пастырь не преминул отметить, что подлинная любовь приобретается человеком и приобретается нелегко. «Любовь к Богу даром нам не дается, или: без всякого труда с нашей стороны к очищению своего сердца не поселяется в нас». Нередко приходится видеть в храме людей, которые не столько молятся, сколько разговаривают, смотрят по сторонам. «Это – люди без любви к Богу, не трудящиеся в приобретении любви к Нему – значит, нечистые сердцем. А кто Боголюбивые души? Смотрите, вот они: это те, которые со страхом и любовью предстоят в церкви и не смеют блуждать взором по сторонам, потому что взор их обращён внутрь их самих и к Богу» (2: 376–377). С добрым искренним чувством должно относиться и к ближним. «Помни, – учит святой Пастырь, – заповедь Спасителя: “Возлюбиши ближняго своего, яко сам себе” ( Мк. 12, 31 ), и старайся соблюдать её во всей её силе: люби как себя каждого ближнего, чего себе желаешь, того и ему желай, что себе делаешь, то и ему делай и чего себе не желаешь и не делаешь, того и ему не желай и не делай» (2: 287). |
| Если все делается ради Бога, пред Богом и чрез Бога, пастырь же является лишь οικονμος, то не явится ли мысль о чисто механическом значении его? А отсюда не получится ли и в сердце его худых настроений теплохладности и других? С одной стороны, как мы увидим ниже, возможны такие уклонения, но существом служения пастырского они не только не вызываются, а, наоборот, совершенно должны исключаться противоположными им настроениями, не говоря уже об указанном общем постоянном живом чувстве Бога. И прежде всего совершенно естественно, что пастырь, сознавая исключительную связь с Богом, переносит на себя и полномочия, и силу Его, хотя, конечно, в степени соответственной распорядителю, а это резко выделяет его из обычной среды, поднимает на высоту среди окружающей паствы, делает и его как бы своего рода богом для нее, подобно тому как Моисей был богом Фараону (см.: Исх.7:1 ). А это чувство высоты пастырского достоинства еще более увеличивается от сознания чрезвычайности того дела, служить которому он призван, то есть дела благодатного возрождения, спасения, обоготворения других. Об этом особенно сильно говорит св. Григорий Богослов . «Кто возьмется, как глиняное какое-нибудь изделие, изготовляемое в один день, образовать защитника истины, который должен стоять с ангелами, славословить с архангелами, возносить жертвы на горний жертвенник, священнодействовать со Христом, воссозидать создание, восстановлять образ Божий, творить для горнего мира и, скажу более, быть богом и творить богами. Знаю, Чьи мы служители, где сами поставлены и куда готовим других. Знаю величие Божие» (I, 49). «Что это за высокое лицо – священник, – говорит и о. Иоанн Кронштадтский . – Постоянно у него речь с Господом, и постоянно отвечает на его речь Господь. Священник – ангел, не человек» (IV, 35; ср.: V, 105). «Скажи мне, иерей, сознаешь ли ты все величие и святость своего служения, порученного тебе Богом?» 68 . Но это сознание высоты в нормальном настроении пастыря не должно повести к каким-либо горделивым чувствам. Совершенно напротив, одновременно с ней и даже вследствие ее в душе его возникают, а затем после устойчиво должны обитать и другие регулирующие настроения. Близость к Богу, Который, по слову Писания, есть Бог Отмщения (см.: Пс.93:1 ; Втор.32:35 ), Огнь поядающий ( Втор.4:24 ; Евр.12:29 ), должна наполнять душу чувствами глубокого смирения, сознания собственного недостоинства и даже страха и трепета пред Ним. Эти именно чувства, как бы огнем сжигали сердца сознательно относившихся к священству, а некоторых из них заставляли и бежать от него. |
| Слава пастыря имела и другие разрушительные последствия для его духовной жизни. Возникшее в 1880-х гг. самоощущение, что он является заступником всей земли русской, которое расцвело пышным цветом к 1890-м, вошло в конфликт с его постоянными обязанностями приходского священника. Несмотря на то что пастырь ездил в столицу почти каждый день, он все же был вынужден считаться с просьбами своих кронштадтских прихожан – особенно бедных, которые были его первыми духовными чадами, – и проводить положенные церковные службы. Он остро чувствовал это противоречие: «Вскоре после литургии и причащении св. Тайн раздражился и гневался на своих прихожан, пригласивших меня к больным с св. Дарами – из-за того, что мне хотелось ради сребролюбия объехать приезжих, а потом ехать в Петербург для молитв и для нажива денег, хоть и для благотворения и милостыни» 481 . Как демонстрируют письма к пастырю, он стал своеобразным центром благотворительности: желавшие помочь бедным присылали ему подарки в твердой уверенности, что это поможет «достойным» бедным. Рост пожертвований создал ситуацию, которую пастырь не мог предвидеть: складывалось впечатление, что нуждающихся становится все больше и больше. Просители начали ходить за пастырем по пятам, карауля и у дома, и у Андреевского собора. Он стал воспринимать настойчивость бедняков как тяжкое бремя и начал бояться вообще выходить на улицу. Осознавая всю духовную значимость благотворительности, он почувствовал противоречие между двумя своими ипостасями: молитвенного заступника за людей, священника – и дарителя, оказывающего им финансовую поддержку. Его дневниковые записи отражают минуты мучительной грусти от осознания своей неспособности совмещать молитву с материальной помощью. 20 февраля 1882 г. он писал: «Крайне расстроился из-за нищих, особенно из-за девочек, кот. я подал милостыню (по 2 1/2 коп.), кот. и после того за мною следили, хотя я нарочно уходил от них, желая наедине тайно молиться; потом 40 чел. нищих взрослых пришли ко мне, прося милостыни, и я, уже раздражен девочками, раздражился на взрослых, отсылая их к богатым городским. – В конце концов я весь разбит нравственно пришел домой… был прощен молитвою перед Тихвинской Б. М.» 482 . |
| После был завтрак в здании школы. В самый разгар завтрака, когда уже окончились официальные тосты, в том конце зала, где сидел пастырь, произошло какое-то замешательство. Три дюжих мужика и коренастая женщина на руках несли какой-то ком неопределенной формы, оказавшийся впоследствии крестьянкой. Приглядываясь к больной, я заметил, что грудь ее была выпячена и изогнута как бы колесом; а лицо – я не могу передать выражения этого лица и застывшего ужаса, которым от него веяло. Тихий голос пастыря вдруг стал крикливо резким и громким: – Оставьте ее! – повелительно сказал он. – Пусть стоит сама. На заявление принесших больную, что сама она во время таких припадков стоять не может, о.Иоанн еще нетерпеливее, еще настоятельнее возразил: – Я говорю вам, я приказываю: оставьте ее! Спутники отошли. Больная пошаталась на ногах, по-видимому, не имея точки опоры в своем теле. – Гляди на меня! Блуждающий взгляд помутневших очей словно хотел подчиниться этому приказу, но, очевидно, не мог. Присутствовавший тут же местный исправник, С. П. П-ов, усмехнулся; и вполголоса, однако довольно явственно, сказал: «Кажется, начинается спектакль с чудом». – Говорю тебе: смотри мне в глаза! – еще резче, еще настойчивее твердил пастырь больной. Мало-помалу глаза больной проясняются; взор делается осмысленным... – Перекрестись! – новый повелительный оклик. – Не мм... м.., – был ответ. Закинув голову, с необыкновенным духовным подъемом, о.Иоанн, вплотную подходя к больной, говорит: – Выйди! Именем Господа: выйди! Тут произошло нечто такое, отчего у всех нас мороз пробежал по коже... Не человеческий крик, а какой-то звериный рев раздался из уст больной! Лично я не слышал, что она говорила: так нравственно я потрясен был происшедшим... Я только видел, как привыкший ко всему исправник истерически зарыдал, тот самый, который говорил о спектакле с чудом. Мне нужны были невероятные усилия, чтобы удержаться от плача. С затуманенными глазами я видел и слышал далее следующее. – Перекрестись! Одно-два неуверенных движения – и больная кладет на себя твердый правильный крест. Беззвучно опускается ее голова на плечо пастыря. Тихие рыдания оглашают комнату. Непередаваемое нервное потрясение охватывает почти всех присутствующих... |
|
|
