| Народное недовольство росло и выражалось в массе челобитных; в общинно-областных челобитных парод высказывал первому, всею землею выбранному царю новой династии „всю свою правду, все вопросы жизни, дал все жизненно-народные, общинно-областные материалы для земского строенья, для реформ. Но при преемнике Михайла Феодоровича характер отношений между земством и государственною властью круто изменяется. „Тишайший» царь Алексий отказался дать запись, какая учинена была по совету всей земли на земском соборе 1613 г. „Вместо земского строения в духе народном, по воле, по общинно-областным челобитным народным, царь Алексий Михайлович всякия дела, великия и малыя – по словам Котошихина – по своей мысли учинял, как хотел; первый, больше всех своих предшественников, московских государей, стал вводить, как тогда говорили, иноземские изменения, немецкие обычаи и поступки, немецкие чины иночиновны, немцев и прочие языки, яко благодетелев, принимал и честию велиею почитал. Это учинение по мысли и воле царя Алексия Михайловича, без совета с земскими думными людьми, вопреки естественноисторическим (?), жизненно-народным, исстаринным началом земского строения, – это учинение чинов и судов и обычаев иночиновных, немецких, сильно возмущало земских людей» 25 . Жалобы народа на новые порядки оставались без последствий. „И вот, вследствие разъединения, разделения государева и земского дела, вследствие нестройности, неладности земского устроенья – в земстве произошёл разлад и раскол. Начались народные движения, бунты, ознаменовавшие царствование Алексея Михайловича и почти всю вторую половину XVII столетия. Весьма многие земские люди с этого времени часто государеву указу и повелению учинялись противны и, преступая его крестное государево целование, про него, великого государя, износили непристойные речи, чего и помыслить страшно, и его государев указ ни в чем не слушали... А там, далее, уже глухо слышалось страшное слово: „Антихрист 26 !» Первые бунты недовольного земства были подавлены, но народное недовольство находит себе новый путь, новый способ выражения: в тиши, на московском книгопечатном дворе возникает первый толк, первое согласие раскола. |
| Сей же царь нам благ и кроток и милостив, и никтоже может собою честь получити, аще Бог не возвысить, якоже глаголет апостол: никтоже приимет честь, токмо званный от бога. А еже вы глаголите, яко его ради нечестия все зло чинится,то сие не тако: сие зло не его ради творится, но вашего ради народного нестроения и междуусобия, и если между вами не будет вражды и междуусобныя, тогда и Бог поможет нам и вся благая подаст нам, если же не послушаете меня и не престанете от начинания своего: я чист от сего, но вы узрите, и клятву за сие от нас приимите». Но заговорщики не слушали святителя и кричали: «Правление Шуйского бесчеловечное: он тайно побивает и в воду сажает братью нашу, дворян и детей боярских, жен их и детей и таких побитых с две тысячи». Эти несправедливые обвинения вынудили Гермогена снова возвысить свой голос над криками крамольников: « Как же это могло статься, – возразил патриарх, – что мы ничего не знали? В какое время и кто именно погиб?». Не зная, на кого указать в ответ патриарху, заговорщики продолжали кричать: «И теперь повели многих нашу братию сажать в воду: за это мы и восстали». Патриарх опять спросил: «Да кого же именно повели в воду сажать?». Мятежники прибегли ко лжи: «Мы послали, – говорили они, – ворочать их, ужо сами увидите!». И потом, чтобы избежать нового возражения со стороны патриарха, хотевшего уже обличить ложный донос их, поспешно начали читать грамоту, написанную ко всему миру из московских полков, от людей русских. В грамоте повторялись слова изменников о незаконном избрании Шуйского на престол одною Москвою, без участия других городов, чернилась жизнь и правление Василия и выражалось требование выбрать не его место другого царя. Желая опровергнуть слова изменников, Гермоген начал говорить: «До сих пор Москве ни Новгород, ни Казань, ни Астрахань, ни Псков и ни которые города не указывали, а указывала москва всем городам. А вы забыли крестное целование: не многоми людьми возстали на царя, хотите его без вины с царства свесть. Но мир того не хочет, да и не ведает, да и мы с вами в тот совет не пристаем ». |
| Юрий отвечал им: «Приехал я к государю, великому князю Василию, а государь, по грехам, болен; я ему целовал крест, да и сыну его, великому князю Ивану: так как же мне крестное целование преступить? Я готов на своей правде и умереть!» Автор известия мог быть убежден в невинности князя Юрия, но, к сожалению, он не приводит ясных доказательств этой невинности; что князь Юрий крест целовал – это еще не доказательство, ибо и Андрей Шуйский также крест целовал; рассказы многих об ответе Юрия своим боярам и детям боярским также не имеют сильной убедительности. Второе известие имеет за себя обстоятельность рассказа: автор его знает, кого именно князь Юрий присылал к Андрею Шуйскому – дьяка Третьяка Тишкова; знает, чем дьяк оправдывал своего князя в нарушении присяги. Против этого известия приводят то обстоятельство, что Андрей Шуйский действительно был признан виновным и содержался под стражею до самой смерти Елены; но из второго известия нельзя нисколько заключать о невинности Шуйского; первое его возражение насчет недавней присяги Юрия нисколько еще не ведет к заключению, что он после не мог согласиться с доводом Тишкова, не убедился в выгоде отъехать к князю Юрию и не обратился с тем же предложением к Горбатому; в этом отношении второе известие нисколько не противоречит первому: имея в виду только рассказать причину заключения князя Юрия, оно опускает подробности, относящиеся к другому лицу. Но в приведенных известиях есть еще одно обстоятельство: оба полагают взятие Юрия под стражу 11 декабря; но во втором известии Андрей Шуйский возражает дьяку Тишкову: «Ваш князь вчера крест целовал»; Елена говорит боярам: «Вчера вы крест целовали сыну моему»; но мы знаем, что это крестоцелование происходило немедленно по смерти Василия, т. е. не позднее утра 4 числа (Василий умер вечером с 3 на 4 число), и, следовательно, Юрий присылал к Шуйскому или Шуйский стал подговаривать Горбатого, и дело дошло до Елены 5 числа; как же в такое короткое время Елена успела отдать приказ освободить князей Шуйских, содержавшихся по разным городам, и они успели приехать в Москву, где, побыв мало, как говорит первое известие, Андрей затеял новый отъезд? Если мы даже предположим неверность второго известия относительно 5 числа, то и тут останется сомнительным рассказ первого известия, что Андрей Шуйский находился с братом в заточении и только по смерти Василия получил свободу: в такое короткое время, от 4 числа до 11, Елена успела простить Шуйских, гонец с известием об этом прощении успел съездить в тот город, где был заточен князь Андрей, тогда как мы не имеем никакого права полагать, что он был заточен в ближний от Москвы город, Андрей успел собраться и возвратиться в Москву, где, побыв мало, успел завести крамолу! |
| Из приведенных начальных слов поучения видно, что оно составлено было владыкою Ильей в первый год его святительства (то есть, в 1166 году). Затем из всего содержания поучения, обращенного исключительно к попам, можно с полною вероятностью заключать, что оно было произнесено в воскресенье па первой неделе. великого поста, когда, по общепринятому в те времена правилу, ежегодно составлялись епархиальные соборы, почему и самое это воскресенье называлось (как и теперь называется) «соборным» или «сборным». В поучении есть и прямое указание на то, что оно говорено было в начале великого поста: «а се пакы пришел есть великы пост» (ст. 18). Епархиальные соборы собирались, говоря словами одного весьма древнего русского памятника, «на исправление церковных вещей» и на «принятие» духовенством от своего архиерея «истиннаго разума» относительно исполнения своих пастырских обязанностей 5 . Вот почему и все дошедшие до нас древнерусские архиерейские поучения, составленные для произнесения на этих соборах, обыкновенно имеют характер служебных инструкций и, по своему содержанию, относятся не столько к области нравоучения, сколько к области церковного права 6 . Таково же и настоящее поучение новгородского владыки Ильи. Оно содержит в себе ряд наставлений и правил о поведении и обязанностях духовенства и о разных ненормальных явлениях в жизни приходских пастырей и пасомых. В духовенстве поучающий владыка обличает: 1) пьянство и хождение на пиры после вечерни накануне праздников и совершения литургии (ст. 1); 2) лихоимство (ст. 2); 3) нерассудительную строгость в наложении епитимий на кающихся (ст. 3 и 7); 4) участие в народных играх (ст. 4); 5) небрежность в совершении таинства крещения (ст. 10); 6) мытье в бане утром перед обеднею (ст. 12); 7) обычай вносить в олтарь так называемый канун (особый поминальный напиток), благословлять его здесь и распивать, принимать приносимые сюда заупокойные яства, даже скоромные, и класть под престол разные несвященные вещи (ст. 23); наконец – 8) автор упоминает о каких-то тайных «душевных винахъ», несовместимых со священством, оставляя их каждому на суд своей собственной совести (ст. 14 и 15). В жизни народа владыка Илья отметил в своем поучении: 1) то-же пьянство, особенно в великий пост (ст. 18); 2) неблагоговейное стояние в церквах, в чем преимущественно обвиняются женщины, о которых в поучении замечено: «отиноудь бо не ведаем ся (=сия, вин. пад. множ. женск. р.), почто ходяче» (ст. 24); 3) крестные целования, то-есть, злоупотребления присягою (ст. 21: «вы бо сами ведаете, оже в нашемь граде мнози гыбять в томъ»); 4) хождение женщин к волхвам (ст. 17); б) невенчальные браки (ст. 19), и 6) соблюдение разных других языческих обычаев и обрядов (ст. 26). Наставления новгородского владыки, касающиеся двух последних предметов, заслуживают особенного внимания и требуют особенного разъяснения. Первое изложено так: |
| А у меня в полках дворяне и дети боярские всех городов немецким людям деньги, лошадей и платье давали не однажды, а в Новгороде митрополит, архимандриты, игумены, гости, посадские и уездные всякие люди деньги, сукна и камки давали им сколько кому можно». Писали к пермичам и другие города, укоряя их в холодности к общему делу; устюжане писали к ним: «Только от вас к государю и службы, что всего 80 человек в Ярославле; а если вы теперь к государю его казны не отпустите, и в прибавку денег сбирать не станете, и ратных людей не прибавите, то вам от государя какой милости ждать? А при государе царе Иване Васильевиче в походах и на берегу было с вас по тысяче человек. Вся Русская земля с государем страдает, да и окольные государства по нашей христианской вере поборают и государю помогают: и вам бы, господа, помня бога, свои души и крестное целованье, одноконечно о государево и о земском ратном деле порадеть». Пермичи отвечали Скопину, что обрадовались Божией помощи, ему оказанной, но что требованиям его удовлетворить вполне не могут, потому что «сукнами, камками и тафтами у них никто не торгует, а собрали они девять сороков соболей, да черную лисицу доброхотного приношения, что и высылают ему тотчас же, послали собирать с сох по пятидесяти рублей, а сборных денег прислать не могут, потому что путь зимний еще не установился». Но соболей и лисицу они прислали и не по зимнему пути; отчего же не могли прислать сборных денег? Не так поступили соловецкие монахи: в два раза переслали они в Москву более 17000 нынешних серебряных рублей и даже ложку серебряную. Не так поступил и Петр Семенович Строганов, как свидетельствует жалованная грамота, данная ему Шуйским: в ней царь говорит, что «Строганов против воров стоял крепко, без всякого позыванья, ратных многих людей на царскую службу против воров посылал, города от шатости укреплял, да у него же брались на царя в Москве и по другим городам в ссуду большие деньги для раздачи служилым людям на жалованье. За такие его службы... царь его пожаловал, велел писать во всех грамотах с «вичем»; он сам, дети его, племянники, люди и крестьяне везде освобождались от суда бояр, воевод, дьяков и всяких приказных людей, судит их сам царь или кому прикажет; за бесчестье платится ему против московского лучшего человека вдвое, сто руб.; питье ему всякое про себя держать безъявочно, стояльщиков у него во дворах на Москве и по иным городам русских всяких людей и иноземцев не ставить, летом у него во дворе избы и мыльни топить вольно; сверх того, с него самого, с сыновей и племянников, с его людей и крестьян проезжего мыта, годовщины и мостовщины не брать». |
| В среднем же эшелоне Государевых чинов — в войсках, в приказах, в Дворцовых службах, куда оку Государеву не всегда был досуг заглянуть, старались соблюдать местнические обычаи, и должности в первую очередь получали по родовой чести. В 1598 году после согласия Бориса Феодоровича Годунова взойти на Российский Престол ситуация с местничеством осложнялась тем, что многочисленные Годуновы, Сабуровы и Вельяминовы в одночасье стали близкими и дальними родственниками Царствующего Царя, что в традициях местнической иерархии имело важное значение. Но пока реально положение с местами не определилось, могла возникнуть цепная реакция местнических споров, которая парализовала бы работу государственного аппарата и управление вооруженными силами. Именно поэтому обет «не по отечеству и не по своему достоинству свыше своего отечества и службы, мимо Царского nobeлehiя, чести о себе никако не хотети и не искати, и быти въ государскихъ делехъ, по его Государеву Крестному целованью, безъ npekocлobiя, и по сей Утверженной Грамоте », «въ розрядныхъ и въ земскихъ делехъ кручины не приносити» означал клятвенное обещание не апеллировать в вопросах чести к прежним Разрядным книгам, а руководствоваться только Утвержденной Грамотой, порядок подписей под которой создавал реальный прецедент и временный образец для решения чиновных иерархических вопросов. Соборяне обязались перед лицом нового Государя не поминать незнатное происхождение Его Самого и Его родни, не злоупотреблять этим и признавать Его решения в выстраивании новой иерархии в соответствии с государственными нуждами. Крепость данных новых обетов усиливается обращением к Святейшему Иову и Освященному Собору: «и Вамъ Государевымъ Богомолцомъ, Тебе Святейшему Ieby Nampiapxy Московскому и всеа Pyciu, и Митрополитомъ и Apxienuckonoмъ и Епископомъ, со всемъ Освященнымъ Вселенскимъ Соборомъ, на такого преслушника, кто учнетъ супротивлятися царской власти и nobeлehiю, положити на такого клятву и heблarocлobehie ваше Святителское, по сей Утверженной Грамоте»(185). |
| Посадники и все псковичи отвечали боярам: «За государево жалованье мы здесь челом бьем, но велел бы государь послать во Псков с теми же речами». Они целовали крест служить Василию, его детям и наследникам до конца мира. Псковичи узнали об участи посадников от купца своего Филиппа Поповича, который услыхал весть на дороге в Новгород, бросил товар и поскакал во Псков сообщить ее гражданам. На псковичей напал страх, трепет и тоска, гортани их пересохли от печали, уста пересмякли; много раз приходили на них немцы, но такой скорби еще им не бывало, как теперь, говорит их летописец. Собрали вече, начали думать, ставить ли щит против государя, запираться ли в городе. Помянули крестное целование, что нельзя поднять рук на государя, а посадники и бояре и лучшие люди все у него. Порешивши, что сопротивляться нельзя, псковичи послали к великому князю гонца Евстафия, соцкого, бить челом со слезами: «Чтоб ты, государь, жаловал свою отчину старинную; а мы, сироты твои, прежде были и теперь неотступны от тебя и сопротивляться не хотим; Бог волен да ты в своей отчине и в нас, своих людишках». С объявлением воли великокняжеской приехал в Псков дьяк Третьяк Далматов, который сказал на вече от имени Василия: «Если отчина моя хочет прожить в старине, то должна исполнить две мои воли: чтоб у вас веча не было и колокол вечевой был бы снят; быть у вас двум наместникам, а по пригородам наместникам не быть; в таком случае вы в старине проживете; если же этих двух волей не исполните, то как государю Бог на сердце положит: много у него силы готовой, и кровопролитие взыщется на тех, кто государевой воли не сотворит; да государь велел вам еще объявить, что хочет побывать на поклон к св. Троице во Псков». Отговоривши свою речь, дьяк сел на ступени. Псковичи ударили челом в землю и не могли слова промолвить, потому что глаза у них наполнились слезами, только грудные младенцы не плакали; наконец, собравшись с духом, отвечали дьяку: «Посол государев! Подожди до завтра: мы подумаем и обо всем тебе скажем»; тут опять все горько заплакали. |
| Две молитвы над посвящаемым. Мирная ектенья. Разрешение пояса. Возгласы: «Аксиос». Надевание на посвящаемого ораря и поручей. Вручение ему рипиды. Целование с дьяконами. Причащение Святых Таин. Ектенья: «Прости, приимше…». Потребление посвящаемым Святых Даров. Порядок совершения дьяконской хиротонии Хиротония в дьяконы совершается после освящения Даров, после слов архиерея: «И да будут милости Великаго Бога и Спаса нашего Иисуса Христа со всеми вами». Если же Рукоположение происходит на Литургии Преждеосвященных Даров, то оно начинается после Великого входа перед ектеньей «Исполним молитву нашу Господеви». На стоящую слева от Престола кафедру садится архиерей, а два иподьякона ведут к нему рукополагаемого из центра храма следующим образом: кандидат находится между ними; каждый из них держит одной рукой его руку, а свободной рукой приклоняют ему шею. Затем дьякон в алтаре возглашает: «Повели, повелите, повели, Преосвященнейший Владыко». Его возглас означает следующее. 1 . Произнося «Повели», он спрашивает согласия на хиротонию народа Божьего. 2 . Произнося «Повелите», он спрашивает согласия клира на принятие в его ряды нового священнослужителя. 3 . Произнося «Повели, Преосвященнейший Владыко», он спрашивает согласия архиерея на Рукоположение. Доведя посвящаемого до Царских врат, иподьяконы «передают» его протодьякону и дьякону, которые также берут его один – за правую, другой – за левую руку. Ставленник кланяется архиерею, который осеняет его крестным знамением. Затем протодьякон трижды обводит рукополагаемого вокруг Престола; ставленник же каждый раз целует все четыре угла Престола. Участвующие в Таинстве совершают следующие действия. 1 . После первого круга: поставляемый целует руки и колено архиерея в знак почтения к тому, через кого низводится на него благодать Божья. Хор в это время поет тропарь: «Святии мученицы, иже добре страдавше и венчавшеся…». 2 . После второго круга: поставляемый целует палицу и руку архиерея, опять же в знак своего почтения. Хор поет: «Слава Тебе, Христе Боже, апостолов похвало, мучеников веселие…». |
| Прежде, когда они были от великого государя неотступны, уступить их было нельзя, потому что приняты были для единой православной веры: а теперь в другой раз изменили без причины: так из чего за них стоять? Как заключен будет мир с польским королем, так и татары отстанут; хана деньгами закупить нельзя, потому что он султанский подданный: турок велит ему помогать польскому королю, и он станет помогать и будет отговариваться, что поневоле помогает; миром с поляками турок и хан будут задавлены, а к шведу хан на помощь не пойдет; уж если надобно уступить шведу города, то можно уступить и помирясь с поляками; я стою за Ливонию ни из чего другого, как только памятуя крестное целование, у меня тут ни поместья, ни вотчины нет. Если с шведским помириться теперь и города уступить, то с польским королем миру не сыскать: это народ гордый, подумают, что у нас большое бессилье, и возвысятся без меры. А вместо того чтоб за города платить шведам деньги, лучше удержать перемирье посредством английского короля: послать в Англию умного человека, поздравить короля Карла II с восшествием на престол и попросить о посредничестве. Король согласится и будет радеть для прежней дружбы, потому что государь с Кромвелем дружбы не имел и в посредники его не принял. С польским королем надобно мириться в меру, чтоб поляки не искали потом первого случая отомстить; взять Полоцк да Витебск, а если поляки заупрямятся, то и этих городов не надобно: прибыли от них никакой нет, а убытки большие: надобно будет беспрестанно помогать всякою казною да держать в них войско. Другое дело Лифляндская земля: от нее русским городам Новгороду и Пскову великая помощь будет хлебом; а из Полоцка и Витебска Двиною-рекою которые товары станут ходить, и с них пошлина в лифляндских городах будет большая, жалованными грамотами и льготою отговариваться не станут. А если с польским королем мир заключен будет ему обидный, то он крепок не будет, потому что Польша и Литва не за морем, причина к войне скоро найдется. Съездам с польскими комиссарами быть в Полоцке, а в великих послах быть боярину князю Ивану Борисовичу Репнину, потому что его Литва хорошо знает, разум и дела его выславляет везде, да с ним быть думному дьяку Алмазу Иванову». |
| – Я христианин. И думаю, что грешно менять присягу. Генерал Шинкаренко сказал по этому поводу: «Он был больше, чем христианин – христианский рыцарь…» А то, что позиция графа Келлера имела не политические, а моральные основания, еще раз подтвердилось нежеланием старого генерала вмешиваться в процедуру принятия присяги 3-им конным корпусом. Не получив от царя ответа на свою телеграмму, граф не предпринял ни одной попытки решительных действий, быть может надеясь, что его полки будут столь же непоколебимы в верности Государю, как и он сам. «Впрочем, можно думать, что его мало интересовало, как поступят его офицеры и солдаты, – писал Н.В. Шинкаренко.– Он знал, как надо поступать ему самому, и поступал так». Кавалер ордена св. Георгия 3 ст., начальник 3-го кавалерийского корпуса генерал от кавалерии граф Ф. А. Келлер с чинами штаба корпуса. Фото из личного альбома графа Келлера. (Центральный государственный кинофотофоноархив Украины им. Г.С. Пшеничного) Но ожидания Келлера, если они и были, не оправдались. У старого воина не оказалось союзников, столь же верных престолу и собственной совести, – таких же христианских рыцарей, готовых умереть, но не нарушить крестного целования. Быть может, у единственного в России, нашлись у него и душевная зоркость, чтобы разглядеть границу, заступить за которую нельзя, и душевное мужество, чтобы открыто исповедовать свою веру. И в годину всеобщего ослепления, когда даже лучшие – «из благих побуждений» – совершали поступки, ведущие Россию все дальше и дальше по роковому пути, когда будущий отец Белого дела генерал Алексеев советовал императору отречься, а будущий вождь Добровольческой Армии генерал Корнилов брал государыню под арест, – ни шагу не сделал по этому пути граф Келлер. Но «за Веру и Верность» свою (давний девиз Императорской Гвардии) генерал-от-кавалерии граф Келлер под угрозой объявления бунтовщиком был отрешен от командования корпусом. Он подчинился этому приказу, и только напоследок, прощаясь с войсками, пропускал мимо себя полки под звуки русского гимна – «Боже, царя храни»… Вокруг него сгущалась атмосфера злобы и ненависти, и недаром – «просто и обыденно», по воспоминаниям собеседника, – вырвались у него однажды горькие слова: |
|
|
