| Здесь все выставлялось лишь на показ одним только семинарским начальством, и не давалось простора ученикам высказать свои чувства и свой семинарский дух. Поэтому мы и не описываем подробно этих празднеств. Взглянем лучше на праздник философский, в котором семинарист философ являлся пред всеми в своем настоящем виде. Философы – народ вообще отважный: они не любят гнуться пред кем бы то ни было, а стараются сами перед всеми проявлять свое я. Возможно ли по этому ожидать, чтобы они сами стали, подобно мальчикам училища, трудиться над приготовлением всего нужного к встрече своего классического праздника? С них достаточно лишь приказать другим, чтобы все было сделано, как им хочется. Накануне своего праздника, который в 1861 году случился на день Вознесения Господня, отыскав во время последней смены сторожа Петрушку, заведовавшего философскими классными комнатами, они притащили его в первое отделение философии, где находилась великолепнейшая икона Иустина философа , писанная лет за 15 или за 20 пред тем одним философом, живописцем-самоучкою. – Эй, окаянный! крикнуло разом несколько философов, когда сторож вошел в их класс: чего ты себе желаешь от нас? – Хочешь ли, чтобы мы тебе рожу растрепали, или водкою напоили? – За что же мне рожу растрепать? возразил сторож. – За что?! А это видишь, что такое висит у тебя по всем стенам?.. Здесь паутина, там паутина, везде паутина... – Нельзя же без этого: теперь лето. – А, теперь лето! Мы тебе зададим дето... Как только сегодня последний класс кончится, тотчас же, окаянный, парты все отсюда вон, кафедру к печи... паутину обместь везде чисто, киоту обтереть мокрым полотенцем, паникадило вычистить, окна протереть, полы выместь и вымыть... Слышишь?.. Да смотри, у нас не мой так, как мыли к святой!.. С нами расчет короток. – Хорошо как еще прикажет комиссар вымыть их... – Комиссар!.. Что нам твой комиссар?.. Тебе приказываем мы, а не комиссар... Понимаешь? – тебе приказывают философы... – Но я должен слушаться не вас, а комиссара: он нами распоряжается, как хозяин... |
| 92 . Съезд духовенства Западноевропейского Экзархата МП: [Париж, 3–4 февр. 1955]//Вестник Русского Западноевропейского Патриаршего Экзархата. – 1955. – 21– С. 53–54. 93 . Хроника Богословского института//Православная мысль. – Париж, 1928. – 1. - С. 226–231. 94 . Шаляпин Ф. И. Маска и душа//Федор Иванович Шаляпин: В 3 т./Ред. – сост.: Е. А. Грошева. – М.: Искусство, 1960. – Т. 1: Литературное наследство. Письма. 94 . Шмеман А. , протопр. Проповеди и беседы. – М.: Паломник, 2002. 95 . Энеева Н. Т. Православная миссия русской эмиграции//Ежегодная Богословская конференция ПСБИ: Материалы, 1998. – М., 1998. – С. 329–332. Глава 25. Протоиерей Георгий Флоровский Отец Георгий Флоровский (1893–1979) – один из самых выдающихся деятелей русского зарубежья, блестящий богослов, историк, философ. Родился он в семье священника, вскоре ставшего ректором Одесской семинарии, а затем и настоятелем кафедрального собора. Будучи младшим ребенком в большой семье, Георгий очень рано стал участвовать в интеллектуальной жизни семьи: «Я, просто сидя и слушая их, получал образование, в других условиях потребовавшее бы немалых трудов» С. 15]. С детства Георгий много болел и практически вынужден был учиться дома, осваивая сочинения русских историков, философов, публицистов целыми собраниями томов и много внимания уделяя изучению иностранных языков. В 17-летнем возрасте он окончил гимназию с золотой медалью и поступил в Новороссийский университет на историко-филологический факультет. Как он сам вспоминал, «получил подготовку преподавателя истории и философии, и свою академическую карьеру начал еще в России – много лет назад – как приват-доцент философии… в Одесском университете… Богословию же я учился не в университете, а в Церкви – как прихожанин и соучастник богослужения. Сначала я извлекал его из литургических книг и уже много позже – из писаний святых отцов… Я был в богословии самоучкой» С. 154]. В 1919 г. Флоровский сдал экзамены на степень магистра философии и начал преподавать, но события, последовавшие вслед за октябрьским переворотом 1917 г. (оккупация Одессы немецкими, а затем и французскими войсками, череда «независимых национальных» правительств), не давали надежды на возможность благоприятного исхода. «Возможно, самое важное решение мною принятое, было решение уехать из России» С. 152]. |
| «Если в языческих сочинениях встречаются правдоподобные и приближающиеся к истине известия, то они представляют результат знакомства с несомненно истинными сказаниями Пророков» (свт. Феофил. К Автолику. кн.1, гл.37), — пишет святитель Феофил Антиохийский в апологии «К Автолику». Если очевидно, что ветхозаветные Пророки — по вере суть христиане до Христа , ибо имеют начатки Откровения, в полноте явленного Христом ( Евр.1:1,2 ) и в полноте сохраняемого уже христианством, то, по мысли апологетов Церкви, — некоторые язычники взяли наше учение (т.е. учение Пророков) от наших (т.е. Пророков), и, таким образом, эти философы отчасти приобрели христианское знание до Христа , в какой-то степени уподобляясь Пророкам (внешне через некоторое заимствованное знание). Эту мысль о внешнем заимствовании знаний можно встретить у Отцов Церкви и позже: “Они велики на улицах, отращивают красивые волосы и одеваются в плащи, — этим и ограничивается их любомудрие. А посмотришь внутрь, все — прах и пепел, нет ничего здорового, но “гортань их — открытый гроб” ( Пс.5:10 ), все полно нечистоты и тления, и все догматы их исполнены червей. Так первый между ними почитал богом воду, следующий за ним — огонь, третий — воздух; все же полагали найти его в телах. Ужели же, скажи мне, следует удивляться таким, которые не имели даже понятия о бестелесном Боге? Если же они наконец и приобрели (понятие), то это было уже после того, как в Египте они вошли в сношение с нашими” (свт. Иоанн Златоуст. Толкование на Иоанна. Беседа 66, 3) . Поскольку рассматриваемый в данной части текст принадлежит апологету христианства, то стоит обратить внимание на более чем сдержанное, часто крайне критическое отношение апологетов к языческим философам. Характерны в этом отношении памятники II в. “Осмеяние языческих философов” Ермия, “Речь против эллинов” Татиана, другие: «Что досточестного приобрели вы от философии? кто из наиболее известных в ней был чужд тщеславия? Диоген, который хвастался бочкой и похвалялся воздержанием, съел сырого осьминога и, пораженный болезнью внутренностей, умер из-за невоздержания. Аристипп, ходивший в пурпурной одежде, как известно, распутничал. Платон-философ был продан Дионисием за обжорство. А Аристотель, который неразумно положил границы Промыслу и ограничил счастье тем, что ему одному нравилось, весьма не по-учительски льстил Александру, забыв, что он был еще юноша; последний же вполне по-аристотелевски заключил в клетку своего друга (Каллисфена) за то, что тот не поклонился ему, и возил его так, словно льва или леопарда… Не похвалю и Гераклита, который говорил, что он исследовал самого себя, ибо был самоучкой и гордился этим… Но смерть обличила его невежество… Смеюсь над бабьими сказками Ферекида, над Пифагором, унаследовавшим то же учение, и над Платоном, который, хотя некоторые не признают этого, был их подражателем» ( Татиан . Речь против эллинов 2–3). |
| Отвечая языком философским, утверждаю: модель русского бытия, духа и логики — многовекторная бесконечность. Ибо, даже бескрайние просторы России не удовлетворяют русского человека: в мыслях и странствиях он уходит за горизонты, тянется к кругосветным плаваниям и полётам, более того — его мистически влечёт бесконечность самой Вселенной! (Вспомним генерального конструктора космической техники академика Сергея Королёва и замечательного путешественника Фёдора Конюхова — протоиерея РПЦ и академика Петровской академии наук и искусств). В быту он неприхотлив, работящ, мечтателен и беспокоен. Хватается за всё, что попадёт в руки, либо под руку: надобно ему всё попробовать, ко всему подступиться и всё, что можно и нельзя, усовершенствовать. Начиная с бытовых приборов и инструмента, с благоустройства избы, государства и мира, заканчивая переделом самого себя. (Осознаем же наконец: ни у какого другого народа нет столько самоучек, умельцев, изобретателей и блаженных как у нашего! Да и Великая русская революция началась с его мечты о справедливом мироустройстве и о рождении нового коммунистического, а по сути — православного в духе «коммунизма Христа», человека). Взор в небеса для нас — не только любование плывущими белыми облаками или чёрной бездной звёздного неба, но и молитвенное обращение к Богу. Потому что классическая русская философия, а вслед за ней и духовно-нравственный инстинкт народного самосознания, ведают, что в приоритетах самопознания личности русского человека не тугая мошна, не царские чертоги, не иные земные блага, не тело даже своё — источник жизни и материальное вместилище духа, а бессмертная душа. «Душа выше и дороже всего!» ( Пётр Астафьев, философ XIX в.). Вот почему в вере, в восприятии времени и пространства, да и в умственной логике человека русской цивилизации доминируют вечность и бесконечность — «жизнь без конца и края». В духе полузабытого русского космиста и пророка, автора «Философии общего дела» Николая Фёдорова, которого возродила для русского самосознания доктор филологических наук Светлана Семёнова. |
| 12. Триады в защиту священно–безмолствующих/Пер., послесл. и коммен.: В.Вениаминов. – М.: Канон, 2011. 383 с. – ISBN: 978-5-88373-026-8. 13. Элиаде М. Очерки сравнительного религиоведения. - М.: Ладомир, 1999. 488 с. - ISBN 5-6218-346-9. «…вера — это парадокс, согласно которому единичный индивид в качестве единичного стоит в абсолютном отношении к Абсолюту…» Кьеркегор, С. Страх и трепет. Цит. по: ФредерикКоплстон. От Фихте до Ницше. – М.: Республика, 2004. 542 с. «…Для того чтобы чувство было по своей природе подлинным, истинным, оно должно быть таковым по своему содержанию; чувство же как таковое еще не превращает содержание в истинное по своей природе». Гегель Г.В.Ф. Философия религии. М., 1976, т.1. с.310. «Нечто, берущее в плен, странным образом еще и восхищает, доводит порой до головокружительного опьянения». Отто Р. Святое. Главы из книги. ¾ «Христианин», 1994, N 3-4, с.54, 56. Синергия (греч. Συνεργε®α – совместное действие) – концепция православного богословия, утверждающая необходимость соработничества между Богом и человеком в деле его спасения. Комментарии ( 3): иманл, Леонид 02 мая 2013г. 23:43 В проблеме познания Бога, обретении религиозного опыта, есть две кардинальные стороны, которые надо различать. Простому человеку о них надо сказать так: 1. религиозный опыт по внешнему научению; 2. религиозный опыт по внутреннему научению (самоучкой). У меня, как келлиотского монаха, есть опыт по пункту 2. У меня есть послушник, которого я учу правильно " прикрыть мне глаза на смертном одре " , когда я стану немощным (сам себя не обслужу), это опыт послушника по схеме 1. На этой сортировке стоит передача всего наследия церкви (Святого Предания и Святого Писания). Философия родилась из пункта 1. Она есть научение любви к мудрости по наследству. Тут мистического не должно быть ничего, иначе это опыт религиозный. Религиозный философ же попросту - богослов. Богословом невозможно стать по научению, если стяжаешь из внешнего только опыта. И всё становится прозрачным в отношении к эзотерическому опыту. Прятаться за прилагательные " божественный " и т.п. не следует, так как дело не в том, с какой буквы писать " Бог " , а в том, чтобы споры были обоснованными. Когда мне эзотерик говорит, что данное состояние у него " божественное " , эзотерика надо так и понимать буквально, так как понятие о Боге мы друг другу передать можем, а Бога - не можем, потому что Бог - это наше общее, единое, и не может быть как предмет передано (ипостаси тут только путают проблему). Откуда мне дан опыт по пункту 2. (самоучкой)? Во-о-о-т!!! Простите, но я тут вернусь к Льюису. Христос у нас Один, и дело это было более двух тысяч лет назад, как факт. Но и сейчас Он является нам в нашем живом опыте, как Живой Бог. А тут уж верьте мне или не верьте... Аминь. |
| 88 Бергсон (Bergson) Анри (1859–1941) – французский философ, представитель интуитивизма и философии жизни. Подлинная и первоначальная реальность, по Бергсону, – жизнь как метафизически-космический процесс, «жизненный порыв», творческая эволюция; структура ее – длительность, постигаемая только посредством интуиции, противоположной интеллекту; различные аспекты длительности – материя, сознание, память, дух. Основные работы: «Опыт о непосредственных данных сознания» (1889), «Материя и память» (1896), «Творческая эволюция» (1907). Флоровский чрезвычайно поверхностно и неадекватно излагает сложную и глубокую философскую систему Бергсона (подробнее об этом см. во вступительной статье к наст. изд.). 90 Марбургская школа – течение в неокантианстве (конец XIX – начало XX века); главные представители – профессора Марбургского университета (Германия) Г. Коген и П. Наторп, а также Э. Кассирер и Н. Гартман. Своей основной задачей марбургские философы полагали анализ категорий и методов науки; с позиций априоризма утверждали, что объект научного знания созидается логическими формами. Представители марбургской школы выдвинули концепцию этического социализма. 92 Штаммлер (Stammler) Рудольф (1856–1938) – немецкий теоретик права, сторонник марбургской школы неокантианства, был близок к катедер-социализму (социально-экономической концепции, возникшей в Германии в 60–70-х гг. XIX в. и проповедовавшей идею перехода от капитализма к социализму с помощью реформ, осуществляемых государством). Утверждал первичность права по отношению к экономике и государству. 93 Мендельсон (Mendelssohn) Моисей (1729–1786) – немецкий просветитель, философ-идеалист; популяризатор школы Лейбница – X. Вольфа, защитник веротерпимости. Маймон (Maimon) (наст. фам. Хейман, Heiman) Соломон (1753/54– 1800) – философ-самоучка. Родился около Несвижа (ныне в Белоруссии), с 1777 г. жил в Пруссии; критиковал философию И. Канта (в том числе, понятие «вещи в себе») с позиций, близких к воззрениям Ф. Якоби. 94 Коген (Cohen) Герман (1842–1918) – немецкий философ, основоположник Марбургской школы неокантианства; стремясь преодолеть кантовский дуализм, отказался от понимания «вещи в себе» как внешнего источника ощущений («опыта») и, соответственно, от противопоставления априорных созерцательных и рассудочных форм; выдвинул теорию «этического социализма». |
| В сочинениях раннехристианских апологетов содержится немало отрицательных отзывов об античных философах, которых критиковали как за их философские воззрения, так и за безнравственный с точки зрения христиан образ жизни. Характерны в этом отношении такие памятники II в., как " " Осмеяние языческих философов " " Ермия и " " Речь против эллинов " " Татиана, содержащие резкие, подчас несправедливые и необоснованные упреки в адрес философов. Татиан, в частности, отрицает всю греческую культуру, религию и философию, которые он считает ложными, безумными и безнравственными. Его критика философов основывается главным образом на общеизвестных сведениях об их учении и на анекдотах из их жизни: Что досточестного приобрели вы от философии? кто из наиболее известных в ней был чужд тщеславия? Диоген, который хвастался бочкой и похвалялся воздержанием, съел сырого осьминога и, пораженный болезнью внутренностей, умер из-за невоздержания. Аристипп, ходивший в пурпурной одежде, как известно, распутничал. Платон–философ был продан Дионисием за обжорство. А Аристотель, который неразумно положил границы Промыслу и ограничил счастье тем, что ему одному нравилось, весьма не по–учительски льстил Александру, забыв, что он был еще юноша; последний же вполне по–аристотелевски заключил в клетку своего друга (Каллисфена) за то, что тот не поклонился ему, и возил его так, словно льва или леопарда… Не похвалю и Гераклита, который говорил, что он исследовал самого себя, ибо был самоучкой и гордился этим… Но смерть обличила его невежество… Смеюсь над бабьими сказками Ферекида, над Пифагором, унаследовавшим то же учение, и над Платоном, который, хотя некоторые не признают этого, был их подражателем. Раннехристианские апологеты критиковали античных философов прежде всего за их религиозную непоследовательность. Иустин и Афинагор в своих апологетических и полемических сочинениях указывали на то, что античная философия не может считаться последним словом истины, так как она не дает единой картины мира и единого учения о Боге: каждый философ и каждая отдельная философская школа выдвигает свою теорию происхождения мира, смысла человеческого существования и природы Божества. Но у обоих упомянутых апологетов мы находим, помимо критики заблуждений философов, нечто гораздо более серьезное, а именно — попытку выявить параллели между философией и христианством, найти место для философского поиска внутри христианской религии и, наконец, создать собственно христианскую философию. Для Афинагора и Иустина, в отличие от Ермия и Татиана, античная философия есть некое предвкушение христианства; Иустин говорит о Логосе, который таинственным образом действовал в философах, и называет Сократа и Геркалита " " христианами " " , жившими согласно Логосу. Иустин, который обратился к христианству из неоплатонизма, даже после своего крещения продолжал носить мантию философа, подчеркивая тем самым, что, уверовав во Христа, не отверг философию. |
| Коренной поворот, великий кризис в сознании западного человечества уже начался. Ясным выражением его же являются развитие и успех пессимистических воззрений, по которым существующая действительность есть зло, обман и страдание, источник же этой действительности и, следовательно, этого зла, обмана и страдания лежит в самоутверждающейся воле, в жизненном хотении, и, значит, спасение – в отрицании этой воли, в самоотрицании. Это пессимистическое воззрение, этот поворот к самоотрицанию является пока только в теории, в философской системе, но можно с уверенностью предвидеть, что скоро – когда западное человечество убедится самым делом, самою историческою действительностью в том, что самоутверждение воли, как бы оно ни проявлялось, есть источник зла и страдания, – тогда пессимизм, поворот к самоотрицанию перейдёт из теории в жизнь, тогда западное человечество будет готово к принятию религиозного начала, положительного откровения истинной религии. Но по закону разделения исторического труда один и тот же культурный тип, одни и те же народы не могут осуществить двух мировых идей, сделать два исторических дела, и если западная цивилизация имела своею задачей, своим мировым назначением осуществить переход от религиозного прошлого к религиозному будущему, то положить начало самому этому религиозному будущему суждено другой исторической силе». Если сравнить этот отрывок с тем, что говорил о том же самом Киреевский (под «другой силой» Соловьёв, конечно же, имеет в виду Россию), сразу станет ясно, кто профессиональный философ, а кто в этой области самоучка. К сказанному Соловьёвым ничего не прибавить и не убавить. Кроме «Чтений о Богочеловечестве» Соловьёву принадлежат фундаментальные труды «Оправдание добра» и диссертация «Критика отвлечённых начал», но здесь нет смысла разбирать их отдельно, так как они лишь расширяют доказательную базу и содержат дополнительные выводы из того, что в более сжатом виде заложено в «Чтениях». Особняком стоят блестящие сочинения «Философия любви» и «Смысл любви», оказавшие огромное влияние на поэзию Серебряного века, в частности, на Блока, однако в эту сложную тему мы углубляться не будем, так же как и в интереснейшую работу «Три разговора», в которой содержится повесть об Антихристе. |
| На устной передаче стоит, пока не прерывается, философская школа. Как всякое заражение, заражение философией, похоже, не передается через книгу. Пифагор ввел слово «философия»; он же и запретил записи говоримого на лекции. Платон предупреждал: письмо обманывает. Оно не дает понять суть, возможно, как раз потому, что оно «информативнее» устной речи. Книга и сообщает и разобщает, ложась преградой между нами и мыслью. К школе приобщает, строго говоря, только чтение в смысле преподавания. Мы знаем это на примере самоучек, прочитывающих том за томом энциклопедии. Автодидакт выделяется тем самым из окружающих. Он особенный, не как все; если даже он где-то служит, он кроме того еще и больше всех знает. Философия на самом деле семейнее, интимнее, чем кажется автодидакту, намного ближе человеку; или, вернее, она самое близкое ему, как настроение, как привязанность, как страсть. Есть состояния, когда не хочется брать в руки книгу. За библиофобией Пифагора не элитарность, не желание замкнуться в кружке избранных, а чуткость к разнице между живым касанием и письмом. Письмо по Аристотелю символ «того, что в звуке», т. е., при аристотелевском понимании символа, неполный обломок целого, которому не хватает для полноты второй, звучащей половины. Пифагора тревожит не то, что его мудрость попадет в руки непосвященных, а то, что письмо неспособно посвятить во что бы то ни было. Заражает только непосредственное присутствие. Способен ли человек продолжать присутствовать в том, что им написано, — вот где проблема для Пифагора и Платона. Заденет ли философская книга так, как задевает настроение? Или может быть философский текст всегда несет с собой настроение? Считается, что это особенность поэзии, лирики. Присутствует ли в философском тексте человек в его неповторимости? В каком-то важном смысле всё написанное философом не то, и не потому что философ мало старался или мы не так читаем. Сколько он ни старайся и как мы ни читай, всё мало. Гадамер рассказывает, как Хайдеггер однажды за чтением вслух собственной работы вдруг стукнул кулаком по столу так, что зазвенели чашки: «Это всё китайщина, das ist alles Chinesisch!» Если философия «любящее применение мудрости» (Данте), принимающее понимание; если такое понимание существо человека; если существо человека не форма, а само по себе присутствие, которое имеет место в мелодии настроения; если настроение как мелодия присутствия заражает, то чтение некогда сказанного внутренним или звучащим словом не просто другое чем встреча лицом к лицу, а отгораживает от человека, мешает заражению, потому что проецирует живую речь на обобщенное пространство языка, делает так, что язык и философия опасно расходятся. |
| – Каково, брат, инспектор проповедь-то сегодня сказал! говорил философ Лавров своему товарищу Орлову. – Славно, отвечал Орлов: как только он обратил свою речь прямо к нам, как к философам, так сейчас же все и обратили свое внимание на нас... У меня при этом даже сердечко екнуло, особенно как недавняя наша посетительница Клавдинька оглянулась на нас... – Да, да, заметил им богослов Беляев: – мечтайте побольше... а инспектор-то себе на уме: он славные нотации прочитал вам публично... у вас ушки теперь на макушке... вы мечтаете, что инспектор превознес вас до третьего неба, а выходит на поверку, что он оплевал вас... выставил вас не такими, какими вы должны бы быть... – Ну, с этим можно и не согласиться, вступились философы: – мы получше его все понимаем... и его-то поучим... Вот посмотрим, что-то еще он скажет нам в своей речи... Они вошли в философский класс. Там было уже множество народу: класс был битком набит. Одни желали помолиться, а другие желали слышать чтение апостола Братолюбивым, а иные риторы набились сюда просто затем только, чтобы поглазеть. Владиславлев наш тоже теперь был здесь, и с любопытством посетителя наблюдал за всем. Нового, конечно, он здесь ничего не встретил ни в обстановке праздничной, ни в совершении службы-молебна Иустину Философу и потом водосвятия. Пред ним была та же самая комната, в которой он когда-то учился: вот и великолепная большая икона Иустина Философа – произведение ученика-самоучки живописца, философа Богословского, вот и риза серебряная с большими по краям и в венце камнями – жертва нескольких курсов философских, – вот и вырезка на одной стене громаднейшими печатными буквами «Пустушкин», – все то же самое. Вот и пение то же самое. Вот и апостол прочел Братолюбов так громко, что действительно окна в классе все дрожали и квартала за четыре было слышно его почти получасовое ревение густым басом; но и это тоже не новость: подобное чтение апостола на водоосвящении в этот праздника было в обычае философов, и бывали артисты, которые еще посильнее Братолюбова орали при чтении его. Пение многолетия всеми учениками столь было громкое, что слышно было улиц за пять от семинарии, тоже не новость. Однако же, тогда как философы были в восторге от всего этого, Владиславлеву все это казалось чем-то новым, выходящим из пределов благоразумия и благопристойности, и он с одной стороны с любопытством, а с другой с грустию смотрел на это проявление духа философской отваги и пренебрежение правилами приличия. «Да, невольно подумал он, переносясь мыслию к своему прошедшему: всему есть свое время, и с летами все изменяется... Теперь все это кажется мне чем-то неестественным, безобразным, а ведь было время, когда и я если не приходил в восторг от этого безобразия, то по крайней мере считал это чем-то очень обыкновенным, чем-то таким, что непременно должно быть»... |
|
|
