| Он должен быть воспитан в духе добродетели и выполнять государственные обязанности, т.е. заниматься военным делом, законодательной и судебной деятельностью, владеть землей и т. д. Тот же полисный идеал характерен и для римского общественного сознания. В представлениях римлян идеалом, образцом является ииг bonus – эталон римского гражданина и патриота. Римская добродетель (virtus) в широком смысле слова – это всеобъемлющее выражение достойного поведения каждого римлянина в рамках гражданской общины. На первое место в римской иерархии ценностей ставятся качества и деяния, направленные на благо отчизны. Причем добродетель, доблесть (virtus) в античном представлении не может существовать в отрыве от общественной жизни и деятельности, быть независимой от мнения сограждан. «Именно то украшает человека, – говорит Цицерон, – что считается почестями присужденные за доблесть награды, подвиги, одобренные суждением людей» (Сис, De orat, II, 347). Таким образом, все древнеримские virtutes – в какой-то мере добродетели общественного, политического характера, и образ vir bonus – образ землевладельца, воина и государственного деятеля. Даже pietas (благочестие) понималась как благочестивая преданность отечеству, семье, близким 342 . Герои Евсевия обладают «благочестием, справедливостью и всеми прочими добродетелями» ( εσεβεα κα δικαιοσνη κα πση τ λοιπ διενεγκντας ’ αρετ (I, 4, 5)). Однако Евсевий вкладывает в эту привычную характеристику совершенно иной смысл. Прежде всего, это – «люди праведности» (1, 4, 6). «Христианин отличается благоразумием, справедливостью, терпением в жизни, добродетелью, мужеством в благочестии и исповедании единого Бога Вседержителя» (« γρ τοι δηλον θλοι τονομα, τν Χριστιανν νδρα δι τς το Χριστο γνσεως κα διδασκαλας σωφροσνη κα δικαιοσνη καρτερα τε βου κα ρετς νδρεα εσεβεας τε μολογα νς κα μνου το ’ επ πντων θεο διαπρπειν...» (I, 4, 7)). Еще одной важнейшей добродетелью является воздержание ( γκρτεια), на ней основываются все другие моральные качества (II, 17, 16). |
| Ratio С.Франка, доминируя в его сознании - над живым и конкретным рядом моих мыслей, проделывает то же самое, что делает всякий ratio, встречаясь с чуждой ему и не охватываемой им действительностью. Первая задача С.Франка - меня не понять. Чувствуя враждебность предлежащего ему ряда мыслей, С.Франк обороняется прежде всего схемой. Боясь посмотреть прямо в глаза в чуждую, но волнующую его цепь идей, он прежде всего набрасывает на нее свою схему, что-то привычное для себя, и, уложив меня в схему, борется не со мной, а со схемой, не с действительными моими мыслями, а со схематическим отображением их в своем ratio. Differentiam specificam, т.е. конкретное и характерное в моей статье, он игнорирует абсолютно, весь увлеченный желанием втиснуть меня в какой-нибудь genus proximum, т.е. что-то знакомое его сознанию и доступное для его критики. Отсюда неосторожные обвинения, взводимые на меня С.Франком. Прежде всего " национализм " . Мы знаем соловьевскую терминологию. И знаем, какой предосудительный смысл имеет поэтому обвинение в национализме. Хорошо или плохо, но в своей статье я дал чисто философский ряд мыслей. Можно резко критиковать философскую основательность моих концепций, но с первого слова давать им оценку с чуждой философии общественной точки зрения и, так сказать, сразу бить по нервам читателя мнимо опасными следствиями идейно-враждебного и опасного пока только для С.Франка направления - это значит находиться во власти того примитивного и варварского отношения к чисто философскому понятию теоретической истины, которое так остроумно подверг критике Н.А.Бердяев в своей статье " Интеллигентская правда и философская истина. Этот " навык " интеллигентского мышления прежде всякого теоретического обсуждения давать общественную квалификацию, - навык, сказавшийся в достаточной мере у С.Франка, оказал моему критику плохую услугу. Он обусловил построение схемы, которая неминуемо вызвала необходимость, с одной стороны, досказать то, чего я не говорил, так сказать, продолжить мои мысли в направлении принятой схемы, а с другой - существенно извратить даже то немногое, что из статьи моей попало в сферу сознания моего критика. |
| — Бывает, деградация наступает очень быстро, за несколько лет: полный срыв, семья разлетелась, с работы уволили, человек может стать бездомным. Как правило, этому есть сопутствующие обстоятельства — психическое заболевание, нездоровая неблагополучная семья, еще какие-то факторы отягощающие. Но есть и долгоиграющие сценарии: люди очень долго фасад сохраняют, никто даже не догадывается, что у человека есть зависимость. Этому часто способствуют близкие, они лакируют проблемы, подлечивают родственника, оформляют ему больничные. И человек может так жить десятилетия. Но не всю жизнь, иначе мы бы не называли эту болезнь хронической и смертельной. А считается, что алкоголизм — это болезнь, приводящая к смерти, потому что сокращает срок жизни в любом случае. Пациенты с алкоголизмом умирают от сильных внутренних кровотечений, у них рвутся расширенные пищеводные вены. Они погибают от алкогольных психозов, депрессий и суицидов. «Мне не нужен нарколог, сам справлюсь». Это не работает! — Что делать? Допустим, человек решил бороться. Какой специалист, психиатр или нарколог, может лечить алкоголизм? Или это компетенция обоих специалистов? — Наркология является частью психиатрии как науки о психическом здоровье. Нарколог получает общее психиатрическое образование и специализируется в своей области. Поэтому посещать сразу двух специалистов, казалось бы, нет смысла. Но в жизни зачастую разность в этих дисциплинах достаточно велика. Так, лечение пациентов с шизофренией или аффективными расстройствами психиатру гораздо привычнее, чем помощь при наркомании. А наркологи не всегда в полной мере могут помочь коморбидному больному (в том случае, когда имеется сочетание психического и наркологических расстройств) в силу основной загруженности. Поэтому лечение более эффективно, когда специалист владеет навыками в области сочетанной патологии. Однако, в зависимости от главной проблемы, ведущей может быть либо наркологическая, либо психиатрическая патология. Поэтому надо четко с человеком разбираться, что у него в первую очередь — психиатрия или наркология? |
| Но можем ли мы доверять этой вере? А вдруг это просто привычная форма мыслей? Нечего и говорить, что до сих пор факты всегда ее подтверждали, пока мы не добавим: «И всегда будут подтверждать». Добавить же это мы не можем, пока наша вера не будет обоснована. Но ведь мы и спрашиваем, обоснована ли она. Соответствует ли чему-нибудь во внешней действительности это наше чувство? Ответ зависит от того, какой философии мы придерживаемся. Если кроме природы ничего нет, если наши убеждения, в сущности, лишь побочный продукт механического процесса, нет никаких оснований полагать, что наши мнения и вытекающая из них вера говорят нам что-нибудь о действительности. Мнения эти — просто наша черта, как цвет волос. Доверять им мы вправе лишь при другой философии. Если источник всех фактов в определенной мере подобен нам, если это — разумный дух, а наши разум и духовность исходят из Него, тогда, конечно, нашим мнениям можно верить. Нам противен беспорядок, потому что он противен Творцу. Неупорядоченный мир, в котором нам не хочется жить, — тот самый, который Он не захотел бы создавать. Наука логически требует именно такой философии. Самый лучший из наших натурфилософов профессор Уайтхед пишет , что века веры в Бога, «сочетающего личную энергию Яхве с разумностью греческого философа», и породили упования на упорядоченность природы, без которой не родилась бы нынешняя наука. Люди становились учеными, потому что они ждали от природы закона, а ждали они его потому, что верили в Законодателя. У многих ученых веры этой уже нет; интересно, насколько переживет ее вера в единообразие природы? Пока что появились два знаменательных симптома: гипотеза о беззаконности микромира и сомнения во всевластности науки. Быть может, мы ближе, чем думаем, к концу Научного Века. Но если мы примем Бога-Творца, должны ли мы принять и чудо? Должны — не должны, а гарантий против этого нет. Такова цена. Богословие говорит нам: «Примите Бога, тем самым — и чудеса, которых не так уж много, а я за это дам основание вашей вере в единообразие природы, которому не противоречит подавляющее большинство фактов». Лишь философия, запрещающая возводить единообразие природы в абсолют, обосновывает нашу веру в то, что оно почти абсолютно. Альтернатива — много хуже. Поставьте природу во главу угла, и вы не сможете доказать даже себе, что единообразие ее хотя бы вероятно. Вы зайдете в тупик, как Юм. Богословие предлагает вам деловое соглашение, приняв которое, ученый может ставить опыты, а верующий молиться. |
| Латинизация академии началась с назначением в 1701 г. ее протектором Стефана Яворского. Стефан Яворский был выпускником Киевской Духовной Академии, где преподавание велось на латинском языке и в богословском отношении не было свободно от римско-католического влияния. Однако эта латинизация вовсе не означала принципиальной враждебности Яворского к греческому языку или к греко-православным дисциплинам; по-видимому, ему просто было удобнее, чтобы во вверенной ему академии преподавание велось по привычной для него схоластической методе. Нельзя забывать и того, что научный уровень академии братьев Лихудов был гораздо ниже уровня Киевской Академии, служившей для Стефана Яворского образцом. Начало латинизации положил указ Петра I от 1701 г. о введении в академии преподавания латыни. Во время только что завершившейся поездки за границу царь убедился в большой значимости латинского языка в Европе как для системы образования, так и для государственной службы и пожелал использовать этот язык в качестве одного из средств европеизации России. Таким образом, личные взгляды царя по этому вопросу вполне совпадали с намерениями Стефана Яворского. Единственным местом, где Стефан Яворский как протектор Московской Академии мог найти поддержку своим усилиям поднять ее научный уровень, была Киевская Академия, которая имела возможность предоставить в его распоряжение подготовленные научные кадры для пополнения преподавательского состава. Преподаватели из Киевской Академии прибыли в Москву в 1704 г., они учили по киевским учебникам и «ввели в жизнь академии порядки, исстари заведенные в Киеве, словом, сообщили ей свой дух, свое С появлением этих преподавателей в академии воцарилась схоластика. Латынь надолго стала главным предметом духовного образования, и было поистине удивительно, какого совершенства достигали в ней студенты: «При такой настойчивой дрессировке в латинском языке ученики доходили до изумительной свободы в его употреблении, о какой мы с трудом можем теперь составить себе понятие. У лучших учеников он делался чем-то вроде природного, так что они, кажется, и мыслили по-латыне; по крайней мере, когда им случалось что-нибудь записывать по-русски или, например, после, в высших классах, составлять про себя на бумаге план какого-нибудь русского сочинения, они невольно пересыпали свою русскую речь латинскими фразами, а некоторые знатоки так и все сочинения писали первоначально на языке латинском, а потом уже переводили с него на Влияние латыни сказывалось и в дальнейшей деятельности выпускников академии. Достаточно указать на своеобразный язык церковных проповедей XVIII и начала XIX в. с его латинизмами и длинными периодами, явно построенными по правилам латинского синтаксиса. Это искажало стиль даже лучших проповедников того времени. |
| Писание явно не поддерживает позицию Харта – и способ, которым он пытается решить эту проблему сводится к тому, что все предостережения Господа надо понимать «метафорически»: «Сегодня никто не может с уверенностью сказать, как именно понимал гееннский огонь Иисус (с какой бы непреклонностью инферналистская партия ни утверждала обратное), или какой срок он назначил бы тем, кто подвергнется этому наказанию, или даже насколько метафорический смысл он вкладывал в подобные образы. Очевидно, что для Иисуса как учителя метафора была естественным языком и что Он использовал пророческие и апокалиптические образы своего времени не столько в точном смысле, сколько поэтически; поэтому было бы глупо полагать, что Его слова о долине Хинном следует понимать более буквально, нежели образы печи, жатвы, гумна или затворенных дверей на пиру» (стр. 61). Можно согласиться, что образы священного Писания – и, в частности, образы суда в притчах Господа – носят метафорический характер. Конечно, геенна – это не помойка под Иерусалимом, «огонь вечный» – это не буквальная реакция окисления органики атмосферным кислородом, а «червя неумирающего» было бы напрасно искать в зоологической классификации. Но «небуквально» не значит «не всерьез»; Господь что-то хочет сказать этими образами огня неугасающего и червя неумирающего, и это явно что-то крайне пугающее. Когда Господь говорит: «И если соблазняет тебя рука твоя, отсеки ее: лучше тебе увечному войти в жизнь, нежели с двумя руками идти в геенну, в огонь неугасимый, где червь их не умирает и огонь не угасает» ( Мк.9:43–44 ). Он, конечно, не призывает буквально отрезать себе руку. Речь идет о решительном разрыве с грехом, который может быть крайне болезненным. Но лучше претерпеть эту боль разрыва с чем-то привычным, глубоко сросшимся с нами, уже как бы ставшим частью нас самих, чем идти в геенну. Геенна – это что-то, определенно, крайне жуткое. Харт пишет: «Я совершенно уверен, что, хотя Христос использовал самые разные образы окончательного суда и говорил о разделении на праведных и нечестивых, а также об ужасных последствиях для последних их поступков в этой жизни, всё это следует воспринимать лишь как умышленно разнородную фантасмагорию, имеющую целью в равной мере наставить и привести в замешательство» (стр. 63). |
| А это означает, что экологическая ситуация предъявляет свои требования к самóй диалектичности нашего духовного развития. Объективный подход к ценностям, вскрывающий их корни в объективной диалектике, позволяет строже видеть всю неуместность и экологическую неправомерность такой антагонистической формации, какой является капитализм. Последний ныне несёт в себе средоточие всех пороков экологически неадекватного поведения человека: хищническое потребительство, плюралистский нигилизм к всеобщим заботам и создававшимся веками духовным ценностям, а более всего — безудержную милитаризацию. Отвергнуть логику антагонирования и утвердить логику мирного соревнования насущно важно как с точки зрения экологии, так и с точки зрения объективной диалектики вообще». «В течение сотен и тысяч лет мы заботились более всего о наращивании своих сил ради завоевания, покорения и господства над остальным миром. Теперь к нам пришла расплата за это — расплата за самую позицию покорителей мира. А мы, лишённые самокритики, даже и в этой ситуации видим только внешние, вне нас сущие трудности и угрозу извне. Даже до крайности напуганные, мы все еще цепляемся за привычную решимость ополчаться против трудностей только вне нас самих и побеждать их там, но отнюдь не побеждать самих себя как виновников этих трудностей. Как будто совершенствование не отличается от развития или может быть полностью заменено и подменено развитием всяческих средств и средств ради средств (способов, способностей, оснащенностей, багажей)! Как будто безмерная и безудержная вооруженность силами-средствами не нуждается в каком-то более высоком оправдании и ее позволительно возвести в самоцель (развитие как самоцель), безотносительно к высшей, безусловной мере – нашему назначению во вселенной. Так мы сделали почти синонимами орудия и оружие. Так мы универсализовали орудийное отношение к миру и ко всему в нем. Утвердить себя в своем узурпированном праве смотреть на что бы то ни было сверху вниз. Такова корысть – обратить мир в объект для освоения: ничего ему не давать – никаких плодотворений, а только лишь брать, брать и брать для себя! Мир объявляется потенциально присвоенным, обращённым в человеческую собственность… И вот мы видим результаты такого собственничества: растет на нашей планете пустыня омертвления, растут гигантские свалки отбросов, запасы ядов и, венец всему – ядерная смерть! Не эти ли запасы есть истинный памятник нашей решимости превратить природу в своё органическое тело?! Какая же суровая правда нашего бытия скрывается за этой ситуацией? Если выразить ее кратко, то она такова: лишенность онтологических глубинных корней. |
| Пусть в их монастыри войдут самосвяты и анафемы, пусть кощунственно «служат» лжелитургии и оскверняют храмы, лишь бы не нарушался привычный распорядок, лишь бы не было шума и беспокойства. На самом деле, это обычный культ комфорта, только для кого-то комфорт – это покой и удобство телесное, а для авторов заявления – это душевный комфорт, для которого Истина церковная слишком волнительна, слишком громко напоминает о себе приятно дремлющей совести. Произошло ведь, на самом деле, страшное событие. Иерархия Поместной Константинопольской Церкви, к которой принадлежат афонские монахи, официально вошла в евхаристическое и иерархическое единство с безблагодатным расколом, с лжеиерархией, не имеющей апостольского преемства. Авторы рассматриваемого заявления, святогорцы, вскоре последовавшие примеру своей иерархии, считают самым важным для афонских монахов не волноваться и не беспокоиться, буднично проглотить это общение и пойти дальше. А ведь вопрос об иерархии, апостольском преемстве и его действительности вызвал десятилетия борений, споров, войн даже в протестантском мире! В этом смысле даже, например, Томас Мюнцер или Мартин Лютер были куда более искренними верующими людьми, чем некоторые святогорские «старцы». Да, они заблуждались, но по крайней мере горячо и искренне переживали фундаментальные вопросы Церкви, на большую часть которых, бесспорно, ответили еретично. Кроме того, если считать, что вопросы недогматического характера, в том числе, канонические, вторичны и не должны вызывать неприятия или отторжения на Афоне, то необходимо тогда горе-исихастам (а в заявлении есть апелляция и к исихазму, которому, естественно, мешает назойливая борьба русских с всего-навсего какой-то там схизмой!) с готовностью принять в свои объятия не только раскольников, не только второбрачных «священников», но и женский епископат, однополые браки, рукоположение открытых гомосексуалистов или, скажем, трансгендеров и так далее, и тому подобное – ведь все это касается не догматики, не веры, а «лишь» канонических и нравственных запретов. |
| Как видим, карается " неуважительное отношение " не только к украинским националистическим организациям, но даже к отдельным состоявшим в них лицам. Но в Польше некоторые политики (да и сама " Газета выборча " ) хотят верить в ложь Гройсмана - товарища Порошенко еще по совместной коммерческой деятельности в Виннице. Стараются выйти из репутационного тупика и польские политики. Применяется привычная, хорошо разработанная за последние годы лазейка - ссылка на то, что объективная оценка истории послужит интересам общего врага, а именно России. Достаточно четко эту позицию выразил в своем письме в Совет Федерации РФ маршал польского сейма Богдан Борусевич (СФ предложил сейму выступить с совместным заявлением о действиях УПА в годы войны): " Боюсь, что в условиях оккупации Россией части территории Украины и распространения этнической идеологии ненависти в части донецкой и луганской областей, остающихся неподконтрольными украинскому правительству, совместное заявление по вопросам украинской исторической памяти только усилило бы звучание российской пропаганды " . Борусевич лжет, как и Гройсман: он прекрасно знает, что " волынская резня " является частью польской исторической памяти в еще большей степени, чем памяти украинской. Но из соображений политической конъюнктуры (при этом совершенно аморальной, питаемой исключительно ненавистью к России желанием " потрафить " ЕС и США). Впрочем, любые попытки российской стороны разбудить историческую память у сегодняшней польской ЭЛИТЫ вряд ли будут успешными. Эта элита (за редкими исключениями) плотно связана с ЕС и США, любой отход от антироссийской линии для системного польского политика будет означать конец карьеры или по крайней мере серьезные неприятности. Хороший пример - сам маршал Богдан Борусевич. Многолетний активист антисоветского подполья во времена ПНР (непонятно на какие деньги живший до 32 лет, поскольку он не имел ни одного официального рабочего места). После 1989 года - профессиональный политик, " чистый идеолог " , никогда не сделавший ничего собственными руками. Уже став главой сената, Борусевич на какое-то время установил личные приятельские отношения с председателем Совета Федерации Сергеем Мироновым. Но рассчитывать из-за этого на какой-то " этический порыв " с его стороны не приходится. Нас кое-чему уже должен был научить опыт кратковременных приятельских отношений между президентом Путины м и тогдашним польским президентом Александром Квасьневским в начале двухтысячных, между тем же Путиным и будущим антироссийским председателем Европейского Совета Дональдом Туском во время совместной поездки в Катынь в 2010 году. Толку от этого приятельства большого не оказалось... |
| — Ма-а-а-мкаа! Пелена дождя сузила горизонт. Где твоя мамка, несчастное, продрогшее и испуганное дитя? Подхожу, очищаю обе бороны, немного укорачиваю гужи, чтобы бороны меньше загружались. Продолжай свой путь к победе, несчастный герой! «Есть женщины в русских селеньях…» Пашут большой участок залежи. Должно быть, под свеклу. Жарко. Участок разбит на отдельные «загонки». Их около десятка. В каждой загонке — плуг, в каждом плуге — корова. Даже привычным к ярму волам весной, особенно в жаркую погоду, тяжело в борозде… Что же сказать о корове?! Не скажу, что мне не было жаль и женщин, ведь пахари-то все исключительно женщины. Жаль! Очень жаль. Но корову — больше. Шлея рассчитана на лошадь, с коровы она сползает: верх перескакивает через холку, низ жмет на горло. Корова, пройдя несколько шагов, с хрипом валится в борозду. Встает на колени и — снова падает. Язык вывален изо рта. С него тянутся длинные нити слюны. В выпученных, налитых кровью глазах — страх, удивление, боль. И еще — упрек. Корова дойная. Вымя, растертое в кровь, болтается. Женщина ломает руки и голосит, ведь горем будет и то, что не справится с работой, и то, что от этой работы пропадет у нее молоко. Ведь корова — кормилица семьи. Весной вся надежда на молоко, которым можно забелить пареную крапиву и лебеду — единственное питание тех, кто должен и армию накормить, и фашистов разгромить. Девчонка лет десяти-одиннадцати, подоткнув юбчонку, изо всех сил жмет на чапыги . Тонкими ножонками, голыми по самый пах, упирается что есть сил, пытаясь храбро удержать плуг в борозде… Нет! Я не за женское равноправие. По крайнем мере, не в такой степени и не в таком виде. Да, досталось русским женщинам в те тяжелые годы. Но удивительно — тысячи верст от фронта, глубокий тыл… Ты — и убогая, ты — и обильная… Но больше всего — несчастная. Я — в деревне Кочки. Это кусочек Украины. Странно видеть в самом сердце Сибири такую родную картину: чистенькие, побеленные хаты, крытые аккуратными ржаными снопами-околотами; возле хаты — садочек, обнесенный затейливым плетнем. Лишь подойдя ближе, видишь свою ошибку: хаты — обыкновенные рубленые избы, но оштукатуренные и побеленные (извести в тех краях нет, и для побелки используют белую глину, за которой ходят за 30 верст!); снопы на крыше не ржаные, а из соломы яровой пшеницы, а садочки отнюдь не вишневые, в них растут черемуха, смородина, малина, кислица. И — цветы. Сейчас их, положим, нет, но хозяйка с гордостью показывает, какой высоты у нее бывают подсолнухи и мальвы. |
|
|
