| Но что интересно, я читал выступление Геринга на этом процессе, и он говорил: многое из того, что мы делали, до нас делали другие. И он вспомнил, что первые концлагеря устраивали англичане во время англо-бурской войны. И он также произнес фразу: многое из того, что мы делали, будут делать другие. И это будет считаться в порядке вещей. Нас судят потому, что вы победили, а мы проиграли. И вот как это ни ужасно, есть доля истины. Действительно, те люди, которые любят сваливать свою вину на других, мало обращают внимания на собственные действия. Если бы мировое сообщество помнило хотя бы о тех обвинениях, которые выдвигались, и справедливо выдвигались против нацистской Германии, в том числе и вот эта попытка стереть личность человека, когда уничтожалось его имя, фамилия, отчество и присваивались цифры. И все, кто участвовал в процессе как стороны обвинения, считали, что это преступление против личности человека. А в наше время это почему-то считается в порядке вещей. Может быть, через какое-то время и стерилизацию признают чем-то нормальным по отношению к больным людям, как это было в фашистской Германии. Потом может быть создадут концлагеря. Люди уже находятся в каком-то электронном рабстве. Когда жизнь каждого, кто имеет смартфон, становится абсолютно прозрачной, подконтрольной. Тут вопрос не в том, что есть секреты, которые мы хотим скрыть. Мы просто не знаем, для чего может собираться вся эта информация. А как доказал этот перебежчик американский Сноуден, собирается вся информация. То есть электронные носители информации стали такими маленькими, носители информации - микроскопическими, что можно собирать всю информацию. Это не значит, что каждого прослушивают персонально. Нет. Записываются все телефонные разговоры. А если человек попадает в зону внимания. Например, американских спецслужб, или каких-то масонских организаций, то заказывается прослушка всех его разговоров, устанавливают все его связи. И человек может оказаться незащищенным. Одно дело- когда ты сам один идешь против врага. А когда известны все твои родственники, все твои друзья, тебя начинают шантажировать тем, что они будут страдать за мои убеждения. Тяжелое время. Поэтому здесь каждый должен оценить, с какой стороны ему воспринимать эту ситуацию. Я ее воспринимаю именно с гражданской стороны. |
| – Всю мудрость жизни в той преисподней черпал, а выходя на свет божий, все наперед знал: кого что ждет, смерть ли, болезнь ли, мысли чужие читал, как по книге. Гроб своей матке сколотил. «Чего, – спрашивает она, – колотишь?» – «Гроб», – говорю. «Кому это?» – «Тебе, тебе». – «Аль уж пора?» – «Завтра, завтра». Так оно и вышло назавтра: конь копытом прямо в висок. А захочу, играючи, идут бабы на сенокос, да средь поля юбки задерут, да словно по воде идут, да визжат. И про тебя многое знаю и насквозь вижу судьбу твою долгую. Вот, смотри. Сейчас тебе передачу принесут. – Мне, передачу? Да ты что, смеешься, Максим? – Подошла женщина к окну, такая-то, такая. – И описывает мне Тоню очень точно. – А передает она тебе то-то и то-то. – И описывает в подробностях. Но, что меня поразило, через некоторое время открывается «кормушка»: – Арцыбушев, передача! Первая за четыре месяца, а в ней все то, что перечислил Максим. – Знать, твой следователь с тебя опалу снял, но снял неспроста, готовит он тебе сокрушительный удар, с каким-то Иваном свести хочет, чтоб он на тебя показал, что ты кого-то убить собирался. Признайся, есть у тебя Иван какой-либо? – Есть, – говорю, – есть. – Скоро, скоро тебя от меня отымут, тогда я и повешусь, во – веревка! Я б давно, кабы не ты, каб не спать. В Лефортове я пробыл больше месяца, и действительно, меня вскоре вызвали с вещами. Прощаясь с Максимом, я умолял его не вешаться: – Потерпи, все проходит, пройдет и это. – Не, сил больше нет, меня там ждут! Передышка окончена. Снова гремят бутылки, во исполнение закона о сохранности вещей, с коими был человек посажен. – К стене! Фамилия? Имя? Отчество? И «воронок», а в нем ящик, а в ящике я. Лубянка, камера. Все время меня не оставляла мысль, какое сражение готовят мне Лубянка и мой Дубына. Меня волновала навязываемая мне террористическая статья, по которой можно загреметь на всю катушку, а то и вышка, как посмотрят, а я им здорово насолил своим наглым поведением. Сейчас, вспоминая пройденный мною путь, как всей жизни, так и тех десяти мучительно тяжелых лет, когда смерть гуляла где-то рядом, иногда подходя вплотную, я делаю большие обобщения, сдвигая время, освещая основные моменты и этапы жизни. |
| Но да обратится сие на голову виновных! А нам должно еще возвратиться к тому, с чего начали. «Если, — говорит Евномий, — Бог — Отец, потому что родил, а Отец означает нерожденность, то пока Он не родил, не был нерожденным». Если бы говорилось это сообразно с тем, что обыкновенно для людей, которым невозможно за один раз приобрести какой–либо навык ко многим занятиям, не изучив каждого из предметов занятия в порядке и последовательности с течением какого–либо времени, если бы так должно было рассуждать и о Боге всяческих, что теперь имеет нерожденность, после же сего восприемлет силу, потом — нетление, потом — разумение, а, поступая далее, делается Отцом, и еще — правдивым, и вслед за сим — вечным, и в некоторой последовательности приобретет и все то, что умопредставляется свойственным Богу, то, может быть, было бы не очень нелепо думать об именах Божиих, что одно предшествует другому, и сперва именовался Бог нарожденным, а после того сделался Отцом. Теперь же кто столько беден смыслом, так малосведущ в величии божественных догматов, что, объяв мыслью Причину существ, не объемлет вместе и связно совокупным разумением всего благочестиво умопредставляемого о Боге, но думает, что одно превзошло в Нем в последствии, другое — в начале, иное же по какому–то последовательному порядку — в средине? Кто постиг помыслом что–нибудь благочестиво сказуемое о Боге, тому не встретить какой–либо вещи или какого–либо понятия, которые бы могли древностью превзойти сказанное. Напротив того, всякое имя Божие, всякая велелепная мысль, всякое речение и мнение, сообразное с понятиями о Боге между собою связаны и соединены; и все представления о Боге: Его отчество, нерожденность, могущество, нетление, благость, власть и все прочее, — постигаются неразрывно связанными и совокупленными между собою, потому что каждое из них не особо в отдельности от прочих само по себе представляется в каком–то временном расстоянии как предшествующее или последующее другому, но, какое бы ни нашлось велелепное и благочестивое именование, оно появляется вместе с вечностью Божиею. |
| В первый раз со дня своего ареста я обрела способность плакать – и плакала стихийно, неудержимо, как стихийно, неудержимо несутся из-под внезапно вскрывшегося льда вешние воды. Мне было неловко и неприятно привлекать к себе общее внимание, но я уже не властна была ни остановить этот прорвавшийся поток, ни подыскать ему какое-нибудь понятное объяснение. И в то же время я испытывала, как постепенно мне теплее и легче становилось на сердце, точно, благодаря этим обильным, безотчетным слезам, смягчалось и разряжалось мучительное-напряженное душевное оцепенение, так долго мной владевшее, – и я опять нашла себя, свою подлинную, неизменную сущность. Я и заснула в тот вечер в слезах и спала, несмотря на неудобство позы, крепко и мирно до самого утра. Утром 11 августа наш поезд прибыл в Кемь. Больше двух тысяч человек (где-то в пути к нам присоединили еще и московский этап) вышли из вагонов на платформу. Нас построили длинной шеренгой – по пяти в ряд – и повели на территорию лагеря – к самому Белому морю. Оно было все то же – необъятно широкое, спокойное и ясное, каким я его чаще всего помню, чуждое суетным земным будням, безмятежно отражающее нежные и улыбчивые краски северного небесного свода. На фоне этой исключительно гармоничной по своему колориту декорации должна была происходить церемония нашего первого «боевого крещения»: сопровождавший нас конвой сдавал нас с рук на руки лагерному начальству. Низкая и широкая песчаная полоса у самой воды была на большое расстояние оцеплена колючей проволокой, а внутри разгорожена на две части. Всех мужчин загнали в левую часть и построили рядами, а женщинам велели сесть на камни по эту сторону проволоки и ждать своей очереди. Мы разместились амфитеатром – лицом к морю – и молча наблюдали картину приемки вновь прибывшей партии. На берегу было много военных в гэпэушной форме. Они производили сейчас перекличку по спискам, прибывшим в лагерь вместе с нами, как прибывают в адрес назначения накладные вместе с товаром. Понуро, серым стадом, стояли усталые, изнуренные люди – в большинстве, по-видимому, уголовники. Каждый, услышав свою фамилию, должен был выкрикнуть в ответ имя и отчество и, подхватив вещи, без промедления перебежать из левой части загона в правую. |
| Он разумеет всякую нечистоту, и плотскую, и душевную. Плотскую нечистоту составляют блуд, прелюбодеяние и всякое плотоугодие; а душевную — нечистые помыслы, сладострастный взор, памятозлобие, обманы и тому подобное. Он желает, чтобы мы были чисты и от той, и от другой нечистоты. Смотри, вот и награда за то — соединение с Богом». «И Аз прииму вы». Сначала обетовал: будут Моими, затем, предложив условия, говорит: если исполните их, то «прииму вы», — вы станете Моими. Прииму вы, и в свое покровительство, и в свое свойство. Возьму вас на руки и буду греть и лелеять, как мать любимое дитя. Так и бывает: кто, все отвергши, Богу присвояется, того и Бог присвояет Себе и блюдет как зеницу ока. Смотри, какое широкое употребление дано свободному произволению! Обетование дано и возвещено; но чтоб улучить его, надо сделать требуемое движение свободным произволением. Как только последует это движение, тотчас придет на него и исполнение обетования. Наглядно представляется это в притче о блудном сыне. Отец увидел приближающегося сына издалече, выбежал ему навстречу, пал на выю его и облобызал его. Так принимает Бог прибегающих к Нему в раскаянии грешников. Но принимает, когда прибегают. Прибечь их дело, и когда оно совершится, за Божиим приятием не будет остановки. 2Кор. 6:18. И буду вам во Отца, и вы будете Мне в сыны и дщери, глаголет Господь Вседержитель (Иер. 3:19; Осии. 1:11). Таким Бог и имел всегда Израиля; и когда он оказывался неисправным, в укор ему представлял Свое ему отчество и его Себе сыновство. «Сыны родих и возвысих, тии же отвергошася Мене» (Ис. 1:2). И новому Израилю не то же обетовано в совершеннейшем смысле и в существеннейшем значении. Ибо говорится: «елицы прияша Его (Господа Спасителя, верою и любовию), даде им область чадом Божиим быти, верующим во имя Его, иже не от крове, ни от похоти плотския, ни от похоти мужеския, но от Бога родишася» (Ин. 1:12, 13). В том и состоит совершение всякого верующего христианином, что он рождается свыше водою и Духом и в момент рождения сего делается сыном и дщерию Богу. |
| – Самдевятов, – послышалось оттуда, над скоплением чужих голов поднялась мягкая шляпа и назвавшийся стал протискиваться через гущу сдавивших его тел к доктору. «Самдевятов, – размышлял Юрий Андреевич тем временем. – Я думал, что-то старорусское, былинное, окладистая борода, поддевка, ремешок наборный. А это общество любителей художеств какое-то, кудри с проседью, усы, эспаньолка». – Ну что, задал вам страху Стрельников? Сознайтесь. – Нет, отчего же? Разговор был серьезный. Во всяком случае, человек сильный, значительный. – Еще бы. Имею представление об этой личности. Не наш уроженец. Ваш, московский. Равно как и наши новшества последнего времени. Тоже ваши столичные, завозные. Своим умом бы не додумались. – Это Анфим Ефимович, Юрочка, – всевед-всезнайка. Про тебя слыхал, про твоего отца, дедушку моего знает, всех, всех. Знакомьтесь. – И Антонина Александровна спросила мимоходом, без выражения: – Вы, наверное, и учительницу здешнюю Антипову знаете? На что Самдевятов ответил так же невыразительно: – А на что вам Антипова? Юрий Андреевич слышал это и не поддержал разговора. Антонина Александровна продолжала: – Анфим Ефимович – большевик. Берегись, Юрочка. Держи с ним ухо востро. – Нет, правда? Никогда бы не подумал. По виду скорее что-то артистическое. – Отец постоялый двор держал. Семь троек в разгоне ходило. А я с высшим образованием. И действительно социал-демократ. – Послушай, Юрочка, что Анфим Ефимович говорит. Между прочим, не во гнев вам будь сказано, имя отчество у вас – язык сломаешь. – Да, так слушай, Юрочка, что я тебе скажу. Нам ужасно повезло. Юрятин-город нас не принимает. В городе пожары и мост взорван, нельзя проехать. Поезд передадут обходом по соединительной ветке на другую линию, и как раз на ту, которая нам требуется, на которой стоит Торфяная. Ты подумай! И не надо пересаживаться и с вещами тащиться через город с вокзала на вокзал. Зато нас здорово помотают из стороны в сторону, пока по-настоящему поедем. Будем долго маневрировать. Мне это все Анфим Ефимович объяснил. |
| Вот и оцените Раечкину душевную борьбу: она в эту неделю золушка и должна растянуть нашу заварку так, чтоб на неделю хватило. Но ведь у нас (да и у нее самой) зуб на зуб не попадает после нашей спасательной экспедиции! А, была не была — пируем! Сипит на столе электрический чайник, и отражаются в нем вытянуто наши лица. Скоро и чайника у нас не будет, и лица вытянутся безо всякого кривого отражения. Но смех все равно будет звучать так же, как теперь, и в самые черные дни озадаченные кагебешники будут слушать по подслушке — смех Малой зоны! Мурлычет чайник, мурлычет Нюрка (она любит быть со всеми). Совсем темно за окнами, только ограждение освещено да шарят прожекторы. На Мордовию медленно, полосами, наползает июньский заморозок. Перед сном дописываю к письму пару строк: “Мой родной, мой любимый! Я чувствую тебя, как будто ты близко-близко. И какое мне дело, что будет завтра, если сейчас мне так хорошо, и ты со мной — аж голова кружится! Целую тебя. Храни тебя Господь. Твоя И.”. Глава 12 Приходит Подуст из отпуска, и начинается. Почему мы называем ее Лидия Николаевна, а не “гражданка начальница”? Объясняем, что нам она не начальница. Не нравится имя-отчество — будем звать по фамилии. Почему без косынок? Напоминаем, что косынки никому из нас не выдавали, да и вообще половина форменной одежды нам не выдана. - Захотели бы — достали бы! — безапелляционно заявляет Подуст. Где это достали бы, спрашивается? Мы что — в магазин можем пойти? Или простыни на косынки резать? И почему, собственно, мы должны “хотеть и доставать”? Положено — пусть сначала выдадут, а потом спрашивают. Но ясно уже, что придиркам не будет конца. Почему мы не сидим за машинками положенные часы? Вот новости! Норму-то выполняем — чего еще? А это уже не производственный интерес — это желание Подуст превратить-таки нам работу в каторгу. Бедный Василий Петрович, выслушав наши по этому поводу комментарии, только молча берется за голову: он-то понимает, что перегнут с нами палку, так и до забастовки недалеко. И куда тогда полетит его план? |
| светлана 27 октября 2014, 16:01 Ну а что вы хотите. Враг рода человеческого и за детей взялся. Посмотрите: приручить дракона, всякие сказочки про вампиров, Мелифисента... Список можно продолжать долго. Детям (и взрослым) промывают мозги, с пеной у рта доказывая, что нечисть мягкая и пушистая. Илья 27 октября 2014, 15:48 Зло рождает зло. Они такие, потому что мы такие. Все их осуждают, но мало кто жалеет. Это дети. German Markov 27 октября 2014, 15:34 Дети! Храните себя от идолов! Аминь. Иоанн Богослов Лидия 27 октября 2014, 15:30 Дорогой отец Дмитрий! Благодарим Вас за чуткое и доброе сердце, за любовь к людям, за Ваше неравнодушие,за такие нужные и своевременные статьи. Вы так тонко, правильно умеете всё " разложить по полочкам " . Какое прекрасное у Вас образование! Вашу статью я уже распечатала для своих друзей и близких. Мы не должны быть безразличными к таким серьезным проблемам. Примите низкий поклон и пожелания здоровья, физических и творческих сил! Всего самого хорошего Вашим близким. Лидия.г.Воронеж Мария 27 октября 2014, 15:21 Как ребенку жить с таким именем?Станет взрослым и его должны будут звать по теплому дядя, по отчеству Константинович. Только вот у кого язык повернется назвать его имя? Дорофеев Сергей 27 октября 2014, 15:10 Ребенка жаль, такие невзгоды с такого возраста.Не нужны, мне кажется здесь никакие психологи, а нужны правохранительные органы. Но поскольку мы под игом, то ждать сего не приходится Любовь, Украина 27 октября 2014, 14:14 Господи, помилуй обезумевших Наталию и Константина с их младенцем! Отец Димитрий, благодарю за статью. Светлана 27 октября 2014, 13:29 Не совсем понятно, почему все стрелки переводятся на государство? Почему государство должно решать морально-этические проблемы? Во-первых, не надо забывать о мусульманах, которые могут удивиться предложению сращивать православие с государством, а мусульман в нашей стране не мало, как впрочем и буддистов, у которых вообще свои, не всегда совпадающие с воинствующим православием, представления о том, что такое хорошо и что такое плохо. А потом почему-то часто вот в таких критикующих статьях забывают о том, что Бог наделил человека свободой воли. И только человек решает, спасаться ему или гибнуть. Бог никому свою волю не навязывает. Так ведь? Так почему же по вашему мнению государство должно навязывать свое мнение его гражданам? Почему если завтра сатанисты окажутся у власти я должна буду им подчиниться и принять их веру? Я совершенно не поддерживаю молодоженов, но и давление, в том числе на государственном уровне-тоже насилие.. Молиться, просвещать, учить-это одно, а запрещать и осуждать-опасная лазейка для того же Люцифера.. |
| — Потерпи, все проходит, пройдет и это. — Не, сил больше нет, меня там ждут! Передышка окончена. Снова гремят бутылки, во исполнение закона о сохранности вещей, с коими был человек посажен. — К стене! Фамилия? Имя? Отчество? И «воронок», а в нем ящик, а в ящике я. Лубянка, камера. Все время меня не оставляла мысль, какое сражение готовят мне Лубянка и мой Дубына. Меня волновала навязываемая мне террористическая статья, по которой можно загреметь на всю катушку а то и вышка, как посмотрят, а я им здорово насолил своим наглым поведением. Сейчас, вспоминая пройденный мною путь, как всей жизни, так и тех десяти мучительно тяжелых лет, когда смерть гуляла где-то рядом, иногда подходя вплотную, я делаю большие обобщения, сдвигая время, освещая основные моменты и этапы жизни. Я не придерживаюсь хронологии в описании событий, не вдаюсь в подробности всех моментов тюремной жизни, с ее системой унижения и уничтожения человеческой личности и ее достоинства — об этом достаточно написано и сказано. Я, как художник, стараюсь написать полотно прожитой жизни большими мазками и цветовыми пятнами. Но в то же время мне не хочется, чтобы это полотно несло в себе ложногероический пафос. В связи с этим я должен заверить вас, что я такой же человек, как все, со всеми грехами, пороками и слабостями, и во мне их больше, чем в ком бы то ни было, и вы в этом сами убедитесь, прочитав до конца эту книгу моей жизни. Но наряду со всеми слабостями, колебаниями, отчаянием и падениями верх брала необходимость бороться. Оптимизм, борьба и сопротивление в любых областях жизни были и остались основной чертой моего характера, будь то тюрьма, лагерь, ссылка, будь то любовь или страсть. Описывая Лубянку и тот период своей жизни, я, в силу своего характера, восстанавливаю в памяти главное! А главным было сопротивление системе, и оно было для меня естественным, так как я ее презирал! Презирал не людей, а систему. Если пребывание в Лефортовской тюрьме я определил как передышку, то это говорит о моем оптимизме и о том девизе, с которым я шел дорогой смерти: «Чем хуже, тем лучше!» Лефортово было больше передышкой духа, а не плоти. Текущая вода со стен, оглушительный вой и рев пропеллеров, не прекращавшиеся ни на минуту за все мое пребывание в камере. Баланда и плавающая в ней мерзость, ложка отвратной кашицы, «прогулки» в собачьем ящике, пинки под зад вертухаев, ведущих тебя на нее, слепящий душу свет проклятой лампы под потолком, полчища клопов, сосущих твое тело, неустанное, неутомимое око не вертухая, а всей человеконенавистнической системы сопутствовали мне в этой «передышке»! Спасал оптимизм, спасала молитва! Моя ненависть, мое презрение к этой системе было не физическим, а духовным. Во мне не было жажды мести, а была жажда сопротивления. |
| Промозглым ноябрьским вечером 1866 года определилась вся дальнейшая жизнь хрупкой девушки – и не только ее. Ольхин предложил Анне стенографическую работу у писателя и передал ей вчетверо сложенную бумажку, на которой было написано: «Столярный переулок, угол М.Мещанской, дом Алонкина, кв. 13, спросить Достоевского». «Имя Достоевского было знакомо мне с детства: он был любимым писателем моего отца. Я сама восхищалась его произведениями и плакала над «Записками из Мертвого дома». Мысль не только познакомиться с талантливым писателем, но и помогать ему в его труде чрезвычайно меня взволновала и Накануне знаменательной встречи девушке едва ли удалось сомкнуть глаза. «От радости и волнения я почти всю ночь не спала и все представляла себе Достоевского. Считая его современником моего отца, я полагала, что он уже очень пожилой человек. Он рисовался мне то толстым и лысым стариком, то высоким и худым, но непременно суровым и хмурым, каким нашел его Ольхин. Всего более волновалась я о том, как буду с ним говорить. Достоевский казался мне таким ученым, таким умным, что я заранее трепетала за каждое сказанное мною слово. Смущала меня также мысль, что я не твердо помню имена и отчества героев его романов, а я была уверена, что он непременно будет о них говорить. Никогда не встречаясь в своем кругу с выдающимися литераторами, я представляла их какими-то особенными существами, с которыми и говорить-то следовало особенным образом. Вспоминая те времена, вижу, каким малым ребенком была я тогда, несмотря на мои двадцать Федор Достоевский. 1863 год Через много лет Анна Григорьевна подробно опишет все обстоятельства первой встречи и свои ощущения от нее: «С первого взгляда Достоевский показался мне довольно старым. Но лишь только заговорил, сейчас же стал моложе, и я подумала, что ему навряд ли более тридцати пяти — семи лет. Он был среднего роста и держался очень прямо. Светло-каштановые, слегка даже рыжеватые волосы были сильно напомажены и тщательно приглажены. Но что меня поразило, так это его глаза; они были разные: один — карий, в другом зрачок расширен во весь глаз и радужины незаметно. Эта двойственность глаз придавала взгляду какое-то загадочное выражение. Лицо Достоевского, бледное и болезненное, показалось мне чрезвычайно знакомым, вероятно, потому, что я раньше видела его портреты. Одет он был в суконный жакет синего цвета, довольно подержанный, но в белоснежном белье (воротничке и манжетах) (…)Чуть ли не с первых фраз заявил он, что у него эпилепсия и на днях был припадок, и эта откровенность меня очень удивила (…)Просматривая переписанное, Достоевский нашел, что я пропустила точку и неясно поставила твердый знак, и резко мне об этом заметил. Он был видимо раздражен и не мог собраться с мыслями. То спрашивал, как меня зовут, и тотчас забывал, то принимался ходить по комнате и ходил долго, как бы забыв о моем присутствии. Я сидела не шевелясь, боясь нарушить его |
|
|
