| Незадолго до вскрытия мощей преподобного Сергия, когда стало известно, что, невзирая на протесты верующих, мощи все-таки будут вскрыты, одна из видных прихожанок нашего академического храма, будучи потрясена такой перспективой и не зная, что сделать, чтобы «уберечь Преподобного от поругания», решила обратиться за помощью к Флоренскому. Поскольку с Флоренским она не была знакома, то попросила меня ее сопровождать. Дома мы Флоренского не застали: он был у Олсуфьевых, на Валовой улице, куда мы и направились. Вызвали Флоренского. Разговор происходил в больших светлых сенях олсуфьевского дома. Моя спутница, плача, умоляла, почти заклинала отца Павла воспрепятствовать вскрытию раки Сергия, просила искать покровительства Троцкого, внушить ему, что не следует оскорблять чувств верующего русского народа. Флоренский чувствовал себя неловко. Он говорил нам об историческом и мистическом значении Преподобного, о том, что вскрытие – не оскорбление, а своего рода новый подвиг Сергия, который, таким образом, становится после своей смерти еще и мучеником... Ничего реального он посоветовать не мог, к Троцкому обратиться отказался и постарался поскорее распрощаться с нами. Чувствовалось, что все это его мучит и тревожит, но что сам он беспомощен и растерян. Мы явились к нему посланцами другого мира, которого он не хотел знать, потому что... не понимал? Или, наоборот, понимал слишком хорошо? He знаю. Заканчивая его портрет, не могу умолчать о случайной с ним встрече, которая особенно врезалась в мою память. Это было зимой того же 1919 года. Я шел по Вифанской улице, направляясь к железнодорожной линии. Уже наступила глубокая ночь. Мороз окутал инеем ветви деревьев, резко хрустел под ногами снег, а в небе, в бесконечных пространствах, сияла зимняя сиреневая луна. Внезапно из-за угла Валовой улицы появилась фигура Флоренского в его обычной черной рясе. Очевидно, он возвращался домой от Олсуфьевых, у которых тогда часто бывал. Было что-то таинственное во всем его облике. Черные волосы, выбивавшиеся из-под скуфьи, сверкающие под луной стекла очков, за которыми не было видно глаз, большой, устремленный вперед «гоголевский» нос, несколько склоненная вбок голова, а главное – черная длинная ряса с развевающимися полами и широкими рукавами – все это отчетливо выделялось на сверкающем синеватом снегу. Шагов Флоренского почти не было слышно в льдистой тишине, и казалось, что он не идет, a медленно летит среди оцепенело спящего мира. |
| Разделы портала «Азбука веры» ( 2 голоса: 5.0 из 5) Сумрак И вот, прошло шесть лет как покинул Тургенев Францию. Шесть очень важных лет. Из бедствующего литератора в не ладах с матерью он обратился в первого писателя страны, признанного всеми, имеющего связи и в свете, и в среднем кругу, человека с хорошими средствами и вполне независимого. Слава шла к нему по заслугам. «Бежин луг», «Певцы», «Касьян с Красивой Мечи» углубляли «Записки охотника». «Фауст» вводил в таинственного Тургенева. «Рудин» показал в нем романиста. Блестящий, удачливый, красивый Тургенев… Как будто все, что нужно. Уже с 53-го года прекратилась его переписка с Виардо (или почти прекратилась) – вслед за весенней встречей в Москве. Вряд ли встретились они плохо. Скорее наоборот. Но что-то начало удалять их друг от друга. (Не освобождая вполне.) Сказал ли он ей о себе? Дошли ли до нее вести об Ольге Александровне? Почувствовал ли он в ее жизни нечто иное? Во всяком случае, к концу этого шестилетия некое беспокойство стало точить Тургенева. Не так проста была его история с Виардо. Приходилось все досказать, дожить, доиспытать. Его вновь потянуло на Запад. Осуществить это стало легче – Крымская война кончилась. Как раз в то время Тургенев познакомился с графиней Елизаветой Георгиевной Ламберт – женщиной тонкой и умной, мистического склада, глубоко верующей. Часто навещал он ее в Петербурге на Фурштадтской, сиживал наедине в уютной комнате с иконами, книгами, вел те беседы, на которые был великий мастер: что-то изливал, о чем-то вздыхал, в чем-то искал (и находил) сочувствие. Графине открыл он свои сердечные дела. Началась между ними и переписка. Связи в свете у Елизаветы Георгиевны были большие. Он перед ней за многих хлопотал, и ему самому, видимо, помогла она в 1856 году с выездом за границу (не так охотно, все-таки, давали разрешение). В майском письме 1856 года из Спасского он благодарит ее «за участие», которое она оказала ему в Петербурге. Приоткрывает это письмо и кое-что в нем. «С тех пор, как я здесь, мною овладела внутренняя тревога… Знаю я это чувство! Ах, графиня, какая глупая вещь потребность счастья, когда уже веры в счастье нет!» |
| – Я все-таки задам этот вопрос: почему только черно-белая фотография? – Почему, есть хорошие фотографы, которые потрясающе работают с цветом, например, Гарри Груйер, французский фотограф из Magnum, еще Алекс Уэбб. Георгий Пинхасов тоже прекрасно видит цвет, он цветом рисует. Но меня не устраивает одно – то, что цвет сам диктует сюжет. Я не хочу, чтобы мне цвет диктовал, я хочу фиксировать то, что я вижу сам. Когда я убираю цвет, все становится на свои места. Появляется то, что я хочу сказать. – Ничто не отвлекает? – Да, цвет – это просто дополнительная информация, которая часто в неудачном сочетании мешает визуальному восприятию. В черно-белой фотографии у меня нет проблемы с цветом. Я просто вижу сюжет, вижу эмоцию, вижу какое-то развитие, что-то, что меня трогает внутренне, и просто это фиксирую, как диктует моя интуиция, мое видение. Цветная фотография – это отдельный жанр. В цвете тебе сложно конкурировать с художником, который может написать любой цвет любыми красками, вымостить такими вот пятнами, как в жизни. В фотографии, я считаю, это гиперсложно. Но есть фотографы, которым это удается. И хорошо, что есть разное. Еще почему черно-белая? Черно-белая фотография мистическим образом дает пищу для визуального размышления, так мозг человеческий устроен: ты дорисовываешь в своем воображении цвет. Это очень здорово, когда человек по-своему видит фотографию. Многие мои фотографии, я считаю, очень-очень потеряли бы, если бы были в цвете. Хотя иногда я балуюсь, беру цветной фотоаппарат и что-нибудь нащелкаю, даже иногда получается что-то интересное. Что потом делать с этими цветными фотографиями, не знаю. Ну, вот что, правда? – Я не знаю. Я тоже всё снимаю в черно-белом. – Да? Вот как. Хотя для журналов и газет ты обязан снимать в цвете. И если я снимаю для Newsweek или «Коммерсанта», то, естественно, в цифре. И для финнов тоже все в цифре и в цвете снимаю. Но то, о чем мы говорим, – это для другого, это не для души, а для того, чтобы выжить в этом сложном, непонятном мире. |
| Созданные в начале возникновения вещей, эти первоначальные элементы вещей не подвержены действию времени. Подобно богам древних легенд, они сохраняют свою вечную юность. He одна только материя отличалась бессмертием. Силы или как теперь говорят, энергия, тоже считались не уничтожимыми. Они в состоянии беспрестанно менять свои формы, но их мировое количество считалось постоянным. Никакая форма энергии не может исчезнуть, не будучи замененной другой эквивалентной же энергией. Я посвятил около десяти лет исследованиям изложенным в моей книге «Эволюция материи», чтобы доказать неосновательность догмы об не уничтожимости материи. Материя, согласно этим моим опытам, должна тоже пройти через цикл, через который проходят все вещи, обреченные на старость и на гибель. Но, если материя уничтожима, то можем ли мы, однако, утверждать, что энергия все-таки без смерти? Догма о не уничтожимости материи еще так крепка, что, по-видимому ее не в силах постигнуть никакая критика. В этой работе нам предстоит оспаривать ценность этой догмы. В свою очередь это поведет нас ко многим другим исследованиям. Наши опытные исследования заставляли нас изучать различные отделы физики. Мы при этом мало считались с тем, как их обычно толкуют. He смотря на отрывочный характер этих исследований, они, возможно, характеризуют читателя, верования которого еще не нетерпимы. Определенные принципы физики и механики обязаны своей силой сложным математическим формулам, их выражающим. Для многих умов все то, что представлено в алгебраической формуле, носило характер неоспоримой истины. Самый сильный скептик охотно приписывает уравнениям мистическое свойство. Он преклоняется пред их силой. Эти уравнения берут верх в науке над опытом и логическими построениями. Эти покрывала, которыми теперь окружают простые принципы, часто служат для маскировки истины. Срыванием этих покрывал нам удалось доказать хрупкость научных верований, имеющих над многими учеными власть упомянутых нами догм» 6 . Люди издревле постоянно наблюдали, что силы слабеют и исчезают. |
| — За тысячу лет, прошедших с момента раскола на Православие и Католичество, много сказано и написано об отличиях этих двух традиций. Мне сейчас не хотелось бы говорить о догматических или исторических аспектах: они весьма серьезны и требуют специального разговора, не совсем подходящего для формата нашего издания. Но вот что я хотел бы спросить: лично для Вас, не на догматическом, а на культурном и на личном уровнях, в чем сходство и отличие этих традиций? Есть, например, интересная точка зрения, что католичество — это «рождественское» христианство, то есть деятельное, стремящееся изменить мир; а православие — «пасхальное», в большей степени мистическое, направленное прежде всего на спасение души... — Для меня это все элементы, которые в определенном смысле дополняют друг друга. И я бы хотел, чтобы отличия между православием и католичеством сохранились. В этом и заключается богатство. Я не хочу видеть «унифицированный костел» — традицию, которая бы привела все к общему знаменателю. Я мечтаю, чтобы мы вернулись к состоянию десятого века, когда отличие Востока от Запада было уже огромным, но люди все-таки смотрели друг на друга с интересом и уважением. У меня есть фильм («Императив» — Ред . ), где главный герой — православный. И где агностик приходит к вере с помощью православного. Картина была награждена на Венецианском фестивале. Это одна из моих самых любимых. Хотя «любимых», наверное, не то слово... Таких картин, которыми я горжусь. Это черно-белый фильм. Как ни странно, не демонстрировавшийся в России. Точнее, только на кинопросмотрах. В ней рассказывается, как православие, даже не католицизм, а православие, может открыть глаза человеку, который не способен сам найти своих отношений с Богом. Благодаря знакомству со старым сербским профессором и священником он эти отношения находит. — А почему Вы решили показать это именно на примере православия? — Мне казалось, что для математика, человека чисто абстрактного мышления православие в определенном смысле является более радикальным. Более экстремальным подходом. И поэтому более понятным... |
| А Бог?.. А сила креста, побеждающая все на своем пути?.. А первые христианские мученики?.. А твоя вера?.. Вот случай открытый, прямой и честный... Покажи свою веру от дел твоих!.. Юная, но истинная христианка, не задумываясь, осенила себя крестным знамением, осенила крестным знамением сидящего на пути зверя и пошла прямо на него. Сердце билось усиленным темпом. Ни кровинки в лице. В глазах, в мозгу, в каждом фибре, кажется в каждой клетке этого хрупкого существа была одна мысль: Господь! И совершилось чудо. Волк тихо поднялся, встал с дороги, и, когда мимо него проходила Гринева, она чувствовала, как пола накинутого ею на плечи пальто коснулась морды оторопевшего зверя. Прошла. Но... это еще не значит, что опасность миновала. Жительница деревни прекрасно знает, что хищник очень часто, отпустивший на некоторое расстояние свою жертву, делает роковой прыжок и – кончено. Но... все-таки... немного легче вздохнулось!.. Вдруг слышится шелест шагов... сдавливается дыхание... напрягаются жилы на висках... За ней бежит волк. Некоторое расстояние пробегает он с ней рядом, описывает кривую, и... скрывается в лес... Через несколько минут Соня Гренева, бледная как полотно, вошла в дом начинавших уже беспокоиться о ней ее родителей. Этот величественный факт силы веры и великого отклика на нее милосердого Господа глубоким следом лег в юную душу девушки. Но странное дело, когда А.З.Знаменская, в одно из первых свиданий с С.Е.Гриневой, совершенно неожиданно для последней, как будто провидя вдаль грядущего, сказала, что рано или поздно она будет в монастыре и стала приглашать Гриневу в учреждаемую ею общину, это произвело ужасно неприятное впечатление на последнюю; она даже, как будто, невзлюбила после этого А.З., и стала всячески избегать встречи с ней. Вскоре она обнаруживает у себя недюжинные музыкальные способности, и, совершенно выкинув из головы все мистические модуляции, как будто их никогда не бывало, поступила в одно из музыкальных училищ нашего юга и стала учиться пению. И такое, как будто кажущееся охлаждение Божьих избранников к своему пути, тоже весьма натурально, весьма естественно и имеет свою строго обоснованную психологию. |
| Алексей Мельников: Сталин для меня – тиран, который несет прямую ответственность за миллионы репрессированных жизней. Сергей Бунтман: Точка здесь? Алексей Мельников: Точка. Сергей Бунтман: А.Проханов? Александр Проханов: Сталин для меня — великий человек, который сумел аккумулировать все силы страны и эпохи, и выиграть самую страшную в истории человечества войну и обеспечить миру и России, в том числе, мистическое, ослепительное величие, достичь которого вряд ли нам еще придется когда-нибудь. Сергей Бунтман: О.Романова, пожалуйста. Ольга Романова: Для меня Сталин и Гитлер это примерно одно и то же. Разница очень небольшая — в чертах характера и форме носа. Сергей Бунтман: Пожалуйста, В.Анпилов. Виктор Анпилов: Для меня Сталин – это, во-первых, верный последователь Ленина, титан, под руководством которого мой народ ликвидировал безработицу, добился действительно независимости, сотворил чудеса индустриализации, ликвидации неграмотности, и самое главное, чтобы мне хотелось сегодня, это простая, обыденная вещь – при Сталине простой труженик, простой человек был защищен» () Или еще короче: «Спустя 57 лет после смерти и без малого 20 после распада СССР Иосиф Сталин не дает покоя России, пишет обозреватель The Forbes Кэти Янг. Вопрос о том, как описывать его в школьных учебниках, — как чудовище либо как сурового, но эффективного менеджера, — горячо обсуждается учеными, журналистами и блоггерами». Таким образом, фигура Сталина сегодня – это некое максимальное воплощение либо зла, либо добра. Фактически, никакого человека за ныне существующим образом «кровавого тирана» не осталось – есть только миф, только оболочка, только нечто гигантское, похожее на языческих римских богов – вроде как и похожи на людей, но с какими-то максимально выраженными страстями и качествами. Именно поэтому наказания за проступки в древнегреческих мифах поражают своей несправедливостью: похвасталась – на тебе, убьем всю семью, возгордилась – будешь пауком навсегда, и т.д. Как ни странно, эта «мифологизация» Сталина ведется с двух сторон – как со стороны обожателей и поклонников вождя, так и со стороны тех, кто его люто ненавидит. Потому что мало любые гиперкачества причисляют персонаж к числу главных героев. Пусть и он отрицательный, но герой. Пусть и из мыльной оперы – но самый интересный и колоритный персонаж. А потом, представьте, что для кого-то кажущиеся вам отрицательные качества оказываются – положительными. Если, например, интеллигенция содрогается при мысли о закручивании гаек, то, наверняка, найдется много людей, которые были бы не прочь, чтобы в стране, разваливающейся на куски, гайки все-таки подкрутили, порядок навели – ведь не могут не возмущать двойные стандарты в обществе, закон, избирательно работающий, и все большее расслоение. |
| И скрытым, скажем прямо, от неразвитых и непросвещенных внутренних очей и слуха. В этом и заключается мистичность всего христианства, священный мрак его по причине светлости, превосходящей яркость солнечных лучей, в догматах ли, таинствах, или еще в чем, чего мир не хочет признавать, перед чем не желает смириться и преклониться, считая все это за nonsense, чепуху, невозможную бессмысленную вещь. Мистика, правда, всегда иррациональна, плотскому уму недоступна; но если ею жила тысячи лет большая и лучшая часть всего человечества, ясное дело, она – прекрасный факт, ибо по воздуху кулаками никто не машет, желая его поколотить 23 . Это еще Апостол Павел сказал ( 1Кор. 9, 26 ). – Но вы говорите про какого-то “нового” человека с новыми расширенными чувствами? – И с новым расширенным сознанием, о котором человечество мечтает, и то не в области официальной науки, а оккультной, которую иррелигиозная наука так же, как и христианскую мистику, считает “ненаучной”, т.е. чепухой, недействительной вещью. Это и понятно. Оккультные знания – знания бесовские, а следовательно, как прямая противоположность чистому божественному откровению и ведению, в то же время вещь чисто духовная, противны и неприемлемы для позитивного мышления. Отсюда видно, что официальная наука очень отстала и ретроградна, хотя и мнит обратное. Колдовство стало научным фактом. Но все-таки хвалиться нечем, пройдет еще несколько столетий, когда официальные ученые усвоят что-нибудь из начатков элементарной алгебры, но до высшей математики им все же далеко и, прямо надо сказать, никогда не дойти, если они не откажутся от своего узкого мировоззрения, позволяющего им брать и исследовать только внешне-практические стороны мистической философии и делания, а не внутренне-существенную и духовную. Впрочем, в последнее время, так как нельзя же умному человеку, видя белое, уверять себя, что это черное, некоторые ученые занялись, не отходя от своей узенькой щелки, в которую они смотрят на мир Божий, и изучением сил чисто духовных, сверхопытных (ой, как для них страшно это слово!). |
| Поэтому о полном уничтожении той или другой из этих сил, или и почти всех, кроме труда и, может быть, незначительной собственности (как, например, хотел бы Прудон и как стараются сделать это теперь на практике анархисты всех стран, коммунисты Парижа и наши русские нигилисты), невозможно и думать. Здесь кстати будет привести одно письмо социалиста К. Маркса, недавно переведенное в некоторых наших газетах. Вот оно: [пропуск в рукописи.] Оставляя здесь в стороне вопросы права, справедливости, законности относительно благоденствия, нравственности и т. д., вообще, не касаясь ни до чего, что не относится прямо к социальной психомеханике (если можно так выразиться), мы, начиная с глубочайшей древности и до сих пор, видим одно: что ни мистической религии (какой бы ни было), ни власть, ни капитал, ни труд, ни даже, если хотите, само рабство, ни науки, ни искусство, ни землевладение, ни чиновников (т. е. исполнителей предписаний власти) нельзя никак вытравить из социального организма дотла. Можно только доводить каждую из этих сил до наименьшего или до наибольшего ее проявления. Так, например. У прежних венецианцев и нынешних Соединенных Штатов исполнительная верховная власть (государь, президент, дож) доведена до минимума; в древней Спарте землевладение было крепко устроено, а подвижной капитал доведен до наименьшей силы. В Византии и в первоначальной церковно-феодальной Европе реальные науки, которые к концу предыдущей греко-римской культуры стали было процветать больше прежнего, были низведены до ничтожества; однако все-таки не вполне уничтожены (были даже физико-химические изобретения, например, греческий огонь). Теперь, в XIX веке более или менее везде в христианских государствах капитализм (или накопление подвижных богатств) доведен до своего максимума И вот почти одновременно с его воцарением в Европе, в конце XVIII и в начале нашего века, явилась сильнейшая ему антитеза – первые коммунистические порывы, манифест Бабефа и т. п., и с тех пор порывы эти все растут и растут и будут расти неизбежно, пока не достигнут своего социально-статического предела, т. |
| Как же ближе мыслится у Беме этот переход от Ничто к Богу, а чрез Него к творению? К сожалению, вполне ясного и недвусмысленного ответа метафизика Беме здесь не дает, хотя преобладающее от нее впечатление сводится к тому, что Ничто имеет здесь смысл не трансцендентного НЕ–что, но того божественного мэона или же диалектического ничто, в котором с имманентной закономерностью мистической диалектики выявляется божественное все, вследствие чего это ничто соответствует лишь определенному положению или диалектическому моменту в Божестве. Бог и природа, как «нечто», есть откровение «Ничто», «Offenbarung aus dem Nichts zu Etwas» . Чем же мотивируется и вообще мотивируется ли этот переход? Здесь мы имеем только метафорические выражения, смысл которых, однако, тот, что для Ничто этот переход не свободен, но вынуждается некоей божественной необходимостью, потребностью самооткровения, голодом (Hunger), стремлением (sich sehnen), вожделением (Begierde), т. е. аффективными состояниями (настолько можно говорить об аффектах в Божестве). «Ничто испытывает голод по Нечто (Nichts hungert nach dem Etwas), а голод есть вожделение (Begierde), как первое verbum Fiat или делание, ибо вожделение не имеет ничего, что оно могло бы сделать или охватить (fassen). Оно охватывает только себя и сжимается (impresset sich), т. е. оно коагулируется (coaguliert sich), оно зачинает себя в себе, и охватывает себя, и приводит себя из безосновности в основу (vom Ungrunde in Grund), и оплодотворяет саму себя магнетическим влечением, так что Ничто наполняет (das Nichts voll wird), и остается все–таки как Ничто, это есть только свойство как мрак; это есть вечное первичное состояние (Urständ) мрака: ибо где есть свойство, там уже есть нечто, не есть как Ничто» . Откровение Бога, согласно целому ряду утверждений Беме, есть, прежде всего, самооткровение, открытие себя для себя самого: «без своего откровения Бог не был бы известен самому себе» , а «так как вечное благо не может (nicht mag) быть бесчувственным существом (ein inempfindlich Wesen), ибо иначе оно не было бы открыто самому себе, то оно вводит себя в наслаждение (Lust) в себе самом» . |
|
|
