| За чаем Никита благодарно вспомнил, как они успели укрепить его забор, не то завалился бы от первого ветра. Иваныч согласно кивал: «Точно, Сергеич, столбы-то сгнили». Но, выпив две чашки, он вдруг заторопился: «Ладно, не буду тебе мешать». Никита же сразу разоблачил его: « " Тиливизирь " бежишь смотреть?» Иваныч смущенно покраснел: «Точно, Сергеич, фильм там идет... Ну, сериал-то...» - Опять про богатых, которые «тоже плачут?» Фильм завтра посмотришь. - Завтра уже другая серия. - Да какая между ними разница. А мы с тобой когда еще вот так хорошо посидим? Всякие дела навалятся, да мало ли что... Вон, посмотри, красота-то какая. В «тиливизире» такую не увидишь. Иваныч согласно кивнул, снял кепку, положил на колени. Они молча глядели на красновато-грустные от закатного солнца стволы вишен, на белоснежно-розовых чаек, как всегда, прилетевших с реки на ночлег. Они настолько пронзительно-нездешне кричали, кружили над старым тополем, словно над мачтой корабля, что душа встрепенулась и поплыла по зеленым волнам Тихого океана далеко-далеко, аж на тридцать лет назад. И сладкий вишнево-яблоневый воздух смешался с крепко-соленым запахом моря, и открылась перед душевными очами Авачинская губа с белоснежно-розовыми вулканами на всех горизонтах, с величественно-прекрасными, как все морское, покачивающимися стволами корабельных мачт на рейде. И, глядя на корабли, душа замирала от неземного блаженства, словно наконец-то вспомнила давнее-давнее, может быть родившееся еще в сердце праотца нашего Ноя в спасительном его ковчеге - флагманском морском корабле. Наверное, потому даже самый сухопутный житель, глядя на плывущие корабли, не может остаться равнодушным и долго провожает их глазами. Конечно, через пятнадцать минут Иваныч все равно ушел, как оказалось, навсегда, и теперь Никита порадовался: «Слава Богу, позвал его тогда - будто почувствовал, что больше не увидимся». Никита перекрестился и прочитал заупокойную молитву об Иваныче: «Упокой, Господи, душу усопшего раба Твоего Александра и сотвори ему вечную память». |
| Зашли мы в храм, но не в православный, а в западный, католический — что делать, мы же не знали, куда идти! Встали и стоим напротив престола — там, куда обычно никого не пускают. Смотрю через загородку, а на престоле надпись: «Verbum caro hic factum est», что значит: «Здесь Слово стало плотью»! «Verbum caro hic factum est» Дух захватило сразу! Меня вдохновила не латинская надпись, не замечательные, звучные эти слова. Вдохновило другое. Мы были уставшие и измученные, у нас не было никаких эмоций, мы просто хотели есть. И вдруг — пришла такая волна благодати и радости! Такая Богородичная, «приветствующая» всех нас ласковая сила! Мы враз забыли о том, что голодны, забыли про все. Просто до слез: мы стоим на месте Благовещения! И переполнились (даже молитву-то не успели сотворить) благодатью этого места. Здесь Слово стало плотью! А теперь вернемся к тому, о чем говорится в Евангелии. Открываем Евангельское повествование и читаем: «В месяц же шестой послан был ангел Гавриил от Бога в город Галилейский, называемый Назарет...» Что это за «месяц шестой»? От основания Рима или, может быть, от Олимпийских игр? Какова историческая привязка этого события? В какой «шестой» месяц? В месяц шестой — Елисаветы! Той самой бездетной, страдающей всю жизнь от бездетности Елисаветы, матери Иоанна Предтечи, которая зачала в старости своей и, как о ней говорится, таилась «месяцев пять». Почему таилась? Потому что, будучи старой, не хотела об этом прежде времени кому-либо говорить! Это же радость какая: она родит младенца! И таилась она пять месяцев в этой молчаливой радости у себя, в Горней стране. Горняя страна — это возвышенности с горами, сейчас там Горненский монастырь, что недалеко от Иерусалима, но совсем в другой стороне, чем Назарет. И вот, «в месяц же шестой» ношения младенца Елисаветой «послан бысть Ангел Гавриил от Бога...» И вошел он туда, где жила Богородица, и сказал Ей: «Радуйся, Благодатная, Господь с Тобою!» «Радуйся, Благодатная...» Эти ангельские слова мы повторяем, когда поем: «Богородице, Дево, радуйся!» И когда акафисты читаем: «Радуйся, Невесто Неневестная! Радуйся, Благодатная!» Ангельские слова, впервые сказанные в этот момент. |
| После некоторого раздумья и колебаний и сам Иоанникий решился возвратиться снова в Глинскую пустынь. Но здесь в его отсутствие ненавистники его успели еще более оклеветать его пред настоятелем. Посему, когда он возвратился в пустынь, то настоятель не принял его и на глаза, при чем и братии запретил принимать его в свои келии, а гостиннику приказал даже выгнать Иоанникия из гостиницы. „Когда выгнали меня из монастыря, рассказывал впоследствии сам Иоанникий, была уже ночь. Вышел я за святыя ворота и, обратившись, взглянул на то святое место, где не так давно я был вчинен в лик иночествующей братии, но откуда теперь я так позорно изгоняюсь, как злодей! Неизобразимая горесть разлилась в душе моей!.. Предо мною быль целый мир, а я не имел, где главы преклонить! Опустившись на землю, я горько зарыдал... и рыдал долго... Слезы несколько облегчили мое сердце, и я стал раздумывать, что мне теперь с собой делать и где ночевать? Не знал я, на что решиться: до деревни идти по лесу в темноте ночной было страшно; а и под оградою, окруженною лесом, ночевать тоже не безопасно, тем более что лес был густой, и я знал, что в нем часто бродили звери. Долго я боролся с помыслом– удалиться от ограды обители и идти до деревни и наконец я решился остаться на ночь под оградою. Если угодно Господу прекратить дни моего существовали, думаю себе, то пусть звери растерзают меня, но растерзают здесь, под оградою святой обители. Между тем некоторые из старшей братии сожалея о мне, решились пойти к настоятелю и просить его о принятии меня в число братии. Итак, оставшись на ночь под оградою, я томился от горести и наконец почувствовал изнеможение. Сотворив молитву, я, сидя на земле, склонился на сумку и хотел заснуть; долго я лежал, но заснуть не мог: различные помыслы, как черные тучи, надвигали на мою душу и давили меня. Время приближалось к полуночи, и на меня стали нападать какой-то особенный страх; страх этот все усиливался и наконец до того овладели всеми моими существом, что я едва моги переводить дыхание. |
| И вот общий Промыслитель о всех Бог, желая еще более прославить посвященное страстотерпцам Его место и посетить Своею милостью в лишениях и скорбях подвизающихся здесь их почитателей, устроил так, что во время праздника поднялась с моря страшная буря и был сильный дождь и холод, так что из города на праздник никто не прибыл. Иноки обители, отпевши вечерню и канон, были в унынии, так как им было совершенно нечего есть и даже укоряли святых мучеников, говоря пред их иконою: — На утро мы уйдем отсюда и разойдемся, кто куда, искать себе пропитания. Когда наступили сумерки, привратник пришел к игумену и сказал: — Благослови, отче, привести к тебе человека, прибывшего от царя с двумя нагруженными верблюдами. Игумен дал благословение, и к нему вошел какой-то благолепный муж и сказал: — Царь прислал вам съестных припасов и вина. Иноки, сотворив молитву, внесли присланное, и все ели и пили, а оставшееся отложили про запас. И еще не успели они разойтись по келлиям, привратник опять вошел и сказал, что прибыл посланный от царицы, который и был введен и объявил игумену, что царица прислала им отборной рыбы и десять золотых монет. Посланный не успел еще окончить своих слов, как опять вошел привратник и доложил, что явился человек от патриарха. Когда нового посланного ввели, он отдал игумену церковные сосуды, говоря: «Патриарху благоугодно завтра служить здесь литургию» Игумен, обратившись к пришедшим, сказал: — Что Богу угодно, то Он и сотворит. А вы — переночуете здесь, или сейчас же уйдете? Они отвечали: — Если нам найдется место, то останемся здесь до утра. Игумен велел поместить их на церковной паперти и, отпускал их на ночь, спросил их имена. Прибывший от царя назвал себя Авксентием, от царицы — Евгением, а принесший сосуд от патриарха — Мардарием. Во время пения утрени, в церковь вошли два мужа. После кафизм игумен велел читать, что положено, о страданиях святых мучеников, но иноки говорили: — Не будем читать: ведь, никто не пришел из города на праздник. Тогда неизвестный муж, вошедший в церковь, сказал: |
| И вот общий Промыслитель о всех Бог, желая еще более прославить посвященное страстотерпцам Его место и посетить Своею милостью в лишениях и скорбях подвизающихся здесь их почитателей, устроил так, что во время праздника поднялась с моря страшная буря и был сильный дождь и холод, так что из города на праздник никто не прибыл. Иноки обители, отпевши вечерню и канон, были в унынии, так как им было совершенно нечего есть и даже укоряли святых мучеников, говоря пред их иконою: - На утро мы уйдем отсюда и разойдемся, кто куда, искать себе пропитания. Когда наступили сумерки, привратник пришел к игумену и сказал: - Благослови, отче, привести к тебе человека, прибывшего от царя с двумя нагруженными верблюдами. Игумен дал благословение, и к нему вошел какой-то благолепный муж и сказал: - Царь прислал вам съестных припасов и вина. Иноки, сотворив молитву, внесли присланное, и все ели и пили, а оставшееся отложили про запас. И еще не успели они разойтись по келлиям, привратник опять вошел и сказал, что прибыл посланный от царицы, который и был введен и объявил игумену, что царица прислала им отборной рыбы и десять золотых монет. Посланный не успел еще окончить своих слов, как опять вошел привратник и доложил, что явился человек от патриарха. Когда нового посланного ввели, он отдал игумену церковные сосуды, говоря: " Патриарху благоугодно завтра служить здесь литургию " 18. Игумен, обратившись к пришедшим, сказал: - Что Богу угодно, то Он и сотворит. А вы - переночуете здесь, или сейчас же уйдете? Они отвечали: - Если нам найдется место, то останемся здесь до утра " . Игумен велел поместить их на церковной паперти и, отпуская их на ночь, спросил их имена. Прибывший от царя назвал себя Авксентием, от царицы - Евгением, а принесший сосуд от патриарха - Мардарием. Во время пения утрени, в церковь вошли два мужа. После кафизм19 игумен велел читать, что положено, о страданиях святых мучеников, но иноки говорили: - Не будем читать: ведь, никто не пришел из города на праздник. Тогда неизвестный муж, вошедший в церковь, сказал: |
| Так, многим верующим, поющим на клиросе, наша Триодь кажется, выражаясь в терминах архивистов, «сборником традиционного содержания». Между тем в XI–XIII веках в Цветной Триоди наряду с привычным нам пасхальным каноном святого Иоанна Дамаскина помещался пасхальный канон святого Андрея Критского, который позднее был перенесен на дни Светлой седмицы, на другие послепасхальные Недели, а затем исчез из церковного обихода. В описях рукописных хранилищ есть рубрика: Кондакари, однако сегодня в пользовании нашей Церкви такой книги нет. А исследователи, которые будут описывать книжную культуру Церкви конца XX — начала XXI века, должны будут посвятить не одну страницу Акафистникам, которые сейчас появляются во множестве. Наш сегодняшний традиционный Молитвослов, включающий молитвы утренние и на сон грядущим, правило ко святому Причащению с благодарственными молитвами, а также набор тропарей и кондаков, сформировался не так давно — ему всего около 300 лет. Даже сердцевина нашей богослужебной жизни — Божественная литургия — как известно, менялась на протяжении веков, меняется и до сих пор, причем некоторые изменения с благословения Священноначалия официально вносятся в богослужебные книги, а в некоторых случаях священнослужителю дается известная свобода — например, поминать (на проскомидии или на литии) тех святых, которые ближе ему по духу. К литургическому творчеству следует отнести и ту молитву, которая исторгается из сердца в критической ситуации и облекается в слова, которые успели прийти на ум в момент молитвенного устремления. Так, разбойник, висевший одесную Спасителя, не знал молитвы «Отче наш» — но был помилован, потому что действительно помолился: восславил Господа и, признав свою немощь, просил о помощи (Лк. 23, 33–43). Литургическое творчество не возбраняется Церковью. Но вместе с тем, чтобы молитвенный хор не распадался на отдельные вопли и чтобы не вопиять уж слишком косноязычно, Православная Церковь дает своим чадам книги — богослужебные книги, в которых можно найти необходимые для молитвы слова, дабы молиться всем «единым сердцем и едиными усты», поддерживая тем самым единение, соборность бытия. Да, и в последовании Литургии с течением времени происходили изменения, но вообще священнику предписывается служить по книге, не полагаясь на память, дабы не увлечься собственным творчеством и не упустить, по немощи, чего-то важного, «ибо аще иерей служити будет памятне без книги, смертно согрешит: зане многия споны, забвение же и запности тогда случаются, и не имать познати, что деет или глаголет, и во усумнение людей введет, и явленный порок забывся сотворит» (Служебник, «Известие учительное»). |
| После этого он не решился продолжать путь один, так как спутник его иеромонах Израиль, не пожелав путешествовать далее, определился в одном из Российских монастырей. После некоторого раздумья и колебаний и сам Иоанникий решился возвратиться снова в Глинскую пустынь. Но здесь в его отсутствие ненавистники его успели еще более оклеветать его перед настоятелем. Посему, когда он возвратился в пустынь, настоятель не принял его и на глаза, причем и братии запретил принимать его в свои келлии, а гостиннику приказал даже выгнать Иоанникия из гостиницы. «Когда выгнали меня из монастыря, — рассказывал впоследствии сам Иоанникий, — была уже ночь. Вышел я за святые ворота и, обратившись, взглянул на то святое место, где не так давно был вчинен в лик иночествующей братии, но откуда теперь я так позорно изгоняюсь, как злодей! Неизобразимая горесть разлилась в душе моей!.. Предо мной был целый мир, а я не имел где главы преклонить! Опустившись на землю, я горько зарыдал... и рыдал долго... Слезы несколько облегчили мое сердце, и я стал рассуждать, что мне теперь делать и где ночевать. Не знал я, на что решиться: до деревни идти по лесу в темноте ночной было страшно; и под оградой, окруженной лесом, ночевать тоже небезопасно, тем более, что лес был густой, и я знал, что в нем часто бродили звери. Долго я боролся с помыслом — удалиться ли от ограды обители и идти до деревни или остаться на ночь под оградой; решился на последнее. Если угодно Господу прекратить дни моей жизни, думаю себе, то пусть звери растерзают меня, но растерзают здесь под оградой святой обители. Между тем некоторые из старшей братии, сожалея обо мне, решились пойти к настоятелю и просить его о принятии меня в число братии. И так, оставшись на ночь под оградой, я томился от горести и, наконец, почувствовал изнеможение. Сотворив молитву, я, сидя на земле, склонился на сумку и хотел заснуть; долго я лежал, но заснуть не мог: различные помыслы, как черные тучи, надвигались на мою душу и давили меня. Время приближалось к полуночи, и на меня стал нападать какой-то особенный страх; страх этот все усиливался и, наконец, до того овладел всем моим существом, что я едва мог переводить дыхание. Находясь в таком положении, я начал усердно молиться Пресвятой Богородице и просить Ее помощи... Слышу: на колокольне пробило 12 часов; в это время отворилась калитка, ко мне вышел монастырский духовник и начал звать меня: «Иоанникий, где ты?» Я отозвался, и он объявил мне, что настоятель принимает меня снова в обитель, а послушание назначает на братской кухне. Какова же была моя радость! Я не находил слова как благодарить Царицу Небесную»! |
| Но милость Божия обычно бывает неразлучна с испытанием, дабы сделалось более очевидным то, что надеющиеся на Бога и взыскующие Его не лишатся всякого блага более, чем полагающиеся на свое богатство. И вот общий Промыслитель о всех Бог, желая еще более прославить посвященное страстотерпцам Его место и посетить Своею милостью в лишениях и скорбях подвизающихся здесь их почитателей, устроил так, что во время праздника поднялась с моря страшная буря и был сильный дождь и холод, так что из города на праздник никто не прибыл. Иноки обители, отпевши вечерню и канон, были в унынии, так как им было совершенно нечего есть и даже укоряли святых мучеников, говоря пред их иконою: — На утро мы уйдем отсюда и разойдемся, кто куда, искать себе пропитания. Когда наступили сумерки, привратник пришел к игумену и сказал: — Благослови, отче, привести к тебе человека, прибывшего от царя с двумя нагруженными верблюдами. Игумен дал благословение, и к нему вошел какой-то благолепный муж и сказал: — Царь прислал вам съестных припасов и вина. Иноки, сотворив молитву, внесли присланное, и все ели и пили, а оставшееся отложили про запас. И еще не успели они разойтись по келлиям, привратник опять вошел и сказал, что прибыл посланный от царицы, который и был введен и объявил игумену, что царица прислала им отборной рыбы и десять золотых монет. Посланный не успел еще окончить своих слов, как опять вошел привратник и доложил, что явился человек от патриарха. Когда нового посланного ввели, он отдал игумену церковные сосуды, говоря: «Патриарху благоугодно завтра служить здесь литургию» [ 18 ]. Игумен, обратившись к пришедшим, сказал: — Что Богу угодно, то Он и сотворит. А вы — переночуете здесь, или сейчас же уйдете? Они отвечали: — Если нам найдется место, то останемся здесь до утра. Игумен велел поместить их на церковной паперти и, отпускал их на ночь, спросил их имена. Прибывший от царя назвал себя Авксентием, от царицы — Евгением, а принесший сосуд от патриарха — Мардарием. Во время пения утрени, в церковь вошли два мужа. После кафизм [ 19 ] игумен велел читать, что положено, о страданиях святых мучеников, но иноки говорили: — Не будем читать: ведь, никто не пришел из города на праздник. Тогда неизвестный муж, вошедший в церковь, сказал: |
| 7 . Однажды сказал авва своему брату: «Возьми топор и пойдем нарубим дров». А было у них бесплодное финиковое дерево, и его авва велел ему срубить. Тот же, сотворив земной поклон, просил его, говоря: «Нет, отче, давай, не будем рубить его – хотя бы ветви имеем с него». Первый же с угрозой сказал: «Сруби его. Смотри, столько лет оно плодов не приносит. Для чего место занимает?» Он же снова со смирением, створив земной поклон, сказал: «Я за него ручаюсь, что отныне будет давать плоды». Тот уступил, и с того времени плодоносило оно больше и лучше всех фиников. 8 . Был некий иерихонский земледелец, весьма любезный и любимый ими. Был у него единственный сын младенец, и он скончался. Положил его отец в корзину и, обернув виноградными побегами начатки каких-то плодов с взял и принес спешно в лавру. Когда он постучал в келью, вышел авва Георгий и, отворив, ввел его. Когда друг вошел к старцу, то, сотворив поклон и положив корзину перед ним, просил благословить плоды с его поля, а сам вышел вон. Братья же, извлекши из корзины плоды, нашли мертвого младенца. Старец авва Ираклид смутился, увидев его, и сказал своему брату: «Позови этого человека». Это нам сюда пришло сегодня искушение. Вижу из этого, что пришли искусить нас, грешных». Брат же его, сотворив земной поклон (было ему тогда около сорока лет или более), сказал ему: «Не огорчайся и не гневайся, отче, но давай с верой призовем многоблагоутробного и всемилостивого Бога, и если не посмотрит на грехи наши, и соблаговолит, и воскресит дитя, то отойдет он, по вере своей неся его живого. Если же не хочет благость Его сотворить сие, то, призвав Его, скажем, что мы, будучи грешны, еще не успели в таковую меру и не имеем такого дерзновения». И когда убедил он старца, стали они на молитву со слезами и сокрушением сердечным. И многомилостивый человеколюбец Господь, творящий волю боящихся Его, услышал и воскресил младенца. Тогда, призвав его отца, сказали ему: «Имеешь ты сына живым, милосердием Божиим. Смотри, никому совершенно не говори, а не то ты ввергнешь нас в напасти и скорби». |
| 26) Как, востав от сна, проводить время до утра. Пробудившись от сна, первее всего воздай славу Богу, и призвав Его себе заступление, начни главнейшее свое дело, т. е. молиться в сердце непарительно и чисто, и помолись так с час. Тогда ум сам по себе большею частию бывает тих и немятежен; мы-же заповедь имеем, — первейшее и наилучшее Богу приносить в жертву, т. е. свое первомыслие в чистой сердечной молитве неуклонно простирать к Господу нашему Иисусу Христу, — как говорит Св. Нил: «тот молитву свою делает услышанною, кто всегда свое первомыслие, как зрелый плод приносит Богу» (гл. 126). Потом пропой полунощницу. Если же ты, не будучи тверд в совершенном безмолвии, не можешь начать так, как мы сказали, — по этой, или по другой какой причине, как часто случается с теми, кои только начинают еще такое делание, а иной раз, хотя редко, и с теми, кои довольно успели в нем, но еще не достигли совершенства, ибо только совершенные вся могут о укрепляющем их Христе (Фил. 4, 13), — так если не можешь, то возстав от сна и возставив, сколько можешь, бодренное трезвение, пой прежде полунощницу, со вниманием и разумением поемаго. После сего, сядь и молись в сердце чисто и непарительно, как показано, час один, лучше же, сколько даст тебе Податель благ. Лествичник говорит: «в продолжении ночи большую часть времени посвящай молитве, а меньшую отдавай Псалмопению; днем же устрояй делания свои. сообразно с силами своими» (Сл. 27, 77). Если и после такого себя нуждения подвижническаго, все еще будешь одолеваем сонным разслаблением и разленением, встань и напрягись, все держась молитвы, и стараясь, как знаешь, привести себя в бодрственное состояние (Св. Исаак: «выди наружу и походи»). Потом сядь и молись, как написано, всегда со всем тщанием стараясь чистою молитвою с Чистым беседовать Богом. Затем встань, пропой разумно шестопсалмие, пятьдесятый псалом, и канон, какой хочешь. После сего сядь опять и с бодренным трезвением искренно помолись пол-часа. И опять встав пой хвалитны, обычное славословие и первый час. И затем сотвори отпуст. |
|
|
