| Правительственное жалованье из так называемого «религийного» фонда, как сказано, находится в прямой зависимости от количества и доходности земельного церковного надела. В приходах, совсем не имеющих, или имеющих малый земельный надел, правительственное жалованье для священника равняется приблизительно 1200–1400 коронам (корона австрийская равняется приблизительно нашим 40 коп.). Среди галицко-русского духовенства раздаются совершенно справедливые жалобы на недостаточность такого казенного жалованья. Галицко-русское духовенство, как на основание своего домогательства увеличения казенного жалованья, указывает, прежде всего, на то, что «религийный» фонд, незаконно присвоенный правительством, дает возможность значительно увеличить казенную прибавку духовенству к тому доходу, какой получается им от пользования земельными наделами. Кроме того, «религийный» фонд незаконно эксплуатируется правительством совершенно для других целей, не имеющих ничего общего с греко-католическою галицко-русскою церковью. Ссылается, далее, галицко-русское духовенство на крайнее несоответствие получаемого им казенного жалованья с жалованьем, какое получают в Австрии светские чиновники. В то время, как чиновники самой низшей категории, напр., 11-го ранга, от которых не требуется даже среднего образования, получают в Австрии до 1600 кор., а учители средних школ – до 2800 кор., при чем как те, так и другие имеют еще прибавки за каждое пятилетие по 400 и 600 кор., священники, от которых требуется университетское образование, должны довольствоваться 1200–1400 кор., без всяких прибавок в течение последующей службы. Наконец, в своем домогательстве увеличения правительственного содержания себе галицко-русское духовенство совершенно резонно ссылается на то, что оно исполняет бесплатно многие такие функции, которые не входят в сферу его прямых обязанностей, но которые безусловно необходимы и важны для государства, края, поветов, сельских громад, суда и т. п. В особенности духовенство указывает на свою умелую и образцовую деятельность по ведению метрик. Метрики ведутся духовенством бесплатно, а между тем если бы правительство содержало особых чиновников даже самого низшего ранга для ведения метрик, то оно вынуждено было бы тратить на них несравненно больше, чем сколько оно теперь уплачивает из «религийного» фонда всему вообще греко-католическому галицко-русскому духовенству. |
| Гросс писал своему двору, что в партии графа Мнишка нет ни одного умного человека из знатных, а главные его советники, коадъютор киевский Солтык и братья Збоинские, неоднократно заявили свое корыстолюбие и двоедушие, и хотя вследствие спора по острожскому делу партия Мнишка и гетмана усилилась предъявлением видов, угодных шляхетству, однако партия князей Чарторыйских не очень ослабела, чему доказательством служит, что половина послов поветовых или депутатов сеймовых принадлежит к их партии, и если Чарторыйские потеряли некоторых из знати, то приобрели других, как-то фамилию Любомирских, и когда острожское дело так или иначе прекратится, то настоящие отношения между польскими вельможами могут снова измениться; да и как бы то ни было, хотя бы все вакантные места раздавались по одному представлению графа Мнишка, которого кредит будет велик во все время министерства тестя его, однако партия князей Чарторыйских никогда не придет в презрение, потому что, по признанию самих врагов, их канцлер литовский в Литве человек всемогущий, а его брат в каждом воеводстве королевства имеет маетности, с которых получает до 120000 червонных годового дохода, следовательно, всегда большую часть шляхетства будет иметь на своей стороне. «Я думал, – писал Гросс, – что ваше импер. величество главным образом имеете в виду польское междуцарствие, когда примас играет главную роль; известно, сколько в прошлое междуцарствие наделал вреда примас Потоцкий, действовавший против видов России; настоящий же примас, Комаровский, мне недавно подтвердил прежнее свое обещание, что никогда не возложит короны на кандидата, неприятного вашему величеству». Гросс писал также, что если бы он с своими представлениями против партии Мнишка обратился прямо к королю, то это было бы бесполезно и опасно: бесполезно потому, что король во всем привык следовать советам графа Брюля; опасно же потому, что этим он навлек бы на себя ненависть первого министра, что вредно отозвалось бы на отношениях между двумя дворами. Сейм начался 19 сентября и находился в бездействии, потому что в первых шести заседаниях не позволяли приступить к выборам маршала, что по уставу должно было сделаться в первый день. |
| Гетман Разумовский, во время правления своего, часто езживал, со всем домом своим, в Петербург, и больше там проживал у брата своего, рейс-графа Алексея Григорьевича Разумовского. Правление же Малороссии поручал генеральным старшинам, и в нем, расширил он суд генеральный, прибавив к нему 10 депутатов, выбранных из шляхетства, и восстановив его по-прежнему, вправо трибунальное. А в полковых жилищах восстановил и учредил 20 поветов и в них суды земские, градские и подкоморские, оставив в сотенных правлениях одни словесные разборы между казаками о маловажных их спорах. Земские же и градские дела их предоставил разбору судов поветовых, наряду чиновной шляхты, в числе которой и они вмещались на точных основаниях стародавних их привилегий и договоров. По которым все справы их производились и вершились по артикулам, для шляхетства узаконенным, без всякой для них отмены, ибо других им прав изобретено еще не было. Да и сама польская шляхта, оставшаяся, по договорным статьям, в протекции войска, не дерзала еще присваивать их себе одной, лишая того казаков, своих протекторов. Шляхта сия ежедневно почти умножалась новыми выходцами из музыкантов, мастеровых и панских служителей, которым никакого разбора здесь не было, а когда кто покажется из Польши, то уже и шляхтич, как бы он был избранного рода Левитского от древних Иудеев. Частыми поездками в Петербург приобрел гетман в собственное и наследственное владение города: Батурин и Почеп с их уездами, да волости Шептаковскую и Бакланскую, бывшие ранговые или столовые гетманские. Они пожалованы ему в вечность в 1760 году, и молва народная, пронесшаяся вдруг от одного края Малороссии до другого, Сочинила о сем пожаловании разные толки. Одни говорили, что гетмана впредь уже не будет, а кончится сие иераршество на Разумовском, другие же доказывали, что оно утвердится в потомстве его родовитым и будет, вместо избирательного гетманства, наследственное герцогство Малороссийское, по примеру древних, в ней бывших, наследных княжеств. Последнее мнение стало было выходить наружу. |
| В доказательство этого желания Луба был отпущен, причем Стемпковский договорился именем королевским и панов радных, что Луба к Московскому государству причитанья никогда иметь не будет и царским именем называться не станет; жить будет в большой крепости; из Польши и Литвы ни в какие государства его не отпустят; кто вздумает его именем поднять смуту, того казнить смертию; все это написать в конституцию на будущем сейме и прислать царю утвержденную грамоту за королевскою рукою и печатью; также прислать утвержденье панов радных и послов поветовых. Посол должен был также дать запись, что литовские купцы не будут более приезжать в Московское государство с вином и табаком. Стемпковский просил, чтоб на обе стороны агентам быть и королевский агент в Москве польских и литовских купцов будет судить во всем и от всякого дурна унимать; в этом ему отказали на том основании, что в вечном докончанье об агентах не написано, но согласились называть короля наияснейшим. Посол просил, чтоб государь позвал его обедать, ибо в противном случае будет ему чести меньше, чем прежним послам. Ему отвечали, что обедать нельзя по причине недавней кончины царя Михаила. Посол возражал, что великие московские послы были в Польше после кончины королевы и, несмотря на то, обедали у короля; ему отвечали, что это две вещи разные: у царя умер отец, который один, а жену можно взять другую и третью, печаль по жене продолжается только до нового брака. Посол объявил, что будет дожидаться до сорочин царя Михаила, а если царь и на это не согласится, то пусть напишет в ответном письме, почему посол не обедал, чтоб ему пред своею братьей бесчестья не было. Перед отъездом Стемпковского случилось происшествие, которое показывает, на что могли решаться тогда люди из свиты посольской, надеясь на безнаказанность: разбойник Яким Даниловец с товарищами на дороге между Москвою и Новгородом убили пять человек, пограбили у них меха, принадлежавшие одному голландскому купцу, и отвезли их в Старицкий уезд, в село Молочино; дворецкий Стемпковского, поляк Самойла, уговорился с этими разбойниками ехать из Москвы в Молочино, взять там пограбленные меха и отвезти их за рубеж в Литву, где он должен был отдать разбойникам по цене половину денег, а другую половину брал себе за услугу. Действительно, Самойла выехал из Москвы, взяв царскую грамоту на проезд в Вязьму, и вместо Вязьмы отправился в Молочино; но на Зубцовской заставе его с разбойниками поймали и отослали к Стемпковскому с требованием, чтоб он заплатил голландцу деньги за покраденное и казнил своего дворецкого смертью; но посол ничего этого не сделал. |
| 6. Когда под «украинцами» стали понимать отдельный славянский народ (этнос) ? На рубеже 1845-1846 гг. в Киеве по инициативе молодого профессора Университета св. Владимира Н.И. Костомарова (ученика Максимовича) возникло «Кирилло-Мефодиевское братство», поставившее перед собой задачу борьбы за создание славянской федерации, куда должна была войти и свободная Украина. В Уставе братства Костомаров написал: «Принимаем, что при соединении каждое славянское племя должно иметь свою самостоятельность, а такими племенами признаем: южно-руссов, северно-руссов с белоруссами, поляков, чехов с [сло]венцами, лужичан, иллиро-сербов с хурутанами и болгар». Таким образом, автор Устава использовал искусственное слово «южно-руссы», противопоставленное им «северно-руссам с белоруссами». Сторонник Костомарова Василий Белозерский написал пояснительную записку к Уставу, в которой содержалась следующая фраза: «Ни одно из славянских племен не обязано в той мере стремиться к самобытности и возбуждать остальных братьев, как мы, Украинцы». Именно с этого документа можно вести историю употребления слова «украинцы» в этническом смысле. Белозерский, черниговский уроженец и преподаватель истории, не мог не знать рукопись Ригельмана, хранившуюся у его сына, черниговского поветового маршала А.А. Ригельмана, и активно использовавшуюся историками. Его брат Н.А. Ригельман (чиновник канцелярии киевского генерал-губернатора, сотрудник Временной комиссии для разбора древних актов) дружил с членами «Кирилло-Мефодиевского братства». В 1847 г. рукопись была напечатана в Москве О.М. Бодянским – еще одним их хорошим знакомым. После появления записки Белозерского Костомаров написал свою прокламацию «Братья Украинцы», в которой говорилось следующее: «…Мы принимаем, что все славяне должны между собою соединиться. Но так, чтоб каждый народ составлял особенную Речь Посполитую и управлялся не слитно с другими; так, чтоб каждый народ имел свой язык, свою литературу, свое общественное устройство. Такими народами признаем: Великороссиян, Украинцев, Поляков, Чехов, Лужичан, Хорутан, Иллиро-сербов и Болгар. Вот братья Украинцы, жители Украины обоих сторон Днепра, мы даем вам это размышление; прочитайте со вниманием и пусть каждый думает, как достигнуть этого, и как бы лучше сделать…». Оборот «обе стороны Днепра» часто употреблялся и в труде Ригельмана, вдохновившем Белозерского и Костомарова. |
| Вскоре Хмельницкий узнал, что набег Чарнецкого был только предварительным началом замысла истребить все казачество и изменить русскую землю так, чтоб в ней некому было восставать на поляков. В Бресте-Литовском собирался сейм и король стал теперь злейшим врагом Хмельницкого. Он настаивал непременно кончить войну, чего бы она ни стоила. Сейм, однако, мало давал ему надежды; дворян съехалось немного, да и те, которые приехали, были более склонны примириться с Хмельницким и отказаться от Украины. «Беспрестанная служба отечеству до того нам надоела (говорит современник) 100 , что мы не только уклонялись от битв, но даже и, сидя в домах, не хотели давать отечеству помощи и обороны». Прошлогодняя зараза, голод, поражение отнимали у поляков присутствие духа и надежду на победу. Гадатели волновали умы новыми предсказаниями; опять появилась комета, которая, как толковали астрологи, своим явлением всегда предсказывала продолжительные бедствия 101 . Войско не хотело повиноваться, жалуясь, что ему не платят. О собрании нового посполитого рушенья не хотели и слышать. «Мы готовы (говорили послы) лишиться последней домашней утвари, лишь бы не слышать ненавистных вицей и не проливать своей крови» 102 . Сейм определил вести войну регулярным войском, а для содержания его наложить подымное, и на жидов поголовное. Вместо посполитого рушенья, однако, положили собрать так называемое лавовое войско (agrarius miles, Lanowe ludzie); начальства воеводств и поветов должны были снаряжать отряды из сельских жителей, которым положена была плата как кварцяным жолнерам и сверх того, содержание и обмундировка. Положено держать их три месяца и заплатить за это время 103 . Положено назначить комиссию для взимания пособий, продовольствия, вооружения, раздачи жалованья войску и содержание крепостей и обозов 104 . Сборное место для войска назначению под Глинянами. Ян Казимир вызвался сам быть предводителем для предупреждение несогласий. «Я иду снова (говорил он) и не положу оружия, пока, совершенно не окончу этой гибельной войны» 105 . |
| Одно из наиболее популярных русскоязычных изданий в межвоенной Польше, виленское «Наше время», весьма сочувственно отзывалось о столетии польского восстания 1830 г. и, подчеркивая, что юбилей этого события «являет собой вечное стремление народов к освобождению от гнета», вместе с тем призывала русскую общественность извлекать уроки из этого восстания. Особенно внимательно газета предлагала изучать «историю польской эмиграции, где …много было не беженцев, а настоящих патриотов». Однако, делая неизбежные реверансы с учетом международного положения, внутриполитической ситуации и господствующей в Польше идеологии, русская пресса в целом стояла на позициях общерусского единства и пропаганды русского культурного наследия, что было неприемлемо для польской администрации, стремившейся к тотальной полонизации непольского населения восточных воеводств Второй Речи Посполитой. Важным инструментом борьбы официальной Варшавы с общерусской идентичностью населения западнобелорусских земель были преследования и различные формы дискриминации русской прессы. Дискриминация прессы на русском языке польскими властями имела самые разнообразные проявления, включая административные препоны и прямые запреты на распространение некоторых изданий в Польше. Так, 23 августа 1937 г. управление Полесского воеводства информировало старост всех поветов данного воеводства о решении министерства внутренних дел Польши запретить подписку на издававшуюся в г. Ужгород (Чехословакия) «Русскую народную газету», а также на «Евразийскую хронику», издававшуюся на русском языке в Берлине. В документе несколько туманно объяснялось, что запрет на распространение данных изданий связан с тем, что «их содержание обнаруживает признаки преступлений, предусмотренных в Уголовном кодексе». Ранее был введен запрет на ряд газет, журналов и книг, изданных в СССР. Крайне подозрительный и откровенно дискриминационный подход польские власти демонстрировали в отношении периодических изданий на русском языке в восточных воеводствах Польши, опасаясь их нежелательного для Варшавы влияния на местное белорусское население. |
| О съезде у бояр, окольничих и приказных людей такая мысль: литовским послам о съезде отказать; боярам с панами на рубеже быть непригоже и прежде того не бывало; если же король захочет с государем нашим съехаться и договор учинить, то в этом государи вольны для покоя христианского. Известно, послы литовские все говорят о съезде для того, чтоб немного поманить, а между тем с людьми пособраться, с поляками утвердиться, Ливонскую землю укрепить, рати в ней прибавить; а по всем вестям, королю недосуг, с цесарем у него брань, и если Польша будет в войне с цесарем, то Литовской земле помощи от поляков нечего надеяться. По всем этим государским делам мириться с королем непригоже; а нам всем за государя головы свои класть, видя королеву высость, и надежду на Бога держать: Бог гордым противится; во всем ведает Бог да государь; а нам как показалось, так мы и изъявляем государю свою мысль». Печатник Висковатый сказал свою мысль отдельно, что можно заключить перемирие с королем и не требуя уступки ливонских городов, но только чтоб король вывел из них свои войска и не мешал государю их добывать, обязался бы также не помогать им даже и после истечения перемирных лет. Дворяне и дети боярские говорили согласно с духовенством и боярами; торопецкие помещики сказали: «Мы, холопи государевы, за одну десятину земли Полоцкого и Озерищского поветов головы положим, чем нам в Полоцке помереть запертым; мы, холопи государские, теперь на конях сидим и за государя с коня помрем. Государя нашего перед королем правда; как государь наш Ливонской земли не воевал, тогда король не умел вступаться, а теперь вступается. По-нашему, за ливонские города государю стоять крепко, а мы, холопи его, на государево дело готовы». Остальные отвечали в том же смысле. Отобравши такие мнения, Иоанн отправил в Литву боярина Умного-Колычова с наказом – не заключать перемирия не только без Ливонии, по даже если король откажется давать ему титул царя и ливонского и не согласится выдать Курбского; в наказе было также написано: «Если литовские паны станут говорить, чтоб царь дал им на государство царевича Ивана, то отвечать: с нами о том наказу никакого нет, и нам о таком великом деле без наказа как говорить? Если это дело надобно государю вашему или вам, панам, то отправляйте к государю нашему послов: волен Бог да государь наш, как захочет делать. |
| Говоря о литературном фоне „Повести о том, как поссорился…“, необходимо учесть также стилизованный характер ее заглавия и названий глав, восходящих к авантюрно-нравоописательной традиции конца XVIII b. В библиотеке Д. П. Трощинского, которой Гоголь пользовался, имелся целый ряд романов и повестей с заглавиями такого типа, частью нравоописательного, частью авантюрно-сказочного характера (обычно — переводов с французского). В росписи Смирдина имеется до 50 номеров аналогичных названий. Еще более подчеркнуто-литературный характер носят названия глав, восходящие к переводным романам, в первую очередь к „Жиль-Блазу“ Лесажа, пользовавшемуся в конце XVIII и начале XIX bb. особенно широкой известностью, к „Дон Кихоту“ Сервантеса, „Комическому роману“ Скарона, к романам Фильдинга, неоднократно переводившимся в то время. Такие названия глав в „Повести о том, как поссорился…“, как „Глава IV. О том, что произошло в присутствии миргородского поветового суда“, или „Глава III. Что произошло после ссоры Ивана Ивановича с Иваном Никифоровичем“ — напоминают названия глав в „Жиль-Блазе“, как например: „Глава V. Что сделала Аврора Гусман, приехавши в Саламанку“, или „Глава I. Что сделали Жиль Блаз и его товарищи, расставшись с графом Поланом“, и т. п. Заголовки в роде „Глава VI, из которой читатель легко может узнать все, что в ней содержится“, или „Глава VII и последняя“ можно сопоставить с названиями глав в романе Фильдинга „Том Джонс“ („Том Ионес или найденыш“, изд. 2, М., 1787), например, „Глава III, которая еще важнее прежней“ или „Глава X, которая хотя кратка, однако может быть жалостна“ и т. п. Во всей манере повествования, в сюжетном построении „Повести о том, как поссорился…“, в манере рисовки действующих лиц и самых методах комического сказа — отразилось и влияние известного романа Л. Стерна „Жизнь и мнения Тристрама Шенди“ (вышедшего в русском переводе в начале восьмисотых годов). Комический алогизм, нагромождение деталей, авторские отступления, не имеющие прямого отношения к действию, принципы речевой характеристики персонажей — во многом перекликаются со Стерном. Эту связь Гоголя со Стерном усматривали и современники („Библиотека для чтения“, 1836, см. также „Северная Пчела“, „Журнальная всякая всячина“, 1845, |
| В той половине, где присутствие, находятся две комнаты чистые, выбеленные: одна передняя для просителей; в другой стол, убранный чернильными пятнами. На нем зерцало. Четыре стула дубовые с высокими спинками; возле стен сундуки, кованные железом, в которых сохранялись кипы поветовой ябеды. На одном из этих сундуков стоял тогда сапог, вычищенный ваксою. Присутствие началось еще с утра. Судья довольно полный человек, хотя несколько тонее Ивана Никифоровича, с доброю миною, в замасленном халате, с трубкою и чашкою чаю, разговаривал с подсудком. У судьи губы находились под самым носом, и оттого нос его мог нюхать верхнюю губу, сколько душе угодно было. Эта губа служила ему вместо табакерки, потому что табак, адресуемый в нос, почти всегда сеялся на нее. Итак судья разговаривал с подсудком. Босая девка держала в стороне поднос с чашками. В конце стола секретарь читал решение дела, но таким однообразным и унывным тоном, что сам подсудимый заснул бы слушая. Судья, без сомнения, это бы сделал прежде всех, если бы не вошел в занимательный между тем разговор. „Я нарочно старался узнать“, говорил судья, прихлебывая чай уже с простывшей чашки: „каким образом это делается, что они поют хорошо. У меня был славный дрозд, года два тому назад. Что ж? вдруг испортился совсем. Начал петь бог знает что. Чем далее хуже, хуже, стал картавить, хрипеть, хоть выбрось! А ведь самый вздор! это вот отчего делается: под горлышком делается бобон, меньше горошинки. Этот бобончик нужно только проколоть иголкою. Меня научил этому Захар Прокофьевич, и именно, если хотите, я вам расскажу, каким это было образом: приезжаю я к нему…“ „Прикажете, Демьян Демьянович, читать другое?“ прервал секретарь, уже несколько минут как окончивший чтение. „А вы уже прочитали? Представьте, как скоро! Я и не услышал ничего! Да где ж оно? дайте его сюда, я подпишу. Что там еще у вас?“ „Дело козака Бокитька о краденой корове.“ „Хорошо, читайте! Да, так приезжаю я к нему… Я могу даже рассказать вам подробно, как он угостил меня. |
|
|
