| В.В. Виноградов Допотопный ДОПОТОПНЫЙ Есть слова, которые по своему морфологическому облику могли бы быть признаны исконно русскими, но с которыми неразрывно срослись церковно-библейские образы и представления. Таким является слово потоп и произведенное от него имя прилагательное допотопный. В древнерусском языке, наряду с книжным словом потоп, была в употреблении и народная форма потопь (ср. топь), которой обозначалось вообще наводнение, половодье – в отличие от Всемирного потопа (великого наводнения). Слово допотопный возникло в русском книжном языке XVIII b. При той тесной связи, которая еще существовала между богословием и русской наукой XVIII b., выражение допотопный легко могло приобрести терминологическое значение. Допотопный обозначало «существовавший до Всемирного потопа, о котором говорит Библия ». Напр.: допотопная религия (церк.), допотопные животные. В таком значении слово допотопный употребляется до 30–40-х гг. XIX b. (см. сл. 1867–1868, 1, с. 739; сл. Даля 1880, 1, с. 484). Около этого времени стало распространяться употребление слова допотопный с экспрессией шутки или иронии в смысле «очень древний» в разнообразных контекстах. Так, у Лермонтова в «Валерике»: Над допотопными лесами Мелькали маяки кругом... В пьесе И. И. Лажечникова «Вся беда от стыда»: «Ипполитов. Во-первых, Натали, хоть и называет Виталину «maman», не дочь ея. Сергей Петрович. Допотопная новость! В первый день знакомства с их домом я узнал это». Ап. Григорьев в критической статье о Лажечникове (Русское слово, 1859, с. 27) иронически придал слову допотопный более острый, общественный смысл: «устарелый, отсталый до невозможности, до крайнего предела; архаически-старомодный». По словам Ап. Григорьева, манера Лажечникова служит «полнейшим оправданием мысли о допотопных организациях в мире искусства». Выражение Аполлона Григорьева было подхвачено «Свистком» Н. А. Добролюбова: «Просим читателей самих вдуматься в необычайное открытие о значении Лажечникова до потопа» (цит. по: Шелгунов, Воспоминания, 1891, 2, с. 703). |
| Для того, чтобы между востоком и западом Европы усматривать не меньшее отличие, чем между восточнохристианским миром и миром ислама , или кочевых культур евразийской степи, требуется изрядная доля фанаберии и запальчивости. Упрек этот не относится к А. Тойнби, который отличался в своих оценках незападных цивилизаций и широтой взгляда, чуждого заскорузлого Европоцентризма, и великодушием. Может быть, как раз, чувство вины гуманного Европейца за историческую вину империалистического запада перед жертвами его экспансии подтолкнуло его к некоторым смещениям и диспропорциям в вычленении отдельных цивилизаций. Но, настаивая на существовании единой Христианской цивилизации, не следует игнорировать вполне реальные и даже морфологические различия внутри нее, которые в основном, конечно, сводятся к различию двух ее разновидностей – запада, католического и протестантского, и востока – православного, но, также, и монофизитского, и несторианского. Хотя, у разделения внутри Христианской цивилизации конфессиональная природа, это еще не значит, что имеет место точное соответствие между конфессиональным плюрализмом и многообразием разновидностей Христианской культуры. Доктринально, православие ближе к католицизму, чем лютеранство или кальвинизм, но протестантская Европа в цивилизационном отношении отличается от католической Европы несравненно меньше, чем от православного востока. Объяснение этого обстоятельства лежит на поверхности, и связано с тем, что реформация – это, относительно, поздний феномен: протестантизм появился слишком поздно, чтобы радикально модифицировать уже сложившуюся культуру той части западной Европы, которая была им охвачена. В то же время, этот хронологический аргумент не может быть экстраполирован за пределы приведенного частного случая. Конфессиональное разделение между диафизитами, монофизитами и несторианами восходит к началу 5 столетия, но родственные узы, связующие православный мир с мирами коптского и сирийского Христианства, оказались, все-таки, более прочными, чем те, что связывают западнохристианскую и восточнохристианскую цивилизации, церковное единство которых сохранялось вплоть до 11 века. |
| А.Н. Наумов M. В. Ивашов. Особенности топогеографического размещения памятников катакомбного времени на Верхнем Дону К настоящему времени на территории Верхнего Дона выявлено более сотни памятников катакомбного времени, под которым мы подразумеваем период, начавшийся с проникновения носителей катакомбных традиций с территории Среднего Дона и заканчивающийся началом широкой экспансии племен срубной культуры. Он характеризуется на ранних этапах взаимодействием катакомбных традиций с местным докатакомбным населением, появлением своеобразной воронежской культуры, затем – этапом возможного сосуществования катакомбных и пережиточно-неолитических и энеолитических традиций при господстве катакомбных, а позднее – взаимодействием и сосуществованием с абашевским населением и, наконец, полным вытеснением с территории Верхнего Дона катакомбного населения срубным. Анализ поселений катакомбного времени с позиций топографии, гидрологии поможет выявить основные закономерности их размещения, даст возможность выйти на реконструкцию хозяйственного уклада. В географическом плане территория Верхнего Дона и значительная часть Среднего располагается в пределах лесостепной зоны, а остальная территория бассейна – в степной. Мы считаем целесообразным рассмотреть памятники катакомбного времени на Верхнем Дону по трем микрорегионам: бассейн Дона, правый и левый берега р. Воронеж, так как при рассмотрении их с физико-географических позиций достаточно отчетливо прослеживается их отличие друг от друга. Так, исследуемый участок р. Дон относится к южной части выделяемого географами Галичьегорского и северной части Семилукского отрезков реки, которые характеризуются узкой, от 1,5 до 3 км, долиной, неширокой поймой, которая, как правило, высоко приподнята над уровнем воды, поэтому на всем участке она суха и лишена старичных озер. Одна из важных особенностей Галичьегорского участка – это необычная морфология коренных берегов: известняковые обрывы чередуются с пологими склонами, которым свойственна переменная асимметрия, т. е. крутым поочередно оказывается то правый, то левый из них. При этом коренные берега густо расчленены оврагами и балками, часть из которых имеет вид безводных речных долин, вытянутых на 20–30 км. После с. Хлевное долина Дона значительно расширяется, достигая на юге Хлевенского района двух километров, приобретает устойчивую правобережную асимметрию. Пойма Дона на Семилукском отрезке становится более значительной по размерам, появляются озера старицы, переувлажненные низинки. Их особенно много на юге отрезка, при слиянии Дона с Воронежем, где наблюдается одно из самых значительных – до 6 км – расширений поймы Дона. Растительность поймы – заливные луга, скрываемые водой во время половодья в среднем на неделю С. 16]. |
| Уже неоплатоники почувствовали, что «структура мифологического, или поэтического, или мистериального символа имеет то общее со структурой имагинации сновидца, что она не искусственна, но естественна, не произвольна, но органична…»/27/. Предложенную ранее/28/классификацию поэтических произведений можно, стало быть, сформулировать иначе: поэзия «наяву», поэзия «спросонок»/ср. просоночный «словесный» сквозняк» Годунова – Чердынцева/29/, поэзия «во сне». Лотман и Успенский не заметили этой последней, в то время как именно она, по нашему мнению, является вдохновенной и, следовательно – истинной, поэзией. «Метафорическая» и «метонимическая» оси Романа Якобсона/30/задают плоскость, в которую не укладывается поэтическое слово. Оно требует иного измерению, третьей, «символической» оси. Мы уже говорили о том, что впервые человек проявился в слове. Теперь скажем точнее: первым творением человека был символ. Сейчас нам безразлична природа материала – звук ли, жест, – суть одна. Важно уяснить то общее, что сопутствует рождению любого символа. Мы исходим из того, что это общее не только существует, но, более того, есть такое же изначальное и неотъемлемое проявление человеческой природы, как дыхание, зрение, слух. Принципиальное отличие человека от обезьяны не в том, конечно, что последняя чисто физиологически не способна производить членораздельные звуки. В США уже много лет ведутся эксперименты по обучению шимпанзе и горилл языку жестов. Достигнуты впечатляющие результаты: темпы усвоения языка детёнышем обезьяны не намного отстают от средних темпов языкового развития человеческого ребёнка. «Среди работающих с обезьянами нет никаких сомнений относительно того, что обезьяны обладают знанием языковой динамики, благодаря которой происходит мышление, понимание, восприятие, ощущение связи между вещами… Всё, что мы делаем во время наших экспериментов, сводится к выработке общего словаря»/31/. Более того, «использование обученными шимпанзе их словарного запаса представляет собой творческий процесс и не является результатом простого заучивания слов по методу условного рефлекса»/32/. Обезьяна «составляет вместе уже известные ей слова для выражения понятий для новых предметов: «палец-браслет» для кольца, «белый тигр» для зебры, «глаза-шляпа» для маски, «слон-ребёнок» для куклы Пиноккио»/33/. Это единственный тип словообразования, допускаемый аналитической морфологией лишённого флексий языка жестов. Но, надо полагать, если бы такие жесты-флексии имелись в языке, которому обучили обезьян, они бы тоже были пущены в ход. Подобно этому и дети с малых лет начинают изобретать слова, используя морфологические возможности языка/34/. |
| Одним из принципов русской орфографии является дифференцирующий. Он охватывает небольшое число слов, точнее, их пар, которые относятся к разным типам омонимов. Данный критерий отражает стремление разграничить единицы, которые, имея разные значения, звучат совершенно одинаково, с помощью различных графических средств. А значит, дифференцирующий принцип находится в тесной связи прежде всего с морфемным и грамматическим основаниями. Так, пара ож ё г – ож о г представляет собой омоформы, относящиеся к различным частям речи. В таком случае разграничение на письме соответствует грамматическому принципу: гласная буква е пишется в глагольных формах, о – в субстантивных. Есть случаи типа ба лл – ба л. Здесь нет противопоставления по морфологическим значения. Однако для орфографии важно, чтобы часть слова имела постоянный план выражения в письменной форме. На этом настаивает основополагающий для русского правописания морфемный принцип. При этом с целью отражения различий в лексическом значении звуковые составы морфем, совпадающие в устной речи, на письме передаются по-разному – дифференцированно. Для дальнейшего изложения важно запомнить, что способ отражения различий в плане содержания обусловлен исключительно наличием и количеством графических возможностей для фиксации одинаковых звукомплексов. Распределение графем, отражающих совпадающие звуки, произвольно – его следует запоминать. См., например к о мпания – «группа лиц, проводящих время (рабочее и свободное) вместе» и к а мпания – «деятельность, которая осуществляется в определенный период и нацелена на решение конкретных задач». В отличие от русского языка, где принцип орфографического расподобления весьма ограничен, церковнославянский язык предлагает множество правописных дифференциаторов, которые охватывают и семантические, и в еще большем объеме грамматические различия. Введение дифференцирующего принципа в богослужебную письменность, которая, как известно, являлась неотъемлемой часть русской языка и сыграла в его развитии значительную роль, началось в период второго южнославянского влияния – во второй половине XIV – начале XV вв. Внедрение в письменные тексты и кодификация в грамматических руководствах произошли во времена книжной реформы Патриарха Никона (1652-1658), окончательно закрепившись после выхода в свет в 1751 году Елизаветинской Библии. |
| Рассмотренные нами гипотезы трансформизма и материализма о происхождении мира и органической жизни на земле оказываются еще более несостоятельными и ложными в своем учении о генеалогическом родстве человека с животными. Теорию трансформизма Дарвин открыто применил к человеку только в своем позднейшем сочинении, появившемся в 1871 г. под заглавием „Происхождение человека». Раньше это следствие из теории трансформизма извлекли последователи Дарвина Гёксли, К. Фохта и Геккель, особенно последний оказался самым одушевленным проповедником учения о кровном родстве человека с обезьяной. Геккель ведет родословное дерево живых существ от монер, самых первичных существ из царства протистов; но мы оставим первоначальные звенья этого родословная дерева и ограничимся лишь ближайшими к нам антропоидами или антропоморфами (человекообразными), по мнению Геккеля, происшедшими от общего с нами родича, и посмотрим, мог ли человек, при помощи естественного подбора, произойти от обезьяны? Точно ли между человеком и антропоидами такое сходство, физическое и духовное, что можно признать научною гипотезу о происхождении их от общего родича? Человеческий организм создан по общему основному плану животного организма и не здесь существенное отличие человека от животного. Однако и анатомическое различие так велико, что неудобно применять к человеку теорию трансформизма даже в этой области. Таково различие в строении черепа, в развитии и объеме мозга и проч. „Нигде в ряду млекопитающих», говорит профессор Вирхов, ветеран антропологической науки, „нельзя найти такой непроходимой пропасти относительно морфологии черепа, как между черепом человека и обезьяны, так что с чисто морфологической точки зрения лучше было бы навсегда отказаться от ненавистной мысли о сходстве человека с обезьяной». Сам К. Фохт, с особенным увлечением защищавший родство человека с обезьяной, к удивлению начертывает в своих „лекциях о человеке» превосходную картину отличия человека от обезьяны, так что живо чувствуешь непроходимую пропасть между человеком и самыми высшими животными, по их организации. |
| В свое время известный отечественный историк Л.Н. Гумилев был убежден, что в некоторых случаях возможно и вторичное, очень существенное упрощение (деградация) религиозно-мировоззренческого, нравственного, и даже бытового аспектов существования некоторых древних человеческих сообществ . При таком подходе политеизм, оккультизм, каннибализм, промискуитет, агрессия к себе подобным и прочее уподобление «бессловесным» могут считаться не только с позиции библейско-святоотеческой, но и с точки зрения современной науки, «достижениями» именно позднейшей цивилизации . С другой стороны, не следует считать, что сама по себе «человекообразность» в поведении современных или давно вымерших антропоидных существ, проявляется ли она в изготовлении простейших орудий или в интересе к останкам умерших собратьев, еще не есть признак человечности. Так, разбирая вопрос о «культурном критерии человечности» в связи со способностью к изготовлению чопперов и рубил , П.В. Волков как археолог приходит к выводу: «наиболее ярко отличие технологического мышления человека от мышления работавшей с камнем палеообезьяны проявляется в пространственном понимании процесса расщепления камня. Только человек обладает способностью эффективно планировать процесс производства каменного инструментария и гибко адаптировать его практическую реализацию». На основании этого критерия автор, следуя наработкам известных археологов-аналитиков галечных артефактов Ф. Борда (F. Bordes) и Ю.И. Семенова, не признает изготовителей олдувайских чопперов людьми и усваивает им лишь статус «умелых обезьян». (Необходимо заметить, что некоторые современные исследователи вообще отрицают прямую связь в истории между уровнем материальной культуры и морфологическим типом антропоидов) . Сравнительно-анатомические критерии (прежде всего - речеобразующие факторы) и артефакты, говорящие о наличии обрядовых, а не случайных погребений, культовых орудий, произведений искусства, рассмотренные в комплексе, во всей своей полноте должны служить своего рода «маркерами», либо подтверждающими, либо опровергающими соответствие рассматриваемого объекта обозначенным выше фундаментальным критериям - религиозности, абстрактному мышлению, речи. |
| Сказки Пушкина вызывают ощущение, что такая задача им выполнена. Во всяком случае, они практически обрели статус народных, оставаясь “авторскими”, как бы устными версиями, причем функцию “устности” выполняет их стихотворность (ибо стихи издавна рассчитаны именно на устное произнесение). Как это у Пушкина получается? Народная сказка — цепь поступков, динамическая связь действий. Иван-царевич пошел туда-то и сделал то-то. Царевна взяла яблочко, надкусила да и умерла. Царевич, как записывает Пушкин со слов няни, “избрал место и с благословения матери вдруг выстроил город и стал в оном жить да править”. Дело делается не скоро, не “вдруг”, а сказка сказывается скоро. Что касается персонажей, то “для изучения сказки важен вопрос, что делают сказочные персонажи, а вопрос, кто делает и как делает, — это вопросы уже только привходящего изучения” (В.Я.Пропп. Морфология сказки. М,1969, с.24. — В.Н.). Не важно кто и не важно как: не важно то именно, что определяет индивидуальность героя. Пушкин почувствовал эти законы сказки; именно потому он их нарушил. Во-первых, ему не всегда важно как раз то, что делают персонажи: так, семь богатырей почти ничего не “делают” в “Сказке о мертвой царевне” — сравнительно с тем местом, какое занимают в сюжете. Во-вторых, ему важно, кто делает: например, он “отбирает” у Гвидона строительство города — город возникает сам, в накраду за спасение Лебеди (которой в няниной сказке не было). В другой пушкинской записи, сделанной от няни, говорится: “Соглашается Балда идти ему в работники, платы требует только три щелка в лоб попу. Поп радехонек, попадья говорит: “Каков будет щелк”; мы видим, что черты персонажей строго разграничены: “хозяин”, как ему и полагается, жаден и туп, “баба” хитра и осмотрительна. Но Пушкин “отбирает” у попадьи осмотрительность и “отдает” попу: “Призадумался поп…” Тут следует сказать, что, втретьих, Пушкину, в отличие от народной сказки, важно, как делается то, что делается: Призадумался поп, Стал себе почесывать лоб. Щелк щелку ведь розь. |
| Я, конечно, мог сказать моему оппоненту, что Христос – Истина; думаю, смог бы доказать превосходство Православия над другими религиями, на что, скорее, он сказал бы: это мое и мнение других людей, которые разделяют мои взгляды. Как доказать, что мир объективен? Язычество – это не религия, а конгломерат религий, во многом противоречащих друг другу. Чтобы сравнивать христианство с язычеством, надо выбрать определенную, конкретную религию и рассматривать этот вопрос, взяв постулатом совершенство Божества. Вы спрашиваете, как доказать, что мир объективен? Одного философа, утверждающего, что мир – это только субъективные представления, а объективно он не существует, ударили табуреткой по голове, и в ответ на его крик сказали: «Этот удар – только твое субъективное представление, – объективно его не было». Тот ответил: «Как объективно не было, когда у меня шишка на лбу?!» Разумеется, я не желаю, чтобы вы так доказывали объективность мира или чтобы ваш оппонент употреблял бы подобные доказательства против вас. О различии человека и обезьяны Я биолог. Никогда не разделяла взгляда о происхождении человека от обезьяны, но смущало существование останков существ, которых принято считать предками человека. Однажды пришла мысль: ведь человек отличается от животных бессмертной душой, созданной по образу и подобию Божию; и разве может кто-нибудь из ученых доказать, что у тех существ была такая душа, т.е. что они были людьми, а не животными. Можно ли так отвечать, если с кем-нибудь придется говорить на эту тему? Вы совершенно правы. Христианские апологеты уже давно употребляли подобный довод против эволюционистов, а именно, что морфология останков существ, о которых вы пишете, еще не говорит об их психологии. Если бы не было живых обезьян, а археологи нашли бы несколько обезьяньих скелетов, то ученые могли бы также обезьян поставить на степень примитивных людей и приписать им человеческий разум. Очень хорошо, что у вас подчеркнуто отличие человека от обезьяны, как носителя духовного начала – образа и подобия Божия, между тем как известные мне апологеты акцентировали внимание на различие душевных свойств человека и обезьяны, особенно на дар речи как системы символов, которая дает возможность человеку мыслить абстрактно. Об ошибке свт. Григория Нисского |
| Конечно, самое слабое звено в этом четырехчастном определении – это как раз этимология, так как она, как правило, греческая, а этого языка Исидор не знал. К сказанному по этому поводу Брехейтом 681 надо добавить, что термины, которые в рукописи проставлены по-гречески, как правило, склоняются правильно. Например, когда Исидору нужно поставить греческое στσις в аккузатив, он пишет στσιν 682 или для прилагательного α= τομον указывает множественное число α= τομα. Исидор, очевидно еще из школьной программы, знал правила употребления наиболее известных заимствованных греческих слов в латинском языке, поэтому не ошибался в простых случаях. Кроме того, у него был под рукой римско-греческий словарь или кто-нибудь из севильского скриптория, кто мог бы ему подсказать греческий аналог латинского термина. Но этим его знание греческого и ограничивалось, так как в более сложных случаях Исидор просто не понимает греческой морфологии. Например, название трактата Аристотеля « Περ ρμηεας» («Об истолковании») он повсеместно пишет по-латыни слитно «Perihermenias». Это-то еще можно списать на ошибку переписчика, но не переписчик же склонял: Nom.: Perihermenias, Gen.: Perihermeniarum, Acc.: Perihermeniam (почему-то в единственном числе), Abl.: Perihermeniis. И к тому же дал перевод: «Напс Aristoteles Perihermeniam nominat, quam interpretationem nos appellamus» («То, что Аристотель именовал “Perihermeniam”, мы называем истолкованием»). Он явно не понимает, что περ – предлог, управляющий родительным падежом, a ρμηνεας; – существительное в единственном числе этого падежа. 2 . Принцип классификации. Он имеет самостоятельное и большое значение. В своей работе «Эволюция основных философских идей в Древней Греции. Платон и Аристотель» я уже отмечал эволюцию упорядочивающей мысли эллинов от классификации у Платона и Аристотеля к иерархии неоплатоников и связь этой последней с семитским мировоззрением. Как в случае с классификацией, так и в случае с иерархией дело сводится к сформулированному Платоном принципу наглядного представления. «Дело свободного человека – уметь наглядно представить в разуме то, о чем он говорит и что он мыслит» 683 . У Исидора же, в отличие от неоплатоников, мы имеем не столько иерархию, сколько старую добрую классификацию, что указывает на ранний тип научного мышления. Сам этот принцип наглядного представления восходит к вполне обыденному сознанию эллина, к его «зрелищу сознания», употребляя удачный термин А. В. Ахутина. Эллин пытался мыслить так, как жил в своем обществе: театр и суд (например, ареопаг), давали ему возможность наглядно и со стороны лицезреть суть дела. К этим двум «зрелищам» я бы добавил еще лавки на афинской агоре: ведь любой товар легко узнать и купить, если он разложен правильно и на своем месте. |
|
|
