| Свой зев разинула могила И все житейское взяла. Спасайтесь сродники и чада, Из гроба к вам взываю я, Спасайтесь, братья и друзья, Да не узрите пламень ада! Вся жизнь есть царство суеты, И, дуновенья смерти чуя, Мы увядаем как цветы – Почто же мы мятемся всуе? Престолы наши суть гроба, Чертоги наши – разрушенье – Прийми усопшего раба, Господь, в блаженные селенья! Средь груды тлеющих костей Кто царь, кто раб, судья иль воин? Кто Царства Божия достоин, И кто отверженный злодей? О, братья, где сребро и злато, Где сонмы многие рабов? Среди неведомых гробов Кто есть убогий, кто богатый? Все пепел, дым, и пыль, и прах, Все призрак, тень и привиденье – Лишь у Тебя, на небесах, Господь, и пристань и спасенье! Исчезнет все, что было плоть, Величье наше будет тленье – Прийми усопшаго, Господь, В Твои блаженные селенья! И Ты, предстательница всем, И Ты, заступница скорбящим, К Тебе, о брате, здесь лежащем, К Тебе, Святая, вопием! Моли божественного Сына, Его, пречистая, моли, Дабы отживший на земли Оставил здесь свои кручины! Все пепел, прах, и дым и тень, О, други, призраку не верьте! Когда дохнет в нежданный день Дыханье тлительное смерти, Мы все поляжем как хлеба, Серпом подрезанные в нивах – Прийми усопшего раба, Господь, в селениях счастливых! Иду в незнаемый я путь, Иду меж страха и надежды; Мой взор угас, остыла грудь, Не внемлет слух, сомкнуты вежды; Лежу безгласен, недвижим, Не слышу братского рыданья, И от кадила синий дым Не мне струит благоуханье; Но, вечным сном пока я сплю, Моя любовь не умирает, И ею, братья, вас молю, Да каждый к Господу взывает: Господь, в тот день, когда труба Вострубит мира преставленье – Прийми усопшего раба В Твои блаженные селенья! … Завершается поэма гимнической песнью человека-странника на земле: Благословляю вас, леса, (Благословение) Долины, нивы, горы, воды, Благословляю я свободу И голубые небеса! И посох мой благословляю, И эту бедную суму, И степь от краю и до краю, И солнца свет и ночи тьму, И одинокую тропинку, По коей, нищий, я иду, |
| Меня как хищник низложила, Свой зев разинула могила И все житейское взяла. Спасайтесь, сродники и чада, Из гроба к вам взываю я, Спасайтесь, братья и друзья, Да не узрите пламень ада! Вся жизнь есть царство суеты, И, дуновенье смерти чуя, Мы увядаем, как цветы, – Почто же мы мятемся всуе? Престолы наши суть гроба, Чертоги наши – разрушенье, – Прими усопшего раба, Господь, в блаженные селенья! Средь груды тлеющих костей Кто царь? кто раб? судья иль воин? Кто царства Божия достоин? И кто отверженный злодей? О братья, где сребро и злато? Где сонмы многие рабов? Кто есть убогий, кто богатый? Все пепел, дым, и пыль, и прах, Все призрак, тень и привиденье – Лишь у тебя на небесах, Господь, и пристань и спасенье! Исчезнет все, что было плоть, Величье наше будет тленье – Прими усопшего, Господь, В твои блаженные селенья! И Ты, предстательница всем! И Ты, заступница скорбящим! К Тебе о брате, здесь лежащем, К Тебе, святая, вопием! Моли божественного Сына, Его, Пречистая, моли, Дабы отживший на земли Оставил здесь свои кручины! Все пепел, прах, и дым, и тень! О други, призраку не верьте! Когда дохнет в нежданный день Дыханье тлительное смерти, Мы все поляжем, как хлеба, Серпом подрезанные в нивах, – Прими усопшего раба, Господь, в селениях счастливых! Иду в незнаемый я путь, Иду меж страха и надежды; Мой взор угас, остыла грудь, Не внемлет слух, сомкнуты вежды; Лежу безгласен, недвижим, Не слышу братского рыданья, И от кадила синий дым Не мне струит благоуханье; Но вечным сном пока я сплю, Моя любовь не умирает, И ею, братья, вас молю, Да каждый к Господу взывает: Господь! В тот день, когда труба Вострубит мира преставленье, – Прими усопшего раба В твои блаженные селенья!» Воспой же, страдалец, воскресную песнь! Возрадуйся жизнию новой! Исчезла коснения долгая плеснь, Воскресло свободное слово! Того, кто оковы души сокрушил, Да славит немолчно созданье! Да хвалят торжественно Господа сил И солнце, и месяц, и хоры светил, И всякое в мире дыханье! Блажен, кому ныне, Господь, пред Тобой |
| CCI Ты мне в помощь, когда меня обличаешь. Да, я ошибся, описывая увиденный мною край. Не там поместил реку, позабыл эту деревню. Ты торжествуешь, указывая на мои ошибки. Твоя работа мне по нраву. Есть ли у меня время всё измерить, всё перечислить! Мне важно, чтобы ты увидел мир с той горы, которую я выбрал. Ты увлёкся моей работой, пошёл дальше меня. Ты поддержал меня там, где я дал слабину. Я рад. Тебе кажется: раз ты разбил меня в пух и прах, то и я немедля ополчусь на тебя, — ты ошибся. Ты из породы логиков, историков, критиков — они обсуждают форму носа и уха, но не видят лица целиком. Что мне за дело до формулировки закона, до конкретики определения? Разработать их — твоё дело. Если я хочу заразить тебя страстью к морю, я рассказываю тебе о плывущем корабле, о звёздной ночи и волшебном царстве ароматов, рождённом дальним островом. «Наступает утро, — говорю я тебе, — и ты (пусть ничего вокруг, на взгляд, не изменилось) попадаешь в обитаемый мир. По морю плывёт невидимый ещё остров, похожий на корзинку, полную пряностей». И ты видишь, что твои матросы, патлатые грубияны, томятся неведомым им томлением нежности. Образ колокола возник прежде, чем ты услышал его звон, неповоротливому сознанию нужно весомое гуденье, но тонкая струна в душе уже всё уловила. И я уже счастлив, потому что иду к саду, сулящему розы... И на море, в зависимости от ветра, ты ловишь благоуханье любви, отдыха или смерти. Но ты останавливаешь меня. Корабль, который я описал, не выдержит бури, нужно перестроить его вот так, а можно вот этак. Я соглашаюсь. Измени! Я ничего не понимаю в гвоздях, в досках. Потом ты отвергаешь пряности, которые я тебе пообещал. Твои научные познания доказывают, что пряности должны быть совершенно иные. Я соглашаюсь. Я ничего не смыслю в ботанике. Главное для меня, чтобы ты построил корабль и собирал для меня далёкие острова. Пусть даже ты пустишься в путь ради того, чтобы меня опровергнуть. И опровергнешь меня. Я первый поздравлю тебя с триумфом. А потом, в безмолвии моей любви, пойду и навещу портовые улочки. Какими они стали после твоего возвращения? |
| Стихи Софокловы порывисто звучат; Венки лавровые торжественно летят; С медоточивых уст любимца Эпикура Архонты, воины, служители Амура Спешат прекрасную науку изучить: Как жизнью жить, как наслажденье пить. Но вот Аспазия! Не смеет и дохнуть Смятенный юноша, при черных глаз сих встрече. Как жарки те уста! как пламенны те речи! И темные как ночь, те кудри как-нибудь, Волнуясь, падают на грудь, На беломраморные плечи. Но что при звуке чаш тимпанов дикой вой? Плющем увенчаны вакхические девы, Бегут нестройною, неистовой толпой В священный лес; всё скрылось… что вы? где вы ?.. Но вы пропали, я один. Опять тоска, опять досада; Хотя бы Фавн пришел с долин; Хотя б прекрасная Дриада Мне показалась в мраке сада. О, как чудесно вы свой мир Мечтою, греки, населили! Как вы его обворожили! А наш — и беден он, и сир, И расквадрачен весь на мили./n И снова новые мечты Его, смеяся, обнимают; Его воздушно подымают Из океана суеты. Картина IV В стране, где сверкают живые ключи; Где, чудно сияя, блистают лучи; Дыхание амры и розы ночной Роскошно объемлет эфир голубой; И в воздухе тучи курений висят; Плоды мангустана златые горят; Лугов Кандагарских сверкает ковер; И смело накинут небесный шатер; Роскошно валится дождь яркий цветов, То блещут, трепещут рои мотыльков; — Я вижу там Пери: в забвеньи она Не видит, не внемлет, мечтаний полна. Как солнца два, очи небесно горят; Как Гемасагара, так кудри блестят; Дыхание — лилий серебряных чад, Когда засыпает истомленный сад И ветер их вздохи развеет порой; А голос, как звуки сиринды ночной, Или трепетанье серебряных крыл, Когда ими звукнет, резвясь, Исразил, Иль плески Хиндары таинственных струй; А что же улыбка? А что ж поцелуй? Но вижу, как воздух, она уж летит, В края поднебесны, к родимым спешит. Постой, оглянися! Не внемлет она. И в радуге тонет, и вот не видна. Но воспоминанье мир долго хранит, И благоуханьем весь воздух обвит. Живого юности стремленья Так испестрялися мечты. Порой небесного черты, Души прекрасной впечатленья, На нем лежали; но чего В волненьях сердца своего Искал он думою неясной, Чего желал, чего хотел, К чему так пламенно летел Душой и жадною, и страстной, Как будто мир желал обнять, — Того и сам не мог понять. |
| Не могу, бессильный, изменчивый! " Не можешь? Где же тогда твоя любовь? Где воссиявшее небо мое триединство? Ты забыл о нем. — Жди нового моего прихода: тогда увидишь, не вспомнишь " . Но что же до той поры — и вернешься ли ты? — молчать я должен, коснеть в бездействии духа? Неужели не должен я мыслить, а должен стенать в ожидании и муке? " Глупое дитя! Оставила я тебе благоуханье мое. Помни о триединстве твоей любви; не забывай о нем ни на миг. Твори твою жизнь, как умеешь; но не теряй чувства целостности ее во всяком деле твоем. Не спеши. Умей ждать и слушать тихие речи мои. Собирая себя, всего себя влагай в каждый миг бытия твоего. Не отчаивайся, сам обрекающий себя на ущербление жизни в пространстве и времени, слабостью своей низводящий в них дивный порядок моей. Час твой придет, и тогда все ты исполнишь, сомкнув звенья твоей жизни в одну золотую цепь любви. Может быть, это случится завтра, может быть, — ждет тебя длинная череда лет. Выбирай сам и не думай о проклятье. Ты сам себя проклинаешь, глупый ребенок, забывший тихую песнь Матери Любви " . Любовь, Любовь, слышу снова речи твои! Снова из бездны души подъемлется благоухание твое! Снова вздымаются волны твои, немолчную песнь начиная. Громче и громче звучит и несется она… А метель затихла. Близится конец безмолвно вещающей Ночи. Не светлеют ли окна?.. Откуда несется благовест: из соседнего храма или из радостью полного сердца моего?.. Ты ли это, Любовь, ты ли снова со мною и снова несешь мне образ любимой, снопами лучей исторгаясь из милых глаз?.. Колеблясь, меркнет жалкий ночник — все ярче сияют любимые очи, излучая Любовь. Тихо уходит безмолвная ночь. В звуках колокола светлеет мир. НОЧЬ ВТОРАЯ 1. Любовь — вселенская сила Отчетливо встает предо мною физиономия Федора Павловича Карамазова: маленькие наглые глазки, жирные мешочки под ними, брызжущие слюной пухлые губы с остатками гнилых зубов за ними, тонкий нос с горбом, нос хищной птицы и похожий на кошелек кадык, — " настоящая физиономия римского патриция времен упадка " . Почти слышится его " дрожащий полушепот, льстивый и лживый… " |
| Без промедленья людям показать — Отныне будет жизнь его чиста: «Я половину моего именья, Клянусь, Господь мой, нищим всем отдам; Кого ж обидел чем, без промедленья Тем, что имею, вчетверо воздам.» На это Иисус сказал ему: «Спасение пришло дому сему. Хозяин больше не допустит срама, Всем дав понять: и он сын Авраама. Я в мир пришёл погибшее спасти — Отныне ты на правильном пути.» А поутру продолжил караван В столицу путь, до Пасхи чтоб быть там. 2.10.5 «...За шесть дней до Пасхи пришёл Иисус в Вифанию» Ин. 12:1 Когда шесть дней до Пасхи оставалось, Весь караван в Вифанию пришёл Хоть до конца дойти осталось — малость, Спаситель наш в столицу не пошёл. И, как всегда, особенно тепло Иисуса в доме Лазаря встречали; С тех пор, как счастье снова в дом пришло, В семействе больше не было печали. Субботний день Иисус провёл в покое В любимом доме с Лазаря семейством. Друзьям казалось, всё бессильно злое Перед Мессией с Господа содейством. Возможности Мессии безграничны, Уж если смерть бессильна перед Ним, Что говорить о людях всех обычных. Всё будет, как задумано Самим. А к вечеру уже того же дня В честь Иисуса вечерю собрали, И Марфа хлопотала у огня, Чтоб в угощеньи все нужды не знали. Мария же, которую сестра Освободила от хлопот домашних, С любовию взирала на Христа И брата её, рядом возлежащих. Не зная, чем бы выразить ещё Безгрешному пред Ним благоговенье, Она решила сотворить своё, Возвышенное, жертвоприношенье. Уже в разгаре ужина к Иисусу Мария осторожно подошла С сосудом алебастровым искусным И показала то, что принесла. Когда она разбила сей сосуд, Благоуханье нардового мира Вмиг восхитило всех, кто были тут: Хозяев и гостей честного пира. Не слушая, что люди говорят, Надев благоухания корону Ha голову Христа, она обряд Свершила, подготовив Его к трону. Затем, склоняясь, она остатком мира, Иисусу стала ноги умащать И с тем, чтоб удалить излишки жира, Своими волосами отирать. Однако, сей поступок благородный, Увы, не всем дано было понять, И казначей Иуда всенародно За это стал Марию укорять: |
| Эти добрые детские просьбы, по сути, молитвы – прекрасная иллюстрация того, что любовь к миру, к людям, к свету Божьему органично присуща детской душе, еще не замутненной пороками и житейскими страстями. Не эту ли любовь имел в виду Спаситель, указав ученикам, чтобы они были как дети? Ведь если ты любишь брата своего простой, не рассуждающей, искренней любовью, ты не станешь спорить с ним о том, «кто больше», да не где-нибудь, а в Царствии Небесном. Для детей весь мир, и Царство Небесное в том числе, – реальная сказка, они живут в ней и уверены, что и все вокруг видят мир также, а если нет – то готовы всех пригласить в свою сказку бескорыстно. Помните, как плачут порой дети, когда кто-то случайно раздавит божью коровку, сломает цветок? А наблюдение за тем, как взрослый бьет собаку или кошку, может стать настоящей драмой для впечатлительного малыша. И то что, увы, во многих случаях дети сами беспощадно относятся не только к природе, но и к окружающим их людям – вовсе не доказательство того, что в их сердцах не затаилась та любовь, о которой мы говорим. Нет, это, скорее, взрослые умудрились уже повредить неокрепшие души неумелым, а порой и вовсе безобразным «воспитанием». Но пока человек маленький – искра Божья в нем ярка, и что-то сломанное в душе восстановить гораздо проще, чем у взрослого, – восстановить терпением и любовью, обращенной к глубине именно той любви, которая долго не умирает в детском сердце… Любовь – это Сам Господь. Стало быть, наши дети вмещают в себя Самого Господа. Прекрасно отозвался о детской душе профессор, протоиерей Василий Зеньковский : «Мы знаем, мы глубоко чувствуем, что там, в глубине детской души, есть много прекрасных струн, знаем, что в душе детской звучат мелодии – видим следы их на детском лице, как бы вдыхаем в себя благоуханье, исходящее от детской души, – но стоим перед всем этим с мучительным чувством закрытой и недоступной нам тайны». Тайна… «Антошка, четыре года, подходит ко мне в церкви и говорит: “Когда я был маленьким, я был очень большим”. Меня как током прошибает. Дело в том, что, по рассказам моей мамы, примерно в этом же возрасте я часто повторял эту фразу слово в слово. Все смеялись, но никто и по сей день объяснить, что я имел в виду, не может. Я тоже не могу» (Андрей Долинский). |
| Исчезнет все, как вихорь пыльный, И перед смертью мы стоим И безоружны, и бессильны. Рука могучего слаба, Ничтожны царские веленья. Прими усопшего раба, Господь, в блаженные селенья!.. Средь груды тлеющих костей Кто царь? Кто – раб? Судья иль воин? Кто Царства Божия достоин? И кто отверженный злодей? О братья, где сребро и злато? Где сонмы многие рабов? Среди неведомых гробов Кто есть убогий, кто богатый? Все пепел, дым, и пыль, и прах, Все призрак, тень и привиденье – Лишь у Тебя на Небесах, Господь, и пристань, и спасенье! Исчезнет все, что было плоть, Величье наше будет тленье. Прими усопшего, Господь, В Твои блаженные селенья!.. Иду в незнаемый я путь, Иду меж страха и надежды; Мой взор угас, остыла грудь, Не внемлет слух, сомкнуты вежды; Лежу безгласен, недвижим, Не слышу братского рыданья, И от кадила синий дым Не мне струит благоуханье; Но вечным сном пока я сплю, Моя любовь не умирает, И ею, братья, вас молю, Да каждый к Господу взывает: Господь! В тот день, когда труба Вострубит мира преставленье, – Прими усопшего раба В Твои блаженные селенья! 105 Ужели всё мечта? Напрасно ль слезы лить? Ужели наша жизнь есть только привиденье И трудная стезя к ничтожеству ведет? Ах! нет, мой милый друг, не будем безнадежны; Есть пристань верная, есть берег безмятежный… Блаженство – наша цель… 106 «Большая часть зла на свете от этой глупой гордости. От нее и ссоры людей с людьми, и семей с семьями, и – войны народов с народами» 107 . «Смирение вызывает любовь». «…Так (без веры) нельзя жить… надо или объяснить свою жизнь так, чтобы она не представлялась злой насмешкой какого-то дьявола, или застрелиться». («Анна Каренина» 108 ) «Смиренье дает такие радости, которых никогда не узнает самовольный и гордый». «Главное препятствие для мира – наша гордость». Увы! Он сам был не смиренный. …Я жил на берегу Атлантического океана. В соседнем доме жила сноха Л. Толстого с его правнуком, Сережей. Она мне говорила: «Его жалеть нужно. Он был гордый!» Ребенка потом отец (чех) выкрал через русских эмигрантов. И он [ребенок] был не смиренный! Когда злился, то бился об пол затылком. А по временам был ласков: мы с ним играли… |
| (1866–1941) О, Боже мой, благодарю За то, что дал моим очам Ты видеть мир — Твой вечный храм - И землю, небо и зарю… Пускай мученья мне грозят, - Благодарю за этот миг, За все, что сердцем я постиг, О чем мне звезды говорят… Везде я чувствую, везде Тебя, Господь, в ночной тиши, И в отдаленнейшей звезде, И в глубине моей души. Хочу, чтоб жизнь моя была Тебе немолчная хвала; Тебя за полночь и зарю, За жизнь и смерть, — благодарю! В мире все прекрасно — А. Ярошевская Как в мире все прекрасно: Лазурный свод небес, День солнечный и ясный, Зеленокудрый лес; В ночи луны сиянье, Благоуханье роз, И тихих звезд мерцанье, И прелесть первых грез, И ветерка дыханье, И пенье соловьев, И сладкое журчанье Прозрачных ручейков, И в травке изумрудной Красуются цветы… Ужель найти нам трудно Творца всей красоты? Могуч и дивен — Д. Ягодкин Могуч и дивен Царь небес Без меры в творчестве изящном! Не счесть возвышенных чудес В Его создании прекрасном! Он всю вселенную одел, - Как ризой, — дивной красотою И быть в движеньи повелел Вселенной волею святою… И вот, по манию Творца, Движенье всюду совершают Планеты, звезды без конца, - И красотой Его блистают. Везде в природе красота! Везде гармония в твореньи! Пред ней склоняюсь и всегда В святом восторге, в умиленьи! Взгляну ль я взором в небеса, Взгляну ль на горы, на долины, - Везде я вижу чудеса, Везде — волшебные картины! Везде у Господа небес, Во всех местах Его вселенной, Видны явления чудес, Следы гармонии священной. Смотрите: яркая заря С востока пламенем играет; А с юга радуга, блестя, Дугою небо покрывает! И там, на юге, слышен гром; А с ним и молния сверкает. И все то зиждется Творцом! И все от Бога то бывает! Господь всевластною рукой Вздымает бури, ураганы От Бога также и покой, От Бога стелются туманы. Господь всему творец и Вождь! От Бога всякое явленье: Морозы, иней, град и дождь. От Бога смерть и воскресенье! О, много пищи для людей Найдется здесь: для их суждений, Для озаренья их идей, Для их высоких наслаждений! Везде на лоне широты |
| — Именно этого я и хотел, — сказал он. — Девица груба, остров бесплотен. Вот она, истинная жизнь! — Это любовь, — вздохнула Лирия. — Вот он, истинный остров! Потом я увилел во сне город, старинный, в шпилях и башнях. Лежал он в долине, через него медленно текла река, дома были сверху донизу увиты плющом. Джон и Лирия вошли в старинные ворота, пробитые в обветшалой стене, постучались у резной двери, их впустили, и хозяйка повела гостя в полутемную сводчатую комнату с витражом. Им принесли сласти, плоды и вино, а вслед за этим явился сам лорд Блазн, среброкудрый старик в мягких одеждах. Джону показалось, что он похож на управителя в маске, но гораздо лучше его, ничуть не страшный, не говоря уж о том, что маска ему не нужна, у него такое лицо. Глава 5. Лия, а не Рахиль Пока все угощались, Джон говорил об острове. — Здесь ты обретешь его, — сказал лорд Блазн, глядя ему в глаза. — Как же так, в городе?.. — Он везде и нигде, — промолвил старец. — Надеюсь, даже в Пуритании знают, что замок Хозяина — в нашем сердце. — Я не замок ищу, — сказал Джон. — А в Хозяина я не верю. — Что значит «верить»? — спросил старец. — Те, кто говорил тебе о Хозяине, и ошибались, и не ошибались. Красота — это истина. Хозяин, которого они жаждут — здесь, в сердце. Остров, который ты ищешь, ты уже нашел. Наевшись, старец взял арфу, провел рукой по струнам, и Джону показалось, что он слышит дивные звуки, которые предвещали видение. Тут старец запел — не тем печальным, мягким голосом, каким говорил, а сильно и звонко, и в комнате зашумело море, закричали птицы, подул ветер, загрохотал гром. Джон увидел свой остров, больше того — он ощутил его благоуханье сквозь острый запах волн, словно до песчаного берега оставалось несколько ярдов. Но только он коснулся ногой песка, песнь оборвалась, видение исчезло, Джон очутился на низком диване, рядом с Лирией. — Спойте еще раз! — вскричал он. — Прошу вас, спойте! — Я знаю много других песен, — сказал старец. — Лучше не слушать одну и ту же два раза подряд. — Я умру, лишь бы ее услышать, — сказал Джон. |
|
|
