| «От Него, Создателя», – говорил он, – «бытие наше. Им живем и движемся и от Него всякое благо и всякий дар». Изобретя великую веру, безгневие, кротость и другие добродетели, которые по учению Св. Отцев способствуют молитве и воскриляют ее, О. Архимандрит был великим любителем и делателем и сей царицы доброделетей; пребывал всегда в молитвенном соединении с Господом, ради Которого и нес описанные нами и оставшиеся от нас сокрытыми многие труды благочестия. – Стоя в храме и внимательно слушая божественную службу, нередко так углублялся в молитву, что не замечал, когда кто из братий подходил к нему и кланялся, испрашивая его благословения или прощения... Некоторые по своему объясняли такую невнимательность Настоятеля к подходившим, но от людей духовной жизни не могло укрыться высокое молитвенное настроиние Старца. Беседуя об этом с кем-то, О. Игумен Антоний однажды так выразился об О. Архимандрите Моисее : «Все, что поют и читают в церкви, он там слышит», указывая рукою на глубину сердца 50 . Сам О. Архимандрит Моисей , на вопрос одного Иеромонаха о келейном правиле, сказал раз: «Да и я прежде различные правила исполнял, а теперь мне осталось одно только правило-мытарево, (Боже! милостив буди мне грешному Лк. 18:13 )». Так смиренно выражался о себе Старец, но близко знавшие и понимавшие его жизнь видели в нем не только " деяние», но и „в восходъ», и богатство дарований духовных. Недавно скончавшаяся, достоуважаемая старица Игуменья Вера, бывшая настоятельницею Зосимовой Пустыни, сообщила нам замечательный случай молитвеннаго самоуглубления О. Архимандрита Моисея , случай, которого сама она была свидетельницею. Посетив однажды Оптину Пустынь, она, прохаживаясь около монастырской ограды, с приближенными к ней сестрами, заметила, что на встречу им шел О. Архимандрит Моисей , но как-то особенно медленно. Когда он приблизился, Мать Вера и бывшяя с нею, подошли к нему и поклонились, прося благословения. Но каково было удивление их, когда Старец, всегда приветливый и внимательный, никого не благословил, ничего не сказал и продолжал тихо двигаться вперед, не замечая никого. Мать Вера громко назвала его по имени, он очнулся, удивился, что около него целая толпа людей, стал извиняться.... Но выражение лица его, орошенного слезами, свидетельствовало в каком состоянии его застигли... М. Игум. Вера, подав другим знак, чтобы они удалились, одна продолжала путь со Старцем, который начал с нею беседу духовную, весьма замечательную, однако ни одним словом не коснулся тогда молитвы. |
| Архимандрит стоит в церкви, истинно как перед Богом, и не коснулся он боков своего места, по середине стоял. Не то, что я грешный переминаюсь с ноги на ногу, да и к стене прислоняюсь. И рясу после служения не позволял он на себя надевать, а только подашь ему бывало, он сам и наденет. Вообще в церкви во время богослужения О. Моисей являл собою пример глубочайшего благоговения: пройдет, не оглянется, не повернется; стоит не опрется, не прислонится, а только слушает внимательно, что читают и поют, да перебирает четки, иногда закрыв и глаза. Кроме особенных случаев, он всегда ходил в братскую трапезу; в последнее время жизни даже и к ужину; и не только довольствовался братскою пищею, но и ее употреблял весьма умеренно. В виду всех умел скрывать свое воздержание, принимал пищу по-немногу, с значительными промежутками, в течение которых, как будто с большим аппетитом жевал ее. Понуждая себя во всем, исполнял на деле выражение церковной песни о преподобных: «Телесныя чувства огорчевая... презирати убо плоть преходит бо, прилежати же о души вещи безсмертней». По вечерам, иногда вместо ужина ел только моченыя яблоки, а иногда приказывал себе сварить так называемую сладкую похлебку, т. е. рис с сушеными яблоками и грушами. Отведав немного этой похлебки он оставлял ее у себя в келии до другого и третьего дня. Похлебка, конечно прокисала и портилась, но О. Архимандрит все-таки понуждал себя ее есть. Один раз келейник его посмотрел на тарелку с такою похлебкою и сказал: «Батюшка, благословите похлебку эту вынести, ведь она прокисла, вся как шубою поднялась. – Экой ты какой, не понимаешь, ведь эта похлебка называется кисло-сладкою; она и должна кислоту иметь». Если кто-либо спросит: для чего же он делал такие вещи и ел несвежую пищу? Отвечаем: для того, чтобы не только не давать воли своим телесным чувствам, но и томить их, или как он сам не раз выражался : " Вступив на узкий путь, в чем-нибудь надобно себя и понудить». Не в этом только одном, но и во всем, на каждом шаге в жизни О. |
| Вообще, смотря схисходительно, на немощи и не взыскивая за малости, доверяя на совесть, О. Архимандрит не пропускал поступков, требовавших исправления, но сохранял их в памяти, и, дождавшись удобного случая, за один раз высказывал все, что нужно, все припоминал за долгое время, так что слышавший не знал, чему более удивляться; продолжительному ли молчанию Настоятеля, или неожиданному его обличению, из которого было ясно, что он видел все и прежде бывшее, и не забыл того, а ясно представлял его вину, и в прежних действиях, и теперь; обличал неуклонно и такое делал сильное назидание, что всякое самооправдание разрушалось в прах, и один подобный случай оставался памятным на многие годы и действовал сильнее часто повторяемых выговоров. От этого и происходило, что хотя О. Моисей мало и редко говорил, но влияние его ощущалось во всей Обители, во всем братстве. Слово О. Архимандрита Моисея никогда не было праздное, но всегда сказанное кстати, редко да метко; но вместе с тем не в начальническом, властительном тоне, а в отеческом духе и весьма рассудительно. По своей духовной мудрости, он на всех смотрел как на детей, на которых и не мог сердиться, а в случай надобности только вразумлял их отечески. Одному монаху из Оптинских старожилов, некоторые распоряжения Настоятеля показались неосновательными; долго он боролся с самим собою, желая объяснить это Настоятелю, но – боялся его расстроить; наконец решился высказать свои мысли, а там, подумал он, пусть уж будет, что будет! Пришел к О. Архимандриту и сказал ему: «Батюшка, меня один помысл очень беспокоит. – Что же тебе, брат, помысл говорит? – А вот, Батюшка, помысл мне говорить, что Вы не так делаете то и то», и высказал все, что было у него на уме. О. Архимандрит выслушал все молча и внимательно, а потом тихо, с улыбкою, отвечал: «Скажи, брат, твоему помыслу, что это не его дело». С тем и отпустил этого монаха, так что он, обезоруженный кротостью Настоятеля, удалился совершенно успокоенный и после сам смеялся над собою, как просто разрешились все его мысленные колебания. |
| Архимандрит взглянул на образ Спасителя и сказал: «Да, это дело великое и трудное; поручаю это самому Господу». По временам больной чувствовал себя довольно бодрым, выходил в приемную, спрашивал у письмоводителя бумаг, расговаривал с некоторыми братиями о монастырских делах (о чем, он впрочем, никогда не забывал). О. Игумен Антоний рассказывал, что в это время некоторые из рабочих пришли просить расчета. «Я и сказал О. Архимандриту: Батюшка, рабочие пришли, просят, чтобы их расчитать. – Что же, надобно расчитать. – Да денег-то нет, Батюшка. – Занять надобно у кого-нибудь, а рабочих расчитать». Я и пошел от Батюшки в раздумьи: у кого же занять. Только что схожу с крыльца его кельи, как вижу, навстречу мне идет знакомая дама, и, подойдя, спрашивает о здоровье О. Архимандрита. Я отвечал: «Слабеет силами; да вот благословил мне расчесть рабочих, а денег нет, надобно занять у кого-нибудь». Дама эта тут же вынула свой бумажник, достала из него 50 рублей и подала их мне, говоря: «Вот, О. Игумен, позвольте мне Вам этим послужить, прошу Вас принять от меня эти деньги в долг без отдачи». Так Господь, за молитвами Батюшки О. Архимандрита и послал неожиданно денег для уплаты рабочим. В воскресенье 3 июня О. Архимандрит, чувствовал себя хорошо, и в братии ожила надежда, что он останется жив; но на другой же день эта кратковременная надежда исчезла. Консилиум врачей, к которому усердием преданных лиц приглашены были, кроме упомянутых еще два, признал болезнь неизлечимою. 6 июня, вечером, О. Игумен Антоний предложил больному принять схиму, приводя ему в пример, благоговейно им чтимого покойного Клевского митрополита Филарета. О. Архимандрит согласился и сказал, что и сам давно имел желание принять великий монашеский образ, и получил на то благословение от сего же Иерарха. Тут же вспомнил, что за 41 год перед тем, в самый этот день 6 июня, он прибыл из Рославльского леса в Оптину Пустынь. Сейчас же, были сделаны необходимые распоряжения, и в присутствии немногих из старшей братии, совершен чин пострижения братом и духовником О. |
| 16 Ноября. По духовном беседовании с братом А. о пользе души, усмотрел после в мысли своей за необходимо нужное помнить следующее: не начинать никогда говорить брату о пользе души и о всяком исправлении, также и не выслушивать объяснения его без обращения прежде ко Господу ума своего, с требованием себе и брату Его вразумления, и говорить потом с воображением присутствия Божия. По беседе же, с обоих сторон, должны паки обратиться ко Христу Спасителю и помолиться о помощи Его во исполнение Евангелия и всеблагой воли Его, каковую могли выразуметь при собеседовании нашем. Да не в праздности будет совещание наше, но поминая глаголы Господа нашего Иисуса Христа: яко аще два от вас совещаета о вещи и просита от Отца Моего во имя Мое даст вам ( Мф. 18:19 ), будем от сего в несомненной надежде о всяком исправлении нашем. Того же 16-го. По вечери между чтением о трезвении и молитве пришло на память призывать молитвы братии и других известных лиц духовных смирения ради в мысли, и действительного, их ради молитв, пособия о Христе Иисусе Господе нашем, на все борющие и упорно стоящие помыслы и страсти. Молитва о пользе братии Самого Христа Спасителя нашего, преданная молитва на всякую потребу нашу ко временной и вечной жизни есть сия: Отче наш : а по ней, аще не погрешительно будет, да благословит всещедрый Господь и сию читать с верою и благоговейным смирением: Господи Иисусе Христе, Сыне Божий! Щедрый и милостивый, долготерпеливый и многомилостивый, многоблагоутробный, человеколюбивый, незлопомнивый и истинный, не прогневайся на ны зело, ниже помяни беззаконий наших, но призри и ныне яко благоутробен и избави ны от врагов наших. Спаси Господи и помилуй раба Твоего, брата моего (имя рек). Подаждь ему, Господи, ведение, память и бодрость в делание советуемых ему заповедей Твоих, душевный мир и телесное здравие во исправление дела послушания, да со страхом Твоим и смиренною мыслью, без размышления и роптания и всякаго преткновения лукаваго исполнить все нужное в простоте сердца, сообразно с пресвятою волею Твоею. |
| Главный труд пустыни – молитва и прилежное изучение Писаний Св. Отцев, не прошел бесследно для ума и сердца О. Моисея. Обогащенный большими познаниями, при постоянной духовной практике, в обращении с братьями, руководя и поддерживая их, согласно советам О. Афанасия, О Моисей незаметно для себя самого возрос в мужа добродетельного и крепкого духом, в уповании на Господа. Кроме братий, живших с ним в лесу, руководство его простиралось и на семейство помещиков, давших им приют и снабжавших их хлебом насущным. Это последнее руководство, как мы слышали лично от покойного Старца О. Макария, было особенно тягостно для О. Моисея, потому что лишало его, по временам пустынного безмолвия. По благословению своих Старцев, он вместо них должен был от времени до времени посещать семейства помещиков и вести с последними, довольно частую переписку. Отрывки этих писем, дошедшие до нас, равно как и письма из Рославльского леса О. Моисея к О. Антонио, носят отпечаток замечательной духовной опытности, силы слова и духовного разумения жизни и отношений между людьми 17 . Возросший и окрепший духовно в пустынном десятилетнем безмолвии, О. Моисей был переставлен Промыслом Божиим, как горящий светильник, для пользы общей, на свещник иной деятельности, и вот как это случилось. В конце 1820 года О. Моисей имел надобность побывать в Москве и на обратном пути оттуда вздумал снова посетить Оптину пустынь. Обитель эта, возобновленная в конце прошедшего столетия, попечением Митрополита Платона, продолжала мало по малу благоустраиваться под отеческим вниманием к ней, тогдашнего Калужского Архипастыря Преосвященного Филарета, впоследствии Митрополита Киевского. Любя от самой юности всей душою монашеское 18 сей Преосвященный, часто посещал монастыри вверенной ему епархии. Он пленился красотою места, занимаемого пустынью и удобством, которое представляли ее лесистыя окрестности, к прохождению уединенного, пустынного жития, по примеру древних Св. Отцев, и в сердце Святителя родилась благочестивая мысль, основать при Оптиной пустыни скит, как для того, чтобы доставить желающим средство к более безмолвному житию, так равно и для того, чтобы в духовном отношении, навсегда укрепить любимую им обитель. |
| Событию этому предшествовало прибытие в Оптину обитель Одесского епископа Поликарпа, которого высшее духовное начальство предполагало назначить начальников второй нашей Миссии в Иерусалиме, заменив его, в конце концов – молодым инспектором Петербургской Духовной Академии, доктором богословия архимандритом Кириллом (Наумовым) , возведённым в сан епископа Мелитопольского. По указанию митрополита Московского Филарета и паломника-писателя А. Н. Муравьёва , епископ Поликарп прибыл в Оптину обитель, чтобы составить штат священнослужителей формируемой им новой Иерусалимской Миссии. Выбор его остановился на Ювеналии (Половцеве) и Леониде (Кавелине) , которые, с благословения архимандрита обители и старца Макария, согласились вступить в состав Миссии её членами 33 . Об этой перемене в своей жизни Лев Александрович сообщил любопытные подробности в письме в Петербург к некоему священнику Степану Онисимовичу 34 , подписавшись в нём ещё так: «многогрешный монах Лев Кавелин». Письмо это, полное биографического интереса, мы приводим целиком: «Давно я не уведомлял Вас о себе, – пишет Лев Александрович, – отчасти и потому, что не имел сказать Вам о себе ничего особенного, разве что ещё живу, движусь и есмь, по милости долготерпеливого моего Владыки Господа, как вдруг совершенно неожиданно случилось событие, о котором считаю долгом известить Вас. 5-го числа пополудни прибыл в нашу обитель из Москвы Преосвященный Поликарп, епископ Одесский, с словесным поручением от Московского Архипастыря и письмом от А. Н. Муравьёва . Поручение заключалось в том, чтобы избрать в нашей пустыни несколько человек для Иерусалимской Миссии с тою целью, чтобы, взятые из одной обители, они сохранили бы единство духа и цели в предстоящем деле. Владыке было указано прямо на отца Ювеналия и меня. Вам известно, что уже двукратно выпадал мне этот жребий: первоначально приглашал меня отец Ювеналий, но я не решился согласиться на это, хотя видел в этом удобный случай посетить святые места – колыбель христианства, куда часто стремились мои мысли в прежнее время. Другой раз господин обер-прокурор граф Толстой, по отказе отца Ювеналия, предлагал мне ехать в Миссию через князя Оболенского, своего родственника, но как состав Миссии тогда ещё не был известен, то, опасаясь попасть в круг совершенно не известных мне и, может быть, не единомысленных людей, – я отказался решительно. Теперь же, когда совершенно неожиданно в третий раз и без всякого отношения к двум первым случаям сделано было мне то же самое предложение, я невольно призадумался, как смотреть на сие дело. Считать ли его званием Божиим или нет? Не смея и не дерзая брать на себя решение этого вопроса, я отвечал на убеждения Преосвященного Поликарпа, что если старцы найдут нужным послать меня, я поеду беспрекословно, но сам решить сего не могу, как по чувству своего недостоинства, так равно и потому, что не достанет сил самому подписать, может быть, вечную разлуку с обителью, старцем-отцом, благодетелями и родиною. |
| Те, которые пробудившись от сна, пишет святой Кассиан 126 первым движением своего языка призывают Бога, прославляют Его имя и совершенства, отверзая свои уста сначала для воспевания Ему песней, обязанности своих уст приносят Богу в жертву. Также приносят Ему первые жертвы своих рук и ног, когда поднявшись с постели, становятся на молитву и, прежде нежели начнут исполнять обязанности своих членов для своих нужд, ничего не предвосхищают себе из служения их, но направляют стопы свои для почитания Его, утверждают их в хвалении Его, и, таким образом, приносят Ему начатки всех своих движений: воздеянием рук, преклонением колен и простертием всего тела. Что постся в псалмах: Предварих в безгодии и воззвах: на словеса Твоя уповах. Предваристе очи мои ко утру поучитися словесем Твоим ( Пс. 118, 147, 148 ). И утро молитва моя предварит тя 127 . Этого иначе мы не можем исполнить, как если после покоя сна, пробудившись на этот свет, как бы из мрака и подобия смерти, из всех обязанностей духа и тела, совершенно ничего не будем наперед предпринимать для своих нужд. Ибо нет никого другого, кого бы Пророк предварял поутру, или кого мы должны бы также предварить, кроме нас самых, т. е. предварить наши занятия, расположения и житейские попечения, без которых обойтись не можем, или (предварить) тонкие внушения врага, которые он нам, еще покоящимся и погруженным в сон, старается всеять мечтаниями суетных сновидений, которыми бы нас тотчас по пробуждении занять, осетить, чтобы, сорвав тук (лучшую часть) наших начатков, он сам первый похитил. Посему со всею осторожностью нам надобно стараться, если, впрочем, силу вышесказанного стиха хотим исполнить делом, чтобы осмотрительная бдительность охраняла первые появления утренних помыслов, чтобы чего-нибудь из них поспешное предвосхищение завистливого врага (диавола) не осквернило и не сделало того, чтобы Бог отверг наши начатки как маловажные и оскверненные. Если мы не будем предупреждать его бдительною осмотрительностью ума, то он не оставляя обычая злого предупреждения не перестанет ежедневно предварять обольщениями. Посему, если желаем принести богоугодные начатки из плодов нашего духа, должны прилагать большую заботу, чтобы все наши чувства телесные, особенно в утренние часы, сохранять как священную жертву Господу, не оскверненную и не прикосновенную. |
| Воздержанием же называем, конечно не совершенное удержание себя от пищи (это будет насильственным разрушением жизни), но себя от сластей, предпринимаемое при низложении плотского мудрования с благочестивою целью (стр. 140). Воздержание есть потребление греха, отчуждение от страстей, умерщвление тела даже до самых ощущений и пожеланий – начало духовной жизни; оно предуготовляет вечные блага. уничтожает в себе жало сластолюбия; потому что сластолюбие есть великая приманка к злу: ради его всего более мы люди падки ко греху; им всякая душа, как удою увлекается в смерть. Воздержание показывает, что человек умер со Христом и умертвил уды свои, яже на земли. И мы знаем, что оно матерь целомудрия, снабдительница здравия и достаточно устраняет препятствия к плодоношению добрых дел о Христе; так как, по слову Господню, печали века сего, удовольствия жизни и другие вожделения, подавляют слово и без плода бывает ( Мф. 13:22 ). Воздержанием прогоняются и демоны, как научил нас Сам Господь, что сей род не исходит, токмо молитвою и постом ( Мф. 17:20 )». На вопрос: какая мера воздержания? Василий Великий отвечал (стр. 142): «В душевных немощах одна мера воздержания – совершенное отчуждение от всего, что ведет к пагубному удовольствию. А в рассуждении яств, как у каждого есть своя потребность, отличающаяся собственно по возрасту, по занятиям и по состоянию тела, так и мера и способ употребления различны. Поэтому невозможно подвести под одно правило всех, находящихся в училище благочестия. Но, определив меру воздержания для подвижников здоровых, предоставляем усмотрению настоятелей делать благоразумные перемены в оной, сообразно обстоятельствам каждого; потому что невозможно объять словом потребностей, кроме того, что зависит от общего и полного учения. Утешение же снедями больного или как иначе утомленного трудными работами, или приготовляющегося к утомлению, например, к путешествию или к другому чему-либо трудному, должны настоятели устроять по мере нужды, следуя сказавшему, что раздавалось каждому, его же аще кто требоваше ( Деян. 11:45 ). Поэтому нельзя для всех узаконить, чтобы одно было время, один способ и одна мера в принятии пищи, но общею целью пусть будет удовлетворение потребности. До излишества наполнять свое чрево и обременять себя яствами есть дело достойное проклятия, как сказал Господь: горе вам насыщеннии ныне ( Лк. 6:25 ). Чрез это и самое тело делается неспособным к деятельности, склонным ко сну и готовым к повреждениям. Поэтому во избежание неумеренности в наслаждении, целью вкушения надобно поставлять не приятность, а потребность пищи для жизни; ибо раболепствовать удовольствиям не иное что значит, как чрево свое делать богом. Поскольку тело наше, непрестанно истощаемое и рассевающееся, требует наполнения, почему и позыв на пищу естествен; то прямой закон употребления пищи требует для поддержания животного наполнять опустевшее, будет ли для сего нужда в сухой или в жидкой пище. |
| Если ты в каком-либо слове молитвы почувствуешь особенную сладость, или умиление, то остановись на нем, и пребывай в нем, ибо тогда и Ангел хранитель наш молится с нами (§ 11-й). Всякую добродетель, но в особенности молитву, должны мы всегда совершать со многим чувством, но душа тогда только молится с чувством, когда она бывает превыше раздражительности (§ 39-й). Если не присутствуют служители похвал (т. е. другие), и мы молимся наедине в келлии, то ко внутренней молитве присоединим и внешний образ моления, ибо в несовершенных ум часто сообразуется с телом (§ 23-й). Потому, может быть, и св. Исаак Сирин советует: «более упражнения в стихословии возлюби в молитве поклоны (сл. 40-е, стр. 206)». Всякая молитва , в которой не трудилось тело и не стеснилось и сокрушилось сердце, пишет тот же св. Исаак, вменяется за одно с недоношенным плодом чрева, потому что такая молитва не имеет в себе души (сл. 11-е стр. 63-я). Когда предстанешь в молитве пред Бога, сделайся в помысле своем, как бы муравьем, как бы пресмыкающимся по земле, как бы пиявицею, и как бы лепечущим ребенком 99 . Не говори пред Богом чего-либо от знания, но мыслями младенческими приближайся к Нему, и ходи пред Ним, чтобы сподобиться тебе того отеческого промышления, какое отцы имеют о детях своих младенцах. Сказано: Храняй младенцы Господь ( Пс. 114:5 ) 100 ». Коленопреклонений (земных поклонов в молитве) не оставляй, пишет блаженный Феолипт, митрополит Филадельфийский в своем «Слове о сокровенном делании», ибо коленопреклонением выражается исповедание того, что мы пали в грех , а восстанием (от земли) изображается покаяние, дающее обет (подняться и) жить добродетельно. Каждое коленопреклонение да совершается с призыванием Христа во уме, чтобы, повергаясь душею и телом пред Господом душ и телес, соделать Его удобопримиряемым 101 . По всей вероятности блаженный Феолипт заимствовал это объяснение у св. Василия Великого , который так говорит о земных поклонах: «Каждым коленопреклонением и восклонением от земли на самом деле показываем, что чрез грех пали мы на землю и человеколюбием Сотворившего нас воззваны на небо 102 . |
|
|
