| 31.Гернанн-Генрих, саксонский полковник † 4 мая 1763; женат на Христине-Екатерине Пфлуг Граф Отто-Эрнест, саксонский каммергер; женат 1) на Елене Гибсон; 2) на графине Вильгельмине Гольц (от 1-го брака 2 сына и дочь) Анна-Елисавета, 1) за Германном-Эрнестом Гёрнёр; 2) Агафия, за Эрнестом-Иоанном Кейзерлинг Доротея-Амалия, рождение 1715 † 28 января 1800; 1) за статским советником Карлом Бреверном; 2) за Вильгельмом-Рудольфом Бухгольц; 3) за польским генерал-лейтенантом бароном Гольц Агнеса-Сивилла, за Фрвдрихом-Иоанном Дершау Иоанн-Генрих, курляндский канцлер † 14 декабря 1734; женат 1) на Агнесе-Елисавете Нольде; 2) на Маргарите- Анне Шлиппенбах (от 1-го брака 3 сына и дочь; от 2-го брака 2 сына и 3 дочери) Вальтер-Фридрих, рождение 5 сентября 1667 † 28 июня 1727; женат на Елисавете-Гертруде Гротгуз Левин-Михаил Георг-Иоанн, порусский тайный советник и посланник при Петре Великом † 5 сентября 1711; женат на Анне Мёнс- де-ла-Круа Эрнест-Христофор, саксонский офицер, потом шведский капитан, взят в плен под Полтавою, вслед за тем российский подполковник; женат 1) на Маргарите-Агнесе Дехов; 2) на Юлие Блюхер; 3) на девице ф. Эрцен; 4) на девице ф. Швихельн (от 1-го брака 6 сыновей и 2 дочери) Агнеса-Вероника, за Фридрихом-Казимиром Фок Екатерина-Агнеса, ва Левином Нольде Анна Доротея, за Иоанном-Христофором Медем Шарлотта, за Дитрихом ф. Тюлен Екатерина-Елисавета, за Вильгельмом Корфом Иоанн-Карл Георг-Иоанн † 27 октября 1768; женат на баронесса Агнеса-Бенигне Веттберг Германн-Христофор † 1755; женат на Елисавете Гейкинг КОЛЕНО XII: Аделаида-Фредерика † 12 июня 1818; 1) за прусским каммергером Иоанном-Фридрихом Альвенслебен; 2) за баденским обер-каммергером Георгом-Лудвигом Эдельсгейм Амалия-Агнеса, рождение 28 июля 1740 † 19 февраля 1802; за графом Конрадом-Албрехтом Финкенштейн Эрнест-Иоанн, российский подполковник, рождение 9 августа 1733 † 1802; женат на Елене Виттен Сивилла, 1) за Борнвицом; 2) за Иоанном-Фридрихом Казимиром ф. д. Бринкен Граф Генрих-Христиан, российский тайный советник и кавалер белого орла, рождение 1 августа 1727 † 24 августа 1791; женат 1) на графине Екатерине Дальвиц; 2) на графине Кейзерлинг, рождённой графине Трухсес-Вальдбург (см. 30-й) |
| Мы видели, что посланцы Фридриха II Гольц и Шверин скоро заметили сильное неудовольствие и дали знать о нем своему государю, выставляя самыми опасными для Петра людьми Ив. Ив. Шувалова, Мельгунова и Волкова. Они были уверены и уверяли короля, что эти люди воспользуются отъездом Петра к армии по поводу датской войны и произведут восстание. Поэтому они стали уговаривать императора не ездить, уверяя, что его присутствие в России необходимо для блага империи; но Петр отвечал, что он изумляется их словам, которые доказывают ему только одно, что они его не любят. Тогда они обратились к Фридриху II, и Шверин писал королю 8 апреля: «Никто в мире, кроме в. в., не может отвратить императора от этого опасного путешествия. Письмо от в. в., в котором вы посоветуете ему остаться в России, заставит его переменить намерение. Он наверное последует вашему совету, потому что питает к в. в. совершенное доверие». Гольц 2 мая писал королю о том же, выставляя необходимость для Петра прежде похода короноваться. Но 4 мая (н. ст.) Фридрих уже писал Петру: «Признаюсь, мне бы очень хотелось, чтоб в. в. уже короновались, потому что эта церемония производит сильное впечатление на народ, привыкший видеть коронование своих государей. Я вам скажу откровенно, что не доверяю русским. Всякий другой народ благословлял бы небо, имея государя с такими выдающимися и удивительными качествами, какие у в. в. (eminentes et admirables qualites); но эти русские, чувствуют ли они свое счастье, и проклятая продажность какого-нибудь одного ничтожного человека разве не может побудить его к составлению заговора или к поднятию восстания в пользу этих принцев Брауншвейгских? Припомните, в. и. в., что случилось в первое отсутствие императора Петра I, как его родная сестра составила против него заговор! Предположите, что какой-нибудь негодяй с беспокойной головой начнет в ваше отсутствие интриговать для возведения на престол этого Ивана, составит заговор с помощью иностранных денег, чтоб вывести Ивана из темницы, подговорить войско и других негодяев, которые и присоединятся к нему; не должны ли вы будете тогда покинуть войну против датчан, хотя бы все шло с отличным успехом, и поспешно возвратиться, чтоб тушить пожар собственного дома? Эта мысль привела меня в трепет, когда пришла мне в голову, и совесть мучила бы меня всю жизнь, если б я не сообщил эту мысль в. |
| Румянцеву. Понятно, что и Петр, замыслив датскую войну, последовал общему указанию и поручил ему кампанию. Февраль месяц Румянцев пробыл в Петербурге, вызванный туда императором, и в начале марта, заручившись дружбою первого дельца по всем частям Волкова, отправился к своему корпусу в Померанию для приготовлений к походу. 21 мая отправлены были ему наставления считать войну с Данией не только неизбежною, но и действительно объявленною и потому спешить утвердиться в Мекленбурге, прежде чем датчане туда войдут. Наставление было отправлено с большою тайною, но один приятель показал копию с него Гольцу, и тот остался очень недоволен, потому что пруссаки надеялись, что дело уладится или оттянется Берлинским конгрессом. «Излишне указывать в. в-ству, – писал Гольц королю, – на коварство составителя этого указа относительно конгресса и непоследовательность, которая обнаруживается в каждом слове; приказание устроить магазины в Ростоке и Висмаре и особенно ввести армию в Мекленбург в высшей степени странно, по моему мнению. Не надобно приписывать этого е. и. в-ству, потому что решение состоялось иначе в совете; виноват г. Волков, который осмелился дать ему такую окончательную форму. Император утаил от меня это приказание. В. в-ство усмотрите, как это мне неприятно, что при всех милостях и доверии императора ко мне противная партия может заставить его скрыть от меня самые важные дела, которые в. в-ство должны знать прежде всякого другого». Между тем принц Георг голштинский настоятельно убеждал Гольца упросить Фридриха II, чтоб тот уговорил Петра не ездить к армии. «Вам хорошо известно, – сказал ему на это Гольц, – как е. и. в-ство отвечал королю на подобные советы: он отвечал, что лучше его знает внутреннее состояние своей страны, что уверен в преданности своих подданных и что его слава требует отъезда к армии. После такого ответа я, конечно, уже не решусь просить короля, моего государя, повторить те же самые свои советы императору. Зачем так поспешили обнародовать об отъезде императора, зачем дали знать министрам иностранным, чтоб они следовали за ним? Теперь я уже не вижу, как может император остаться без потери своего достоинства после всех этих разглашений: в Европе увидят, что причиною такой перемены намерения было опасение каких-нибудь волнений в стране вследствие отсутствия государя». |
| Нельзя. Это убийство, и больше ничего. Так нельзя. Немыслимо. Что бы ни случилось. Пусть расстреляют. Он немедленно вызовет аэродром и отменит бомбежку. Но если это всего-навсего отвлекающее наступление? Что, если мы должны только оттянуть снаряжение и войска? Что, если только для этого все и начато? Ведь когда идешь в наступление, тебе никогда не скажут, что оно только отвлекающее. — Отставить посадочную, — сказал он связисту. — Дайте наблюдательный пост Шестьдесят девятой бригады. Он все еще дозванивался туда, когда послышался гул первых самолетов. В ту же минуту его соединили с наблюдательным постом. — Да, — спокойно сказал Гольц. Он сидел, прислонившись спиной к мешку с песком, упершись ногами в большой валун, с его нижней губы свисала папироса, и, разговаривая, он смотрел вверх, через плечо. Он видел-расширяющиеся клинья троек, которые, рокоча и поблескивая серебром в небе, выходили из-за дальней горы вместе с первыми солнечными лучами. Он следил, как они приближаются, красиво поблескивая на солнце. Он видел двойной ореол там, где лучи солнца падали на пропеллеры. — Да, — сказал он в трубку по-французски, потому что это был Дюваль. — Nous sommes foutus. Oui, Comme toujours. Oui. C " est dommage. Oui . Как досадно, что уже поздно. В его глазах, следивших за самолетами, светилась гордость. Теперь он уже различал красные опознавательные знаки на крыльях и следил за быстрым, величественным, рокочущим полетом машин. Вот как оно могло быть. Это наши самолеты. Они прибыли сюда, запакованные, на пароходах, с Черного моря, через Мраморное море, через Дарданеллы, через Средиземное море, и их бережно выгрузили в Аликанте, собрали со знанием дела, испытали и нашли безупречными, и теперь они летели плотным и четким строем, совсем серебряные в утренних лучах, они летели бомбить вон те гребни гор, чтобы обломки с грохотом взлетели на воздух и мы могли бы пройти. Гольц знал, что, как только самолеты пройдут у него над головой, вниз полетят бомбы, похожие в воздухе на дельфинов. И тогда вершины гор с ревом взметнутся вверх, окутанные облаками пыли, а потом эти облака сольются в одно, и все исчезнет из глаз. Тогда по обоим склонам со скрежетом поползут танки, а за ними двинутся обе его бригады. И если бы наступление было внезапным, они бы шли и шли вперед, потом вниз по склонам, потом через перевал на ту сторону, время от времени останавливаясь, расчищая путь, потому что работы много, такой работы, которую надо выполнять толково, а танки помогали бы им, танки заворачивали бы, и возвращались, и прикрывали их своим огнем, а другие стали бы подвозить атакующих, потом, скользя, продвигаться дальше по склонам, через перевал и вниз на ту сторону. Так должно было быть, если бы не было измены и если бы все сделали то, что им полагалось сделать. |
| — Смотри, такие, как ты, рано или поздно платятся за свой язык. — Такие, как я, никого не боятся, — ответил Ансельмо. — И у таких, как я, не бывает лошадей. — Такие, как ты, долго не живут. — Такие, как я, живут до самого дня своей смерти, — сказал Ансельмо. — И такие, как я, не боятся лисиц. Пабло промолчал и поднял с земли рюкзак. — И волков не боятся, — сказал Ансельмо, поднимая второй рюкзак. — Если ты правда волк. — Замолчи, — сказал ему Пабло. — Ты всегда разговариваешь слишком много. — И всегда делаю то, что говорю, — сказал Ансельмо, согнувшись под тяжестью рюкзака. — А сейчас я хочу есть. Я хочу пить. Иди, иди, партизанский вожак с унылым лицом. Веди нас туда, где можно чего-нибудь поесть. Начало неважное, подумал Роберт Джордан. Но Ансельмо настоящий человек. Когда они на верном пути, это просто замечательные люди, подумал он. Нет лучше их, когда они на верном пути, но когда они собьются с пути, нет хуже их. Вероятно, Ансельмо знал, что делал, когда вел меня сюда. Но мне это не нравится. Мне это совсем не нравится. Единственный добрый знак — это что Пабло несет рюкзак и отдал ему свой карабин. Может быть, он всегда такой, подумал Роберт Джордан. Может быть, это просто порода такая мрачная. Нет, сказал он себе, нечего себя обманывать. Ты не знаешь, какой он был раньше; но ты знаешь, что он начал сбиваться с пути и не скрывает этого. А если станет скрывать — значит, он принял решение. Помни это, сказал он себе. Первая услуга, которую он тебе окажет, будет означать, что он принял решение. А лошади верно хороши, подумал он, чудесные лошади. Любопытно, что могло бы сделать меня таким, каким эти лошади сделали Пабло? Старик прав. С лошадьми он стал богатым, а как только он стал богатым, ему захотелось наслаждаться жизнью. Еще немного, и он начнет страдать, что не может быть членом «Жокей-клуба», подумал он. Pauvre. Пабло. Il а manque son «Jockey Club» . Эта мысль развеселила его. Он улыбнулся, глядя на согнутые спины и большие рюкзаки, маячившие впереди между деревьями. Он ни разу мысленно не пошутил за весь день и теперь, пошутив, сразу почувствовал себя лучше. Ты и сам становишься таким, как они, сказал он себе. Ты и сам становишься мрачным. Конечно, он был серьезен и мрачен, когда Гольц говорил с ним. Задание немного ошеломило его. Чуть-чуть ошеломило, подумал он. Порядком ошеломило. Гольц был веселый и хотел, чтобы и он был веселый перед отъездом, но это не получилось. |
| Кроме того, Гольц, возражая против современных френологических учений, обращает внимание на тот факт, что у тех животных, у которых удалена какая-либо небольшая часть мозга, только в первое время после операции утрачиваются некоторые «умственные способности», но спустя месяц приблизительно после операции эти способности вновь возвращаются. Предполагается, что это происходит от того, что другие соседние части мозга берут на себя функцию удалённой части мозга. Они, так сказать, становятся заместителями утраченных частей мозга. Но если это так, возражает Гольц, если одни части мозга могут видоизменять свои функции и брать на себя функции других частей мозга, то ясно, что не может быть речи о строгой разграниченности мозговых функций. С этим взглядом согласен и Вундт, говоря, что в умственном процессе принимают участие многочисленные мозговые участки, между прочим и тот, которому приписывается эта функция, а тогда, разумеется, понятно, что уничтожение этого участка может повлечь за собою и некоторое ослабление соответствующей функции. Кроме сего, ещё нужно упомянуть об исследовании русского учёного Малиновского, которое приводит к удивительным результатам относительно общепринятых теорий о локализации умственных способностей. Малиновский ввёл в левое полушарие собаки особые микробы, которые производят гниение. Разумеется, тотчас началось гниение указанного полушария. Собака начала обнаруживать слабость в движениях правых конечностей; по мере развития болезни слабость возрастала всё больше и больше. Кончилось тем, что вся правая половина животного оказалась парализованной. Тогда исследователь вскрыл череп животного и удалил всю ту двигательную область полушарий, которая подверглась гниению. Как только он это сделал, собака уже на другой день после операции вновь приобрела способность ходить почти так же, как и нормальная. Как же теперь объяснить этот удивительный факт, если бы существовало строго разграничение в мозгу способностей? Очевидно, что теория о локализации умственных способностей несостоятельна. |
| 2 марта Петр сказал Гольцу, что ему было бы очень приятно, если б король прислал проект мирного договора. Донося об этом Фридриху, Гольц просил, чтоб проект был прислан как можно скорей, ибо противная партия, которая очень многочисленна, может воспользоваться медленностью с прусской стороны. Английский посланник при берлинском дворе Митчель дал знать Кейту в Петербург, что пруссаки перехватили депешу французского министра в Петербурге Бретейля, в которой говорится, что нечего бояться переворота в русской политике, что чрез несколько месяцев все пойдет по-старому, как было при Елисавете, потому что Волков душою и телом предан старой системе. Гольц писал по этому поводу к Фридриху, что заодно с Волковым Шувалов (Ив. Ив.) и Мельгунов и что перехваченное письмо поможет сломить Волкову шею. Волков в известном письме своем рассказывает, как и действительно старались сломить ему шею: «Штебен (капитан Штеубен, бывший вместе с Гольцем в Петербурге) явился на меня доносителем в тайных с графом Мерсием (австрийским послом) свиданиях, а король прусский из особливой ко мне атенции прислал перехваченное будто Бретелево письмо, в коем из всей силы превозносят мои таланты и усердие. Потому взят я был в допрос как злодей, но допрашиван так, что обвинители мои были от меня скрыты. Император сам меня не спрашивал, но токмо Лев Александрович (Нарышкин) и Алексей Петрович (Мельгунов) успокоивали меня обнадеживаниями, что когда мир совершится, то и опасность моя минуется, давая мне чувствовать, что я не должен ничего упоминать против желаний короля прусского». Фридрих, получивши от Гольца известие, что Петр предоставил ему составление проекта мирного договора, не медлил этим делом и для большего еще усиления своего влияния в Петербурге отправил туда с проектом графа Шверина, хорошо известного императору, потому что он был взят в плен русскими войсками и жил известное время в Петербурге. Шверин повез письмо. «Вам угодно, – писал Фридрих, – получить от меня проект заключения мира; посылаю его, потому что вашему импер. |
| Мозг есть только орудие, но не сам дух». Да, тело есть необходимый орган духа; вследствие чего болезненное состояние тела, расстройство в нем, в особенности в мозгу, всегда замечается и во внешнем проявлении духа. То, что мы называем душевною болезнью, в сущности, есть болезнь мозга; расстроился телесный орган духа, перестал исполнять свою службу, – и проявление духа стало несовершенным. Сам по себе дух не может ни заболеть, ни состариться; и если проявления его становятся ненормальными, то причину надо искать не в нем, а в расстройстве его органа. Артист, играющий на расстроенном или попорченном музыкальном инструменте, при всем старании своем играть правильно, не может извлечь из него желаемой им мелодии; так и дух, при больном органе своем, не может проявить своей деятельности вполне нормально; но диссонанс не в нем, а в струнах его. И так, некоторого соотношения между психическими явлениями и работою мозга отрицать нельзя; одновременность их очевидна. Но из этого нельзя еще заключать, что работа мозга есть причина психических процессов. Чтобы доказать причинную связь между физическими явлениями, материалисты делали опыты над животными, большею частью над собаками; удаляли некоторые части мозга и наблюдали, какие от этого произойдут последствия. Из таких опытов вывели заключение, что мозг делится на участки или нервные центры, из которых один заведует движением, другой – зрением, третий – слухом, четвертый – памятью и т.д. Но исследованиями известного физиолога Гольца доказано, что никаких таких центров нет. Гольц вырезал у собаки оба мозговые полушария, то есть все так называемые центры; и что же? Собака без мозговых полушарий и видела, и слышала, и не утратила вкуса, и совершала вполне хорошо различные движения; и прожила она 18 месяцев, после чего ее убили, чтобы исследовать оставшиеся части мозга. Тот же Гольц рассказывает о вскрытии черепа одного быка, который при жизни ничем, кроме злости, не отличался от других быков. Вся полость черепа этого быка оказалась заполненною костною опухолью, так что для мозга оставалась весьма незначительная часть. |
| Но Роберт Джордан не встречал еще человека, у которого была бы такая хорошая голова, столько внутреннего достоинства и внешней дерзости и такое остроумие. Кашкин наговорил о Роберте Джордане бог знает чего, и Карков первое время был с ним оскорбительно вежлив, но потом, когда Роберт Джордан, вместо того чтобы корчить из себя героя, рассказал какую-то историю, очень веселую и выставлявшую его самого в непристойно-комическом свете, Карков от вежливости перешел к добродушной грубоватости, потом к дерзости, и они стали друзьями. У ворот отеля Гэйлорда стоят часовые с примкнутыми штыками, и сегодня вечером это самое приятное и самое комфортабельное место в осажденном Мадриде. Ему захотелось сегодня вечером быть не здесь, а там. Хотя и здесь не так уж плохо сейчас, колесо перестало вертеться. И снегопад тоже стихает. Он охотно показал бы Каркову свою Марию, но неудобно явиться с ней туда, надо раньше спросить, можно ли, да и вообще посмотреть, как его там примут после этого дела. Наступление ведь к тому времени окончится, и Гольц тоже будет там, и если у него тут все сойдет хорошо, об этом все узнают от Гольца. Да и насчет Марии Гольц тоже посмеется над ним. После всего, что он ему наговорил о девушках. Он потянулся к миске, стоявшей перед Пабло, и зачерпнул кружку вина. — С твоего разрешения, — сказал он. Пабло кивнул. Увлекся, видно, своими стратегическими соображениями, подумал Роберт Джордан. Ищет решение задачи в миске с вином. Но мерзавец, верно, и в самом деле не лишен способностей, если мог так долго верховодить здесь. Глядя на Пабло, Роберт Джордан старался представить себе, какой бы из него вышел партизанский вожак во времена Гражданской войны в Америке. Их ведь было очень много. Но мы о них ничего не знаем. Не о таких, как Куонтрил, как Мосби, как его собственный дед, а о вожаках небольших партизанских отрядов. Кстати, насчет вина. Ты в самом деле думаешь, что Грант был пьяницей? Дед всегда уверял, что да, что в четыре часа пополудни Грант всегда бывал немного навеселе и что во время осады Виксбурга он пил мертвую несколько дней. |
| величеству это угодно, но вверяюсь другу, распоряжайтесь этим проектом как угодно, я все подпишу; ваши выгоды – мои, я не знаю других. Природа наделила меня чувствительным и благодарным сердцем, я искренне тронут всем, что для меня сделано вашим импер. величеством. Я никогда не в состоянии заплатить за все, чем вам обязан. Отныне все, чем могу я вас обязать, все, что вам нравится, все, что от меня зависит, – все будет сделано, чтоб убедить ваше импер. величество в моей готовности предупреждать все ваши желания. Посылаю графа Шверина, я должен был бы присылать к вашему импер. величеству лиц высших чинов, но если б вы знали положение, в котором нахожусь я теперь, то увидали бы, что мне невозможно посылать таких лиц: их нет, все в деле. В течение этой войны я потерял 120 генералов, 14 в плену у австрийцев, наше истощение ужасно. Я отчаялся бы в своем положении, но в величайшем из государей Европы нахожу еще верного друга: расчетам политики он предпочитает чувство чести». 29 марта император сказал Гольцу, чтоб он переговаривал о мире с тайным секретарем Дмитр. Васил. Волковым, потому что канцлер был болен. За несколько дней перед тем Гольц писал Фридриху, что он употребит все усилия для удовлетворительного окончания дела, отстраняя по возможности препятствия, которые противная сторона все более и более старается ему ставить. Для пояснения этих последних слов может служить рассказ Волкова: «Император велел Гольцу, чтоб присланный к нему от короля мирный проект он мне подал, и сам час к тому назначил, сказав мне, чтоб я его дожидался. Господин Гольц, знавши, что я живу во дворце, поехал в Семеновский полк к Андр. Андр. Волкову и, не застав его дома, тотчас отрапортовал, что меня нигде найти не мог. Тут мой арест и совершенное несчастие были решены, но чудесным образом весь тот день прокурил у меня табак барон Унгарн, и так он меня оправдал, а дело обратилось в шутку над Андреем Андреевичем. Я с моей стороны, ведая, что война с Даниею всегда была решенным делом и противное тому упоминание могло бы стоить жизни, устремлялся к тому: 1) чтоб сию войну самыми к ней приготовлениями сколько можно вдаль протягивать; 2) между тем и Пруссию, и Померанию за нами удерживать и оными пользоваться, и притом 3) смотреть, не будет ли способа, хотя похлебствуя королю прусскому, вмешаться в примирение Европы и тем не так вечный свой стыд загладить, как паче обнадежиться, что по замирении Европы лучший наш друг и государь король прусский сам не допустит нас начать войну с Даниею. |
|
|
