| В Семинарии тем временем наступил организационный кризис. На время отсутствия Калитинского члены правления предложили Вернадскому, сложившему с себя полномочия директора в 1927 г. в связи с его переездом в США, хотя бы на время вернуться к исполнению своих обязанностей. Вернадский условно согласился на тот случай, «если никак иначе управление делами Семинария наладить не представится возможным». 2712 Поездка Вернадского в Прагу летом 1931 г. не состоялась, и снова со всей остротой встал вопрос о замещении Калитинского. Фактически всеми делами ведала Яшвиль, и именно ее Вернадский предлагал выбрать председателем Семинария, тем более что княжеский титул Натальи Григорьевны для Америки значил так много, что ее подпись как президента общества под призывами о помощи и предложениями почетного членства могла склонить добропорядочных американцев к серьезным денежным пожертвованиям даже в условиях все усиливающегося экономического кризиса. Уговоры княгини Яшвиль занять этот пост ни к чему не привели, и Калитинский, несмотря на болезнь, продолжал считаться председателем Семинария. Стоял еще вопрос о выборах исполнительного директора, на плечи которого в создавшейся ситуации ложилась вся ответственность за работу Семинария. На это место претендовали два молодых члена Семинария, Толль и Беляев. Выбор пал на Толля. Беляев, по натуре нервный и неуравновешенный человек, отказался подчиняться Толлю. Этот личный конфликт разрешился самым трагическим образом: 23 декабря 1930 г. Николай Беляев на тридцать втором году жизни погиб под колесами грузовика. Эта смерть поразила всех как гром среди ясного неба. В середине 1931 г., когда состояние здоровья Калитинского улучшилось, реанимировались и его отношения с Рерихами. Калитинский возобновил переписку с Ю. Н. Рерихом о возможности аффилиации Семинария им. Кондакова, к тому времени уже преобразованного в Институт, с учреждениями Музея Рериха. Ю. Рерих стал настойчиво предлагать услуги Н. К. Рериха и представителей Музея Рериха в Европе для оказания давления на правительственные круги Праги, для того чтобы попытаться остановить ход ликвидации «русской акции» в отношении Института, и добивался от Калитинского сведений о том, с каким именно отделом правительственного аппарата Институт был связан. |
| Рерих оказывал поддержку Семинарию, закупая его издания для распространения их в Америке. Члены Семинария соглашались с Калитинским в том, что высокое международное положение Н. Рериха и его заслуги перед русской культурой позволяют соединить его имя с именем Кондакова. Мысль обратиться к Рериху с просьбой о покровительстве зародилась в 1929 г., и толчком к ней послужила просьба секретаря Ассоциации друзей Музея Рериха Г. Г. Шклявера издать в серии «Скифика» книгу Ю. Н. Рериха «Звериный стиль у кочевников северного Тибета». Семинарий охотно согласился на сотрудничество с Рерихами, книга была издана в 1930 г., а летом того же года Калитинский начал вести с Н. К. Рерихом переговоры об оказании помощи Семинарию и предложил ему стать попечителем (протектором) Семинария. Звание протектора обязывало Рериха заботиться об улучшении материального положения Семинария и вместе с тем позволяло ему влиять на характер его работы. Рерих согласился принять это высокое звание и условился с Калитинским о том, что начиная с 1931 г. из средств своего Музея он будет предоставлять Семинарию ежегодную субсидию в размере 2000 долларов для увеличения содержания членам правления. Непременным условием этой помощи Рерих выставил аффилиацию Семинария с Институтом «Урусвати». В июле 1930 г. Институт Гималайских исследований при Музее Н. Рериха в Нью-Йорке 2707 в знак уважения к Семинарию избрал Калитинского своим членом- корреспондентом. 2708 Калитинский заручился согласием членов Семинария принять помощь от Н. К. Рериха и превратить Семинарий в отделение Института «Урусвати». Подобное преобразование требовало изменить статус Семинария и преобразовать его в Институт. 2709 В августе Н. Рерих обратился в Совет директоров Музея Рериха с просьбой предоставить Семинарию им. Кондакова субсидию на 1931 г. в размере 2000 долларов, а в сентябре того же 1930 г. Семинарий получил официальное согласие Н. К. Рериха занять пост протектора Института им. Кондакова. Попечительский совет Музея через Ю. Н. Рериха потребовал от Калитинского полного отчета о правовом статусе Семинария, плане его научных работ и о его материальном положении. |
| Это не ложная и пагубная сентиментальность начальников, чуть не плачущих перед фронтом во время боя. В такие минуты Скобелев бывал спокоен, решителен и энергичен, он сам шел на смерть и не щадил других, но после боя для него наступали тяжелые дни, тяжелые ночи. Совесть его не успокаивалась на сознании необходимости жертв. Напротив, она говорила громко и грозно. В триумфаторе просыпался мученик. Восторг победы не мог убить в его чуткой душе тяжелых сомнений. В бессонные ночи, в минуты одиночества полководец отходил назад и выступал на первый план человек с массой нерешенных вопросов, с раскаянием, с мучительным сознанием того, какую дорогую страшную цену требует неумолимый заимодавец судьба за каждый успех, в кредит отпущенный ею. Тысячи призраков сходились отовсюду с немым укором на бескровных устах – и недавний победитель мучился и казнился как преступник от всей этой массы им самим пролитой крови. Как кому не знаю, а для меня такой живо и глубоко чувствующий человек гораздо выше каменных истуканов, для которых бой – математическая формула с цифрами вместо людей! В высшей степени интересно в этом отношении доставленное мне письмо об одном из последних дней жизни М. Д. Приведу из него некоторые отрывки. “21 июня я имел последний служебный доклад у генерал-адъютанта Скобелева. Я его застал очень расстроенным, желтым. – Не чувствуете ли вы себя больным? – спросил я. – Да… Нужно заняться своим здоровьем… Дня через четыре я буду у себя в Спасском и начну правильное лечение. – Что у вас? – Катар и притом самое тяжелое, угнетающее состояние духа. – Это всегда так бывает при подобных болезнях. Только такой сильный человек, как вы, должен бы совладать с собой. – Я постараюсь… За сим он начал разговор по поводу виденной им у меня картины, изображающей смерть майора Калитина со знаменем болгарской дружины в руке – Нравится вам она?.. – Вот завидная смерть… Я бы хотел покончить свою жизнь такой именно смертью – во главе моего четвертого корпуса. – Ну, М. Д., в бою, даст Бог, четвертый корпус не дрогнет, а потому и смерти, подобной смерти Калитина, не понадобится. |
| Собрание постановило просить княгиню Е. К. Святополк-Четвертинскую и Чарльза Крэна принять на себя звание почетных членов-благотворителей; 2724 звание почетных членов – г-жу К. Гоцци, г-жу С. П. Либих, г-жу Коловрат, кн. А. Шварценберга, канцлера П. Шамала, К. Белаша, Ч. Конника, Дж. Крэна, А. Масарик, Μ. Н. Германову, А. К. Разумовского; звание почетных ученых членов – Д. Анастасиевича, С. Кросса, В. А. Францева, А. Н. Грабара, Е. Г. Миннза, А. М. Талльгрена, Л. Нидерле, Н. Л. Окунева, М. Вейнгарта, Ш. Диля, Г. Милле, М. И. Ростовцева, А. А. Васильева , О. Вульфа, Г. Грегуара, Г. де Жерфаниона, Ф. Ф. Зелинского, В. Н. Златарского. 2725 На собрании был определен размер взносов почетных членов, членов-основателей и действительных членов. Почетным членам назначили ежегодный членский взнос в размере 500 чешских крон (15 долларов). Почетные члены, выбранные за свои научные заслуги, определяли размер членского взноса по своему усмотрению. Размер взноса членов-основателей и действительных членов составлял ежегодно 100 чешских крон (около 3 долларов). Эта категория членов также бесплатно получала все издания Института. Ученые члены и члены-корреспонденты размер членских взносов определяли сами. Почетные члены и члены-основатели бесплатно получали все издания Института. Собрание выбрало правление Института: председателем правления был избран Калитинский, заместителем председателя – Толль, казначеем – Яшвиль, секретарем – Расовский, членами ревизионной комиссии – Родзянко и Острогорский. 2726 Согласно уставу, общие собрания проводились один раз в три года, на которых происходило обновление правления Института. По прошествии первых трех лет остро встал вопрос о выборах нового председателя правления института в связи с тем, что Калитинский находился в Париже и по состоянию своего здоровья не принимал участия в делах Института. Все старейшие и заслуженные члены Института обосновались в это время за рубежом, в Праге остались только молодые ученые члены, не пользующиеся еще достаточным авторитетом в международных научных кругах. Приходилось мириться с тем, что будущий председатель Института будет жить за пределами Праги и лишь время от времени наведываться в Институт. Три возможных претендента на эту должность находились в одинаково невыгодном для Института географическом положении: Вернадский и Ростовцев работали в Йельском университете, а Васильев в Висконсинском университете в Мадисоне. Члены Института остановили свой выбор на Вернадском, который ближе двух других входил в интересы Института и благодаря Толлю, с которым он состоял в родственной переписке, был в курсе всех дел. На общем собрании членов Института 18 февраля 1935 г. его выбрали председателем правления. Вицепрезидентом остался Толль, казначеем стала княгиня Яшвиль, секретарем – Расовский. В ревизионную комиссию вошли Острогорский и Андреев. 2727 |
| Началось отступление... Турки, заметив это, расхрабрились и ринулись вперед; тут ополченцев легло немало, и спаслись от мученической смерти только легко раненные, которые могли сами волочить ноги. Слишком три часа длился неравный бой. Болгары изнемогали совершенно. Командир третьей дружины полковник Калитин два раза бросался вперед, выходя из-за насыпи; видя пример в своем храбром начальнике, солдаты с песнями шли на неприятеля... Полковники граф Толстой и Кесяков кинулись во главе первой дружины на подмогу, и удивленный противник, смешавшись от неожиданного приступа, приостановился, но вскоре возобновил атаку и потеснил горсть уцелевших смельчаков. Много храбрых заплатили своей жизнью за это удальство. Когда ранили знаменщика третьей дружины, полковник Калитин выхватил у него знамя и бросился с ним на врага... но не прошло одного мгновения, и несколько турецких пуль пронизали его насквозь. За ним погибли почти все офицеры дружины: капитан Феодоров, поручик Усов, поручик Попов, но знамя, переходя из рук в руки, все-таки не досталось неприятелю. Оно было спасено, а с ним и честь ополчения! К раненому капитану Феодорову бросился, было, поручик Живарев и, взвалив его на себя, потащил, но в это время пуля перебила ему ногу, и бремя стало не по силам; пришлось умирающего Феодорова оставить на поле. Сам же Живарев едва спасся от нагонявшего его басурмана. Тяжело раненный Попов, чувствуя приближение смерти, просил, чтобы его оставили и позаботились о других, которых жизнь еще не угасала, но все-таки его успели спасти, скрыв под древесными листьями в ущелье. Генерал Столетов – начальник болгарского ополчения – все время боя направлял сам огонь двух орудий и немало вредил наступавшим неприятельским полкам. При отступлении, желая удержать натиск турок и дать возможность ополчению без поспешности совершить таковое, подобрав раненых, генерал Столетов выехал с двумя орудиями вперед, но неприятель его отбросил от дружин; так что он должен был искать спасения, совсем другой дорогой и в другую сторону от ополчения. |
| Прислушаемся ещё к одному свидетельству: критик Н. И. Сазонов утверждал: «…главным его (романа. — МД.) достоинством является создание такого женского характера, которого не дали читателю ни одна русская поэма, ни один русский роман… В последнем романе г. Тургенева мы имеем женский характер, законченный, живой, типический и вполне русский» . Можно сказать, что в образе Елены Стаховой тип «тургеневской девушки» получил воплощение наиболее полное. Основной чертой её стало присущее этому типу самопожертвование, только в отличие от Лизы Калитиной у Елены в душе нет противоречия между нравственным долгом и естественным стремлением к счастью, но полное их совпадение. Натура и сознание у неё одно целое, поэтому-то для Стаховой вначале не существует проблемы отречения от личного счастья. Деятельное добро идеал Елены, связанный с её пониманием счастья: «Она с детства жаждала деятельности, деятельного добра; нищие, голодные, больные её занимали, тревожили, мучили; она видела их во сне, расспрашивала об них всех своих знакомых; милостыню она подавала заботливо, с невольною важностью, почти с волнением. Все притесненные животные, худые дворовые собаки, осуждённые на смерть котята, выпавшие из гнезда воробьи, даже насекомые и гады находили в Елене покровительство и защиту: она сама кормила их, не гнушалась ими» (3,32). Однако в самой жажде самоотречения есть у Елены Стаховой ещё одно важное отличие от Лизы Калитиной: та отрекается только от эгоистической потребности счастья и несет на себе тяжесть ответственности за несовершенство мира, Стахова же видит счастье в отречении от самой себя, от личностной свободы и от ответственности прежде всего: «Кто отдался весь… весь… весь… тому горя мало, тот уж ни за что не отвечает. Не я хочу: то хочет» (3,81). Эта очень важная запись в дневнике Елены приоткрывает сущностную черту её натуры. И опасность, какую несут в себе такие самоотверженные деятели. Отречение от ответственности за свои действия соединяется у подобного типа «борцов» с частою решительностью осуждения людей, даже с безжалостностью к ним. «Слабость возмущала её, глупость сердила, ложь она не прощала «во веки веков»; требования её ни перед чем не отступали, самые молитвы не раз мешались с укором. Стоило человеку потерять её уважение, — а суд произносила она скоро, часто слишком скоро, — и уж он переставал существовать для неё» (3,31). |
| Как-то, давным-давно тому назад, один его поклонник и друг, тоже немец и тоже бедный, издал на свой счет две его сонаты, – да и те остались целиком в подвалах музыкальных магазинов; глухо и бесследно провалились они, словно их ночью кто в реку бросил. Лемм, наконец, махнул рукой на все; притом и годы брали свое: он зачерствел, одеревенел, как пальцы его одеревенели. Один, с старой кухаркой, взятой им из богадельни (он никогда женат не был), проживал он в О… в небольшом домишке, недалеко от калитинского дома; много гулял, читал библию, да собрание протестантских псалмов, да Шекспира в шлегелевском переводе. Он давно ничего не сочинял; но, видно, Лиза, лучшая его ученица, умела его расшевелить: он написал для нее кантату, о которой упомянул Паншин. Слова этой кантаты были им заимствованы из собрания псалмов; некоторые стихи он сам присочинил. Ее пели два хора – хор счастливцев и хор несчастливцев; оба они к концу примирялись и пели вместе: «Боже милостивый, помилуй нас, грешных, и отжени от нас всякие лукавые мысля и земные надежды». На заглавном листе, весьма тщательно написанном и даже разрисованном, стояло: «Только праведные правы. Духовная кантата. Сочинена и посвящена девице Елизавете Калитиной, моей любезной ученице, ее учителем, X. Т. Г. Леммом». Слова: «Только праведные правы» и «Елизавете Калитиной» были окружены лучами. Внизу было приписано: «Для вас одних, fur Sie allein». – Оттого-то Лемм и покраснел и взглянул искоса на Лизу; ему было очень больно, когда Паншин заговорил при нем об его кантате. VI Паншин громко и решительно взял первые аккорды сонаты (он играл вторую руку), но Лиза не начинала своей партии. Он остановился и посмотрел на нее. Глаза Лизы, прямо на него устремленные, выражали неудовольствие; губы ее не улыбались, все лицо было строго, почти печально. – Что с вами? – опросил он. – Зачем вы не сдержали своего слова? – сказала она. – Я вам показала кантату Христофора Федорыча под тем условием, чтоб вы не говорили ему о ней. – Виноват, Лизавета Михайловна, – к слову пришлось. |
| Сделавшись мужем Марьи Дмитриевны, Калитин хотел было поручить Агафье домашнее хозяйство; но она отказалась «ради соблазна»; он прикрикнул на нее: она низко поклонилась и вышла вон. Умный Калитин понимал людей; он и Агафью понял и не забыл ее. Переселившись в город, он, с ее согласия, приставил ее в качестве няни к Лизе, которой только что пошел пятый год. Лизу сперва испугало серьезное и строгое лицо новой няни; но она скоро привыкла к ней и крепко полюбила. Она сама была серьезный ребенок; черты ее напоминали резкий и правильный облик Калитина; только глаза у ней были не отцовские; они светились тихим вниманием и добротой, что редко в детях. Она в куклы не любила играть, смеялась не громко и не долго, держалась чинно. Она задумывалась не часто, но почти всегда недаром: помолчав немного, она обыкновенно кончала тем, что обращалась к кому-нибудь старшему с вопросом, показывавшим, что голова ее работала над новым впечатлением. Она очень скоро перестала картавить и уже на четвертом году говорила совершенно чисто. Отца она боялась; чувство ее к матери было неопределенно, – она не боялась ее и не ласкалась к ней; впрочем, она и к Агафье не ласкалась, хотя только ее одну и любила. Агафья с ней не расставалась. Странно было видеть их вдвоем. Бывало, Агафья, вся в черном, с темным платком на голове, с похудевшим, как воск прозрачным, но все еще прекрасным и выразительным лицом, сидит прямо и вяжет чулок; у ног ее, на маленьком креслице, сидит Лиза и тоже трудится над какой-нибудь работой или, важно поднявши светлые глазки, слушает, что рассказывает ей Агафья; а Агафья рассказывает ей не сказки: мерным и ровным голосом рассказывает она житие пречистой девы, житие отшельников, угодников божиих, святых мучениц; говорит она Лизе, как жили святые в пустынях, как спасались, голод терпели и нужду, – и царей не боялись, Христа исповедовали; как им птицы небесные корм носили и звери их слушались; как на тех местах, где кровь их падала, цветы вырастали. «Желтофиоли?» – спросила однажды Лиза, которая очень любила цветы… Агафья говорила с Лизой важно и смиренно, точно она сама чувствовала, что не ей бы произносить такие высокие и святые слова. |
| 55. 1666, октябрь (после 25). Две отписки коломенского воеводы Никиты Кутузова о получении царской грамоты о взятии под стражу боярского сына бывшего патриарха Никона, Фёдора Арцыбашева, с женой и детьми и об учинённом по ней исполнении а) Государю царю и великому князю Алексею Михайловичу, всея Великой и Малой и Белой Росии самодержцу, холоп твой Микитка Кутузов челом бьёт. В нынешнем, государь, во 175 году. Октября в 27 день, прислана, государь, твоя великого государя царя и великого князя Алексея Михайловича, всея Великой и Малой и Белой Росии самодержца, грамота, из патриаршего розряду, за приписью дьяка Ивана Калитина, патриаршего же розряду с сыном боярским с Михайлом Медынцовым, на Коломну, ко мне, холопу твоему; а велено, государь, на Коломне бывшего Никона патриарха сына боярского его Федьку Арцыбышева с женой и с детьми сыскать тотчас; а сыскав, велено, государь, держать его Федьку в бережении и с женой и с детьми и никуда его не отпускать и никому его Федьки и жены его и детей не отдавать, до твоего великого государя указу. И ту твою великого государя грамоту я, холоп твой, у него, Михайла Медынцова, принял, а его с Коломны отпустил того ж числа 102 . б) Государю царю и великому князю Алексею Михайловичу, всея Великой и Малой и Белой Росии самодержцу, холоп твой Никитка Кутузов челом бьёт. В нынешнем, государь, во 175 году. Октября в 27 день, прислана твоя великого государя царя и великого князя Алексея Михайловича, всея Великой и Малой и Белой России самодержца, грамота, из патриаршего розряду, за приписью дьяка Ивана Калитина, на Коломну, ко мне, холопу твоему; а велено, государь, на Коломне, бывшего Никона патриарха сына боярского его Федьку Арцыбашева с женой и с детьми сыскать тотчас, а сыскав, велено, государь, держать его, Федьку, в береженьи и с женой и с детьми никуда его не отпускать и никому его, Федьку, и жену его и детей не отдавать, до твоего великого государя указу. И по той твоей великого государя грамоте, того сына боярского Федьку Арцыбашева, с женой и с детьми сыскали, и посажен в съезжую избу, до твоего великого государя указу, с женой и с детьми 103 . 103 На обороте надпись «Государю царю» и т. д. и пометы: 175 г., Ноября во 2-й день, подал отписку пушкарь Ивашко Трофимов. – В Патриарший Розряд. Читать далее Источник: Товарищество «Печатня С.П. Яковлева». СПб. 1897 г. 510 с. Поделиться ссылкой на выделенное |
| Весной 1880 года. бригада полковника Куропаткина в составе группы войск генерала фон Кауфмана была экстренно выдвинута к китайской границе. Причиной послужило требование Цинского правительства вернуть отложившийся от Китая и занятый в 1871 году русскими войсками Кульджинский, или Илийский, султанат. Напряженные политические отношения грозили перейти в войну. По приходе на место фон Кауфман поручил Куропаткину командование северным авангардом Кульджинский группы войск, охранявшим Борохарский горный хребет. Офицер Туркестанской стрелковой бригады Петр Петрович Калитин вспоминал о деятельности своего начальника и подчиненных ему войск: «Куропаткин по суткам не сходил с лошади и требовал того же от других. С большим трудом прокладывались тропинки и разрабатывались дороги для прохода артиллерии и обозов. Петр Петрович Калитин В проходах спешно возводили укрепления, делали каменные завалы, рыли траншеи, промежуточные посты укреплялись. Топографы и особые офицеры снимали инструментально занятую местность. Устроив войска на занятых ими позициях и тщательно укрепив все горные проходы и их возможные обходы, Куропаткин деятельно принялся за тактическую подготовку вверенных ему войск; производил маневры с боевою стрельбою, атакой и обороной позиций. Кавалерия упражнялась в примерных партизанских действиях и разведывательной службе. Люди рот приучались подниматься на гребни гор для будущей практики. Через полтора месяца усиленного труда обороняемая позиция северного авангарда, имея в тылу прекрасно разработанную колесную дорогу на Кульджу и хорошее обеспечение между собою, сделалась грозною и недоступною и не для китайцев» . И здесь мы видим всегдашнюю эффективность молодого полковника, с особым вниманием к подготовке партизанской и разведдеятельности без какого-либо намека на «сбережение кавалерии». Что по не разъясненным причинам стало вдруг «пунктиком» для командарма Куропаткина в войну русско-японскую . О дальнейшем боевом содружестве Куропаткина и «Белого генерала» в следующем рассказе. |
|
|
