| Народу вчера было много. Во время моей речи в зале были жена, Коля, Боря и Аня. Вчера сообщили мне, что скончался наш протодиакон И.Е. Аркадьев. Царство небесное! В 3 часа выезжаем в Трибунал. В 6 часов - приговор. Что-то будет?.. Состояние духа спокойное. Сегодня утром приобщался. 23 июня/6 июля 1922 г. Четверг. 8 часов утра. I-й исправдом. Совершилась великая несправедливость: мы - 10 человек осуждены на расстрел... Взяли нас из III-ro исправдома в 3 часа дня. Ждали мы до 9 часов вечера. Защитники приходили много раз, успокаивали, советовали " не бояться бумаги " , " не бояться сегодняшнего дня " , убеждали, что " окончательный итог будет более или менее благополучен " ... Наконец, в 8 3/4 часа вечера нас пригласили в зал. Там была масса народа, много охраны. Мы на этот раз тоже вышли не обычно, а сначала во главе с митрополитом духовенство, потом - миряне... Трибунал долго читал обвинительный приговор. Уже по началу, по мотивировке, было видно, что осудят. Вопрос был только в том, кого и как. Наконец, председатель дошел и до этого. Сначала обмотивировал отдельно - Владыку митрополита, Новицкого, Ковшарова, Богоявленского и Чельцова. Потом перечислил сразу всех других - Чукова, Плотникова, Елачича, Огнева, Шеина, Петровского и Бычкова, и в качестве обвинения указал, что мы: 1) составляем активную группу членов Правления, 2) принимали активное участие в Правлении, 3) разрабатывали там вопросы о противодействии изъятию церковных ценностей, с целью возбуждения народных масс до ниспровержения Советской власти. И в заключение сообщил определение Трибунала, что митрополит, Новицкий, Ковшаров, Богоявленский, Чельцов, Чуков, Плотников, Елачич, Огнев и Шеин подлежат высшей мере наказания - расстрелу. Другие - кто на 5 лет (Парийский), кто на 3 года (Бычков, Союзов, Кедринский), кто на 6 месяцев. И целая большая группа, в том числе Бенешевич, Карабинов и Зинкевич или оправданы, или осуждены условно (как Левицкий) и отпущены на свободу. В зале заседания - истерика. Трибунал добавил еще о 48-часовом сроке и прочее тому подобное, и удалился, а нарочно приглашенные разные члены Коммунистических курсов и т.п. стали неистово аплодировать смертному приговору! Боже! Надо потерять все высшие человеческие чувства, чтобы приветствовать осуждение на смерть... Вот что воспитывает в массах коммунизм, хвалящийся идеями равенства и братства! - воспитывает чувство гнева и ненависти, отравляет ими нацию (с той и другой стороны), и думает, что этим путем достигается благополучие!.. Да, может быть, внешнее (и то - едва ли), а внутренняя удовлетворенность? А чувство справедливости? А любовь?.. |
| В закрепе и помете выражалась неясная, нерешительно проведенная мысль древнерусского законодательства о различии между органическим законом и простым распоряжением верховной власти, между общим правилом и его применением к частным случаям. Трудно сказать, требовалось ли в XVI в. закрепление каких-либо приговоров руками всех думных дьяков: этого не заметно, может быть, по недостатку памятников того времени. И в XVII в. думские постановления общего, органического характера нередко помечались одним думным дьяком, чаще всего разрядным, и из Разряда сообщались указами или «памятями» прочим приказам 220 . С другой стороны, в 1665 г. по случаю пожалования боярского чина гетману Брюховецкому состоялся приговор бояр, по которому думные люди, назначенные сказывать боярство этому и впредь всем будущим гетманам, не должны ставить себе это в бесчестие и при местнических спорах писать «в случаи»; по указу, сообщенному в Разряд из собственной канцелярии государя, из приказа Тайных Дел, «сию статью», столь специальную на наш взгляд, велено было записать в книгу «впредь для утверждения и закрепить всех думных дьяков руками». Однако можно заметить присутствие мысли, что всеми думными дьяками должны закрепляться установляемые высшим правительством правила наиболее основные и постоянные, касающиеся всех отдельных ведомств. В 1676 г. по докладу из Поместного приказа утвержден был думой ряд новых статей о поместьях; государев указ и боярский приговор об этих статьях велено было закрепить всем думным дьякам «для вечного укрепления, делать бы всякие дела по Уложению и по сим новым статьям». В 1693 г. по поводу разбиравшейся в думе брани и драки бояр Шеина и кн. Ромодановского состоялся указ с изложением всего дела, закрепленный восемью думными дьяками: велено было во все приказы послать для ведома со всего этого дела памяти. Распоряжения более частного характера помечались тем или другим думным дьяком, смотря по ведомству, которого они касались, чаще всего дьяком разрядным, как главным секретарем думы по всем делам. |
| Сенат и сейм поздравляли его. Явился Жолкевский со всеми своими полковниками, ротмистрами. Королю устроили торжественный въезд. Воображению поляков рисовались древние торжества римских полководцев. Подобно Павлу Эмилию Жолкевский вез с собою пленного царя. Сослуживцы Жолкевского выказали весь блеск своих одежд и вооружения, все достоинство и убранство своих боевых коней. Сам коронный гетман ехал в открытой, богато убранной коляске, которую везли шесть белых турецких лошадей. Непосредственно за ним везли Шуйского в королевской карете: она была открыта, чтобы все могли видеть знатных пленников. Бывший царь сидел посреди двоих братьев, на нем был длинный белый, вышитый золотом кафтан, а на голове горлатная шапка из черной лисицы. Поляки с любопытством присматривались к его сухощавому лицу, окаймленному маленькою кругловатою бородою, и ловили мрачные суровые взгляды в его красноватых, больных глазах. За ним везли пленного Шеина со смольнянами, а потом Голицына и Филарета со свитою. За пленниками пехота и гетманские казаки оканчивала поезд. Это было 29 октября. Пленных повезли чрез Краковское предместье в замок. Там, в сенаторской избе, где собран был весь двор, весь сенат, паны Речи Посполитой, сидел на тропе король Сигизмунд с королевой, а близ них была вся королевская семья его. Ввели туда пленных. Впереди поставили московского царя с братьями. Василий с беспокойством оглядывался на все стороны и повсюду встречал взоры сострадали и участия. Поляки с чувством величия торжествующей нации смотрели на него дружелюбно. Но в ряду сенаторов Речи Посполитой глаза Василия сошлись с страшными глазами Юрия Мнишка. Жолкевский выступил перед троном и во всеуслышание с жаром говорил речь. Сначала он восхвалял добродетели, доблести и всякие достоинства Сигизмунда; прославлял его подвиг завоевания Смоленска; потом, перешедши к завоеванию Москвы, немного повернулся, указал на пленного царя и сказал: «Вот он, великий царь московский, наследник московских царей, которые столько времени своим могуществом были страшными и грозными короне польской и королям ее, турецкому императору и всем соседним государствам. |
| Между тем у пограничных жителей московских и литовских по обычаю происходили ссоры, наезды. По этому поводу начальники пограничных областей – староста велижский Александр Гонсевский, бывший недавно послом в Москве, и смоленский воевода Шеин должны были войти в сношения друг с другом. Гонсевский звал Шеина на порубежный съезд для решения спорных дел; Шеин в такое Смутное время боялся принять на себя за это ответственность, особенно когда ему доносили, что Гонсевский нарочно для того и приехал в Велиж, чтоб подговорить смольнян к сдаче королю. Шеин упрекал Гонсевского за то, что он не выполнил условий договора, заключенного им с товарищами в Москве, что поляки не выведены из Московского государства и оттого происходит страшное кровопролитие. Гонсевский отвечал: «Ты хочешь, чтоб польские и литовские люди были выведены из Московского государства, но каким образом это сделать? Грамотами королевскими? Грамоты были посланы к ним; король хотел послать еще гонца, и велел мне обо всем этом переговорить с тобою, но вы сами от доброго дела бегаете, держась своего обычая московского: брат брату, отец сыну, сын отцу не верите; этот обычай теперь ввел царство Московское в погибель. Я знаю, что у вас, у государей, и в народе такой доверенности, как у нас, нет, и тебе, по обычаю московскому, нельзя было со мною съезд устроить; зная это, я писал тебе, чтоб ты объявил о деле архиепископу и другим смольнянам и с их ведома съезд устроил: но и это не помогло. Припоминая себе дела московские, к которым, будучи в Москве, пригляделся и прислушался, также и нынешнее ваше поведение видя, я дивлюсь тому: что ни делаете, все только на большее кровопролитие и на пагубу государству своему». Гонсевский был прав на словах, но вовсе не прав на деле, потому что он-то и известил короля о желании бояр иметь царем Владислава, он-то и теперь всех больше хлопотал о сдаче Смоленска, как прямо сам король сказал Жолкевскому; следовательно, известия, полученные Шеиным о замыслах Гонсевского, были вполне справедливы и Шеин имел полное право не доверять велижскому старосте. |
| Российская пресса различного толка широко освещала выход вышеназванного декрета. См., например: «Новая Петербургская газета» от 10 мая 1918 г., «Новый вечерний час» от 9 мая 1918 г. Позиция Церкви в отношении Декрета о расторжении брака и Декрета о гражданском браке была выражена в постановлении Собора от 4 марта 1918 г. (см. док. IV.7) 293 Обсуждение проекта обоих декретов было отложено СНК на 18 ноября (1 декабря) 1917 г. 19 ноября (2 декабря) они были переданы в Наркомюст, 20 ноября (3 декабря) были переданы на обсуждение фракции большевиков и левых эсеров во ВЦИК. В повестках дня заседаний, начиная с 24 ноября (7 декабря), стояли оба проекта. 12 (25) декабря они обсуждались, были приняты и переданы в Президиум для редактирования. Утверждение одобренных ВЦИК Декретов состоялось на заседании СНК 16 (29) декабря 1917 г. 296 Речь идет о послании «Всем чадам Православной Российской Церкви» от 11 (14) ноября 1917 г. См. док. 1.8. 298 Опушены пункты 3–5, содержащие порядок действий судьи в условиях отсутствия информации о месте нахождения одного из супругов. 299 Опущены пункты 7–9 об изменении и сохранении фамилии после рачвода, об алиментах, об определении места проживания несовершеннолетних детей с кем-либо из родителей. 300 Письмо протеста Объединенного собрания духовенства и мирян Енисейской епархии, представителей приходских советов и просветительских организаций г. Красноярска против национализации церковного имущества, которая ожидалась в случае принятия Декрета об отделении церкви от государства, было заслушано на 50-м заседании Соборного Совета 11 (24) января 1918 г. Совет постановил: «Для обсуждения вопроса о возможных мероприятиях духовной власти на случай осуществления Советом народных комиссаров предположения о захвате церковного имущества образовать комиссию в составе членов Собора прот. А.П. Рождественского, П.И. Астрова, проф. С.Н. Булгакова, Н.Д. Кузнецова , А.А. Салова, князя Е.Н. Трубецкого и В. П. Шеина». Первое заседание комиссии состоялось 16 (28) января 1918 г. (ГА РФ. Р-3431. Оп. 1. Д. 551. Л. 36–37). |
| По Ключевскому, Петр взял не школой а количеством. «После Нарвы началась неимоверная трата людей. Наскоро собираемые полки быстро таяли в боях, от голода, болезней, массовых побегов, ускоренных передвижений на огромных расстояниях от Невы до Полтавы, от Азова и Астрахани до Риги, Калиша и Висмара… Для пополнения убыли… наборы охотников и даточных… в 1703 году забрано было до 30 тысяч человек», грубо говоря, примерно каждый сотый мужчина в возрастном слое, как-то пригодном для армии. Вроде бы немного, но из года в год такие наборы делали шансы избежать армии для каждого все меньше. Помимо того были наборы для копки каналов и очистки русла в Воронеже (пришлось бросить), для прямой дороги из Петербурга в Москву (пришлось бросить в новгородских лесах), для канала Волга – Дон (бросили), для постройки и поддержания Петербурга постоянно. Сравним долгое монастырское стояние Софьи с подвижностью Петра. Он был судорожный, т.е. буквально с болезненными непроизвольными жестами, их описывают как внезапную оглядку через плечо с вытягиванием назад одной ноги. Объяснить эти судороги очень легко, если знать что для ребенка достаточно увидеть например как отец гоняется с топором вокруг стола в избе за матерью, чтобы онеметь ногами до невозможности двигаться, а потом на всю жизнь остаться тяжелым паралитиком. У десятилетнего Петра из рук вырвали деда, за которого он цеплялся, и изрубили на части на его глазах. Он постоянно принимал разные лекарства, никогда ни в чем не знал чувства меры вплоть до возможного сифилиса в конце жизни, не ведал приличий, ежедневно напивался, абсурдно, как двухлетний ребенок, совался в «четырнадцать ремесел». Переменчивый как ртуть, он не позволял догадаться, крайний ли он трус или храбрец, сильный или слабый. Вот ему уже 45 лет, его наблюдают в 1717 во Франции: никогда нельзя знать, что он собирается делать завтра или через час, куда и как направится; ни одного места, продолжительность пребывания в котором была бы заранее определена. Иностранцы о нем в 1721: «Его качества никогда не были из числа красивых, но он становится день ото дня невыносимее, и большой счастливец тот, кто не должен находиться постоянно возле него». Его смерть стала облегчением для близких. Раз в теоретическом споре он закричал на генералиссимуса Шеина: «Я изрублю в котлеты весь твой полк, а с тебя самого сдеру кожу, начиная от ушей». |
| Во время переговоров к послам пришла из Москвы грамота, чтоб они потребовали у польских комиссаров наряда, взятого у Шеина под Смоленском, потребовали бы этого в знак любви государской: «За то бы стояли и говорили не торопко, потому что полякам разорвать переговоров уже нельзя: ведомо государю подлинно, что турский салтан наступил на Польшу, в Польше и Литве от турского великое страхованье и король пошел назад к себе в Литву; если б государь об этом знал вовремя, то он бы им, послам, с такою уступкою на стольких городах делать не велел. Главные послы, боярин и окольничий, должны говорить сердито, а остальные унимать и покрывать гладостью и разговором, чтоб договора не разорвать и бесславными не быть же». Исполняя наказ, московские послы стали говорить комиссарам о возвращении пушек, сказали и о тех двенадцати пушках, которые король отдал Шеину, но тот не взял изменою своему государю. Комиссары отвечали, что донесут об этом королю, причем гетман литовский Радзивилл прибавил: «Вы нам говорили о двенадцати пушках, которых не взял Шеин, будто бы изменою своему государю: так вам бы такого слова не говорить и в письме не писать, потому взял весь наряд государь наш своею ратною силою, а не по чьей-нибудь измене, двенадцать же пушек, которые были Шеину отданы, он подарил мне по любви, а не по неволе, и те пушки у меня, а не у короля, и отдать их назад непригоже, потому что Шеин ими меня подарил». Польские комиссары требовали, чтоб купцам их можно было торговать в Москве и в замосковных городах, но московские послы согласились только позволить им торговать в пограничных городах: что же касается до торговли в Москве и других городах, то это дело отложили до тех пор, пока польские послы будут у царя в Москве. Уговорились – пленников всех отпустить с обеих сторон без ограничения, причем поляки не согласились на требование московских послов, чтоб не отпускать тех, которые приняли православную веру или женились в России. В образцовой докончальной грамоте, присланной из Москвы, было внесено условие, чтоб в уступленных Польше городах не трогать православия. Польские комиссары говорили об этом с великою досадою: «Какое вы в нас безверство узнали? всякий человек себя остерегает, а чужого дома строить не замышляет; у нас никакому человеку свою веру держать не запрещают, мы обещаем это под клятвою, а в докончальную запись это внести зазорно, королю и нам это будет в стыд, как будто мы разорители вер». И отказали с шумом. Образцовая грамота московская начиналась укоризнами, что поляки нарушили перемирие и т. п.; комиссары объявили, что они такой грамоты допустить не могут. «Заключен вечный мир, – говорили они, – а в начале грамоты будут укоризны! мы вас укорять не хотим, и вы нас не укоряйте». Два часа спорили об этом и наконец порешили оставить укорительные слова. |
| В годы правления М. Ф. происходит постепенный уход со сцены старых княжеско-боярских родов, Боярская дума превращается к сер. XVII в совет придворных-родственников и приближенных Романовых. Представители старой знати входили в него благодаря родственным связям с романовским кланом. Возрастает роль этой придворной знати в управлении страной, ее члены становятся во главе большинства приказов. Произошло значительное увеличение размеров «Государева двора» - особой организации верхушки формирующегося дворянского сословия за счет притока в его состав представителей верхушки уездного дворянства. Этот процесс сопровождался, однако, обособлением этого нового расширенного двора от уездных дворянских организаций. С начала 30-х гг. XVII в. из боярских списков исчезают списки выборных дворян. Сам чин сохраняется, но его представителей перестают вызывать на службу в Москву. Тем самым утрачивался важный канал связей между центром и дворянской массой. Уездное дворянство начинает проявлять склонность к контактам с недовольными (по иным причинам) положением дел посадскими людьми (см. ряд претензий к привилегированным верхам в выступлениях дворянских представителей на Соборе 1642 г.). В кон. 20-х гг. XVII в. Русское государство, вступив в союзнические отношения со Швецией, начало подготовку к войне с Речью Посполитой с целью возвращения рус. земель, потерянных в годы Смуты. Русское гос-во искало союзников в Европе среди протестант. государств - противников Габсбургов, а также вело переговоры о союзе с Крымским ханством. Особое место в рус. внешней политике 2-й пол. 20-х - нач. 30-х гг. XVII в. заняли переговоры о союзе с такими гос-вами, как Османская империя и Швеция. При личном участии патриарха Филарета и османского посла Фомы Кантакузина в дек. 1627 г. был составлен проект договора о союзе, осуществить к-рый не удалось. После этого был заключен договор о союзе со Швецией, который предусматривал, что одновременно с рус. войсками Речь Посполитую будет атаковать швед. армия с запада. Однако кор. Густав Адольф II погиб в войне на территории Германии в кон. 1632 г. и договор не был осуществлен, что и стало одной из причин неудачи Смоленской войны (капитуляция армии М. Б. Шеина под Смоленском и проч.). |
| Кстати, замечательно, что даже строгой изоляции не дали... Не объясняется ли это тем, что, как здесь было слышно, со слов чуть ли не А.А.Жижиленко, что когда наше дело в Москве передали на рассмотрение какой-то юридической комиссии, то она будто бы не нашла состава преступления! Потом составили уже вторую комиссию, с Красиковым во главе, которая и вынесла помилование 6 человекам и утвердила приговор о четырех. Не знаю, насколько это верно. Потому что слух о 6 и 4 почти с самого начала циркулировал в Москве в соответствующих сферах: а по некоторым слухам, это разделение будто бы было даже еще здесь, в Исполкоме Петросовета, намечено. Вообще, слухов всяких много. В частности, относительно четырех: митрополита, о. Сергия Шеина, Ю.П. Новицкого и И.М. Ковшарова. Мы все слышали вечером 30 июля/12 августа, как их выводили из камер. Но куда они делись потом – неизвестно. Один слух – увезли в Москву, будто бы для показаний по делу Патриарха; потом этот слух изменился так, что митрополит отправлен в Соловки, а третьи – сидят в Московской ЧК под большим секретом. Подыскивается и мотив к этому слуху: какие-то переговоры с Америкой и желание показать, что жестокостей нет. Думаю, что верен другой слух, что все четверо расстреляны. Передавали и подробности, что митрополит и о. Шеин были предварительно обриты и острижены, что Шеин и Ковшаров смело и с достоинством шли на казнь, Новицкий плакал, а с митрополитом будто бы случился сердечный припадок. Разноголосица лишь в пунктах расстрела: одни – на полигоне, другие – в Удельном, третьи в крепости, четвертые – за Стеклянным заводом, наконец, пятые, – в Михайловском манеже. Все варианты называют как участника – Озолина. Где правда? Сказать трудно, но вероятно, что их нет в живых. После объявления постановления ВЦИК, мы еще до четверга сидели в особом ярусе (я – в 134 камере); за это время у меня было три свидания с женой и детьми (в субботу, вторник и четверг). Наконец, в четверг нас перевели в VI строгое отделение, и я попал в камеру 56 вместе с М.П.Чельцовым. |
| Автор сочувствует Савве, осуждает поступок «злой и неверной жены», коварно прельстившей его. Но этот традиционный мотив прельщения невинного отрока приобретает в повести реальные психологические очертания. Вводится в повесть и средневековый мотив союза человека с дьяволом : в порыве любовной скорби Савва взывает к помощи дьявола, и тот не замедлил явиться на его зов в образе юноши. Он готов оказать Савве любые услуги, требуя от него лишь дать «рукописание мало некое» (продать свою душу). Герой исполняет требование беса, не придав этому особого значения, и даже поклоняется самому Сатане в его царстве, дьявол , приняв образ «брата названого», становится преданным слугою Саввы. Идейно-художественная функция образа беса в повести близка функции Горя в «Повести о Горе и Злочастии». Он выступает воплощением судьбы героя и внутренней смятенности его молодой и порывистой души. При этом образ «названого брата», который принимает в повести бес, близок народной сказке. С помощью «названого брата» Савва вновь соединяется со своей возлюбленной, спасается от гнева родительского, переносясь со сказочной быстротой из Орла соликамского на Волгу и Оку. В Шуе «брат названый» обучает Савву воинскому артикулу, затем помогает ему в разведке укреплений Смоленска и в поединках с тремя польскими «исполинами». Показывая участие Саввы в борьбе русских войск за Смоленск, автор повести героизирует его образ. Победа Саввы над вражескими богатырями изображается в героическом былинном стиле. Как отмечает М. О. Скрипиль, в этих эпизодах Савва сближается с образами русских богатырей, а его победа в поединках с вражескими «исполинами» поднимается до значения национального подвига. Характерно, что на службу к царю Савва поступает по совету своего «названого брата» – беса. Когда боярин Стрешнев предложил Савве остаться в его доме, бес с «яростию» говорит: «Почто убо хощеши презрети царскую милость и служити холопу его? Ты убо и сам ныне в том же порядке устроен, уже бо и самому царю знатен учинился ecu... Егда убо царь увесть верную службу твою, тогда и чином возвышен будеши от него». Царская служба рассматривается бесом как средство достижения купеческим сыном знатности, перехода его в служилое дворянское сословие. Приписывая эти «греховные мысли» Саввы бесу, автор осуждает честолюбивые помыслы героя. Героические подвиги Саввы приводят в удивление «все... российское воинство», но вызывают яростный гнев воеводы – боярина Шеина, который выступает в повести ревностным стражем незыблемости сословных отношений. Узнав, что подвиги совершены купеческим сыном, воевода «начат всякими нелепыми словами поносити его». Шеин требует, чтобы Савва немедленно покинул Смоленск и вернулся к своим богатым родителям. Конфликт боярина с купеческим сыном ярко характеризует начавшийся во второй половине XVII в. процесс формирования новой знати. |
|
|
