| Мотив голодания и холодания дворовой челяди, звучащий в приведенных наставлениях, несомненно отражал подлинную черту жизни «дома» господствующего класса, хотя у Заточника эта черта связывается специально с дурным домоводством «гордой и величавой» жены, которая «дом у мужа своего разоряет и раб своих не удержает» (не бережет, не старается удержать), и рабы «единогласно» про нее говорят: «Дай же Бог той жене спесивой сухотою болеть, что она нас не бережет» 57 . Но ведь и «злая жена» заняла такое видное место у Заточника потому, что в жизни не была редкостью (и не слушала учительных предостережений церковника). У нас нет никаких данных судить об успехах этой церковной проповеди непосредственно в массе господствующего класса. Но нельзя сомневаться, что его руководящая верхушка, пытаясь смягчить социальные противоречия, полностью могла опираться на авторитет церкви и пользоваться ее идеологической поддержкой. Два ценнейших памятника социального законодательства XII века – «Устав о закупах» 58 и «Устав о холопах», – кодифицированные в «Пространной Правде» и сохранившие нам живые черты бытовой обстановки в сфере трудовой жизни русского народа, явились результатом именно этой церковной политики. «Задушный человек» (то есть освобожденный перед смертью господина на помин его души раб) еще в церковном уставе Владимира был записан в число «церковных людей». В X веке это было только еще извне принесенное задание, поставленное перед церковниками в их обработке духовных своих детей, но позже, в XII веке, ст. 109 «Пространной Правды», среди других «уроков» (пошлин) установившая урок «от свободы 9 кун» (вариант: «освободивше челядина»), ясно свидетельствует о заметном распространении практики освобождения холопов. Да и замечание Заточника, что, «доброму господину служа» (в XII веке), можно «дослужиться и свободы», самой своей формулировкой подчеркивает моральный, добровольный момент подобного господского акта, и его следует относить за счет церковного воздействия. Сколько-нибудь четко представить себе формальное отношение к церкви таких освобожденных холопов (как и вообще «церковных людей» в виде нищих, калек и т. |
| История сохранила нам не мало фактов и таких, которые указывают на следы употребления византийских законов в нашей государственно судебной и административной практике, а также влияния их на наше местное законодательство. Исследователи по истории русского права находят, что Русская правда, один из древнейших памятников русского законодательства, носит на себе заметные следы влияния византийских источников. Калачов в своем исследовании о Русской Правде указал не мало статей, составленных под прямым влиянием византийских источников: Закона Моисеева, Земледельческих Законов Юстиниана, Закона Градского, судебника Царя Константина, главы Эклоги о послусех и пр. Этого мало. Некоторые из византийских памятников в целом виде непосредственно употреблялись на Руси в качестве практических источников права. Доказательством этого служит Юридический Сборник, называющийся Мерилом Праведным, старший список которого относится к концу XIII в. В этом сборнике вслед за Русской Правдой помещен Судебник царя Константина в особой редакции, затем договорная грамота Мстислава Смоленского 1229 г. с Ригой, потом Устав Ярослава о мостех и наконец Устав Владимира о церковных судах, приписанный впрочем новейшей рукой, а в начале сборника помещено увещание к судьям о праведном суде, взятое из слова Василия в. о судиях и властелех. По всему видно, что здесь мы имеем дело с цельным сборником действующих законов, употреблявшимся на практике. И употреблялся этот сборник именно в судебно-административной практике государственной, а не церковной. Доказательством этого служит особенность редакции закона судного, в какой он помещен в Мериле Праведном. В отличие от редакции Закона судного, помещавшейся в Кормчих, в которой за преступления назначаются церковные епитимии, здесь назначаются одни уголовные наказания, согласно с греческим подлинником: знак, что сборник был назначен для употребления светских судей. Нельзя не упомянуть еще о другой важной особенности редакции Закона судного, помещенной в Мериле Праведном. Здесь Закон Судный гораздо полнее редакции, какая встречается в рукописных Кормчих, и какая помещена в печатной Кормчей. Именно, в содержании краткой редакции здесь прибавлено еще до 45 статей, заимствованных по б. ч. из Закона Моисеева. А этот факт служит доказательством практического значения у нас в практике светских судей другого византийского памятника – Извлечения из Закона Моисеева. К этому нужно прибавить, что в Кормчих позднейшего времени (XV в.) Русская Правда встречается в соединении с Законом Судным, так что составляет с ним одно целое, подведенное под одну нумерации статей. |
| Если в основе единения племен славяно-русских лежала вера, то усилению и духовному росту государства содействовало законодательство – тем более, чем лучше оно восприняло учение Христово. До христианства Русь не имела писанного закона. Правовые отношения определялись обычаем и властью князя, который не всегда был верен добрым примерам своих предков и нередко действовал или по личным склонностям, или по требованию исключительных обстоятельств. Христианство , выяснив понятие о человеке, положило одну основу его нравственной жизни и по ней определило взаимные общественные отношения. Евангелие и было у нас первым писанным законом. Но это был закон основной; по нему требовалось составить закон общественный – применительно к местным условиям жизни новых христиан и прежде всего установить жизнь церковную. Этому отвечал уже готовый кодекс церковного закона, Византийский Номоканон. Однако это был кодекс Византийский и его нужно было переделать и восполнить по-русски. И вот сам великий князь Владимир первый издает церковный Устав. Как первоначальный, Устав Владимира не мог строго разграничить церковных дел от гражданских и подчинил многие гражданские дела ведению церковной власти. Таким образом, первое законодательство и, вместе, жизнь народа на первое время были в большой зависимости от церковной власти и потому естественно народная жизнь в первое же время христианства на Руси, беспрепятственно со стороны других влияний, проникалась духом Евангелия. Постепенно, по требованию духа Евангелия, изменялось и обычное право, и характер княжеской власти. Последующее русское законодательство выделяло мирское из круга церковной подсудности, но само все-же стояло под сильным влиянием духа Евангелия. Преемник Владимира, Ярослав принужден был в своей «Правде» утвердить коренной обычай языческой Руси – право личной и родовой мести, противное и духу христианства, и цели общежития, но освященный веками; тем не менее, мудрый законодатель старался, по крайней мере, уменьшить зло, дозволив личную месть только ближним родственникам и притом в случае смертоубийства; за прочие же преступления установил денежную пеню. |
| 2) 356 . Мнения Степенной книги, что Владимиром дана десятина также епархиальным архиереям и всем соборным церквам, Евгений не разделяет (стр. 4) 357 ; по нему как-будто выходит, что и митрополиты ею не пользовались; но это прямое уже противоречие летописям (см. «Сводную летопись» Лейбовича под 996 г.) 358 . Из других князей, дававших церковную десятину, преосвященный Евгений упоминает только о новгородском Святославе и владимирском Андрее Боголюбском, – смоленский Ростислав почему-то забыт. Повсюдное окончание десятинного сбора произошло, как неопределенно выражается автор, «по нашествии татар» (стр. 4). Об источниках десятины, назначенной Владимиром и другими князьями, митрополит Евгений пишет весьма мало, как мало говорит об этом кенигсбергский список Несторовой летописи – единственный руководитель его в данном случае. В интересах полноты и истины ему следовало бы воспользоваться в настоящей раз, как и вообще в вопросе о древне-русской церковной десятине, отпечатанным у него же и в тех же «Прибавлениях» (стр. 5–7) списком самого Владимирова устава (а не только «завета»), – но по непонятной для нас причине он ограничился одним лишь Нестором. – Кроме 1-го в «Прибавлениях» должен быть считаем дополнением к 5 отделу рассуждения «о состоянии киевской иерархии» еще 4-й, под которым наш автор поместил «Устав великого князя Ярослава Владимировича о свободе духовенства от пошлин» (стр. 13–14). На этом мы считаем нужным остановиться по той причине, что преосвященный Евгений полемизирует здесь с Карамзиным отвергающим подлинность Ярославова «устава» и, таким образом, не признающим за духовенством времен «Мудрого» князя права свободы от проезжих и торговых пошлин. По Евгению, слова «тамга», употребленное в уставе и давшее Карамзину повод и основание относить устав к монгольскому периоду отечественной истории (оно-де-слово татарское), могло перейти в русский язык еще задолго до Батыя от Козар, Печенегов или каких-либо других скифских народов (к коим принадлежат и татары), как перешли, по мнению самого же H. |
| и проч. Потом на основании Номоканона, сгадав с своею княгинею и с детьми, что не подобает ни князю, ни тиуном его судити следующих судов... как принадлежащих Церкви, равно и следующих людей церковных... дал те суды митрополиту и епископам». По крайней мере, должно допустить, что, если святой Владимир несомненно дал закон о десятине, ему необходимо было дать закон и о судах церковных, когда приложение первого как не вполне определенного начало встречать неизбежные препятствия, и что оба эти постановления, столько соприкосновенные и близкие между собою, весьма естественно было князю изложить потом в одном письменном уставе. Имеет ли церковный устав Владимиров и внутренние признаки своей подлинности? Т. е. все ли в нем сообразно с обстоятельствами и места, и времени его происхождения, и первоначального существования? Припомнив предварительно, что все дошедшие до нас списки устава Владимирова суть только копии его, допустившие в себе с течением времени более или менее важные изменения, что к подлиннику можно относить с несомненностию одно то, в чем списки разных редакций сходны между собою, и только с вероятностию — то, что составляет существенные особенности редакции обширной, мы, не обинуясь, отвечаем на предложенный вопрос утвердительно. Язык устава по всем редакциям носит на себе печать глубокой древности и несомненно мог принадлежать времени Владимира: два-три слова, кажущиеся не столь древними, могли быть внесены в устав переписчиками XIII в. без ущерба для существа устава . В содержании его предоставляются ведомству церковному известные суды, в которые запрещено вмешиваться судиям гражданским, и в близком к тому времени гражданском уставе, известном под именем Русской Правды, действительно эти суды опущены. Несогласие оказывается одно: тяжбы детей и братьев о наследстве в церковном уставе подчинены суду духовенства, а по Русской Правде их судит князь чрез своих отроков. Но это означает только или отмену прежнего закона в последующем законодательстве, или то, что наследственные дела по желанию тяжущихся или по существу и обстоятельствам самих дел могли быть судимы и духовным судом, и светским . |
| ЦЕРКОВНАЯ КОДИФИКАЦИЯ. Всё это ярко освещает ход судопроизводства, законодательства и кодификации в России XI и XII вв. Христианство осложняло жизнь, внося в неё новые интересы и отношения. Княжи мужи, органы власти, со своими старыми понятиями и нравами не стояли на высоте новых задач суда и управления и своими ошибками и злоупотреблениями " топили княжу душу " , по выражению того же Всеволодова устава. Усиливаясь поправить положение дел, князья разграничивали ведомства, устанавливали компетенции, искали новых юридических норм, лучших правительственных органов и за всем этим обращались к церковной иерархии, к её нравственным указаниям и юридическим средствам. Церковные судьи и законоведы собирали церковно-византийские произведения о суде и управлении, выписывали из них пригодные правила, обращались с запросами по своим недоумениям к высшим своим иерархам и получали от них вразумляющие ответы, из этих правил и ответов составляли юридические нормы, более или менее удачно приноровленные к русской жизни, и по мере того как эти нормы входили в практику церковного суда, облекали их в форму законоположительных статей, которые вносили в прежде изданные русские уставы или соединяли в новые своды, покрывая их именем князя, которым вызвана была эта кодификационная работа или который освятил такой свод своим законодательным признанием. В древнерусских рукописных кормчих, мерилах праведных и других сборниках юридического содержания сохранились остатки этой продолжительной и трудноуловимой законодательно-кодификационной работы в виде цельных уложений, каковы уставы князей Владимира и Ярослава, или в виде отдельных статей, неизвестно когда и но какому случаю составленных, служивших как будто схолиями или дополнениями к какому-то цельному уложению. Это, как видим, тот же процесс, каким составлялась и Русская Правда. СЛЕДЫ В УСТАВЕ ЯРОСЛАВА. Устав Ярослава в своих списках сохранил довольно явственные следы такого происхождения. По самой цели своей, как уголовно-дисциплинарный церковный судебник, он стоял ближе к церковно-византийским источникам права, чем Русская Правда. Это понятно: он вводил христианские начала в русскую жизнь, державшуюся на языческом обычае, тогда как Русская Правда воспроизводила языческий обычай, слегка приправляя его христианскими понятиями. Основным источником устава служили помещавшиеся вместе с ним в наших кормчих византийские кодексы Эклога и Прохирон, преимущественно их уголовный отдел или титулы " о казнях " . Но устав не копирует, а переделывает их, придавая заимствуемым нормам туземную обработку, соображаясь с местными нравами и отношениями, развивая общие положения источника в казуальные подробности, иногда вводя новые юридические случаи, подсказанные явлениями местной жизни. Такие приёмы мы заметили и в Русской Правде. Ограничимся немногими примерами, чтобы объяснить эти приёмы. |
| Мудрые советники, надобно полагать, объяснили князю, что греко-римские законы на пользу Церкви как примененные к состоянию совсем другого общества было бы бесполезно принять во всей целости для России, а что лучше на основании Номоканона сделать из них только извлечение и отчасти дополнить это извлечение соответственно потребностям вновь просвещенного святою верою народа русского. Так Владимир и поступил. На основании Номоканона по примеру греческих императоров он дал для Русской Церкви собственный устав, который можно назвать, с одной стороны, первым приложением к условиям жизни русской общего церковного, и в частности византийского законоположения, а с другой – первым опытом местного, самобытного церковного законодательства в России. Чтобы познакомиться ближе с этим драгоценным памятником священной старины, мы скажем I) предварительно о разных списках и содержании церковного устава Владимирова, II) потом о подлинности устава и III) наконец о значении его по отношению к древнему церковно-византийскому законодательству и к русской жизни. I. Церковный устав Владимиров дошел до нас в многочисленных списках, которые, начинаясь с XIII, продолжаются до XVIII в. и весьма разнообразны, так что нельзя почти указать двух совершенно сходных между собою. Впрочем, при всем разнообразии этих списков, обращать внимание на самое существо устава, определяющее большее или меньшее пространство церковной власти и преимуществ, а не на предисловия, послесловия и вообще мысли вносные, все списки можно разделить на три фамилии, или редакции: краткую, среднюю и обширную. Краткой нам известны три списка: 1 по летописи, составленной, как догадываются, в начале XIII в.; 2 по Кормчей 1493 г.; 3 по Кормчей XV или XVI в. Все эти три списка имеют между собою небольшое различие. Средней известны четыре списка: 1 по Кормчей, скопированной с Кормчей XIII в. (1286); 2 по приписке, сделанной к той же Кормчей в XVI в.: оба сходны между собою, кроме некоторых выражений и того, что в последнем недостает нескольких начальных строк; 3 по Кормчей XV или XVI в.; 4 по Кормчей XVI или XVII в.: довольно различаясь от двух первых, сходны между собою почти до буквы. |
| Уставом великой церкви пользовались не только в митрополитанском кафедральном соборе св. Софии в Киеве, но его «списывали» для «церкви св. Софии» в Новгороде, несомненно и в Пскове, как это видно из приведенных выше мест посланий в Псков митрополитов Киприана и Фотия, направленных к уничтожению обычаев великой церкви константинопольской. Чины новолетия, чин пещного действа и некоторые другие чины свидетельствуют о том, что устав великой церкви регулировал богослужебную практику в Вологде, по всей вероятности, во Владимире на Клязьме, в Чернигове и в других городах. Господство этого устава было вытеснено мало по малу сначала уставом в редакции патриарха Алексия, а потом окончательно иерусалимским уставом. Отсюда понятна и прибавка «в переписной книге домовой казны патриарха Никона », что писанное «по телятине» «правило 37 Софейское» было «старое», т. е. считалось в XVII в. уже вышедшим из употребления. «Чин бываемый в неделю св. Праотец или св. Отец пещнаго действа» 38 , к рассмотрению которого мы теперь приступаем, хотя во всем своем объеме и составе, как он излагался в наших рукописях XVI – XVII веков и как он был напечатан в Москве, и неизвестен нам по греческим памятникам, тем не менее мы не сомневаемся в византийском происхождении его главнейших составных частей и особенностей и считаем этот чин новым подтверждением того положения, что в древнейшую пору нашей церковно-религиозной жизни прочно держался в богослужебной практике устав великой константинопольской церкви, одну из особенностей которого составлял и настоящий чин. Чтобы не быть голословным, мы рассмотрим каждую из особенностей «чина пещнаго действа», известного нам по русским памятникам, выделив пока из него, на что, как увидим ниже, у нас имеются и свои особые резонные основания, самый обряд возжжения пещи и ввержения в неё трех отроков, входящий в состав утреннего богослужения и соединяемый с пением седьмой и восьмой песней канона. Так как весь «чин пещнаго действа» заключает в себе последование вечерни, утрени и литургии, то с обозрения особенностей этих последований мы и начнем наше исследование. |
| Вместо мельниц и рыбных ловель, по ходатайству монастыря, назначен ему из казны денежный оклад: за мельницу по 500 руб. и за рыбные ловли 300 руб., всего 800 руб. ассигн. ежегодно (по Высочайшему повелению 3 декабря 1827 года). Взамен лесного участка предоставлено монастырю пользоваться ежегодною рубкою из лесных дач горных заводов строевого и дровяного лесу на сумму по таксам 93 руб. 50 коп. ассигн. без платежа попенных денег. Впоследствии по ходатайству Игуменьи Таисии, были оказываемы монастырю различные вспомоществования из казны. 7-го декабря 1824 г., Государь Император, снисходя на прошение Игуменьи Таисии, Высочайше повелеть соизволил: 1) к сумме, отпускаемой на жалованье священно церковнослужителям означенного монастыря, прибавить, сверх штатного положения, еще по четыреста рублей в год из сумм комиссии духовных училищ; 2) для пользования больных сестер оного монастыря отпускать из аптеки Екатеринбургских горных заводов медикаменты, с вычетом за оные из жалованья их по примеру того, как сие делается для людей горного ведомства; 3) предписать Горному начальству, дабы оно, при отдаче в оброк известковых и каменных гор, выговаривало, чтоб монастырю тому продукты сии отпускались без платы оброка и чтобы сие исполнено было до окончания отстройки монастыря; 4)дабы железные связи и деревянные брусья, нужные для строения, отпускались монастырю за умеренную цену с казенных заводов; и буде встретится в исполнении сего последнего затруднение, то отпускать монастырю на покупку сих материалов из казны до трех сот рублей ежегодно 15 , и 5) из земель горного ведомства, или других оброчных статей, отвести монастырю сему тридцать десятин земли, положенных для скотоводства оного. Общежительный устав для Новотихвинского монастыря составлен в Петербурге архимандритом Александро-Невской лавры Герасимом, который руководствовался при этом уставами: Саровской пустыни, Александро-Невской лавры и Валаамского монастыря. Устав был препровожден, 8 октября 1820 года, на рассмотрение епископа Иустина, который поручил рассмотреть его ректору семинарии архим. |
| Но если это долженствовало быть так, то за этим естественно было случиться тому, чтобы дела, с которыми первоначально обращались к суду епископов добровольно, потом стали им подсудными совсем и официально или совершенно вошли в область суда церковного. Всякая давность, по употреблению или по злоупотреблению, создаёт право. Долговременное обращение в помянутых выше делах к третейскому суду епископов создало для них (епископов) право притязать на эти дела, как на полную собственность, и вследствие этого должна была возникнуть у них тяжба с судьями гражданскими. Кто же должен был остаться победителем и кто должен был уступить? Для государства быть обидчиком церкви есть роль весьма неблагодарная, и всякий государь всегда предпочтёт слыть её благодетелем, чем обидчиком, если только для этого не требуется какая-нибудь жертва, превышающая меру. Епископы, защищая свои притязания, могли говорить, что те суды «клирошаном на потребу, нищих кормление, сиротам и убогим промышление» и пр.; но что подобное могли говорить князья? Уступить спорные дела церкви значило оказать ей благодеяние, не уступить – значило не хотеть сделать ей благодеяния: так как церкви естественно жить благодеяниями от государей, а государям естественно оказывать благодеяния церкви, то поэтому и должно было случиться, чтобы в споре о суде князья уступили епископам 762 . Говоря об окончательном расширении церковного суда, должно возвратиться с речами к так-называемому церковному уставу Владимира. Не будучи подлинной грамотой этого государя, устав, тем не менее, не был просто литературным памятником, а имел несомненное и важное практическое значение. Не знаем, насколько он помог, и помог ли сколько-нибудь церковному суду в самом его расширении, но то несомненно, что он весьма много ему помог прочно и навсегда утвердиться в приобретённых им границах. Явившись около того времени, как совершилось окончательное расширение церковного суда или когда этот последний достиг наибольшего своего объёма, во второй половине XII века или по крайней мере не ранее, устав этот скоро приобрёл себе всеобщую веру. |
|
|
