| Выдающийся русский Византинист Ф. И. Успенский вышел, как и Васильевский, из духовной среды. В течение 20 лет, с 1894 по 1914 г., он работал в Константинополе, занимая там должность директора, основанного им, русского археологического института. Таким образом, он имел возможность изучать Византию в ее эпицентре, там, где, хотя и в искаженном позднейшими перестройками виде, стоит святая София, где сохранились другие великолепные памятники всех эпох нового Рима, где под ногами, в земле, покоились бесчисленные следы этой погибшей цивилизации, где, наконец, в ту пору еще оставались не изгнанные из своей родины живые наследники Христианской империи – ромеи. Поэтому так достоверны, конкретны и убедительны результаты археологических и исторических исследований Успенского, среди многочисленных статей и монографий которого могут быть выделены такие работы, как «Очерки по истории Византийской образованности» и, посмертно опубликованные в 1929 г., «Очерки по истории Трапезундской империи». Но самый монументальный труд Успенского – его 3-томная «история Византийской Империи», которая до сих пор представляет собой самое полное, на русском языке, изложение истории Византии, написанное, в отличие от «Истории упадка и падения Римской империи» Гиббона, пером добросовестного, непредубежденного ученого, умеющего, при всей своей академической объективности, оценить величие той цивилизации, история которой была предметом его исследований, и ее особенное значение для России. «Византинизм, – писал Успенский, – становится идеалом славянского царства.., с юга Византинизм доходит до Киева и Москвы, по Византийским началам складывается историческая жизнь восточноевропейских народов. В связи с Византинизмом, стоит распределение Европы на две половины: православную и католическую» (Ф. И. Успенский. История Византийской империи 6–9 вв. М., 1996, с. 18). Ученый уделяет должное внимание политической и социальной истории Византийского общества, событиям церковной жизни, этнографическим процессам в границах империи на протяжении целого тысячелетия. |
| Советские византинисты начали регулярно принимать участие в работе Международных конгрессов византинистов (с 1955, Стамбул). В связи с подготовкой к конгрессам выходит периодическое издание «Византийские очерки». Участники XVII конгресса византинистов в Вашингтоне (Р. М. Бартикян, К. В. Хвостова, З. В. Удальцова, Г. Г. Литаврин, С. П. Карпов). Фотография. 1986 г. С кон. 60-х гг. в сфере интересов советских византинистов оказываются различные сюжеты, выходящие за рамки социально-экономической тематики: общественно-политическая мысль, история лит-ры, право, внутренний мир визант. интеллектуалов и др. Публикуются работы, посвященные различным проблемам В.: А. В. Банк (прикладное искусство), Горянова (религиозно-полемическая лит-ра), Гранстрем (палеография и кодикология), А. П. Каждана (культура, лит-ра, русско-визант. отношения), Г. Л. Курбатова (общественная мысль, историография), В. Н. Лазарева (история визант. живописи), М. В. Левченко (партии цирка, русско-визант. отношения), Липшиц (юриспруденция), Г. Г. Литаврина (византино-болгар. отношения), Пигулевской (византийско-иран. отношения), Е. Ч. Скржинской (итало-визант. связи), Сюзюмова (источниковедение), З. В. Удальцовой (культура и идеология), В. А. Арутюновой-Фиданян (армяно-визант. культурные связи), М. В. Бибикова (визант. лит. памятники и их переводы в слав. мире), В. В. Бычкова (раннехрист. и визант. эстетика), Е. В. Герцмана (музыка), П. И. Жаворонкова (политическая история Никейской империи), С. П. Карпова (история Трапезундской империи, левантийская и причерноморская торговля итал. морских республик), А. С. Козлова (политическая история ранней Византии), Я. Н. Любарского (историческая лит-ра, переводы), И. П. Медведева (культуры Византии эпохи Палеологов), Е. Н. Мещерской (восточнохрист. апокрифы), М. А. Поляковской (культура и общественно-политическая мысль поздней Византии), Г. М. Прохорова (богословская и полемическая лит-ра), В. П. Степаненко (политика Византии в Закавказье и на Ближ. Востоке), В. И. Уколовой (общественная мысль позднеантичной и ранневизант. эпохи), Б. Л. Фонкича (греч. кодикология), К. В. Хвостовой (правовые отношения, теоретические проблемы исторического познания), А. А. Чекаловой (общественная жизнь ранней Византии), И. С. Чичурова (визант. историческая лит-ра, политическая идеология средневизант. эпохи и Др. Руси, антилат. церковная полемика), В. С. Шандровской (сфрагистика), К. Н. Юзбашяна (армяно-визант. отношения) и др. ученых. |
| Что в одни синодики вносилась полная греческая редакция, в другие нет; что в одних синодиках встречалось обилие русских статей, в других, напротив, очень мало, – это нужно признать довольно существенным фактом в литературе синодиков, который обуславливает собой вопрос об изводах или редакциях. К сожалению, исследователю почти невозможно ориентироваться в этом вопросе на основании тех скудных данных, которые сообщены отцом Никольским об изученных им списках синодика. По нашему мнению, это остается задачей для будущего исследователя русских синодиков. В XVI столетии должна была влиться новая и живая струя в литературу синодиков. В настоящее время с разных сторон получаются более и более убедительные признаки, свидетельствующие, что Московское государство в XVI b. выработало и обосновало известную фикцию о Москве – третьем Риме и о главенстве среди православного мира. В Москву приобретаются греческие святыни, составляются жития московских святых, вырабатывается придворный и церковный чин по подобию такого же чина в греческом царстве, – указанная политическая и церковная тенденция восстановить в Москве православное греческое царство не могла не найти себе выражения и в переработке синодика, как памятника торжествующего православия. Весьма любопытно, что эта новая политическая и национальная тенденция выразилась в редакции Новгородского синодика XVI b. Не должно, впрочем, удивляться, что Новгород теоретически обставляет идею, которую осуществляет в практической жизни Москва. В Новгороде в первый раз изложена в литературной форме и теория о Москве – третьем Риме; Москва приняла эту теорию и пыталась провести на практике. Может быть, Новгород вообще был сильнее Москвы политическою организацией, теоретическими построениями; Москва же слишком погружена была в практическую деятельность и считала постыдным «приобретать потом то, что можно было добыть кровью». Как бы то ни было, прекрасным выражением политических и церковных тенденций России в православном мире, тенденций, оправдываемых запустением Греческого царства, остается новгородская редакция синодика. |
| В пользу этого суждения приводятся ссылки на якобы плохое знание греками русского языка и на то, что в далекую «варварскую» страну, какой представлялась грекам Русь, на церковное служение посылали не лучших, а худших представителей клира, людей малообразованных и не одаренных выдающимися способностями. Напротив, благодаря тому, что о двух митрополитах Киевского периода, русских по происхождению, летописец сообщает достоверно ему известные биографические данные, они представляются прямой противоположностью бесталанным и бездеятельным грекам. Современные исторические исследования, благодаря привлечению иностранных источников и археологических данных, а также рассмотрение сохранившихся сведений о предстоятелях Русской Церкви X – XIII веков в контексте истории русско-византийских отношений позволяют поставить под сомнение это распространенное представление. Известия византийских и западных источников указывают, что ставленники на Киевскую митрополию, как правило, избирались из представителей столичного Константинопольского клира приближенных к патриарху и, несомненно, имевших хорошее духовное образование. Некоторые из них в то же время были членами императорского сената и имели высокие придворные звания, которые сохранялись за ними и по возведении их на Киевскую митрополию. Так митрополит Георгий (1065–1076), согласно титулу, начертанному на свинцовой печати, которой запечатывались его митропольичьи грамоты, имел титул синкела, его предшественник, митрополит Ефрем (1055–1065), имел еще более высокий ранг – протосинкела протоедроса. Митрополиты Киевские нередко призывались в Константинополь для участия в заседаниях патриаршего синода в качестве его временных членов. Иерархия Константинопольского патриархата внимательно следила за внутренним положением в Русском государстве и Церкви и прилагала немало усилий, чтобы на него воздействовать. В секулярной исторической литературе это влияние представляется исключительно в виде политических интриг, имеющих целью поддержание «греческой гегемонии» в русской церковно-общественной жизни, желания разжиться за счет русских богатств и, наконец, и использования русской военной силы для защиты чуждых русским политических интересов. |
| А такую митрополию и можно было создать, опираясь на истор. прецеденты, в Галиче, тем более, что Литва была тогда накануне обладания наибольшей восточной частью галицко-волынского наследства, а в Луцке княжил уже сын Гедимина, Любарт (Дмитрий). Настойчивый и деловитый митрополит Феогност и на этот раз сумел уничтожить новоучрежденную митрополию и вел борьбу против нее на месте действия: с 1330 по 1332 г. он проживал в волынской земле и через одних послов в КПль сумел низвести Галицкого митрополита на степень обыкновенного епископа, каким этот и является при нем уже в августе того же 1331 г. Но для того, чтобы уладить инцидент вполне, митр. Феогност путешествовал в КПль еще и самолично в 1332 г. Однако трудно было уничтожить неизбежно надвигавшееся разделение единой русской митрополии, как результат распада исторической жизни русских племен на несколько политических центров. Через несколько лет Галицкая митрополия открывается снова. Еще в 1337 г. присутствует в КПле какой-то i " erw " tato_s a " rxiereutou Gali " t_sh_s. Весьма возможно, что это был искатель митрополичьего сана, но только незадолго до 1347 г. эти искания увенчались успехом. Некоторые сведения об обстоятельствах последнего восстановления митрополии в Галиче почерпаем из греческих актов 1347 г. об ее закрытии. Здесь говорится, что галицкий архиерей незадолго пред тем (prd oli " gou) пришел в КПль и, воспользовавшись «временем смуты», получил митрополичий сан. Смутой византийские историки называют время церковно-политических волнений по поводу вопроса о фаворском свете с 1341—1347 гг. В состав этой митрополии зачислились все кафедры галицко-волынской земли и литовского государства, принадлежавшие в то время трем нерусским владетелям: Мазовецкому князю Болеславу Тройденовичу (Галич), Любарту Гедиминовичу (Волынь) и самому Гедимину (Литовская Русь). Митр. Феогност снова стал протестовать против отнятия у него власти над юго-западной Русью. Нового митрополита он обвинял в каких-то канонических провинностях. |
| Случай помог венецианцам. Сын Исаака Алексей бежал на Запад с помощью пизанцев. Папа Иннокентий был в достаточной степени корректен, чтобы его не принять; но зять царевича Филипп Швабский принял его с распростёртыми объятиями. Среди крестоносцев многие были из рейнских областей, и маркграф Бонифаций находился с Филиппом в хороших отношениях; таким образом, желание последнего восстановить на престоле Исаака и его сына, так удачно соответствовавшее планам Дандоло, было благосклонно принято в лагере крестоносцев. Протест Иннокентия III не был услышан, а против его легата Дандоло выступил с такой энергией, что понемногу стало всякому ясно, что положение дел находится всецело в руках дожа; он и использовал выгоды этого положения по мере сил. В начале октября 1202 г. крестоносный флот вышел в море и занял уже в ноябре далматинскую Зару, принадлежавшую благочестивому Эмериху Венгерскому. Венецианцам не помешало в их беспощадном преследовании своих торгово-политических интересов то, что последний сам был крестоносцем. Весь этот поход, направленный Венецией против Византии, имеет в истории только одну параллель в английской морской экспедиции, имевшей следствием аннексию Египта: оба раза таилась одинаково большая неискренность в скрывании истинных политических конечных целей. Интересно также, что политическое руководство обеими аферами было поручено настойчивым старцам, имевшим большой государственный опыт. Рим отлучил от церкви венецианцев и объявил крестоносцам, что не их делом является наказывать греков и их императора за их грехи. Но царевич Алексей обещал 200 000 марок серебра, 10 000 человек вспомогательного войска для войны с неверными в течение одного года и унию с римской церковью, условия в высшей степени умеренные и разумные. У многих крестоносцев ещё говорила совесть, но искусные убеждения дожа и маркграфа, и прежде всего надежда на безмерную добычу смягчили, за небольшими исключениями, рыцарей, находившихся по большей части в неважном финансовом положении. Дело Божие пало жертвой маммоне. |
| —182— der Grosse (Leipzig, 1897)». Но исследование Guldepennig’a и Steand’a, при всех его достоинствах, носит на себе более популярный, чем научный характер и больше занимается политическою, чем церковною деятельностью Феодосия. Что же касается до небольшой брошюры Athanasiades’a, то по самому своему объему (47 стр.) оно не может претендовать на всестороннее обследование вопросов, связанных с личностью Феодосия. г. Чернявскому предстояла задача, воспользовавшись всем научным багажом, имевшимся в его распоряжении, привлечь к делу богатый материал, сохраняющийся в Codex’e Феодосия, и еще не вполне использованный наукой, и дать полный и всесторонний очерк политической и церковной деятельности Феодосия. Эту трудную задачу, предлежавшую ему, он выполнил в достаточном совершенстве, поскольку позволяло ему находившееся у него в запасе время. Он представил исключительно большое сочинение, обнимающее собой 1124+XVIII страниц довольно мелкого почерка. Определив во введении задачу своего сочинения и историческое значение личности Феодосия (I–XVTII), он в первой главе рассматривает внешнюю историю жизни Феодосия до восстановления единовластия империи и дает характеристику личности его, как правителя империи, и его административных заслуг (1–248). Вторая глава (249–305) излагает общие принципы религиозной политики Феодосия в отношении к христианству; раскрывая в подробностях положение религии в языческом римском государстве, ее тесную связь с империей, значение императора не только как политической, но и как религиозной главы своих подданных, он правильно характеризует религиозную политику Феодосия, как перенесение языческих понятий об абсолютной власти императора в область церковную. Третья глава (306–430) занимается изложением мотивов, побудивших Феодосия стать на сторону никейского вероучения и в желании дать окончательное торжество этому вероучению указывает основной мотив церковной деятельности. Дальнейшим развитием этой мысли и является четвертая глава (431–612). Здесь исследуются история константинопольских соборов 381 и 382 гг., эдикты Феодосия, изданные в целях окончательного утверждения никейского |
| Но значение Острожской Библии вышло далеко за пределы русской духовной литературы. Изданию этому пришлось занять исключительное, руководящее место в общеславянской литературе. Подобно культурно-политическому состязанию Руси с Польшей, в том же XVI–XVII в. для русской церковной книжности намечалась менее сложная, но все таки знаменательная борьба относительно церковно-славянского языка в применении к новой тогда области – печатному станку. Практикой жизни был поставлен вопрос, какой рецензии церковно – славянского языка предстоит занять господствующее место в церковно-богослужебном употреблении. До того времени, до появления печатных книг, отдельныеветви православных славянских народов пользовались церковными книгами своего извода, т. е. сербского, болгарского, русского, но с появлением книгопечатания, очевидно было, что каждому отдельному народу, в особенности порабощенному и бедному, трудно будет заготовлять для себя собственными силами все необходимые богослужебные церковные книги, что для обслуживания всего православного славянского мира жизнью будет выдвинут и закреплен один тип славянских книг. Все изводы попробовали свои силы в начале этого состязания: в изданиях венецианских воевода Божидар Вукович горячо рекомендовал славянскому миру сербский извод; еще ранее и отчасти одновременно с нимтот же извод заявлял себя в Цетинье, Горажде, Руине, Грачанице, Милешеве, Белграде, Мркшиной церкви, Скадреи Трговище 135 , где также были сербские печатни; в изданиях белградских (в Трансильвании), а также терговищских выступал извод болгарский, в краковских изданиях Феоля (с 1491г.) выдвигался извод молдавский; соперником этим типам церковно-славянского языка выступил в 1517–1525 гг., в изданиях Скорины, западно-русский язык. Но в конце борьбы перевес оказался на стороне церковно-славянского извода русского типа. Несомненно в этой исторической победе имело значение то, что русский извод имел на своей стороне внушительную политическую силу русского народа, но нельзя не признать и того, что тот русский тип славянского языка заявил себя существенными преимуществами, что в историческом состязании он мог выставить такое исключительно ценное издание, как Острожская Библия, с которым по значению и выполнению не могло сравняться ни одно из изданий сербских, болгарских, молдавских или западно-русских. |
| Характерно, что у Флоренского вся проблема зла, без разрешения которого «полное ведение» не пойдет дальше отдельных «зарниц», берется лишь в плане антропологическом, как проблема греха и спасения от него. Но и тут мы узнаем, например, о «злой самости» 3151 , о том, что вся ткань эмпирии в человеке постепенно приобретает своебразную метафизичность, от которой должно человеку освобождаться в покаянии 3152 … 5. О. Сергий (Сергей Николаевич) Булгаков (1871–1944) родился в семье священника в г. Ливны Орловской губ. 3153 . Детство его, о котором сам Булгаков написал прекрасные страницы в «Автобиографических заметках», протекало в условиях строгой церковности. Но уже в духовной семинарии, куда поступил он 13 лет, у него начался религиозный кризис – и этот период неверия длился у него до 30-летнего возраста 3154 . Неверие особенно усиливалось благодаря «принудительному благочестию» в семинарии 3155 . «Я сдал позиции веры, – пишет Булгаков 3156 ,– не защищая их», «я воспринял нигилизм без боя». Булгаков бросил семинарию за год до окончания, поступил в последний класс гимназии, а по окончании её (1890 г.)поступил в Московский университет. Уже в это время он увлекался марксизмом, специализировался по политической экономии и по окончании университета очень скоро сдал магистерский экзамен, после чего, уже женившись, отправился за границу для работы к диссертации. Темой его работы была проверка основных положений марксизма в области земледелия («Капитализм и земледелие», т. I и II 1900) – и уже в этой, очень насыщенной фактами и очень тщательной в анализах работе Булгаков показал, что положение Маркса не оправдывается на сельскохозяйственной эволюции. По свидетельству самого Булгакова 3157 , он был в это время «в плену научности», да и не только научности: он был уже членом соц.-демократической партии, близко познакомился с Каутским, Бебелем, Либкнехтом, писал статьи и очерки по политической экономии и постепенно стал приобретать всероссийскую известность. По защите магистерской диссертации Булгаков был избран профессором (по кафедре политической экономии) Киевского политехнического института. В Киеве Булгаков прожил 5 лет (1901–1906), и как раз в эти годы в нем произошел второй духовный кризис (но уже в сторону религиозную). Всё, что писал в это время Булгаков и что собрано в его замечательном сборнике «От марксизма к идеализму» (Петрогр., 1903), представляет собой выражение прежде всего философского перелома у Булгакова (очень близкого к тому же перелому у Бердяева. См. выше ч. IV, гл. II). Выступления (в публичных лекциях) и статьи Булгакова получали в это время широкий отклик в русском обществе, – Булгаков вместе с Бердяевым (отчасти Струве и Франком) становятся наиболее видными вождями той русской интеллигенции, которая искала религиозно-философского обновления. Собственно, уже из-за границы Булгаков вернулся, как он пишет, «потерявшим почву и уже с надломленной верой в свои идеалы». |
| Инструкция Л. Д. Троцкого для печати по поводу изъятия церковных ценностей марта 1922 г.] Секретно Газетная кампания по поводу изъятия ценностей ведется неправильно. Она направлена против духовенства вообще. Печатаются веселые сатирические стишки против попов вообще. Эта сатира бьет по низшему духовенству и сплачивает духовенство в одно целое. Политическая задача данного момента совсем не та, а прямо противоположная. Нужно расколоть попов или вернее углубить и заострить существующий раскол. И в Питере, и в Москве, и в провинции есть много попов, которые согласны на изъятие ценностей, но боятся верхов. Недовольство верхами, которое ставит низы духовенства в трудное положение в этом вопросе, очень велико. Мы должны в агитации исходить из этого основного сейчас факта. Мы считаемся сейчас с попами не как с жрецами какой то религии, а как с группой граждан, которым государство доверило на известных условиях ценности. В этой группе граждан раскол. Одна ее часть независимо от своих религиозных предрассудков, нас сейчас не интересующих, признает необходимость передать ценности для спасения голодающих, другая часть – князья церкви, жадные, хищные, развращенные, противународные, – всемерно борется против этого, терроризуя низы. Задача агитации – поддержать сейчас эти низы против верхов, дать им понять и почувствовать, что государство не позволит верхам терроризировать их, поскольку они стремятся обеспечить исполнение декретов рабоче-крестьянской власти. Еще раз: политическая задача состоит в том, чтобы изоллировать верхи церкви, скомпрометировать их на конкретнейшем вопросе помощи голодающим и затем показать им суровую руку рабочего государства, поскольку эти верхи осмеливаются восставать против него. Секретарь ЦК Молотов – Л. 2. Машинописный подлинник, формула подписи и формула секретности одной рукой. Вверху рукописный входящий номер ЦК РКП(б) с датой “24/III 22”. Датировано по сопроводительному письму (см. примеч. к 25 А) – Опубликовано без смысловых разночтений как текст шифротелеграммы: Баделин В. И. Золото церкви. Исторические очерки и современность. Иванова, 1993. С. 178–179; Сосуд избранный: Сборник документов по истории Русской Православной Церкви. 1888–1932. СПб., 1994. С. 311. |
|
|
