| Ф. Прокопович и стал до конца жизни Яворского его главным идейным противником. Это проявилось и при подготовке «Духовного регламента», и в работе организованного в 1721 г. Синода: его президентом стал Ст. Яворский, а вице–президентами – Феофан Прокопович и Феодосий Яновский. На заседаниях Синода при голосовании Ст. Яворский часто оказывался в меньшинстве или в одиночестве. Резко отличалось не только духовное мировоззрение Яворского и Прокоповича, но и их бытовое поведение: у Прокоповича были сильные протестантские тенденции, у Яворского – католические; первый вел явно не монашеский образ жизни, часто устраивал веселые пирушки, второй был сторонником аскетически строгого бытового поведения духовных лиц. (Подробно противостояние Яворского и Прокоповича как богословов, церковных сановников и проповедников раскрыто в указ. соч. Ю. Ф. Самарина .). В 1718 г. Яворский отваживается написать свою последнюю книгу «Камень веры», направленную против лютерантства и протестантизма в целом. Но у нее был и второй тайный адрес – Петр I и его ближайшее окружение, среди которого было много выходцев из протестантской Германии, Голландии и других стран. Возможно, что эта книга была нацелена и на Прокоповича с его «протестантизмом». Книга долгое время не издавалась. Лишь в 1728 г. усилиями Феофилакта Лопатинского, друга и ученика Яворского, книга увидела свет. Вокруг нее сразу разгорелись споры, на нее нападали Прокопович и его сторонники, защищал книгу Ф. Лопатинский. В 1720–1721 гг. тяжело больной Яворский пишет два примечательных стихотворения. Первое «О титулы, пропасти паче вас назвати». Оно навеяно собственной жизнью, ибо Ст. Яворский убедился, что титулы «обыкли людей пожирати», они – «мрак, тьма, ветер и тени», «лопающиеся водяные пузыри», т. е. в стихотворении он понял расхождение и непримиримый конфликт человеческого и «титульного», государственного. Второе стихотворение вообще очень необычно для поэзии XVIII в. Его предыстория такова. Ст. Яворский обладал одной из лучших по тем временам библиотек. |
| Превосходя всех современников своего сословия умом, знаниями и дарованиями, Прокопович, подобно Петру, не скрывал своего недовольства, переходившего часто в презрение, ко всему, что напоминало ему старое и что становилось преградою для осуществления его любимых идей; подобно Петру, он также шел к своей цели, не задумываясь над средствами, с тем же неумолимым постоянством и удивительною последовательностью». Все эти качества он вполне сознательно поставил на службу петровским реформам, и, как только после смерти Петра реформы стали менять свой характер и даже сходить на нет, это отразилось и на личной судьбе Феофана. Дело в том, продолжал Пекарский, что «Прокопович остался в изолированном положении, и его многочисленные враги не преминули возобновить с большей настойчивостью свои нападки на него, нападки, которые могли иметь важные последствия, потому что Феофана обвиняли ни более ни менее, как в неправославии. Прокопович понял, что после Петра настало такое время, когда ему уже не могли помочь ни его знания, ни дарования, и он кинулся в дрязги интриг и происков, которыми так богата наша история той Пекарский дает сжатую и меткую характеристику Феофана и тех причин, которые сделали его самым искренним и преданным сотрудником Петра. Вместе с тем историк объясняет, почему вышло так, что в последние годы жизни этот высокоодаренный человек превратился в низкого интригана и эгоиста, которому так мало подходили архиерейские ризы. Эти ризы сыграли в судьбе Прокоповича, вне сомнений, огромную роль. Если бы не они, то достоинства Феофана как государственного деятеля позволили бы ему, возможно, подняться еще выше. Если бы не они, то, может быть, и его жизнь, принесшая ему под конец так много огорчений, окончилась бы столь же трагически, как и жизнь многих русских сановников XVIII в. На Феофана надо смотреть не как на епископа, полагает И. Чистович, изучивший жизнь Феофана и его время, а «как на государственного деятеля, хотя ближайшей сферою его были церковные Может статься, и сам Феофан смотрел на себя именно так. |
| Изучив дух католичества в самой его столице, строй католической церковной жизни и церковного управления (при нем происходило в Риме избрание папы, Климента XI), Прокопович глубоко понял всю несостоятельность католицизма и все противоречие его духу Православной церкви и вместо приверженца сделался самым жарким его противником. По возвращении в Киев, он был пострижен в монашество, с именем Феофана, и прошел в академии последовательно одну за другою, все ученые и административные должности, был учителем пиитики и реторики, философии, с званием префекта, и богословия, в должности ректора академии. Почти по каждой из этих наук он составил учебники. Будучи учителем поэзии, он составил Пиитику (издан. Георгием Конисским в 1756 г.) и написал трагикомедию " Владимир», представленную студентами академии 3 июля 1705 г. Преподавая риторику, он также написал учебник реторики на латинском языке. В этой риторике, между прочим, встречается следующее замечательное место, направленное против католических богословов а проповедников: «Не приводи мне свидетельств ни Фомы Аквината, ни Скотта, ни других нечестивых секты людей; ибо ими не подтвердишь своего предмета, по осквернит и речь и слух верного народа и священного собрания». Феофан советует оратору выбирать предметы для церковной кафедры из житий св. людей, особенно тех, которых произвела Россия, «что бы узнали, наконец, пустейшие, благоговеющие только пред своими баснями, враги наши, что не бесплодны доблестию наше отечество и наша вера, и чтобы перестали, наконец укорять пас в скудости святыни».... Чтобы представить образчик польской проповеди, Прокопович разбирает проповеди польского иезуита Фомы Млодзяновского 65 . Во время преподавания богословия, Прокопович составил свою богословскую систему, которою положил начало новому направлению в этой науке, установив для неё другой, исторический метод изложения, отличный от прежнего метода, схоластического. В схоластических системах богословия истины христианского учения рассматривались и изъяснялись только как логические понятия, безотносительно к их источникам; в системе Прокоповича в основу изъяснения и доказательства этого учения полагается св. |
| В построении периодов и в словосочинении заметно сильное влияние Латинских прозаиков. Феофан Прокопович хорошо писал по Латыни, может быть даже лучше нежели по Русски. Многие речи его им самим переведены на Латинский язык 85 ; притом так близко, так слово в слово, так ловко Русский текст подходит под Латинскую конструкцию, что невольно приходит на мысль, не сочинял ли Феофан своих проповедей на Латинском языке и не перекладывал ли он их после того на Русский? Периоды его большею частью длинны, не вследствие многословия, но обилия вставочных предложений и сложности конструкций. Часто попадаются чисто Латинские обороты. Формы языка – Русская, смешанная с Церковнославянскими. Иностранных слов множество. Некоторые из них вошли во всеобщее употребление, другие отвергнуты, н. п. фундатор, квалитеты, перегринация, трактамент, конфузия, виктория, фабула, аттакование, фортеца, акция, френетик, суккурс, ексавторовано (выдумано) кураж, мусим (вероятно от Немецкого mssen: признати мусим, что Шведский народ многим временем предварил нас, и пр. т. 2. ел. 5. стр. 74) експериенция, навигация, економски, диссимулация, генерально сказати, ексемпли, малконтенты, антецессор, прогностик, презервативы, триангул, и пр. Замечательны некоторые искусственно составленные русские слова: наличие краснопретворенное, в смысле внешнего вида украшенного, многонародие, образоречие, вместо фигурального выражения. Простонародных слов мало, н. п. огурство ослушание. Слово: обличать, Феофан иногда употребляет вместо давать лик, форму, и обличаться, вместо принимать лик, облекаться в форму. Последнее значение очень может быть удержано, тем более, что оно заключается в самом слове и очень верно и определительно выражает такое понятие, для котораго теперь мы употребляем два слова и более. Тезисы 1. Красноречие не имеет места в области искусства. Речь не есть художественное произведение. 2. Красноречие должно быть изучаемо как средство. 3. Проповедь есть посредничество между Церковью и частными лицами. 4. Проповедь слагается из элемента общего и элемента частного. Оба необходимы. |
| Ибо и в действительности Петр был ведь во многом согласен с Феофаном... Борьба с «суеверием» начинается уже при Петре, начинается самим Петром, открыто объявляется в «Регламент». И Феофан против «суеверий» писал всегда с особым вкусом. В этом отношении очень характерна его трагедокомедия: «Владимир, Славенороссийских стран князь и повелитель, от неверия тьмы в свет евангельский приведенный Духом Святым». Это – злая и злобная сатира на «жрецов» и на жреческие «суеверия», полная самых прозрачных намеков на современность. К духовному чину вообще Феофан относился с неприкрытым презрением, особенно к великороссийскому духовенству, в кругу которого чувствовал себя всегда пришельцем и иноземцем. Феофан был типическим «просветителем». Он не скрывал своего отвращения от обрядности, от чудес, от аскетических подвигов, от самой иерархии. И со всеми этими «забобонами» боролся с упрямством заносчивого резонера. В этой борьбе он был, если и не искренним, во всяком случае – откровенным. «Лучшими силами своей души я ненавижу митры, саккосы, жезлы, свещницы, кадильницы и тому подобныя забавы», – правда, это из дружеского и интимного письма... Суеверий в русской жизни и в быту было тогда, действительно, слишком много. Но ведь Феофан и сам Петр хотели бороться с ними не столько во имя веры, сколько во имя здравого смысла и «общего блага..». До самого воцарения Елизаветы Петровны протестантизм в России был как бы под неким особым и преимущественным покровительством государственной власти и даже государственных законов. Петровское правительство, и не только по соображениям государственной пользы и терпимости, слишком часто готово бывало отожествить интерес протестантов со своим, старалось создать впечатление, что православие есть некий своеобразный, умеренный и ритуалистический протестантизм, что православие и протестантизм легко согласимы, – facillime legitimeque uniantur, как доказывал Петербургский академик Колий, друг Прокоповича, в книге под характерным названием: Ecclesia graeca lutheranisans (Любек 1723). Впоследствии Екатерина II утверждала, что нет «почти никакого различия» между православием и лютеранством, – «le culte exterieure est tres different, mais l " Eglise s " y voit reduite par rapport a la brutalite du peuple..». |
| 14 Автор готской биографии Феофан так говорит о происхождении изданных Феофановых трактатов: «quae inter explicandum tradiderat (т. e. Theoph. Procop.), ea auditores sui audissime calamo exceperunt; atque inde exstiterunt bi tractatus». 16 Более подробное решение вопроса о подлинности сочинения «о небесной иерархии находится в hb. IV, § 70 19 Слова и речи Феофана, ч. 2, стр. 87 – 88. Здесь проповедник разумеет дело царевича Алексея Петровича. 23 Тем, по мнению некоторых, назвал Петр это поражение в одном из своих писем в Москву. См. напр. Отеч. истор. Рождеств. 1873 г. стр. 304 (Подлинность этого письма некоторыми исследователями отрицается). 35 Иронические места часто встречаются и в трактате de processione Spiritus Sancti. Так, Феофан в §280 (на стр. 1132), приведя два наиболее вычурных выражения из речи послов архенского собора к папе Льву III, делает такое насмешливое замечание об этих ораторах: «Quis haec blatterare non videt barbatos pueros et surculo ctiam agros arail opinati sunt; scilicet, quid sit surculusignorabant». В § 241 (на стр. 1106) Феофан делает следующее ироническое замечание на счет Петавия: «Habebat vero nasum Petavius, sed non habebat frontem». Ко второму следует присоединить, что между ироническими выражениями третьего трактата весьма часто встречаются такие, которые, с точки зрения нашего более утонченного века, выходят за пределы приличия. Так в § 191 (на стр. 1066) ферарро-флорентийскому собору дается прозвище: «synodus asinorum», в § 188 (на стр. 1063) прилагаются к Иоанну Провинциалу эпитеты: «animal, quod balat», «stupidus», «asinus spurcissimus», «statua stupidor»; встречаются такого рода едкие выражения: «stupid Baronio stupidior fuit Binius» (§ 270, стр. 1122), «o stolidas pecudes» (§ 269, стр. 1120), «pecudes scilicet pecudibus credunt (ibid.)», «improbi palpones» (hist. contraversiae, p. 846), «auctores obscurissimi, semibarbari, semiverbii, vel angulares hominess obsolete paedogogi, male feriati triviales» (hust. contraversiae, p. 857 и др.). |
| То и другое одинаково было ему не но душе, а к чему он внутренне тяготился и стремился, вероятно, неприкровенно показалось бы тогда, когда имел бы он успех в достижении своих целей. По характеристике г. Рункевича, м. Стефан, как человек, представлял что-то, в своем род, необыкновенное: он – «человек благородный и искренний» (стр. 78), и в то же время, в переписке, напр., с Петром – «редко брал искренний тон, а большею частью скрывал свое настроение в витиеватом наборе каламбуров и разных цветистых фраз» (стр. 80); «нравственная его личность была выше всяких подозрений» (стр. 171), и–он принимает деятельное участие в подпольной интриге при назначении Феофана Прокоповича во епископа, а когда интрига не удалась, публично просит у него прощения, оправдываясь тем, что поступил «сгоряча, будучи в разладе с ним» (стр. 105–110). Все это как-то не мирится одно с другим. Относительно главных участников указанной интриги против Феофана (Гедеона Вишневского и Феофилакта Лопатинского–людей, близких к Стефану) г. Рункевич полагает, что их недостойными действиями против него руководила «зависть и злоба» – «самая язвительная», добавляет он, – потому что «была прикрыта докторским дипломом» (стр. 106). Но, очевидно, теми же чувствами глубоко был проникнут и Стефан, скрывший своей подписью обвинение – донос царю на Феофана в том, что он заражен «язвой кальвинской», и отметивший в его академических лекциях, читанных в Киевской академии–39 мест кальвинских, еретических. Между ним и Феофаном давно уже обнаружился не просто «разлад», но и глубокая, непримиримая вражда по самым основным принципиальным вопросам, как между двумя противоположными мировоззрениями, и вражда эта, по мере служебного возвышения Феофана и сближения его с Петром переходила в открытую и жгучую ненависть, которую трудно было скрывать. В вышеуказанном и других подобных же отзывах Феофана о «наших латынщиках»,– отзывах, доходивших и до Стефана, – последний, конечно, должен был усматривать прямые оскорбительные намеки и на себя, и в свою очередь отплачивали ему резкими оскорбительными выходками против него даже в проповедях... Вопросы о взаимных отношениях между Стефаном Яворским и Феофаном Прокоповичем , при историко-литературном рассмотрении их богословски-полемических сочинений, имеет большое значение потому, что самое появление этих сочинений и направление их полемики находилось в зависимости от этих отношений. Можно сказать, что – если Стефан Яворский для Феофана был типичным представителем киевской «латынщины», то и м. Стефан не иначе смотрел на своего противника, как на человека зараженного западными противу-латинскими ересями, решительно во всем ему враждебного, и торжественное отречение его от указанных формальных обвинений Феофана в ереси, – вовсе не делало ему чести и не подходило под рубрику «безупречности» в нравственном отношении.–Но о. Морев в своем сочинении совсем и не касался личных взаимных отношений между Стефаном Яворским и Прокоповичем... |
| Биограф относится к Феофану с большим сочувствием. И в самом деле, нельзя не благоговеть перед этой необычайною многостороннею даровитостью Феофана, перед его ученостью и умом, перед его всеобъемлющею, неутомимою энергиею. Еще в юности Феофан, ради науки странствующий из Киева во Львов, из Львова в Краков, Вену, оттуда едва ли не через все университетские города в тогдашнюю столицу просвещения – Рим, где для того, чтобы иметь право поступить в папскую академию св. Афанасия, он на время меняет религию, делается униатом – представляет собою явление, выходящее из ряда. В короткое время овладевши всею тогдашнею ученостью, изучивши Аристотеля и схоластическое богословие, классических писателей древности и современных гуманистов, предвестников реформации (Эразма роттердамского и др.) и выработавши для себя из всего этого самостоятельные воззрения, запечатленные отвращением к схоластике, к папскому фанатизму и исключительности, Феофан возвращается в Киев, делается профессором риторики и пиитики, реформирует эти науки, живостью изложения, остроумием, новизною взглядов создает себе репутацию лучшего из профессоров академии, потом делается префектом, ректором, профессором богословия, – и здесь опять является новатором: новый историко-филологический метод преподавания, заимствованный им у протестантов, делает его известным как «нарочитого учителя в Богословии» по всей России и привлекает к нему слушателей с отдаленного севера, из лесов олонецких (Андрей Денисов). С 1707 года Феофан уже делается известным Петру, как талантливый проповедник, как живой, свежий человек, проникнутый сочувствием к реформе, способный быть сотрудником Государя. С переселением в Петербург и с посвящением в епископа открывается самое широкое поприще для неутомимой энергии Феофана, для его разносторонней даровитости, для его ораторского таланта. Рядом живых, блестящих проповедей он показал, какого способного и точного исполнителя и адвоката нашел в нем великий преобразователь: в этих проповедях, в которых Феофан является апологетом реформы, разъясняет с правительственной точки зрения различные общественные вопросы, Феофан относительно построения и изложения проповеди , в ораторских приемах, является таким же новатором, каким показал себя на профессорской кафедре. Не ограничиваясь проповедями, Феофан в тоже время издает одно за другим разнообразные, всегда умные сочинения в защиту реформы и действий Петра, ведет ученую полемику со своими противниками, составляет духовный регламент, не будучи президентом в синоде, является в нем однако главным действующим лицом. |
| Глашатай его идей Феофан Прокопович сказал это ясно. Вместо того, чтобы определять права государя из природы власти государственной и права Первосвятителей из природы власти церковной, как то делал Никон, Феофан подобно Лигариду, идет путем историческим и исходит в своем «Розыске» из того, что Римский император носил имя Понтифекс максимус; «было это ради четырех причин: 1) что ни от кого не был судим в делах управления своего, 2) что понтифекс великий един только был, не имел другого себе равного, 3) что он должен был наблюдать начинания как сенатские, так и всенародные, не суть-ли противны благочестию, 4) что он был в том чину непременно до кончины живота своего. Эти прерогативы были нужны для самовластительства императорского. В начале самодержавства Римских императоров могли бы начинания их быти от Сената и от народа, но великий понтифекс мог бы нетрудно приискать будто благословскую вину, намерению императорскому противную, и делу, от Императора намеченному, пресечение положить. И так власть императорская была-бы аки связана. Того ради первии Римскии Кесари, желая весьма свободную монархию возъиметь, с насилием получить того не дерзая, изрядным умыслом присовокупили к себе сан понтифекса великого». Намек на отношение Царя к Патриарху ясен. Феофан старается доказать, что императоры Римские, и вслед за ними Византийские имели в своих руках и светскую и духовную власть, ссылаясь подобно Лигариду, на языческих писателей – Овидия, Цицерона, Тацита, Плиния, Тита Ливия и Плутарха. Затем Феофан указывает, что и христианские императоры продолжали называться понтифексами для упрочения своей власти. Императоры теперь могут называться не только епископами, но и епископами епископов, ибо Царь, как он доказывал в «Слове о власти и чести царской», есть власть высочайшая, «надсмотритель совершенный, крайний верховный и вседействительный т. е. имеющий силу и повеление и крайнего суда и наказаний над всеми подданными чинами и властями, как мирскими, так и духовными». «Государи могут называться и Архиереями, но только в том общем смысле, в каком Св. Писание называет великого христианина иереем. Но конечно их нельзя называть Архиереями в специально церковном смысле, потому что им не подобает отправлять самим церковную службу». Все эти разъяснения Феофан приводит для того, чтобы показать, что Царь все может и в церковных делах кроме совершения богослужения, таким образом заранее реформа Петра получает оправдание, как исходящая будто бы от власти компетентной. viii) Феофан стремится дискредитировать патриаршество и в политическом отношении, намеренно его смешивая с папством |
| Рки. – Разсуждение о Безбожии. М. 1774 г. В этом сочинении Феофан рассматривает: I философские системы, ведущие к атеизму: скептический атеизм, догматический, особенно аристотелев; стоический, эпикуров и стратоников и, наконец, атеизм «новонроявившагося в Голландии безбожника Венедикта Спинозы»; II догматы атеистские; III причины и способства к атеизму; IV свойства; V плоды атеизма и VI обличение атеизма. Апологетические сочинения. В Miscellanea Sacra Th. Procopovitch (Breslavia 1745 г.) напечатаны сочинения Феофана: Апология или защищение веры, в виде письма к лютеранским богословам, писавшим к печерскому монаху Михаилу Шию, на его к ним письмо о вере восточной церкви. – Апология в защиту св. киевских мощей от нареканий на них в книге Герния: Kiowia subterranea (Konigsb. 1675). Апология эта переведена на руссйй язык и напечатана в Москве (1786 и 1799). Orationes asceticae, или монашеские проповеди: русский перевод их напечатан в Хританском Чтении 1826 года. Экзегетические сочинения. Биограф Феофана у Шерера говорит, что Феофан весьма озабочен был исправлением Славянской Библии, и с этой целью начал даже учиться у живших в его доме обращенных евреев еврейскому языку; но заразными недосугами и болезнями не мог окончить этого дела, передавши его архиепископам тверскому, вологодскому, нижегородскому, киевскому архимандриту Стефану Калиновскому и прочим ученым мужам. 467 К этому сведению можно присовокупить, на основании официального источника, что в мае 1735г. начато было уже печатание Библии на Васильевском острове, на подворье Феофана, где временно помещена была для этой цели типография. В 1736 г. 10 августа, Феофан представши Синоду свои предположения об успешном окончании начатого дела, в которых, между прочим, предлагал все сделанные прежними исправителями поправки вновь переверит с греческою Библиею, не весьма веруя исправительским примечаниям. («Могли они задремать и памятно погрешить»). Но меньше, чем через месяц после этого, Феофан скончался и дело, хотя не остановилось, но лишилось главного руководителя. |
|
|
