| В III столетии римское право, основные нормы которого сложились ранее, не только подверглось продуманной и обоснованной систематизации, но и было гуманизировано, в основном под влиянием философии и этики стоицизма. По остроумному замечанию А. Дж. Тойнби, «в эпоху Севера, когда школа юристов-стоиков переводила идеи стоиков в нормы римского права, стало ясно, что превращение римского волка в платоническую овчарку – дело рук греческих философов... Возвышенный философский ум раскрывается в альтруизме эллинистического правящего меньшинства, существование и влияние которого осуществлялось через государственного служащего» (Тойнби А. Дж., цит изд., с. 344). Именно это обстоятельство способствовало тому, что в последующие века человеческой истории римское право служило образцом и основой для правовых кодексов новых уже христианских государств. В эпоху позднего принципата, как уже было сказано, не угас и архитектурный дар римского народа. В 203 г. на республиканском форуме в Риме была воздвигнута выполненная в мраморе триумфальная арка в честь Септимия Севера, посвященная победам императора в Месопотамии. Поставленная в низине, у подножья Капитолия, она компенсирует невыгоду своего местоположения значительной высотой – 23 метра. Это трехпролетная арка с центральным проемом, значительно превосходящим размерами боковые; именно такой тип триумфальных сооружений сложился в архитектуре в середине II столетия. Почтенная своей древностью и относительно хорошо сохранившаяся – утрачены возвышавшиеся над аттиком фигуры Септимия Севера и его сыновей Каракаллы и Геты на колеснице с шестеркой коней и четыре конных группы по углам аттика, – эта арка не заслужила высокой оценки у историков римской архитектуры, которые находят ее чрезмерно декоративной и помпезной. «Грузная из-за нерасчлененного аттика и нечеткости вертикальных ордерных членений, – она, по словам А. И. Опочинской, – перенасыщена скульптурным декором, заполняющим все поверхности, свободные от архитектурных деталей. Многословна и пространная надпись, славящая императора и занимающая всю плоскость высокого аттика» (А. И. Опочинская. Рим, М., 1995, с. 57–58). Украшающие арку рельефные композиции с измельченными фигурами не представляют собой шедевров искусства ваяния. |
| Отсутствие укреплений на острове говорит не столько о миролюбии критян, сколько о государственной организации критского общества, о прекращении соперничества между тремя царскими династиями в результате возвышения Кносса, царь которого стал господствовать над другими островными городами и поселениями, и распространял свою власть за пределы Крита, вначале на архипелаг, а потом, возможно, и на южную часть Балкан. С некоторых пор, в Фесте и Маллии находились уже резиденции не суверенных правителей, а, своего рода, царских наместников, возможно, из прежних местных династов или, что более вероятно, из рода Кносского царя, которого греческие памятники называют Талассократом, властителем моря. Он был, наверное, верховным жрецом, главнокомандующим, обладателем высшей административной и судебной власти. В памяти эллинского народа остались особенно сильные впечатления от его судебной власти. В гомеровской «Одиссее» Минос представлен мудрым судьей подземного царства теней умерших – спустившийся в Аид Одиссей, видел его восседавшим на троне с золотым скипетром в руке, а вокруг него души, ожидавшие его справедливого приговора. Одним из факторов стремительного качественного роста культуры Крита и Кикладских островов, ее перехода от примитивной стадии, на уровень цивилизации, была скудость обрабатываемой земли, побудившей островитян совершенствовать ремесла, строить более устойчивые и вместительные суда, для расширения масштабов морской торговли, заниматься пиратством, которое побуждало создавать сплоченные дисциплинированные банды с властными атаманами во главе, из которых, в результате подавления или подчинения слабых конкурентов более сильными и лучше организованными разбойничьими ватагами, вырастала государственная организация и царская власть, потеснившая прежнюю родо-племенную иерархию. Свидетельством упадка родовых связей является то обстоятельство, что в некрополях 19 и 18 веков преобладают уже индивидуальные захоронения, вытеснившие прежний обычай устройства родовых усыпальниц. По мысли Тойнби, минойская цивилизация возникла, как ответ на вызов моря, или, как образно выражается историк, Посейдона (см.: А. Дж. Тойнби. Постижение истории. Сборник. М., 1991, цит. изд. С. 116–118). |
| За пять веков существования Римской республики она радикально преобразилась и в культурном отношении. Даже в религиозной жизни, отличающейся особой устойчивостью, произошли заметные перемены. Важнейшие новации тут связаны с эллинизацией культа. Религиозные заимствования шли из Великой Греции, впоследствии также и из самой Эллады. В республиканский период, по мере интенсификации контактов с эллинским миром южной Италии и Сицилии, еще до Пунических войн, отечественные боги были отождествлены с греческими: Юпитер с Зевсом, Юнона с Герой, Минерва с Афиной – причем эти три божества по своему происхождению не были римскими, но этрусскими, заимствованными, однако на заре истории Рима и хорошо обжившимися в стране своих новых поклонников, которые наделили их новыми именами, потому что изначально их называли Тином, Юни и Менрвой. Древнейший бог италиков Марс был отождествлен с божеством войны Аресом, Нептун – с Посейдоном, Меркурий – с Гермесом, Вулкан – с Гефестом, Венера – с Афродитой, Диана – с Артемидой, Церера – с Деметрой, Веста – с Гестией, Либер – с Вакхом, но этого бога именовали также и его собственным именем, слегка переделанным на латинский лад,– Бахусом; бога земли Теллуса, которому усваивался мужской пол, отождествили с греческим женским божеством Геей; бога по имени Соль – с Фебом. Гении отождествлялись с демонами Эллады. Греческие мифы, которые расцвечивали образы богов, были заимствованы Римом, но стали там достоянием ученой литературы, получили известность в образованной среде и не вошли в народные верования, которые по-прежнему носили подчеркнуто аллегорический и функциональный характер. Юридический и деловой склад римской души не благоприятствовал мифической поэзии. Несмотря на многочисленные человекоподобные скульптурные изображения божеств, импортированные из Эллады или Сицилии или изготовленные в Риме по греческим образцам, римляне не наделяли их в своем религиозном сознании антропоморфными чертами: для природных римлян, оставшихся в стороне от эллинизации, задевшей по преимуществу верхний слой римского общества, они оставались функциональными абстракциями.А. Тойнби писал в связи с этим феноменом: «Уравнивание между латинскими и греческими именами богов отнюдь не свидетельствует о том, что происходило аналогичное уравнивание в области религиозных чувств и ритуалов… Тот факт, что Кастор или Аполлон, не изменив своих имен, были перенесены из Греции в Лациум, а Полидевк превратился в Поллукса, Геракл – в Геркулеса, Персефона – в Прозерпину, не имеет особого значения» (Тойнби, цит. изд., с. 395). |
| В этих полисах Лисандру оказывали божеские почести: в Дельфах рядом с изображениями богов поставили его статую, на которой было представлено, как Посейдон возлагает на его голову венец, и сам Лисандр принимал участие в торжествах освящения этой статуи. На Самосе праздник в честь богини Геры – Герею переименовали в Лисандрею. В самом Лакедемоне, вопреки закону, запрещавшему повторное назначение навархом, он такое назначение получил. Возникли не лишенные повода подозрения, что он стремится к государственному перевороту, к установлению тирании. Между тем военные ресурсы Спарты были истощены войной. В 404 г. в армии Лакедемона насчитывалось всего лишь 3 тысячи гоплитов-спартанцев. В составе вооруженных сил государства их многократно превосходили числом мобилизованные периэки и вольноотпущенники (неодамоды). Причиной столь резкого и политически опасного уменьшения доли спартанцев в армии явилось разорение обедневших граждан, лишившихся возможности снаряжать для себя полную гоплитскую экипировку и нести расходы на участие в сисситиях. И это разорение явилось не столько следствием истощения казны – война скорее обогатила Лакедемон, сколько как раз результатом этого обогащения: вопреки закону, запрещавшему частное владение капиталом, военная добыча – золото и серебро – оседала в руках удачливых военачальников. Ссужая средства обедневшим согражданам и взыскивая с них долги, богачи разоряли их, и они утрачивали свою воинскую годность, перетекая из класса равных (омиев) в ряд ипомиев – низших, неполноправных граждан. Еще одной причиной сокращения воинских ресурсов стал переход двух третей всех клеров в руки жен и дочерей погибших воинов в соответствии с законом о наследстве. Характеризуя сложившуюся в Лакедемоне после победы в Пелопоннеской войне ситуацию, Тойнби подчеркивал ее парадоксальную закономерность: «Победа Спарты над Афинами… подточила мощь Спарты… Спарта оказалась перед необходимостью введения товарно-денежной экономики, от чего ее народ всячески уклонялся. Освоение новых форм экономики меняло в свою очередь отношение и к частной собственности. Традиционно Ликургова система не допускала купли-продажи земельного надела. Но уже в IV веке до н.э. высший орган государственного управления – коллегия эфоров приняла закон, согласно которому каждая семья имела право не только обладать земельным наделом, но и по своему усмотрению продавать его или перепоручать управление им другому лицу. Разрушительное действие этого закона на традиционную Ликургову систему не идет в сравнение даже с территориальными потерями, также подорвавшими мощь Спарты» (Тойнби, цит. изд., с. 204). |
| В столь откровенно популистской политике Сертория можно, однако, видеть не только циничный расчет и игру, но и некую положительную программу, суть которой заключалась, вероятно, в исторически удавшемся, помимо самого Сертория, замысле постепенной романизации покоренной страны в качестве альтернативы как истреблению, так и порабощению ее аборигенов. С этой целью он устроил в Оске школу для детей знатных туземцев, в которой их обучали латинскому и греческому языкам, а также искусству ношения тоги и другим навыкам и знаниям, которые преподавались и в римских школах. Заодно это было и самым деликатным способом держать при себе заложников как гарантов верности испанской знати. Но иберам ситуация представлялась в ином и лучшем для них свете. По словам А. Тойнби, «секрет удивительного успеха Сертория» заключался в том, что «варварский народ… убедившись в неспособности местного вождя остановить римских захватчиков, призвал одного из завоевателей возглавить их и освободить от ига, с которым они не могли и не хотели примириться» (Тойнби, цит. изд., с. 461). Сам же Серторий, в стремлении к победе над политическими противниками в Риме любой ценой, не брезговал покровительствовать киликийским пиратам, которые предоставили в его распоряжение целый флот, дислоцированный в средиземноморских бухтах Пиренейского полуострова, так что пираты получили возможность циркулировать по всему Средиземнорью, вплоть до его западных пределов, поставив под серьезную угрозу морские коммуникации Рима. Агентура Сертория действовала в Галлии, подстрекая зависимые кельтские племена к восстанию, а независимые к нападению на римские владения. Когда в 74 г. возобновилась война Рима с Митридатом, Серторий заключил с ним союз, пообещав ему от лица Римского государства малоазийские владения Рима; в свою очередь Митридат пообещал ему прислать в помощь 40 военных судов и 3 тысячи талантов, так что римский патриотизм Сертория вызывает обоснованные сомнения. Но эмигранты из Рима, сплотившиеся вокруг него, были слишком ожесточены и накалены жаром партийной ненависти и не имели поэтому побуждений обнаруживать большую щепетильность относительно национальных интересов Рима, чем их изобретательный и удачливый вождь, а испанским аборигенам не было дела до интересов Рима; более того, они прямо называли Сертория новым Ганнибалом, ностальгически вспоминая времена, когда они под началом карфагенского полководца опустошали Италию и наводили ужас на римлян. Таким образом, у Сертория была прочная поддержка со стороны ближайшего окружения, армии и испанского народа, а также множество сторонников в самом Риме и в Италии. |
| Начало истории этрусков как сложившейся нации восходит к середине VII столетия, но ей предшествовал этногенез, слияние тирсенов с местными этническими элементами в ходе колонизации ими Италии и прилегающих к ней островов, которая происходила b IX–VIII bekax до Р.Х. параллельно с проникновением туда других выходцев из Восточного Средиземноморья – греков и финикийцев. Все эти три народа были искусны в мореплавании, и колонизация ими западных стран сопровождалась военными столкновениями не только на суше, но и на море. У греческих авторов часто упоминается мощный флот тирсенов, и вообще народ этот имел у них репутацию морских разбойников, пиратов. В конце концов соперничающие колонизаторы, сохраняя взаимную неприязнь и враждебность, все-таки сумели поделить освоенные ими территории: грекам достались города, расположенные на побережье Южной Италии, а также на юге и востоке Сицилии, выходцам из Тира, основавшим колонию в Африке Карфаген,– западная часть Сицилии и сардинское побережье, тирсены же, в отличие от своих конкурентов, не довольствовались освоением прибрежных территорий, но проникли в глубь Италии, захватив земли между Тибром и Арно, где ранее обитали частично вытесненные, частично же покоренные и ассимилированные ими умбры, возможно также лигуры или иные и неизвестные палеоевропейцы, земли которых ранее были колонизованы италиками. Этруски овладели также островом Эльвой, восточным побережьем Корсики, и, что еще важнее, основали колонии в Лации и Кампании, а также на Падуанской равнине.А.Тойнби в истории этрусков находит особенно убедительную иллюстрацию своей идеи о стимулирующем развитие эффекте заморской колонизации: «Колонии этрусков на западном побережье Италии ни числом, ни размерами не уступали греческим колониям в Великой Греции и на Сицилии и финикийским колониям в Африке и Испании, тем не менее этрусские колонисты, в отличие от греков и финикийцев, не останавливались на достигнутом. Они продвигались вперед, в глубь Италии, движимые порывом, который неудержимо влек их через Апеннины и реку По до самого подножия Альп, где они и основали свои форпосты… Удивительный контраст между исторической неприметностью этрусков на родине и их величием в заморской колонии показывает, насколько мощным был стимул, полученный ими в ходе заморской колонизации» (Тойнби, цит. изд., с. 133). |
| Особенным доверием пользовались рабы, не купленные на невольничьем рынке, но рожденные и воспитанные в доме господина. Характеризуя положение рабов и иностранцев в Аттике, «Афинский аноним» V века писал не без легкого сарказма и преувеличений: «Рабы и осевшие на постоянное жительство иностранцы пользуются всеми афинскими правами. По закону их нельзя оскорблять, а раб не уступит вам дорогу на улице. Следует объяснить причину этого местного обычая. Если бы можно было узаконить право избивать рабов, чужеземцев и вольноотпущенников, то, наверное, афинянам самим бы досталось, потому что их часто по ошибке принимали за рабов. Свободные афинские неимущие люди одеваются не лучше, чем рабы или чужестранцы, да и внешность у них не особенно почтенна. Если кого-нибудь из читателей удивит то обстоятельство, что в Афинах рабам разрешают жить в роскоши и иногда владеть большим хозяйством, нам не трудно будет показать здравомыслие такой политики. Дело в том, что в любой стране, имеющей флот, экономически целесообразно платить рабам за их труд, чтобы хозяин мог оставлять за собой часть прибыли, а это требует хотя бы формального освобождения раба. Но если рабы богатеют, становится нежелательным держать их в страхе перед своими господами, как, например, в Лакедемоне. Если раб боится своего господина, он не может спокойно работать, не опасаясь лишиться всего заработанного. Вот почему рабы были поставлены на один социальный уровень со свободными, и именно поэтому даны равные права иностранцам. Ибо много требуется труда, чтобы содержать флот» (цит. по: Тойнби, цит. изд., с. 382–383). Тот же глубокомысленный Аноним остроумно и язвительно иронизировал по поводу манер своих сограждан: «Пусть простят нас за тривиальность суждений, но следует сказать, что следствием афинского господства на море стала прежде всего редкостная эклектика в манерах высшего класса, и произошло это оттого, что представители его вбирали бувально все, что они только могли усвоить от общения с иностранцами. Их господство на море дало им возможность подбирать объедки на столах Сицилии, Италии, Кипра, Египта, Лидии, Понта, Пелопоннеса» (цит. |
| 3 Подробнее см.: Бычков В.В. Русская средневековая эстетика. 11–17 века. М.: Мысль, 1992. 4 «Выбранные места из переписки с друзьями» и «Авторская исповедь» цит. с указанием в скобках страниц по изд.: Гоголь Н.В. Полн. собр. соч. М.: Изд-во Академии наук СССР, 1952. Т. 8. 7 В «Авторской исповеди» (1847) он писал: «Исповедь человека, который провел несколько лет внутри себя, который воспитывал себя, как ученик...» (437). 11 Подчеркну еще раз, что в 19 в. «поэтами» часто называли не только собственно стихотворцев, но и писателей-беллетристов, представителей «изящной словесности», понимая под «поэзией» художественное творчество, в отличие от любой другой работы, связанной с писанием текста. 12 Подробнее см.: Бычков В.В. Малая история византийской эстетики. Киев, 1991. С. 243–256; Он же. 2000 лет христианской культуры sub specie aesthetica. М.; СПб., 1999. Т. 1. С. 408–416. 14 Здесь Достоевский цит. с указанием в скобках страниц по изд.: Достоевский Ф.М. Об искусстве. М., 1973. 16 Леонтьев о романе «Война и мир»: «И несмотря на то, что граф довольно “тенденциозно” и теофилантропически порицает войну, то сам, то устами доброго, но вечно растерянного Пьера, он все-таки до того правдивый художник, что читателю очень легко ни его самого, ни Пьера не послушаться и продолжать взирать на войну, как на одно из высших идеальных проявлений жизни на земле, несмотря на все частные бедствия, ею причиняемые. (Бедствия постоянно, – заметим кстати, – сопряженные для многих и с такими особыми радостями, которых мир не дает!) А это в наш век далеко еще не излеченного помешательства на “всеобщем утилитарном благоденствии” – великая политическая заслуга!» (236). 17 Речь идет об известном культурологическом труде «Россия и Европа» (СПб., 1871), в котором русский мыслитель изложил теорию десяти основных исторических типов культуры, показав, что «романо-германский» тип миновал этап своего расцвета и разлагается. Он предвидел новый культурный тип, который только начинал складываться – славянский. Интересно, что А. Тойнби в 20-м столетии уже знает этот тип культуры и обозначает его как «православный». В своих «Записках отшельника» Леонтьев уделил большое внимание историософской концепции Данилевского в связи с полемикой с ним. |
| Прямой ученик Аристотеля Феофраст из Лесбоса, живший с 372 по 287 г., был столь же разносторонним ученым, как и Эратосфен, в этом отношении сохраняя классический стиль научной деятельности, уступавший тогда место эллинистической специализации, но его главные достижения связаны с ботаникой и агрономией. Два его важнейших труда называются «Исследование растений» и «Происхождение растений». В них он описывает различные виды дикорастущих и культурных растений, характеризует качества почв, их водоемкость и водопроницаемость, описывает свойства удобрений, указывая целесообразность применения тех или иных из них с учетом качества почв и особенностей выращиваемых на них культур. Медицина успешно развивалась при дворе александрийского царя Птолемея Филадельфа, который отличался слабым здоровьем и пытался отыскать «жизненый эликсир». Поэтому он щедрой рукой финансировал медицинские исследования. В целях расширения необходимых для медицины анатомических знаний Филадельф разрешил использовать для вивисекции трупы казненных преступников. Крупнейшими медиками эллинистической эпохи были Герофил из Халкидона и Эрасистрат из Кеосака, жившие в III столетии до Р. Х.; ими открыто было кровообращение, а также существование нервной системы. Своими успехами во врачевании прославился ученый I столетия до Р. Х. Асклепиад из Прусы, который применял такие методы лечения как диета, моционы, массаж и холодные ванны. С его именем связана легенда о воскресении умершего. И все же во II столетии до Р. Х. эллинистическая наука вступила в полосу стагнации. Историк М. Кэри так объяснял причину ее упадка: «Наиболее примечательной чертой греческой науки была ее неспособность к дальнейшему развитию, наступившая после тех грандиозных успехов, которые можно сравнить с успехами пионеров современной науки. Эта неудача вряд ли может объясняться неправильностью научного метода. Лучшие образцы эллинистической учености представляют собой как раз синтез теории и практики, а этот подход плодотворен и в наши дни. Одним из объяснений может быть то, что эллины не знали точных приборов наблюдения, таких, например, как микроскоп и телескоп. Это определило последующую стагнацию в астрономии, ботанике и медицине. Но главная причина, конечно, состоит в том, что греки утратили дух надежды и авантюризма… Примечательно, что именно во II в. до н. э. греческий мир был увлечен изучением астрологии и магии. Пытаясь добиться успехов в этих областях, он утратил способность терпеливого исследования, ранее присущую представителям науки» (цит. по: Тойнби, цит. изд., с. 371). |
| Дорийцы, освоив технику железа, не перестали быть варварами» (Тойнби, цит. изд., с. 227–228). Новейшие археологические исследования не подтверждают распространенного ранее представления о том, что дорийцы пользовались железным оружием, до покорения микенцев: железный век пришел на Балканы в эпоху, наступившую уже после дорийского завоевания микенского мира. Но, несомненно, что и, вступив, под влиянием технологических заимствований из малой Азии в железный век, Эллада оказалась на низшем уровне культурного развития, даже в технологической области, чем тот, на котором стояла, предшествовавшая микенская культура. Особенно убедительным образом бедность железного века выразилась в удручающем падении строительной техники. Не только жилые дома, но даже храмы этого периода – и так это оставалось, вплоть до архаической эпохи – строились из сырцового кирпича, крыша подпиралась деревянными столбами, а храмовый цоколь делался из каменных плит – об этом говорят раскопанные руины храма Артемиды в окрестностях Спарты и храма в Этолийской терме. Жилые дома, даже знати, строились из дерева, полом служила утрамбованная земля, а дым очага выходил через отверстие в крыше. Вазы протогеометрического стиля покрывались геометрическим орнаментом, который составлялся из кругов, полукругов, ромбов и пересекающихся линий. Этот стиль достигает совершенства на рубеже тысячелетий – изделия этого времени отличаются замечательным чувством ритма, пропорций, изяществом отделки. Протогеометрическая вазопись появилась в Аттике, в Афинах. Керамик, где обнаружены наиболее ранние изделия этого стиля, находился за пределами города – там хоронили своих покойников переселенцы, беженцы из разоренной Ахеи и Элиды, которые, вероятно, и явились создателями этого стиля. Из Аттики протогеометрическая керамика распространилась затем по эгейскому побережью, по островам архипелага, а также в малоазийских поселениях ионийцев. Начало, собственно, геометрического стиля также связано с Афинами. Наиболее характерными изделиями этого стиля стали амфоры и кратеры из дипилонского некрополя, близ Афин – огромные сосуды, высотой до человеческого роста, которые первоначально употреблялись в качестве надгробных памятников афинской знати, поэтому они украшены поясами росписей, изображавших погребальные обряды: оплакивание покойника, поминальную тризну, погребальные игры. На этих вазах изображались также всадники, колесницы, батальные сцены, корабли – все, что имело отношение к жизни покойников. Эти изображения составлялись из упрощенных фигур, приближенных к геометрическим – повернутый вершиной вниз треугольник, представлял человеческое тело, руки и ноги изображались почти прямыми линиями, голова на этих рисунках неизменно имеет форму круга, непропорционально малого, по отношению к корпусу, и неизменно повернута в профиль – это был, своего рода, древний кубизм. |
|
|
