| Переписка… Стр. 450. 555 Неверно поэтому утверждать (см. Чижевский, ibid., стр. 79), что «отдельные философские замечания, рассыпанные в письмах Станкевича, стоят всецело в рамках гегельянства». В действительности влияние Шеллинга не исчезало никогда у Станкевича; не надо, ведь, забывать о близости во многом Гегеля и Шеллинга (см. впрочем. Чижевского, ibid., стр. 80). 556 ЧижевскиЯ (Ibid., стр. 78), поэтому неправ, когда относит к влиянию Гегеля обращение Станкевича к «действительному философскому мышлению» — вкус к «строгой» философии у Станкевича идет от изучения Шеллинга. 557 Переписка. стр. 293. 558 Ibid., стр. 283. 559 Ibid., стр. 249. 560 Чижевский, op. cit., стр. 78. 561 Переписка, стр. 650. 562 Ibid., стр. 624. 563 Этот перевод напечатан в томе его сочинений. (Москва, 1890). 564 Любопытный отзыв о Фейербахе, см. Переписка, стр. 669. 565 См. об этом в биографическом очерке Анненкова, ор. cim,cmp. 355. 566 Ор. cit, стр. 80. 567 Переписка, стр. 290. 568 См. издание сочинений и переписки Бакунина под редакцией Стеклова (особенно важен т. III), а также переписку Бакунина с Герценым и Огаревым (издание Драгоманова). Очень важна книга «Материалы для биографии Бакунина» под редакцией В. Полонского (1923), где напечатана его «Исповедь» — документ, долгое время остававшийся неизвестным. О Бакунине, см. книги Корнилова «Молодые годы М. Бакунина» («Из истории русского романтизма»), 1915. Его–же: «Годы странствий М. Бакунина», 1925. Вяч. Полонский: «Бакунин», 1922 (т. 1), Ю. М . Стеклов: «Бакунин». См. также большой очерк М. Драгоманова (стр. 1–112) в издании Балашова «М. А. Бакунин», 1906. См. также книгу «Спор о Бакунине и Достоевском» (статьи Л. Гроссмана и Полонского), 1926. В книге Чижевского «Гегель в России», Бакунину посвящена большая глава, написанная с большим знанием всего материала. См. еще книгу Massaryk, Zur rus. Geschichts–und Religionaphilosophle, B. П. 569 Очень подробно о семье Бакуниных у Корнилова. 570 Чижевский, ор. cit., стр. 88. 571 См. ее перевод в собрании сочинений (ред. Стеклова), т. III. 572 |
| Поскольку нас интересует Вл. Соловьев не только в его изолированном состоянии, но и в его реальном соотношении с тогдашними умственными движениями, то не худо будет привести мнение А. В. Станкевича по поводу этой брошюры Вл. Соловьева, тем более интересное, что мнение это отрицательное. А. В. Станкевич пишет: «Шестнадцать страниц последней не отличаются ни цельностью содержания, ни строгой последовательностью мысли, ни даже новизною тенденций, более талантливыми выразителями которых в русской литературе были покойные И. Киреевский и Хомяков» . Далее А. В. Станкевич замечает, что способности Вл. Соловьева возбуждали раньше большие надежды. Но последнее сочинение его доказало, что «автор способен уклоняться от строгого научного пути и отдаваться во власть мечтаний, представляемых им за выводы науки и результат истории человечества» . С Востоком и Западом Вл. Соловьев разделался, по мнению критика, чересчур резко. «Похоронив Восток и Запад и не добром помянув покойников, автор утешает нас, наконец, словом, обещающим человечеству возрождение жизни» . А. В. Станкевич подразумевает упования Вл. Соловьева на третью силу — славянство и Россию. Силы этой еще нет, и критик не разделяет уверенности Вл. Соловьева в том, что она появится, ибо гораздо ниже Вл. Соловьева оценивает историческую роль и наличное историческое положение славян вообще и России в частности. «Внешний образ раба нашего народа, — пишет он, — бедность и беспорядок России — вот ручательства будущего великого призвания ее в глазах автора!!» А. В. Станкевич заключает: «Итак, речь " Три силы " не указала в двух из них творческой деятельности, их положительного содержания. В третьей силе она старалась указать какую-то возможность, темно и странно истолкованную автором, принимающим ее за силу, но значение которой остается всем непонятным. Если принять объяснение трех сил, предлагаемое г. Соловьевым, то речь его должна бы быть названа не " Три силы " , а " Три бессилия " . Мнение А. В. Станкевича должно заострить наше внимание на отрицательных взглядах, изложенных в данной статье. Однако большим критицизмом мнение А. В. Станкевича не отличается. |
| Не удержался, пошёл в прения и Станкевич. Здесь, при стольких солдатах, нельзя выразиться так ясно, как он отвечал Церетели на ИК, что всякая постановка в армии вопроса о мире – вредна, но поддержать же крепких: мы страстно хотим мира, но не допустим позора! А если в ответ на протянутую руку о мире – мы встретим смертельный удар? Гинденбург. высказал, что наша революция – проявление слабости нервов, – опровергнем это стойким сопротивлением. Уловки, хитрости большевиков очень заметны были: при их тут малочисленности им мало было занять третью часть прений, но проигрывая резолюцию, они перенесли усилия на её поправки, один Ногин выступал с тремя подряд, и до того разозлил зал, что кричали: „Вон его! Довольно большевиков! Надоели!” И все их поправки были отвергнуты. Но штатский президиум, все эти „представители рабочего класса” без единого рабочего, и Церетели первый средь них, боялись и всяких других поправок, о возможности и наступать, – а всю резолюцию провели чохом, в их заранее подготовленном виде. Так наблюдал Станкевич „разлив демократии”, и как ведут массу. После доклада ломовитого Стеклова почти каждый из двух десятков выступавших советовал. Одни – что надо, пока не поздно, вождям Совета самим идти в министры; в эту острую минуту твёрдые руки вождей русского пролетариата должны быть у руля, как и западные социалисты входят повсюду в правительство. Не ждать, пока над родиной будет громовый удар. Если правительство шатается, падает, – то чему поможет контролировать, да ещё давить? – надо устроить самим такое правительство, которое не шаталось бы, не падало, и внушало доверие. Станкевич и отначала сам так думал, он был – за коалицию. Вот и в массе простых людей зрело это простое хозяйственное сознание, обгоняя социалистических вождей, запутанных в нитях своей догматики и не готовых к решению: что медвежью услугу окажем стране, если будем не доверять правительству, рабочий знай своё дело, солдат своё, а министр своё. Не надо стараться захватывать всё, что только можешь захватить, не имеем права быть законодателями для всей России. |
| – В возбуждённой сегодняшней атмосфере поднять массы против правительства легко. Одни хотят этого – для свержения, другие – для убеждения. Но если мы развяжем народную энергию – удержим ли мы её под контролем? Не начнётся ли всеобщая гражданская война? Да правительство само держится за Совет, и будет радо исправить положение без всякого нашего призыва к массам. Но какое требование предъявить правительству? Церетели терялся, ещё не знал. Он понимал, что нельзя требовать исправления ноты в форме, унижающей правительство: тогда оно уйдёт, и придётся советским брать власть, а они не готовы. И ещё говорили, и ещё спорили – а стрелки перешли 3 часа ночи. Больше уже и головы не варили, и смысла не было спорить. Найти решение и согласиться на него – становилось невозможно. Ничего не постановили, отложили, – собраться завтра днём, когда теперь? Часов в 11? в 12?… 48 К четырём часам ночи вернулся Станкевич домой после ночного Исполкома – на столе записка от Наташи (у них теперь часты стали записки, он всё возвращался не вовремя, и дочку Леночку почти не видел): трижды звонил Керенский и просил непременно тотчас звонить ему, в любое время ночи. Вот как? да он же говорить не может? Голова – котёл, только спать. Но позвонил. Оттуда вполне живой и нервный голос: – Владимир Бенедиктович! Вы можете ко мне приехать немедленно? Я высылаю за вами автомобиль. – Алексан Фёдорыч, помилосердствуйте, я не спал всю ночь, и сегодня будет тяжёлый день, я должен поспать. А скажите по телефону. – Никак нельзя! – категорический голос. – И невозможно откладывать!… – Ну, а всё-таки? – Нет, никак! Чуть-чуть уже и не поехал. Но уговорил его: на ночном заседании не решено ничего, дневное начнётся не раньше одиннадцати, до того – заеду. И свалился. К Керенскому он тепло относился: за искренность, живость реакций, простоту в отношениях. А в первомартовские дни неожиданно и восторженно почувствовал в нём того человека, какой бывает в каждой революции только один и чудесно угаданным ключиком умеет всё отомкнуть. Потом стала коробить поза в некоторых его выступлениях или тон о фронте: что, дескать, кто погибал три года на фронте – творили своей смертью победу новой великой демократии, – как это легко кинуть из Петербурга, тут Станкевич стал очень чувствителен. Но всё же это был единственный наш – разумных, умеренных социалистов – человек в центре событий, и ещё пригодится для больших дел, и надо беречь его от всякой компрометации. За последние дни Станкевич заставил „Известия” печатать и речи Керенского, чего они никогда не делали. |
| Изучаемые памятники систематизированы автором по основным типологическим группам: иконы-кресты, намогильные и придорожные кресты и богослужебные (литургические) кресты. Последняя группа делится на три подгруппы: запрестольные кресты, напрестольные и ручные. Как отдельную типологическую подгруппу М. Станкевич рассматривает нательные и нагрудные кресты. В самой многочисленной и разнообразной группе ручных крестов исследователь выделяет девять типов, в зависимости от их формы: – четырёхконечные кресты с равными концами, называемые М. Станкевичем греческими; – четырёхконечные с удлинённой нижней вертикальной ветвью, по классификации автора, римские; – шестиконечные; – семиконечные с удлинённой средней перекладиной; – семиконечные с одинаковыми по длине перекладинами; – восьмиконечные с наклонной нижней перекладиной; – трёхчастные, состоящие из центрального семиконечного креста и двух малых семиконечных крестов, расположенных на концах нижней перекладины; – антропоморфные или фитоморфные, включающие одну центральную перекладину и вертикальную ветвь, верхний конец которой видоизменен в виде ромба, а нижний, трапециевидной формы, насажен на вытянутый ромб меньшего размера. По силуэту такие кресты напоминают антропоморфную фигуру или дерево. М. Станкевич связывает такую необычную форму крестов с древнейшими языческими представлениями украинцев; – в виде свастики. Автор отмечает, что, помимо этого общепринятого способа классификации крестов, их можно группировать и по другим параметрам. По технике изготовления М. Станкевич выявляет шесть «технологических групп» – с плоской резьбой, с рельефной резьбой, со сквозной резьбой, с живописью и позолотой, с инкрустацией, а также украшенные металлическими оправами, преимущественно серебряными. По характеру иконографического материала исследователь делит все деревянные украинские кресты на пять разновидностей: – имеющие нефигуративную символику; – с Распятием, надписями и орудиями Страстей Христовых; |
| Слова Брусилова, по общему отзыву, весьма удачного, вызвавшего даже восторг у солдат, мне не пришлось услышать. После речи главнокомандующего потянулись бесконечные, однообразные доклады с мест. Хотя докладчиками выступали почти исключительно комитетчики–оборонцы, они все согласно свидетельствовали о падении духа армии и о нежелании солдат наступать. Получалось впечатление, что сознательная воля армии — за вооруженную защиту «родины и революции», бессознательное же и потому особо страстное желание солдат — за немедленный мир. Это характерное раздвоение определило собою и все дальнейшее течение съезда. Представителем солдатской тоски по миру в ее низшем, шкурнически–бунтарском аспекте, дважды выступал на съезде популярный на Юго–Западном фронте прапорщик Крыленко, будущий Главковерх, а впоследствии Верховный прокурор Советского Союза. Первая же гневная речь Крыленко, призывавшая к немедленному осуществлению всех народных требований в тылу и к смелому разрыву с грабительскими началами старой международной политики ради немедленного мира, имела громадный успех. Не только большевики, но и солдаты–оборонцы слушали сумрачного, низкорослого, уже седеющего прапорщика в солдатской гимнастерке с нескладно прицепленной к низко спущенному ремню непомерно длинной шашкой, с напряженным вниманием и безусловным сочувствием. Прося слова для возражения Крыленко, я не был уверен, что мне удастся завладеть вниманием съезда. К моему удивлению, это оказалось гораздо легче, чем я думал. За исключением большевиков, все делегаты сразу же перестроили свои души и пошли за мною, как за своим человеком. Я кончил свою речь под еще более шумные аплодисменты, чем Крыленко. После перерыва с официальным ответом лидеру большевиков от имени Всероссийского совета и высших учреждений революционной демократии был выпущен Станкевич — справедливый, светлый человек, с милым, встрепанным лицом умного подростка. Произнесенная без малейшей демагогии и излишних риторических украшений, сдержанная по тону, но решительная по существу речь Станкевича была кульминационною точкою первого дня съезда. Чуть ли не каждая фраза оратора прерывалась дружными аплодисментами. Когда Станкевич кончил, ему была устроена настоящая овация, в которой участвовало и все офицерство с Брусиловым во главе. |
| Это саботирование Керенским политических планов Корнилова было так непонятно и настолько возмущало Савинкова, что он решил подать в отставку. Отставка была Керенским принята. О том, до чего эта отставка возмутила друзей Савинкова, а в том числе и меня, рассказывает в своих «Воспоминаниях» комиссар Северного фронта Станкевич. Да, я, конечно, жаловался Станкевичу на Керенского, обвиняя его в нерешительности и в тех вечных колебаниях, которыми он мешал более сильным людям делать нужное дело. Тем не менее, я не был глух и к доводам Станкевича, который доказывал мне, что необходимая, корниловски–савинковская реформа должна проводиться под высшим руководством Керенского, который шире и всестороннее понимает русскую жизнь, чем Ставка и Савинков. В конце концов, мы порешили, что я буду стараться «демократизировать» Савинкова, а он, Станкевич, попытается убедить Керенского вернуть Савинкова на его пост. Вернувшись на пост заведующего военным министерством, Савинков задумал во что бы то ни стало осуществить приезд Корнилова в Петроград в целях прямого воздействия на Керенского. Корнилов то обещал, то отказывался. Когда же он окончательно согласился, Керенский, по непонятным причинам, без уведомления Савинкова, послал в Ставку телеграмму, что Временное правительство Верховного главнокомандующего не вызывало и, ввиду стратегической обстановки, слагает с себя всякую ответственность за оставление Главнокомандующим фронта. Телеграмма опоздала, и приезд Корнилова состоялся. День этого приезда вспоминается мне, как один из самых тревожных и скорбных дней за все время моей службы в военном министерстве. Я видел Корнилова только мельком, но никогда не забуду его темного, сумрачного лица, его узких калмыцких глаз. Хотя Корнилов выехал из Ставки для совместного с Временным правительством обсуждения общей программы действия, он, явно встревоженный ходившими в реакционных кругах Ставки слухами о возможности его отставки и чуть ли не ареста, прибыл в Петроград с совершенно ненужными предосторожностями. В качестве телохранителей его сопровождали текинцы; впереди и позади его автомобиля ехали автомобили с пулеметами. Печальнее всего было то, что весть о вооруженном появлении Главнокомандующего на улицах столицы, сразу же облетевшая весь город, вызвала в самых широких право–монархических, либерально–кадетских и просто обывательских кругах не порицание и тревогу, а успокоение и радость. |
| И. Герцену (1812–-1870). Герцен обладал, безусловно, самым блестящим литературным дарованием среди западников. Он был также самым широким из них по своему культурному кругозору и единственным из ведущих западников, который действительно знал хорошо Запад. В молодости он вместе с другом своего детства, Огаревым, основал свой собственный кружок, конкурировавший с кружком Станкевича. Об его «аннибаловой клятве» борьбы за свободу в России, данной им на заре юности, написано во всех литературных хрестоматиях. Кружок Герцена, в противоположность философскому кружку Станкевича, носил социально-политический характер. Герцен был одним из первых у нас проповедников утопического социализма. Социальный вопрос так и остался главной темой всей его жизни. За антиправительственную деятельность он был сослан в Вятку, но через несколько лет мог опять вернуться в Москву. В молодости Герцен сочетал социалистические увлечения с внецерковным христианством и даже прошел через период религиозной экзальтации и мистицизма. Впоследствии, однако, он пришел к убеждению, что мистицизм размагничивает волю к борьбе за свободу, которой он хотел посвятить свою жизнь, и стал склоняться к агностицизму, иногда переходившему в прямой атеизм. Этому способствовали его занятия естественными науками: он был автором ценных статей по философии естествознания («О дилетантизме в науке», «Письма об изучении природы» и пр.). Большевики, конечно, изображают Герцена материалистом, тогда как он был первым у нас апостолом философского позитивизма. Но этот философский позитивизм сочетался у Герцена с высоким этическим идеализмом20. Он глубже, чем кто-либо другой из западников, усвоил лучшие заветы западной культуры – гуманизм, веру в свободу и в нравственное достоинство человеческой личности. Он, конечно, был более гуманистом по духу, чем слишком нетерпимый Белинский. В середине сороковых годов Герцену удается получить разрешение на выезд за границу, где он оставался до конца своих дней в качестве политического эмигранта. |
| 86 Скорее для курьеза отметим, что в новейших советских изданиях (напр., в «Дни великой пролетарской революции» 1937 г.), это предупреждение приписывается, конечно, уже Сталину, который, вопреки истине, изображается главным руководителем октябрьского восстания. Ему же приписываются и непосредственные действия Троцкого. 87 Такой законопроект действительно был внесен мин. земл. Масловым, и соц.-рев. печать повела широкую агитацию за него. Но внутри самого Правительства он вызывал возражения, и Правительство, как сообщало «Дело Народа» (18 октября), решило рассматривать этот законопроект, только как «сырой материал». Между тем осуществлением подобной законодательной меры в значительной степени только санкционировали бы фактически создавшееся положение вещей – ряд земельных комитетов самовольно уже издал соответствующие «обязательныя постановления». 88 Как отмечало тогда «Народное Слово» часть так называемых правых с.-р. по формальным основаниям голосовала за решение своей партийной фракции. 89 Потресов в «Дне» персонажу российского Предпарламента обеспечивал в истории «безсмертие комизма»; Гиппиус в дневнике называла его «водевилем для разъезда» и т. д. 90 Мертворожденным детищем» впоследствии на ноябрьской партийной конференции называл эту коалицию Чернов. 91 Это не мешало, однако, Троцкому в сентябре говорить, что гражданская война навязывается «властью». 92 Газетный отчет («Власти Народа») несколько по иному передает этот инцидент. В середине речи Керенского при словах: «Временное Правительство и я в том числе в особенности предпочитаем быть убитыми и уничтоженными, но жизнь, честь и независимость государства мы не предадим» – все встают с места, кроме крайних левых. Бурные аплодисменты переходят в овацию. Аджемов (представитель партии к. д.) кричит: «Дайте фотографию, что они сидели». Шум и голоса слева. Председатель призывает Аджемова к порядку. 93 По словам Станкевича резолюцию Совета сообщил Керенскому он, Станкевич. Керенский тогда же заявил, что «при таких условиях он минуты не останется во главе Правительства». Станкевич «горячо» поддержал это решение и «вызвал по телефону Авксентьева и других лидеров партии». «Решение Керенского их страшно изумило, так как они считали резолюцию чисто теоретической и случайной». По рассказу этого мемуариста «уговаривания и убеждения» Керенского «продолжались всю ночь». К утру Керенский согласился остаться у власти. Мы увидим, что ночь во всяком случае прошла совсем по иному. |
| Вынесли свое решение и большевики, но уже при непосредственном участии Ленина и Троцкого. Протокол заседания ЦК 1 ноября вскрывает отчетливо разногласия в среде самих большевиков. Ленин требует действий, а не разговоров. Переговоры должны быть лишь «дипломатическим прикрытием военных действий». Нужно отправить войска на помощь Москве, и победа будет обеспечена. Но Ленин собрал только 4 голоса – 10 высказались за продолжение переговоров. «Если мы прекратим переговоры, то от нас отшатнутся и те группы, которые нас поддерживают, и мы не в состоянии будем удержать власть», – говорил Рыков. «Длительную гражданскую войну мы выдержать не можем», – утверждал Милютин, считавший неизбежным соглашение с правосоциалистическими группировками. Нельзя, однако, допустить, чтобы власть была вырвана у тех, кто совершил переворот – возражали другие и Троцкий в числе их. Большевики не узурпаторы и готовы принять тех, кто ушел со съезда при непременной признании декретов II съезда, ответственности Правительства перед ЦИК и борьбы с контрреволюцией. В соответствующем духе и была принята резолюция. Переговоры после двух суток денных и ночных заседаний в общих собраниях и согласительных комиссиях Викжеля возвращались в первоначальную стадию. Произошло одно существенное изменение. Викжелевские переговоры расширили и углубили психологическую брешь в том фронте, который объединялся вокруг Комитета Спасения для активного противодействия большевикам. Собравшиеся на заседание «пленума» викжелевского совещания могли только констатировать бесплодность фиктивного «соглашения», достигнутого в результате словоговорения 29–30 октября, и партии, примыкавшие так или иначе к фронту Комитета Спасения, отозвали своих представителей. Они уходили, однако, в уверенности, что соглашение в конце концов будет достигнуто, так как «почва из под ног лидеров большевиков все же постепенно ускользает». 2. Последние судороги Рассказанное характеризует ту обстановку, которую должен был найти в Петербурге Станкевич, привезший к ночи 31 октября пункты соглашения, предлагаемые Керенским. По-видимому, в петербургской атмосфере Станкевич не разобрался. Он метался, по его собственным словам, по центральным комитетам политических партии, делал доклады – даже в «Викжеле» – и повсюду получал стереотипный ответ: «обсудим». Переговоры в Викжеле интересовали лидеров главенствующих партий революционной демократии гораздо больше, нежели непосредственная ближайшая судьба отряда Керенского. При переговорах они чувствовали себя в привычной своей сфере политического торга, под знаменем которого проходила их практическая деятельность в эпоху Временного Правительства. Вооруженная борьба с большевиками в их сознании, в сущности, была уже перевернутой страницей. |
|
|
