| Хомяков так и не развил своих теорий. Они были развиты значительно позднее Владимиром Соловьевым, которого следует рассматривать как первого русского мыслителя, создавшего самобытную философскую систему . 3. К. С. Аксаков, Ю. Ф. Самарин Вслед за изложением философских теорий Киреевского и Хомякова следует сказать несколько слов о К. С. Аксакове и Ю. Ф. Самарине, чтобы дать представление о политических воззрениях славянофилов старшего поколения. Константин Аксаков, сын Сергея Тимофеевича Аксакова, автора известной «Семейной хроники», родился 29 марта 1817 г, и умер 7 декабря 1860 г. Первые девять лет своей жизни Аксаков провел в родовом поместье, описанном в «Хронике» под названием Багрово. С 1826 г. Аксаков почти все время жил в Москве со своими родителями, которых горячо любил, особенно отца. С 1832 по 1835 г. Аксаков был студентом филологического факультета Московского университета. С 1833 по 1840 г. входил в кружок Станкевича, который положил начало так называемому движению «западников». Аксаков находился под сильным влиянием Станкевича и Белинского и с энтузиазмом изучал немецкую философию, особенно Гегеля. После смерти Станкевича (1840) члены кружка начали резко критиковать существовавшее в России положение. Аксаков сблизился с Хомяковым, Киреевским и Самариным, которые были ему близки по духу, и порвал с Белинским. Аксаков обладал горячим темпераментом, был честен и фанатически предан своим идеям. Однажды он заявил Белинскому, что не сможет более его посещать из-за различий во взглядах. Разрыв причинил боль обоим. Они расцеловались и расстались навсегда со слезами на глазах. Следует отметить, что Белинский также проявлял фанатическую нетерпимость. Он обычно говорил о себе: «Я иудей по натуре: не могу быть в дружеских отношениях с филистимлянами». Из любви к русскому народу и его обычаям Аксаков первым стал носить сапоги и русскую рубаху, а также отпустил длинную бороду, которую в 1848 г. полиция приказала ему сбрить. Русский историк С. Соловьев, который удачно схватывал черты человеческого характера, говорил об Аксакове: могучее существо, с громким голосом, откровенное, чистосердечное, талантливое, но чудаковатое. Аксаков был человеком атлетического сложения. Погодин метко назвал его печенегом (кочевником степей). В то же время до конца дней в Аксакове было что-то детское, младенческое. Он не был женат и всегда жил с матерью и отцом, которого обожал. Сергей Тимофеевич Аксаков умер 30 апреля 1859 г. Смерть отца губительно повлияла на любящего сына: туберкулез легких покончил с ним 7 декабря 1860 г. на острове Занте (Греческий архипелаг). |
| Артемьев не видел полной картины разрушенного Могилёва, да он и не претендует на эту роль. Могилёв октября 1945 года и 29 июня 1944 года – это две разные картины города. Он не видел уже того, что видел секретарь Могилёвского подпольного райкома партии Иван Станкевич и другие очевидцы: «Как выглядел город Могилёв? Скажу кратко – была жуткая картина: не было ни хлеба, ни воды, ни света, ни жилища. Не было ни одного исправного станка на предприятиях. Всё взорвано или сожжено ( Янка Станкевич, Василь Станкевич. «Два брата на одной войне». Мн., 2013, с. 37). Мне Виктор Иванович подарил, изданную тиражом в 15 экземпляров в 2019 году, свою брошюру дарог майго жыцця», в которой приводит своё представление о Могилёве осени 1945 года, когда он уже увидел панорамную картину ещё не восстановленного города: «Впервые моя нога ступила на улицы Могилёва осенью послевоенного 1945 года. Повсеместно были руины. Уцелели только отдельные здания да коробки жилых домов. Студенты вместе с рабочими заводов и фабрик ходили на субботники» (с. 41). Ссылаясь на описанное Артемьевым не следует игнорировать психологический эффект первого впечатления. Виктор Иванович добирался до Могилева железнодорожным транспортом, а затем шёл пешком по улицам Первомайской, Ленинской и Первомайской до культпросветучилища, в которое собирался поступать. Гнетущее впечатления от виденных разрушений уже не смогло у него вытеснить ничто. Я помню своё личное впечатление от сохранившихся руин города, когда приехал в августе 1958 года поступать в пединститут. Странно было видеть жителей полуподвальных и подвальных комнат. Они, в лучшем случае, видели только ноги прохожих. В психологический капкан эффекта первого впечатления в Могилёве попал и Константин Симонов. Благодаря ему сформировалось мнение связи знаменитого боя на Буйничском Поле 12 июля 1941 с именем С.Ф. Кутепова. Но этот бой вёл еще один полк – 340-й лёгкоартиллерийский под командованием Ивана Сергеевича Мазалова. Перед этим Симонов проехал по рокадной дороге от Борисова до Довска и везде увидел беспорядок, неразбериху, мужество и трусость, на его глазах люди сходили с ума. И вот он попадает в Могилев, в котором поддерживался железный порядок, город жил суровой военной жизнью, чётко работали все учреждения, магазины, рестораны, парикмахерские, киоски, в которых продавалось пиво. Вдобавок, в течение часа Кутепов «сдирал» с Симонова кожу военного романтизма. Симонов настолько был ошеломлён, что Мазалов стал для него тенью Кутепова. Об этом писали Симонову выжившие участники обороны Могилёва. |
| Сам про себя Станкевич раскаивался, что тогда 27-го на Кирочной он замялся, послушался предостережения унтера и со всех ног не кинулся к своему батальону, не попытался подчинить его вовремя и повести к Думе, как просил Керенский. Керенский, кажется, один во всей Думе ничего не боялся, не трепетал перед революционным грозным потоком, смело в него входил и поощрял Станкевича. Вероятно потому, что сам ещё не понимал, во что вступает. Прежний командир сапёрного батальона был убит в первую минуту восстания – когда во главе учебной команды вышел навстречу восставшим. Заменили его старшим в чине – но этот не понравился солдатам, начался бурлёж. Станкевич был избран помощником командира батальона, и ему приходилось сменить командира – на бессловесного прапорщика, который не должен был вызвать возражений. Всё это Станкевич и проделал сегодня с утра, уже с большой уверенностью и очень звонко. Чуть-чуть меньше было бы в нём уверенности – и ничего б не вышло. Весь батальон он вывел во двор в полном строевом порядке. Здесь стал говорить от имени Государственной Думы, всё примиряя, никого не обвиняя, – представил нового командира – и не услышал гула возмущения. И для закрепленья предложил тут же, с уже пристроенным оркестром, пройтись к Таврическому дворцу. Это солдатам нравилось! Идти было слишком даже близко, они бы охотно и покрутили лишние кварталы. И офицеры покорно пристроились на своих местах. А перед ротами неслись красные флаги. Очень торжественно, с громом оркестра подошли к дворцу – вышел Чхеидзе на крыльцо, пал на колени и целовал красное знамя первой роты. Потом дребезжащим неразборчивым голосом говорил восторженные фразы о победившей революции – и чтоб не верили новой провокации ещё не разгромленной охранки, которая вчера от имени двух социалистических партий выпустила гнусную прокламацию, призывающую солдат не подчиняться офицерам. Но вот он, Чхеидзе, депутат Государственной Думы и председатель Совета Рабочих и Солдатских Депутатов, горячо призывает солдат доверять своим офицерам, приветствовать их как граждан, присоединившихся к революционному знамени, и оставаться братьями во имя великой революции и русской свободы. |
| Опустошённый вернулся Станкевич с обхода рот. Он любил додумывать и формулировать всё до конца. И теперь додумывал. Внезапность и лёгкость переворота отняла у всех чувство правильной меры и критики. Кажется: если так легко пал строй, считавшийся несокрушимым, то дальше тем более всё пойдёт удачно и счастливо. А на самом деле: что может Временное правительство попытаться сделать? Только – восстановить организацию власти, вполне напоминающую старую. А наплыв революционной стихии оно воспринять не способно, самые головы министров для этого не способны раскрыться. Думский Комитет покорил революции фронт, отдал во власть её всё офицерство – но благодарности он себе не заслужит. Потому что в революции надо быстро успевать . Надо развиваться и двигаться быстрей самой революции, только тогда возьмёшь её в руки. Станкевич казнил себя за свою растерянность утром 27 февраля. Он-то знал, соглашался с Густавом Ле Боном: народное большинство всегда нуждается в порядке, а не в революции. Поэтому революцию никогда не производит народ, а случайная толпа, в которой никто не знает ясно, зачем они кричат и восстают. Толпу ведут разрушительные элементы с уголовной ментальностью – и психологически заражают, присоединяют массу инертных. Революцию можно определить и так: это – момент, когда за преступление нет наказания. И вот: находясь в центре вихря – как овладеть им? как направить его? Думский Комитет, Временное правительство – и в самом Таврическом дворце еле заметны. Вождём революции – несомненно уже стал Исполнительный Комитет Совета. Он – уже владеет всей армией, хотя офицерство не на его стороне. Да потому-то именно и владеет, потому-то и тянутся к нему солдаты, что чувствуют в нём противоофицерскую силу. Но на этом основанная власть – опасна, и Исполнительный Комитет сам может оборваться в анархию. Уже слышал Станкевич недовольные замечания и от Керенского, что вожди Исполкома не понимают значения власти, и готовы всё подорвать безответственно. Керенский, более всех успевающий нестись на переднем гребне, и душой уже несколько дней в новом правительстве, – из первых начал и ощущать эту опасную пустоту вокруг власти. |
| В искренности Верховского, несмотря на всю его непоследовательность, как будто бы сомневаться не приходится – не даром он свою книгу назвал «Россия на Голгофе». Он не вскочил «на запятки колесницы товарища Троцкого». Нет, он жалуется на всеобщее «непонимание»: «доходит до того, что многие боятся, не захочу ли я использовать создавшееся положение для авантюры. Керенский взял даже с меня слово, что я срочно уеду из Петрограда». 2. Бурцевский инцидент Нет никакого сомнения – выступление Верховского ставило в очень трудное положение Правительство. Так или иначе военный министр говорил о «политике мира», которая была у всех на устах и которая была «козырным тузом», по выражению ген. Будберга, для солдатских масс. «Было бесспорно, что надо было поставить какой-то видимый предел войны и дать понять народу, что Правительство серьезно озабочено приисканием способа окончить войну», – синтезирует «настроения» в Верховной Ставке новый ее правительственный комиссар Станкевич: «Мне и очень многим казалось, что Правительство не только ничего не делает в этом отношении, но даже не считает нужным скрывать свое недружелюбное отношение ко всяким разговорам о мире 75 . Воспользовавшись приездом Терещенко в Ставку, Станкевич показал министру «груды телеграмм», ежедневно получаемых и рисующих «отчаянное положение фронта и полный развал военной организации» – все говорили о «необходимости немедленного мира», но Терещенко, по воспоминаниям мемуариста, «отнесся к этому свысока, да и разговор наш длился всего около пяти минут». Это голос очень дружественного главе Правительства человека, склонного, правда, к быстрым обобщен ям. Станкевич разделяя «органическую правильность» позиции военного министра. Но ушел из Правительства не Терещенко, неспособный проводить «политику мира», а Верховский. Надежды Дана не оправдались: «Правительство, возглавляемое Керенским, не только отделило себя от левой части Совета Республики, но явно шло ей наперекор». Что происходило в недрах Правительства, мы не знаем; сам Верховский глухо говорит, что его товарищи по кабинету «нашли невозможным громко сказать причины моего ухода». «Нетактичные выступления» Верховского были объяснены «болезненным утомлением», и ему предложено было уехать в «отпуск», причем он «фактически на свой пост не вернется», – сообщал Керенский Духонину. «Переполох» в Правительстве был вызван не только «неожиданным» заявлением военного министра о «боеспособности армии и возможности продолжения войны», на в равной мере и «указанием на необходимость усиления личного начала» при «реорганизации власти для борьбы с анархией», т. е. испугала перспектива диктатора 76 . «Мне пришлось взять на себя скорейшую ликвидацию, возможно безболезненную, этого эпизода, – передает Керенский в том же разговоре с Духониным, – так как все эти заявления могли быть подхвачены крайними элементами». |
| Как ни расценивать стратегически военные операции, предпринятые верховным комиссаром, придется признать, что в интересах Правительства было бы лучше, если бы вместо описанных активных диверсий он исполнял свое обещание Духонину отправиться навстречу самокатчикам. В воспоминаниях Станкевич не обмолвился ни словом о том поручении, которое давала ему Ставка. Станкевич увел свой отряд раньше, чем на поле битвы появилась делегация, в лице к. д. Коротнева и с. р. Захарова, посланная образовавшимся в Думе «комитетом общественной безопасности» – тем самым, который накануне вел переговоры с ВРК. Делегация явилась для того, чтобы предотвратить столкновение – ей осталось только протестовать против пребывания на телефонной станции комиссара ВРК. Дума, ограничившаяся протестом претив «всяких насильственных и вооруженных, выступлений» и пригласив население объединиться около «полномочного представительного органа» во имя «подчинения грубой силы праву», фактически заняла нейтральную позицию. Этих «нейтральных» оказалось слишком много 25-го октября. Оставшаяся полурота из отряда Станкевича, возвращаясь в Зимний Дворец под начальством Синегуба, встретила еще два броневика, но уже «нейтральных», выехавших только с целью воспрепятствовать стычкам между обеими сторонами. Вернувшись в Зимний Дворец, взвод пор. Синегуба застал в Белой зале Дворца митинг, организованный комитетом школ прапорщиков из Петергофа и Ораниенбаума. Представитель Правительства разъяснял обстановку момента. Но знал ли он сам эту обстановку? Правительство не могло не ощущать своего с каждым часом возрастающего одиночества. Зимний Дворец, постепенно окружаемый враждебной силой, в полном смысле слова был изолирован – никто не пришел к нему со стороны для того, чтобы помочь и разделить с Правительством ответственность. Может быть, только потому, что никто еще не сознавал грозности наступившей опасности и никто еще не предвидел катастрофы. Из Зимнего была сделана попытка искусственно вызвать отклики в столице и созвать «живые силы», которые могли бы сгруппироваться вокруг Правительства. Станкевич себе приписывает инициативу вызвать в Зимний Дворец делегатов от различных общественных организаций после того, как Правительство отказалось последовать совету верховного комиссара, поддержанного министром труда Гвоздевым, перейти в Думу, где собирались «общественники» и занимали, как только что было видно, скорее позицию нейтральную. Заместитель председателя Коновалов разослал от своего имени во все стороны посланцев с «настойчивым приглашением» прибыть в Зимний Дворец. О том, что вышло из этой попытки, рассказывает Набоков. |
| А. И. Станкевич писал, что «среди даже образованных людей многие чуть не открыто смеялись тому, что он собирал пряничные доски и донца с гребнями, но те же лица с изумлением увидали потом, какой богатый материал для истории русского быта и искусства дало это собрание старых, ни на что не пригодных, на первый взгляд, досок. Подобно муравью, тащил Забелин в музей всякую крупную и мелкую старину, и благодаря ему музей обладает ценнейшими, громадными коллекциями старинных бытовых предметов - замков, ключей, чернильниц, указок, ножей, вилок, ложек, гребней, пуговиц, светцов, щипцов для снятия нагара с сальных свечей, стеклянных фляг и штофов, стаканов, кружек, чарок, ларцов, укладок и т. д. Есть и крупные вещи, например, сани, паникадила, колокола, дуги, шкафы и т. п.» ( Станкевич. 1997. С. 66). Большими знатоками своего дела, преданно любившими музей, были не только А. В. Орешников (1855-1933), нумизмат, хранитель музея в 1887-1918 гг., заведующий отделом (1918-1933), но и В. И. Сизов (1840-1904), археолог, 1-й ученый секретарь И. м. (1885-1904), А. И. Станкевич (1859-1922), зав. б-кой И. м. (1887-1914), В. Н. Щепкин (1863-1920), помощник хранителя (1887-1912), 1-й зав. отделом рукописей (1912-1920). Коллекции И. м. быстро росли, и уже в нач. XX в. музей испытывал недостаток мест хранения и экспозиционных площадей: в залах, посвященных отдельным царствованиям и, согласно общему замыслу, оформленных в духе ведущих архитектурных веяний соответствующей эпохи, не находилось места для показа богатейшего собрания бытовых предметов, особенно с перемещением в 1912 г. в здание музея коллекций П. И. Щукина . Щербатов ходатайствовал о передаче музею нового, дополнительного здания, чему помешала начавшаяся первая мировая война, а затем революция. И. м. в кон. XIX - нач. XX в. продолжал занимать важное место в общественной и культурной жизни страны. Помимо того что гос-во взяло И. м. на казенное содержание, соответственно финансировало строительство, комплектование фондов и хранение экспонатов, оказывало новому учреждению и др. |
| Он сам в показаниях большевикам определяя свои главнейшие функции: «предотвращение каких бы то ни было эксцессов и использование движения отряда контрреволюционерами». «Я не допустил,– показывал он, – образования военно-революционных судов, массовых арестов и других насилий»; он добился «принятия отрядом определенной платформы, примирительной и ярко демократического характера». Близкое участие в гатчинских делах принимал и Станкевич, как муж совета и главный ответственный посредник между Гатчиной и Петербургом. Гастролерами побывали с. р. Гоц, Герштейн, Фейт, Сперанский. Появлялся на горизонте и Чернов. Небольшая группа эс-эров во главе с Семеновым – тем самым, который приобрел печальную известность на московском процессе, и который постоянно состоял при Главковерхе, исполняя отдельные поручения или занимая определенные должности. Все они пытались организовать, довольно безуспешно, пропаганду среди гарнизона Гатчины и Царского Села. Неуспех агитации отчасти объяснялся разбродом, царившем среди пропагандистов: одни, по свидетельству Вейгера, защищали необходимость борьбы с большевиками, другие отвергали ее, базируясь на идее единого фронта в социалистической демократии. Создать однородное настроение в массах не представлялось возможным – в лучшем случае пропагандисты достигали того, что солдаты предпочитали держаться положен я ни к чему не обязывающего нейтралитета, т. к. отталкивала и назойливая пропаганда большевиков. Достопримечательную сцену зафиксировал в своих воспоминаниях Станкевич. Он был сам действующим лицом. Прибыв 26-го из Петербурга в Царское Село, Станкевич наблюдал, как местный гарнизон «в ужасе» бежал перед не появившимся еще противником. У Станкевича родилась мысль склонить солдат в сторону правительства. Полилась его соловьиная речь перед толпой на царскосельском вокзале. Но «едва я замолчал, – вспоминает мемуарист, – уверенный в успехе, как какой то пожилой солдат плюнул и со злобой и в иступленном негодовании стал кричать: «все перепуталось, ничего не пойму, к черту всех ораторов». |
| значительно позднее Владимиром Соловьевым, которого следует рассматривать как первого русского мыслителя, создавшего самобытную философскую систему 28 . 3. К. С. Аксаков, Ю. Ф. Самарин Вслед за изложением философских теорий Киреевского и Хомякова следует сказать несколько слов о К. С. Аксакове и Ю. Ф. Самарине , чтобы дать представление о политических воззрениях славянофилов старшего поколения. Константин Аксаков, сын Сергея Тимофеевича Аксакова, автора известной «Семейной хроники», родился 29 марта 1817 г, и умер 7 декабря 1860 г. Первые девять лет своей жизни Аксаков провел в родовом поместье, описанном в «Хронике» под названием Багрово. С 1826 г. Аксаков почти все время жил в Москве со своими родителями, которых горячо любил, особенно отца. С 1832 по 1835 г. Аксаков был студентом филологического факультета Московского университета. С 1833 по 1840 г. входил в кружок Станкевича, который положил начало так называемому движению «западников». Аксаков находился под сильным влиянием Станкевича и Белинского и с энтузиазмом изучал немецкую философию, особенно Гегеля. После смерти Станкевича .(1840) члены кружка начали резко критиковать существовавшее в России положение. Аксаков сблизился с Хомяковым, Киреевским и Самариным, которые были ему близки по духу, и порвал с Белинским. Аксаков обладал горячим темпераментом, был честен и фанатически предан своим идеям. Однажды он заявил Белинскому, что не сможет более его посещать из-за различий во взглядах. Разрыв причинил боль обоим. Они расцеловались и расстались навсегда со слезами на глазах. Следует отметить, что Белинский также проявлял фанатическую нетерпимость. Он обычно говорил о себе: «Я иудей по натуре: не могу быть в дружеских отношениях с филистимлянами». Из любви к русскому народу и его обычаям Аксаков первым стал носить сапоги и русскую рубаху, а также отпустил длинную бороду, которую в 1848 г. полиция приказала ему сбрить. Русский историк С. Соловьев , который удачно схватывал черты человеческого характера, говорил об Аксакове: могучее существо, с громким голосом, откровенное, чистосердечное, талантливое, но чудаковатое. Аксаков был человеком атлетического сложения. Погодин метко назвал его печенегом (кочевником степей). В то же время до конца дней в Аксакове было что-то детское, младенческое. Он не был женат и всегда жил с матерью и отцом, которого обожал. Сергей Тимофеевич Аксаков умер 30 апреля 1859 г. Смерть отца губительно повлияла на любящего сына: туберкулез легких покончил с ним 7 декабря 1860 г. на острове Занте (Греческий архипелаг). |
| Мой деверь и невестка очень жалели о своей снохе. II Весной по просухе мы поехали в деревню. Бабушка Марфа Ивановна Станкевич, которая жила по соседству от нас верстах в пяти в Колошине, стала мне поговаривать про какого-то Посникова, не знаю как им сродни по Румянцевым, и прочила его в женихи Грушеньке, которую она очень любила, и дочь Станкевича, Федосья Епафродитовна, нашептывала Груше про этого le beau colonnel 582 как она его называла. Вскорости после того, в мае месяце, говорит мне бабушка Станкевич, чтоб я к ней приехала с дочерьми отобедать. У Грушеньки разболелись зубы, и я поехала только с Анночкой и нашла у них их родственника Посникова. Видный и разбитной малый, лет под 30, очень любезный и разговорчивый, и понравился он Анночке: вот что значит судьба. Возвратясь домой, Анночка и говорит Груше: «Ну, видела я хваленого Посникова, – лихой полковник, и, ежели он за меня посватается, я тебе его, Agrippine, не уступлю». Через несколько дней Станкевич привезла его ко мне; дело пошло на лад, он стал бывать у меня, Анночке он нравился, сделал предложение, мы его приняли, и 1 июля была помолвка, a 11-го свадьба в Москве, у меня в доме; венчали в приходе Пятницы Божедомской, что на Пречистенке. Я уступила молодым мезонин своего дома, не желая зятя вводить в ненужные расходы, а потом мы отправились в деревню. Посаженным отцом у жениха был родной его дядя Николай Васильевич, женатый на Федосье Степановне Карнович. Они жили в своем доме под Донским, самый первый дом от монастыря по левую сторону, ежели ехать оттуда. Дом небольшой, но очень поместительный и прекрасно расположен, строен известным и несчастливым строителем храма Спасителя на Воробьевых горах Витбергом. III До замужества Анночки я об этих Посниковых никогда и не слыхивала, – велика Москва, они все там жили на самом краю города, а я туда и не заглядывала. В 1823 году Николаю Васильевичу было лет под 60, но он был еще свеж и замечательно хорош собой. Говорят, он смолоду был так привлекателен, что императрица Екатерина Вторая обратила на него особое внимание, и многие предсказывали ему блестящую судьбу. Далеко, однако, он не пошел. Ногу ли подставили красавцу приближенные ко двору, или он не умел склонить на свою сторону известную Перекусихину, пользовавшуюся особым доверием государыни, 583 – не знаю. Но был он в близких отношениях с княгиней Екатериной Романовной Дашковой, состоял при ней секретарем, пользовался ее неограниченным доверием и особым, исключительным благорасположением. Может легко статься, что эта короткость с Дашковой именно и повредила ему в его придворной карьере, так как известно, что, сперва друг и наперсница императрицы, Екатерина Романовна почувствовала после того к себе охлаждение государыни и сама стала видимо удаляться от двора, 584 уехала за границу и долгое время путешествовала. 585 |
|
|
