| Добавим также параллели, найденные Г. М. Прохоровым в статьях 6882 и 6885 гг. Троицкой летописи и в тексте Жития Стефана Перм–ского . Приведу наиболее убедительные сопоставления: Троицкая летопись Житие Стефана Пермского …избравъ его мужа тиха, кротка, смрена, хитра, премудра, разумна, промышлена же и расъсуд–на… и спроста рещи всяку доб–родтель исправлешаго (ПСРЛ. Т. 15, вып. I. Стлб. 105—106); …обртохъ того самого Стефана мужа добра, мудра, разумна, смыс–лена, умна суща и хитра, и всячески добродтелми украшена (Житие Стефана Пермского. С. 60); Князь же великии зло любля–ше Митяя, и чтяше и, и въ сласть послушаше его (ПСРЛ. Т. 15, вып. I. Стлб. 128); Они же убо в сласть послушаша учениа его, и с радостию приаша проповдь его (Житие Стефана Пермского. С. 33); … и бывшу збору, и зопрашанию, и истязанию, и распытованию (ПСРЛ. Т. 15, вып. I. Стлб. 131). Аще и многу съпрашанию быв–шу, аще и велику промежу ими истязанию сущу (Житие Стефана Пермского. С. 31). Интересно, что даже знаменитой фразе, читающей в Троицкой летописи под 6900 г.: «И аще хощеши распытовати, разгни книгу Лто–писецъ великии русьскии и прочти» , находятся параллели в Житии Сергия Радонежского: «и куюждо разгнет книгу, ту абие добр чтыи» , а также в Житии Стефана Пермского: «елика в письмена сиа приницающихъ, и разгыбающихъ, и почитающих» . В свете всего вышеизложенного вывод о том, что автором Троицкой летописи являлся Епифаний Премудрый, представляется нам достаточно обоснованным. По основным идеям, воплощенным в Троицкой летописи, она является в полном смысле московской. Во всех описанных в летописи конфликтах (московско–рязанском, московско–тверском, московско–новгородском, московско–литовском) московская сторона всегда объявляется правой, а противная осуждается. Промосковской же идеей является обоснование тезиса о вотчинном владении московскими князьями великого княжения Владимирского. С этих позиций под 6868 г. оговаривается, что Дмитрий Константинович Суздальский получил великое княжение «не по отчин, ни по ддин», а под 6870 г. утверждается, что Дмитрий Иванович завладел Владимирским княжением именно «по отчин и по ддин»; в обоснование той же мысли под 6870 г. сообщается, что Дмитрий Иванович «сде на великомъ княжении, на стол отца своего и дда и прадда» , а под 6871 г. Дмитрий Иванович изгоняет Дмитрия Константиновича «съ вели–каго княжениа съ Володимеря, съ своее отчины, въ его градъ въ Суждаль» . |
| В своем «Энкомионе» святителю Петру Киприан, с присущей ему хронологической точностью, отмечает, что он пробыл в Константинополе тринадцать месяцев (236, стлб. 1644). С другой стороны, мы знаем, что он оставил столицу очень неожиданно, до поставлення Пимена, т. е. до июня 1380 года (102, II, с. 16); имя Киприана появляется в списке присутствовавших под синодальным актом июня 1380 года, который в качестве митрополита подписал и Пимен (102. II, с. 7-8). Следует предположить, что заседание синода, отъезд Киприана, поставление Пимена, за которым последовало подписание акта, - все это произошло почти одновременно, в течение нескольких дней, в июне 1380 года. Об этих событиях см. 7, с. 33-36. Он вспоминает об этом в «Энкомионе» Петру (249, 21 декабря, стлб. 1644): «Патриарх Макарий, по суду Божию и кафолической Церкви, был лишен святительского сана и подвергнут отлучению и низвержению как еретик. Вместе с другими епископами я присутствовал на этом совете и подписал акт о его низложении». Ср. описание низложения, совершенного восемнадцатью епископами, с обвинением Макария в какой-то (не уточненной) ереси, содержащееся в акте, которым Макарий на короткое время утверждался вновь на кафедре в 1390 году (102, II, 143). 102, II, 6. «Энкомион» св. Петру, 249, 21 декабря, стлб. 1644. Ср. Приложение 9. Эта дата устанавливается на основании привременных патриарших документов. Патриаршее постановление сентября 1379 года было издано, когда престол был еще вакантен. Патриарх Нил подтвердил этот акт после своего избрания, в июне 1380 года (102, II, 6-7; ср. 27, с. 372-373). Постановление 1389 года подтверждает такую хронологию, уточняя, что поставление Пимена (июнь 1380 года) произошло, когда Нил «только что получил бразды правления церковью» (102, II, 121). Поэтому дата поставлення, указываемая в большинстве публикаций (конец 1379 г.), должна быть исправлена на май-июнь 1380 года. Имя «Митяй» в применении к клирику звучит странно. В привременных источниках употребление его могло означать ироническое неодобрение. Впрочем, это могло быть и семейное прозвище. Монашеское имя Митяя было Михаил, и под этим именем он фигурирует в актах патриархата. |
| Аргумент, что поскольку человек «еще не мыслил себя в отдельности от своей семьи, рода, некой общности, частью которой он являлся, и абстрактное понятие, указывающее на конкретного человека как на самостоятельную духовную сущность, ему, собственно говоря, не очень и требовалось» с. 271] и появилось лишь в результате влияния европейских языков на русский, не является убедительным. И, если собственно слово «личность» в русском языке и появляется достаточно поздно и действительно испытывает влияние европейской культуры в своей смысловой нагрузке с. 175], тем не менее, этим проблема этимологизации данного понятия не исчерпывается. Так, латинское слово «persona» вошло в варианте «парсуны» в древнерусский словарь уже в XIV в. в значении «лицо», «личность» стлб. 882]. Одновременно, Ю. С. Степанов соотносит прилагательное «личный» с церковнославянским «ликом», одним из значений которого было также «лицо» с. 714], являвшееся, в свою очередь, многозначным понятием, включающим, согласно Словарю русского языка XI –XVII вв., и значение «отдельный человек, личность» с. 254–257]. Вместе с тем известно, что однокоренное и «перекрывающееся» в смысловом плане со словом «лицо» слово «личина», в значении «маски» совпадающее с одним из значений термина «persona», употреблялось на Руси уже в XIII в. стлб. 33]. Исторически далеко не вдруг и не просто происходит описываемый филологами процесс дифференциации понятий «лицо» и «личность». Четкость чисто лексического разграничения лицо – личность «не могла реализоваться без столь же четкого понятийного разграничения: лицо (человек вообще) и личность (человек-индивидуальность)» с. 150–151]. Можно сказать, что и в современном русском языке эта дифференциация не стала абсолютной. Языковая картина усложняется еще и рядом других терминов, которые могли служить для описания и обобщения «свойств человеческой индивидуальности». Таковым является, например, древнерусское слово «самость», «встречающееся в рукописной Логике», дошедшей до нас в списках уже XV – XVI вв. |
| 1415 Параллельные места палейных толкований на «Лествицу» и «Сказания Афродитиана». Ср.: Апокрифы–1999. С. 718–721. 1416 Особое апокрифическое «Сказание о сотворении и падении ангелов» в составе Палеи выделил И. Я. Порфирьев, который показал, что данный неканонический сюжет восходит через Епифания Кипрского к идеям «Малого Бытия» (см.: Порфирьев–1890. С. 21–31, 83–85). В древнерусской книжности различные вариации сюжета о падении Сатаниила имели самое широкое распространение, хотя далеко не все из них могут быть поставлены в непосредственную связь с Палеей (см. об этом: Порфирьев–1890. С. 87–89; Мочульский–1893. С. 101; Щапов–1906. С. 29–30; Городцов–1909. С. 50–61; Мильков–1997в. С. 207–212, 221; Апокрифы–1999. С. 50, 53; Апокрифы–1997. С. 172). 1417 «Сказание о Крестном древе» – самостоятельное апокрифическое произведение, которое вошло в Палею вопреки Индексам, часто включалось в богослужебные сборники, откуда перешло в духовные стихи и народные легенды (о различных версиях легенды в древнерусской книжности см.: Порфирьев–1890. С. 47–50, 98–100; Сумцов–1888. С. 85–89; Мочульский–1887. С. 157–165; Веселовский–1883; СККДР. Вып. 2. Т. 1. С. 60–66. Публикации различных версий неканонического произведения см.: Памятники–1862. С. 81–82; Тихонравов–1863. С. 305–313; ВМЧ. Сентябрь. Дни 14–24. СПб., 1869. Стлб. 763–766; Порфирьев–1890. С. 47–50, 96–103; БДДР. Т. 3. С. 284–291). 1419 В состав рассказа о столпотворении входит сюжет о Нимроде, которому, в отличие от Библии ( Быт. 10:6–10 ), приписывается руководство строительством Вавилонского столпа. Внеканонические сведения о Нимроде, возможно, восходят к особой внеканонической «Невротовой повести», упоминаемой в Хронографической Палее (см.: Памятники–1862. С. 20–21). 1420 Общий с ПВЛ мотив, расценивающий Евера как последнего благочестивого патриарха допотопной эпохи (ср.: ПСРЛ. Т. 1. Стлб. 91). В. М. Истрин считал сюжет об Евере частью единого апокрифического «Сказания о Невроте и Евере». 1423 Рассказ о Серухе с историей Авраама объединяет общая для них резко антиязыческая направленность: если Серух был инициатором идолопоклонства, то Авраам, его ближайший родственник, стал первым ниспровергателем идолов. На сюжетное и идейное единство рассказа, посвящённого разным отношениям Авраама и его предков к лживым богам, обращал внимание ещё В. М. Истрин (см.: Истрин–1897. С. 192). В этом же блоке читаются фрагменты «Откровения Авраама», где патриарх также характеризовался как бескомпромиссный антагонист язычества и ревнитель единобожия (см.: Апокрифы–1999. С. 376). В полном виде «Откровение Авраама» воспроизводится в Хронографической Палее. Во всех вариантах история Авраама начинается с Серуха, так как размежевание с язычеством положено внутриродовым бунтом Авраама. Об аналогичных мотивах в «Малом Бытии» см.: Порфирьев–1872. С. 240–244. |
| Оба имени, Киприана и Пимена, с указанием сана, наличествуют в синодальном акте июня 1380 года: Киприан значится в списке присутствовавших (102, II, 7). а Пимен среди подписавшихся (102, II, 8). Его подпись (по-славянски, показывающая, что он не знал греческого) была, очевидно, поставлена после отъезда Киприана. «Тайно убежал, ни с кем не простившись». 102, II, 16. Дмитрий Донской предвидел столкновение с Мамаем уже, возможно, осенью 1379 года (ср. 233, с. 101-103). Источники и огромную библиографию по Куликовской битве см.: М. Н. Тихомиров, В. Ф. Ржига и Л. А. Дмитриев. «Повести о Куликовской битве». М.. 1959; Д. С. Лихачев и Л. А. Дмитриев, «Слово о полку Игореве и памятники куликовского никла», М.-Л., 1966: ср. также 186. с. 255- 263. См.: «Повести о Куликовской битве», с. 55. О важности их присутствия и об их возможной итальянской или греческой национальности см. неопубликованную магистерскую диссертацию: Douglas Andrews, The Merchants of Surozh, Moscow and Crimea during the fourteenth century, Columbia University, N. J., 1976. Автор любезно разрешил мне прочесть рукопись. Об этом вопросе см.: Ю. К. Бегунов. «Об исторической основе Сказания о Мамаевом побоище», в: «Слово о полку...», с. 521-523. 217, с. 53: 186. с. 259. См., в частности: M. H. Тихомиров, «Средневековая Москва в XIV-XV веках», М., 1957, с. 267-270. 134, с. 94; о христианстве Ольгерда и его сыновей см. гл. 10, прим. 59. Ср. гл. 9. В 1381 году Вознесение приходилось на 24 чая. 237, стлб. 141-142; 246, с. 421. Ср. также о связи Куликовской битвы с возвращением Киприана в приложении к «Задоншине», написанной монахом Софонием: «Слово о полку...», с. 550. 102, II, 122. 237, стлб. 132. 102, II, 122. Ср.; Н. Серебрянский, «Древнерусские княжеские жития», М., 1915; ср. также: И. В. Греков, «Идейно-политическая направленность литературных памятников феодальной Руси конца XIV века. Польша и Русь». М., 1974, с. 394. Об этом соглашении см.: 202, с. 144-145. Ср. 186, с. 263-264. Ср. синодальный акт 1389 года, 102, II, 122. |
| Да и за церковью за олтарем дьякъ Парфеней да и иные многие слышали голку необычную. Рис. 1. Челобитная новгородского митрополита Никона, воеводы Фёдора Андреевича Хилкова и дьяка Василия Сафонова царю Алексею Михайловичу (15 марта 1650 г.). Черновик. РГАДА, ф. 96, оп. 1, стлб. 3. ч. 1, л. 1. Рис. 2. Оборотная сторона столбца челобитной новгородского митрополита Никона, воеводы Фёдора Андреевича Хилкова и дьяка Василия Сафонова царю Алексею Михайловичу (15 марта 1650 г.) с подписью-автографом митрополита Никона. РГАДА, ф. 96, оп. 1, стлб. 3, ч. 1, л.1об. Примечания Л. 124 ...и государыне благоврной царевне и великой княжне Ирине Михайловне... и великой княжне Татияне Михайловне... – Царевны Ирина Михайловна, Анна Михайловна и Татьяна Михайловна – родные сёстры царя Алексея Михайловича. ...царевне и великой княжне Евдоки Алексевне... – В 1650 г. у царя Алексея Михайловича и его супруги Марии Ильиничны Милославской было двое детей: сын Дмитрий, который родился в октябре 1649 г. и скончался в октябре 1651 г., и новорождённая дочь Евдокия (февраль 1650 г. – март 1712 г.), её имя и называет митрополит Никон в «отписке». ..околничей и воевода князь Федор Андревич... – Ф.А. Хилков († ок. 1657 г.) – боярин, окольничий, воевода в Великом Новгороде в 1648/49–1649/50 гг. ...бывшаго софийского приказного человека Ивашка Жоглова... – Митрополичий сын боярский, бывший дворецкий Софийского дома Иван Жеглов. Согласно содержащимся в следственном деле сведениям, к началу восстания Жеглов уже находился в тюрьме, куда был посажен по распоряжению митрополита Никона. По наблюдению М.И. Тихомирова, источники разноречиво говорят о причинах заключения дворецкого. В одной «отписке» Никон говорит, что Жеглов сидел в тюрьме «в государевом великом деле». В другой «отписке» (текст её см. ниже: 2) объясняет подробнее: в 1649 г. Никон писал царю о Жеглове и боярских детях Фёдоре и Макаре Негодяевых, которые похвалялись, будто знают, что «у царя и короля в полатах длаетца»; кроме того, у них была найдена гадательная книга – «воровская книга» и «тетратей ключ». |
| «Облобызав блаженную раку, он просил поставить ее на время на новопостро- енном столпе во имя святого Климента и тут произнести слово». Очевидно, предполагалось ненадолго поместить раку на воздвигнутом с этой целью «столпе» – некоем возвышении или колонне (греч. «kiona»), может быть, каменном реликварии в форме столба, располагавшемся вне храма, на открытом месте, чтобы дать возможность как можно большему количеству собравшихся увидет мощи и услышать похвальную речь, которую по этому случаю сочинил Константин Философ. «Столп» этот был устроен если и в городе, то совсем рядом с оборонительной стеной, на заранее запланированном пути процессии, скорее всего, недалеко от западных, так называемых Святых ворот (ta Иначе непонятно, зачем пришлось оттуда переносить раку не в один из город- ских храмов, к примеру, в соседний с воротами четырехапсидный купольный марти- рий связанный с легендой о чуде епископа Капитона при крещении херсонитов, а в храм св. Созонта, очевидно, ближайший пригородный, вполне подходивший для организованного «отступления» из толпы, скопившейся у ворот и перекрывшей дальнейшее движение вглубь города (см. киже). Видеть в этом столпе некую «новую» или «не достроенную тогда башню святого Климента», как полагают И. Калиганов (с.314) и Е. Уханова (с.123), нет оснований. И. Я. Франко не называл этот столп новой башней, но тоже полагал, будто «князь города» просил, чтобы мощи были положены «на город- ской башне, которую собственно он строил и собирался назвать именем св. Климента» (Франко I. Сьвятий Климент у – С. 186–187). Между тем в древнерусском языке башня обозначалась обычно словом «въжа», «вежа». Под столпом же понимался столб, колонна, памятник в виде колонны, воздвигнутый в честь какого-либо события, башня или колонна полая внутри, на которой подвизались вершить свой подвиг столпники ( Срезневский И. И. Материалы для Словаря древнерусского языка по письменным памятникам. – СПб., 1893. – Т. 1. – Стлб. 482; Словарь современного русского литературного языка. – М.; Л» 1963. – Т. 14. – Стлб. 933). Наличие в раннесредневеко- вом Херсоне традиции ставить подобные памятные столпы отражено в Житии св. епископов Херсонских, в рассказе о почтении памяти первого епископа-мученика Васи- лия, поэтому и в данном случае речь шла о постройке херсонитами, скорее всего, еще одной «кионы», а никак не боевой башни. Предложение А. Пелина превратить столп в «часовню», специально отстроенную для этого случая, оригинально, но бездоказательно увязывается с размещением этой надуманной топографической достопримечательности – Херсона «прямо в одной из башен входных ворот города» (Протоиерей Апександр Пепин. Топография христианского Херсонеса... – С. 157–158). |
| Долгое время на Западе не ценили религиозного искусства Византии, художественного достоинства русских икон: потребовалось немало времени, чтобы оценить и западные «примитивы», порожденные тем же Преданием. Может быть, такова будет судьба и духовно-вероучительной традиции восточного христианства? Конечно, нет надобности доказывать необходимость углубленного изучения богословской традиции Востока: она очевидна для всех. Но чтобы это изучение послужило делу взаимного сближения и понимания, надо согласиться видеть и судить эту традицию не сквозь окостеневшие понятия чуждого ей школьного богословия, а иным образом. И тогда, может быть, те самые вероучительные особенности, которые были камнем преткновения в прошлом, окажутся плодоносными источниками духовного обновления в будущем. Petavius. Opus de theologicis dogmaticis (Петавий. Сочинение о догматах богословия), т. I, кн. 1, гл. 12 и 13; т. 3, гл. 5 (изд. Thomas, 1864. pp. 145—160; 273—276). M.Jugie. Статьи Palamas («Палама») и Palamite («Паламитство») в «Dictionnaire de theologie catholique» de Vacant et Mangenot, т. 11, стлб. 1735—1776 и 1777—1818. Его же: De theologia palamitica («О богословии паламитском») в его Theologia dogmatica christianorum orientalium («Догматическое богословие восточных христиан»), т. 2 (1933), стр. 47—183 (труд чисто доктринальный по своему характеру), а также несколько статей в «Echos d " Orient». М.Жюжи дает такую оценку богословию св. Григория Фессалоникийского: «И все же по попущению Божию это учение, в котором позволительно видеть наказание, было навязано как официальный догмат» (статья Palamas, стлб. 1817). S.Guichardan. Le problème de la simplicite divine en Orient et en Occident aux XIV et XV [e] siècles: Gregoire Palamas, Duns Scot, Georges Scholarios (С.Гишардан. Проблема божественной простоты на Востоке и на Западе в XIV и XV веках: Григорий Палама, Дунс Скот, Георгий Схоларий). Лион, 1933. Этот труд, весьма упрощенно истолковывающий учение, глубоко чуждое образу мыслей самого критика, заслужил справедливые упреки в рецензии В. |
| Южный . Новые произведения г. Чехова. – «Гражданин», 1892, 21 января). М. Южный пришел к выводу малоутешительному: «Дарование этого писателя, правда, не изменилось и не уменьшилось, но оно осталось таким же внешним, каким оно было и в первое время его появления на литературном поприще» (там же). Об этом же писали и другие. Упрекая Чехова, Ю. Николаев замечал: «В два года много воды утекло, за два года мало ли какие превращения могли произойти с г. Чеховым. Но оказалось, что вода не утекла и превращений не произошло. Г. Чехов остался тем же г. Чеховым, со всеми особенностями» (Ю. Николаев. Черты нравов. – «Московские ведомости», 1892, 18 января). «Манера письма у г. Чехова ничуть лучше не сделалась», – писал он позже («Гражданин», 1892, 24 ноября). Какие же необычные черты, выделяющие его из ряда современников, видела критика у Чехова? Еще в самом начале 1888 г. «Неделя» писала: «Г. Чехов ничего не доискивается от природы и жизни, ничего ему не нужно разрешить, ничто в особенности не захватывает его внимания. Он просто вышел гулять в жизнь. Во время прогулки он встречает иногда интересные лица, характерные сценки, хорошенькие пейзажи. Тогда он останавливается на минуту, достает карандаш и легкими штрихами набрасывает свой рисунок. Кончен рисунок, и он идет дальше Теперь ему встречается уже другой предмет, он так же легко набрасывает его, так же легко его забывает и ждет новых впечатлений прогулки» (Д. . О безвластии молодых писателей. – «Неделя», 1888, 3 января, стлб. 33). Эту мысль тот же автор и в том же еженедельнике спустя три месяца – уже после выхода «Степи» – выразил более конкретно. Для Чехова, говорилось в новой статье Р. Дистерло, «в мире нет ничего недостойного искусства Ничто в жизни не имеет для него, как для художника, особенного преимущества, и всякое ее явление может вдохновить его на творчество. Между предметами его рассказов нет ничего общего, кроме того, что все они – факты одного и того же мира, возможности одной и той же человеческой жизни. С одинаковым спокойствием и старательностью изображает он и мечты несчастного, тщедушного и болезненного бродяги и любовь богатой светской женщины к чудаку князю и сцену дерзкого обмана церковного сторожа…» («Новое литературное поколение». – «Неделя», 1888, 10 апреля, стлб. |
| Под 1199 г. в Лаврентьевской летописи читаем: «Ходи благоверныи и христолюбивыи князь великии Всеволодъ Гюргевич, внукъ Володимерь Мономаха, на Половци с сыномъ своимъ Костянтиномъ. Половци же слышавше походъ его бежаша и с вежами к морю, князь же великыи ходивъ по зимовищемъ ихъ и прочее възле Донъ, онемъ безбожнымъ пробегшимъ прочь, князь же великыи възвратися …в Володимерь и вниде месяца иуня въ 6 день, на память святаго мученика Дорофея епископа в день суботний» (Стлб. 414-415.). Хотя в Лаврентьевской летописи указан 1199 г., на самом деле события произошли в 1198 г., поскольку 6 июня приходится на субботу в 1198 г. В 1202 г. на половцев ходил Роман Галицкий, на следующий год половцев привели на Киев Рюрик с Ольговичами. Поэтому нельзя согласиться с выводом А.А. Горского, что половцы представляли опасность для Руси только в 80-е годы XII века. Следующий аргумент А.А. Горского: «Симпатии автора одновременно к обоим соправителям – Святославу и Рюрику – могут быть датирующим признаком. Ипатьевская летопись сообщает о ссоре между этими князьями в 1190 г. (осенью или в начале зимы). Если автор «Слова» был жителем Южной Руси (а все современные исследователи сходятся на этом), он вряд ли мог бы (учитывая, что «Слово», вероятно, предназначалось для устного исполнения в княжеско-боярском кругу) положительно высказываться одновременно о главах двух крупнейших в этом регионе княжеских династий – Мономаховичей и Ольговичей – в период обострения отношений между ними. Правомерно предположить, что поэма создавалась тогда, когда эти князья были в хороших отношениях, т.е. до ссоры, имевшей место в 1190 г. Таким образом, хронологические рамки написания «Слова» сужаются до отрезка август-сентябрь 1188 – осень 1190 г.» . Но почему А.А. Горский сбрасывает со счетов примирение после многих лет войны представителей тех же двух династий: Мономаховичей, во главе со старейшим Всеволодом Суздальским, и Ольговичей, во главе с Ярославом Черниговским в 1196 г.? «Всеволодъ же… посла моужа своя ко Ярославу и оумолви с нимъ про волость свою, и про дети своя, а Кыева подъ Рюрикомъ не искати, а подъ Давыдомъ Смоленьска не искати, и води Ярослава ко честному кресту и всихъ Ольговичь. Ярославъ же посла своя моужа и води Всеволода и Давыда кресту и Рязаньскыя князи на своихъ рядохъ, и тако оутвердишася крестомъ честьнымъ» (Стлб. 700). Важно отметить, что после заключения этого мира, закрепленного крестным целованием, действительно прекратилась более чем столетняя война Ольговичей и Мономаховичей, начатая в 1078 г. Олегом Святославичем. Чем не повод для написания «Слова»? |
|
|
