| —155— беспрекословно жертвовать даже самыми существенными интересами своего ведомства. Такой характер отношений к Синоду со стороны императрицы выразился в ее резкой и откровенной речи к синодальным членам об отобрании церковных имуществ. Помня свой поступок с Арсением члены Синода должны были покорно выслушать императорскую речь, полную изысканной укоризны и нескрываемого презрения к ним. Они как рабы предали Арсения светской власти; теперь светская власть поработила их. Такой характер отношений верховной власти к св. Синоду отразился и на положении обер-прокурора в церковном управлении. Наиболее выдающимися обер-прокурорами в правление Екатерины II являются Мелиссино и Чебышев. Оба они были передовыми людьми своего времени и отрицательно относились к религии. Мелиссино был назначен обер-прокурором из директоров Московского университета. В помощники ему и в качестве будущего преемника был назначен известный Потемкин, в инструкции которому проведены требования строжайшего внимательного контроля за деятельностью св. Синода и ближайшего участия в церковном управлении. Эти условия благоприятствовали осуществлению на практике целей и намерений правительства относительно синодального управления. Действительно, императрица очень часто пользовалась посредничеством Мелиссино в делах церковного ведомства, а это давало возможность обер-прокурору представлять перед ней синодальные дела в том свете, в каком ему было нужно, и возможность влиять на их решения в Синоде. Синод был вынужден подчиняться влиянию прокуратуры и исполнять ее предложения даже в тех случаях, когда Мелиссино затрагивал самые существенные интересы духовного ведомства. Тем не менее Екатерина в иных случаях сносилась с членами Синода и помимо обер-прокурора и Синод иногда делал ей доклады без его ведома. Он находил еще достаточно средств, чтобы парализовать стремление Мелиссино подчинить синодальных членов влиянию современных передовых философских идей о религии и церковном устрой- —156— стве. Когда Мелиссино издал своп «пункты», свидетельствующие о его религиозном вольнодумстве и легкомыслии, и предложил Синоду воспользоваться ими для составления наказа синодальному депутату, избранному в Большую комиссию об уложении, Синод уклонился от официального обсуждения их и составил наказ совершенно самостоятельно. |
| 5). Далее, в речи обстоятельно воспроизводится история Моисея (ст. 17–42). Принимая во внимание, что закон и храмовой культ даны были Израилю через Моисея и что сам оратор дает прямое указание на Моисея, как на прообраз Христа (ст. 37), должно весь трактующий о великом еврейском вожде отдел речи признать имеющим прямое отношение к содержанию проповеди св. Стефана. История Иосифа (ст. 9–16) идет у оратора параллельно истории Моисея: оба они были отвергнуты своими братьями, но возвышены Богом и стали спасителями потомства Авраама. И эта история, таким образом, не случайно обозревается оратором. Наконец, отдел о скинии и храме (ст. 44–50), бесспорно, имеет самое близкое отношение к обвинению в хуле на храм. Итак, между содержанием речи и проповеди св. Стефана есть непосредственное взаимоотношение. Но содержание проповеди оратора для нас – величина определенная. В нем два главных пункта: мессианское достоинство Иисуса Назорянина («Иисус Назорянин этот разрушит... и изменит..») —21— и новое и всецелое отвержение Израиля Богом («разрушит место это и изменит обычаи, которые передал нам Моисей»). Около этих двух главных пунктов учения св. Стефана должно быть сосредоточено и всё содержание его речи. А так как содержанием этим служат факты из прошлой истории Израиля то, очевидно, они воспроизводятся, как типы (т.е. прообразы) новозаветных событий. В самой речи есть, действительно, прямые указания на то, что прошлую историю Израиля оратор обозревает с типологической (прообразовательной) ее стороны. Так, он обстоятельно выясняет общий характер домостроительства Божия об Израиле, как этот характер выразился в историях Авраама, Иосифа, Моисея. Св. Стефан при этом имеет в виду новозаветные факты спасения. Но пользоваться прошлой историей Израиля, имея в виду новозаветные факты, и значит истолковывать ее в типологическом смысле. Выясняя общий характер домостроительства Божия об Израиле, оратор, как этого и следовало ожидать, останавливается на ветхозаветных фактах, прообразовавших собою те новозаветные факты, о которых он проповедовал иерусалимлянам. |
| —13— из уст св. Стефана сами, своими ушами (ст. 11). Наконец, возбуждение против св. Стефана дошло до крайней степени своего напряжения. И вот, однажды, когда св. Стефан, вероятно, исполнял свои обязанности в качестве апостольского сотрудника и попечителя о бедных, на него напала толпа иудеев и повлекла в синедрион, вполне уверенная, что он – богохульник и что синедрион накажет его по всей строгости закона, т.е. смертною казнью. Раздраженная толпа могла и сама убить св. Стефана, но закон и «отеческие предания» вошли в плоть и кровь иудея этого времени, и он не забывал ни того, ни других даже в состоянии полного аффекта. А и тот, и другие запрещали убивать преступника без суда над ним. Та часть иудеев, которая привела Стефана в синедрион и заняла свободные в зале заседания места, была, таким образом, страстно возбуждена против обвиняемого и вполне уверена, что он будет осужден. И судьи, пред которыми стоял св. Стефан, заранее были уже враждебно настроены по отношению к нему. Эти судьи, члены великого синедриона (полный их состав – 71 человек, безусловный минимум при уголовных процессах – 23 члена), сидели пред обвиняемым полукругом с председателем-первосвященником во главе, занимавшим центр полукруга. По правую и по левую руку от первосвященника сидели представители священнической саддукейской аристократии. Ближайшее к председателю место занимал, вероятно, если только он в это время присутствовал в синедрионе, хитрый и злой отставной первосвященник Анна, в продолжении очень многих лет бывший руководителем этой аристократии. Саддукеи давно жаждали смерти проповедников евангельского учения. Есть все основания думать, что и инициатива дела против св. Стефана принадлежала никому другому, как первосвященнической партии. Эта юридически преобладавшая в синедрионе партия могла встретить окруженного рассвирепевшей толпою Стефана только с радостью. Лучше других саддукеи знали, что судебный процесс ограничится одною формальностью. Наскоро допросив свидетелей, первосвященник задает подсудимому отрывистый вопрос: «так ли это?» (7:1). Он злорадно уже предчувствует тот мо- |
| Всякие страхи каких-либо житейских затруднений и дороговизны в Риме, для нас по крайней мере, оказались совершенно напрасными. Правда, впоследствии от некоторых случайных знакомых пришлось услышать, что они с величайшим трудом могли найти себе помещение и платили за одну меблированную комнату по 15 и даже по —123— 22 лиры (35 коп.) в сутки; но нас наши добрые знакомые устроили прекрасно. В нашем распоряжении оказалась очень миленькая квартирка, минутах в трех ходьбы от Корсо, состоящая из трех комнат с окнами на площадь и переулок и притом с лестницей только в 47 ступеней, что по западноевропейским порядкам, при тамошних пяти и шести этажных домах, можно было признать совсем роскошью. Эстетические наклонности итальянцев приятно давали себя чувствовать в обстановке нашей квартиры. Вместо столь обычного убожества русских меблированных комнат, здесь были изящно разрисованные потолки, красивый мозаический пол, с коврами, обильная и хорошая мебель, мягкая и венская, мраморной мозаики столы, подзеркальники и этажерки, переполненные всякими безделушками, драпировки и портьеры, множество зеркал и картин, вазы и раковины, массивные бронзовые часы под стеклянным колпаком, канделябры и какие-то шелковые платки с бахромою, живописно раскинутые причудливыми веерами. За всё это удовольствие мне пришлось заплатить только 80 лир в месяц, при чем мы пользовались и прислугой, и постелью, и полотенцами, и лампой, и свечами и каждое утро получали горячую воду с сервизом для чая. Все эти удобства, да еще в бойкое время усиленного наплыва приезжих, в России за такую цену, т.е. за 28 рублей в месяц, едва ли получишь. Ну, вот мы и в Риме. Проезжая в первый раз по его улицам, я испытывал какое-то странное впечатление, близкое к разочарованию. Начитавшись и наслышавшись о достопримечательностях вечного города, невольно ожидаешь тотчас же встретить что-либо совсем необыкновенное. Так и кажется, что отовсюду должны смотреть на тебя величественные дворцы Тивериев и Калигул, что поедешь непременно мимо каких-нибудь колонн и триумфальных арок Траянов и Константинов, станешь взбираться на знаменитые холмы Палатина или Капитолия и всё наконец перед твоим взором затмится и будет подавлено необычайными громадами Колизея или храма Св. Петра. Ожидаешь одним словом, что стоит лишь ступить на землю Рима, чтобы очутиться в совсем особом чтобы повеяло на тебя и тотчас же охватило духом классической |
| —137— титься в области грязи и зловония, а на следующий день мы сами были свидетелями, как Гумберт и Маргарита в открытом шарабане проезжали по набережной, сопровождаемые восторженно-встречавшей их толпой народа и.... ужасающими клубами пыли, которой и при их приезде предоставлена была полная свобода. Прибавьте, наконец. к этому еще стада коз, которые целыми десятками и дюжинами путешествуют по улицам, лежат на тротуарах и даже могут вам встретиться на лестнице второго этажа, когда вы возвращаетесь откуда-нибудь в свою квартиру. Здесь очень сильно распространено употребление козьего молока. Пастух, или пастушка, предлагает свою козу всякому желающему и надоит вам стакан тут же на ваших глазах. Многие абонируются на постоянную доставку молока на дом и вот в этих-то случаях привычная коза, вместе с своим пастырем, ловко взбегает по лестницам домов до какого угодно этажа. Всё это очень оригинально, но, конечно, далеко не способствует чистоте и благоустройству города, так как животные в своем поведении никакими обязательными постановлениями не руководствуются. Понятно, что когда, после всех подобных неаполитанских прелестей, я снова вернулся в Рим, он уже показался мне совсем опрятным. Есть, впрочем, в благоустройстве Рима один пункт, свидетельствующий, правда, о его стремлении к чистоплотности, но такой, которой, пожалуй, лучше если бы не было. Я разумею чрезмерное обилие тихих пристанищ, устроенных притом с такою возмутительною откровенностью, к которой чтобы привыкнуть, нужно, мне кажется, родиться в Риме. Даже величественная колоннада храма Св. Петра не избавилась от поругания несколькими подобными учреждениями. В этом случае я пожалел даже и о порядках Неаполя. Не знаю, как всегда: но при мне, быть может по случаю пасхи и юбилейного года, множество иностранцев наполняло Рим, что придавало его уличной жизни несколько своеобразный оттенок. Повсюду слышится то английская, то немецкая речь; почти перед каждою достопримечательностью святыни или древности вы видите фигуры остановившихся прохожих, сосредоточивших свое внимание на |
| —78— 1) религии древнейших культурных народов; 2) религии эпохи VII до P.X.–VI по Р.Х.; 3) религии с VII по Р.Х. до настоящего времени; 4) феноменология религий. В трех первых частях будут главным образом исторические факты, в последней – преимущественно психологические соображения. В бессильных попытках наполнить небо образами созданными собственным воображением и в невозможности обойтись без таких попыток мы хотели бы найти доказательство того, что человечество должно искать – не имеется ли, не дано ли людям уже благовестия с неба, усвоение и жизненное осуществление которого есть единственное условие счастья? Мы хотели бы показать, что только в положительном результате такого искания может найти оправдание и смысл существование человечества, и только на нем может утверждаться вера в светлое будущее. Таков наш план и такова наша задача. (Продолжение следует). С. Глаголев Спасский А.А. Кому принадлежат четвертая и пятая книги св. Василия Великого против Евномия? (Библиографическая справка)//Богословский вестник 1900. Т. 3. 9. С. 79–106 (3-я пагин.). —79— Habent libelli sua fata. Среди литературных памятников, оставленных нашему времени древнею церковью, особую группу образуют собой так называемые pseudepigrapha или ложнонадписанные. Этим термином обозначаются сочинения, дошедшие до нас в рукописях под именем какого-либо исторически известного церковного писателя, но на самом деле ему несомненно не принадлежащие, а появившиеся значительно позднее, иногда несколькими веками спустя после его смерти. Таких ложно надписанных сочинений очень много: по большей части они сопровождают собой литературное наследие наиболее знаменитых, пользовавшихся глубоким уважением церковных деятелей, не уступая, а иногда и превосходя своим объемом их подлинные творения 1859 . Никто и никогда не задавался целью на основании истории рукописей точно определить условия, способствовавшие возникновению этой массы подложного материала в памятниках древне-церковной письменности, да такая задача едва ли и осуществима в виду того, что рукописей древних в строгом смысле, современных напр. писателям первых четырех веков, почти совсем не получено. Впрочем, общие причины, вызвавшие рассматриваемое явление, достаточно ясны уже из самой постановки книжного дела |
| то тотчас же совершенно забудут, что они не дома и начинают вести себя так, как будто здесь никого, кроме их, не существует. Все их речи и действия ясно говорят вам, что Англия выше всего и всё остальное должно пред нею преклоняться. Налюбовавшись лазоревым гротом острова Капри, возвращались мы по заливу назад в Неаполь. На одном из диванчиков палубы беседовали мы с какою-то весьма симпатичною русскою четой, знакомство с которой случайно завязалось у нас во время поездки. Между тем, четверо странствующих итальянских артистов со скрипками и кларнетом утешали публику своею музыкой, прохаживаясь, конечно, при этом и со шляпой. Услыхав наш русский разговор, дирижер летучего оркестра вдруг обращается к своим товарищам с громким приказом: «ну, нэмношка па русски!» и тотчас же, под их аккомпанемент, начинает, не блестящим, конечно, но весьма приличным баритоном: «йя васс люплю и ви пафэрртэ».... За романсом последовал, уже без пения, «стрелочек» и наконец наш народный гимн. Всё это было для нас весьма приятным сюрпризом, и нашему русскому сердцу в высшей степени отрадно было слышать, как дорогие звуки гимна неслись над волнами неаполитанского залива. Но не могла равнодушно вынести эту случайную русофильскую демонстрацию одна англичанка, стоявшая вблизи нас, прислонившись к борту парохода; она тотчас же подозвала к себе дирижера и заказала ему английский гимн. Желание ее, конечно, немедленно было исполнено, так как репертуар этого профессионально-международного оркестра за приличное вознаграждение мог, очевидно, удовлетворить требованиям какой угодно национальности. – Недели через две после того, будучи в Люцерне, осматривали мы так называемый «глетчергартен». В устроенном там образцовом альпийском домике лежит большая раскрытая книга, приглашающая посетителей записать в ней свое имя, звание, национальность, и, если угодно, сделать в особой графе свои замечания, занести какие-либо впечатления, или наблюдения. Непосредственно впереди нас шла большая компания англичан, от которой отстал один молодой джентльмен и серьезно сосредоточился над книгой. По его уходе я по- |
| —5— Действительно, содержание речи, насколько оно непосредственно очевидно, убеждает в мысли, что ее задачу составляет обстоятельное уяснение вины неверующего Израиля. Самая длинная из всех речей, заключающихся не только в кн. Деяний, но и в Евангелиях (если, конечно, как и должно, не считать речами прощальную беседу Спасителя с учениками и нагорную проповедь), речь эта представляет собою обширное, доходящее иногда до деталей, обозрение истории спасения израильского народа, от Авраама до Христа. При этом, оратор берет не положительный момент этой истории, а отрицательный. Его внимание, сосредоточено на отвержении упорно непослушного вещаниям Св. Духа Израиля Богом. В Новом Завете другого памятника, занимающегося обозрением всей истории спасения Израиля с ее положительной или отрицательной стороны, нет. Таким образом, и в этом отношении речь св. Стефана, достойна внимательного изучения. Таковы данные, определяющие собою интерес к изучению речи св. Стефана. Однако, этот интерес до сих пор не нашел еще своего полного удовлетворения. Правда, в истекающем столетии речь первомученика была одним из самых излюбленных у экзегетов и вообще богословов предметов исследования. Вопрос о ней научно впервые был поставлен в 1829 г. известным богословом Бауром в монографии: De orationis, habitae а Stephano, Act. c. VII. consilio. С тех пор и до настоящего времени появилось весьма не малое количество опытов истолкования речи. Последней посвящаются не только соответствующие отделы в общих трудах по истолкованию книги Деяний и по исследованию истории первых дней христианства, но и отдельные монографии. Но, всматриваясь в многочисленные опыты истолкования речи, мы убеждаемся, что ее по всей справедливости можно назвать crux interpretum нашего столетия. Ее исследователи никак не могут прийти к более или менее согласным выводам, как будто она написана иероглифами, ключ от которых бесследно утерян. Многочисленные перетолкования, каким она подвергалась и подвергается, только более и более затемняют вопрос о ней. Ни одно из существующих толкований речи не оправдывается ни ею самою, ни вообще всем по- |
| дают творения великих отцов и учителей церкви, но по качеству своего содержания они далеко не отвечают достоинству тех лиц, имена которых носят на себе. Так напр. если бы кто-нибудь задумал восстановить учение св. Афанасия Александрийского о Лице Богочеловека на основании всего письменного материала, сохранившегося с его именем, то он должен был бы приписать ему если не монофизитские, то по крайней мере аполлинарианские воззрения, – потому что некоторые из ложно надписанных его именем сочинения проводят прямо такие воззрения. Эта первая задача, – задача выделения подлинного материала от подложного, – решается сравнительно легко; по большей части подложные сочинения в себе самих уже заключают яркие доказательства своей неподлинности, не соответствуя ни стилю, ни общему содержанию, ни частным мыслям творений, несомненно принадлежащих известному автору. Когда напр. в книге с именем Иустина Философа († 165) читатель встречает учение о св. Троице, изложенное с такою точностью и определенностью, какая была не доступна ни св. Афанасию, ни Каппадокийцам и установилась только по завершении тринитарных споров IV века, то для него не может быть сомнения в том, что здесь он имеет дело с подлогом, а не с писателем, скончавшимся в половине второго века. Гораздо труднее достигается другая задача, предъявляемая наукой к pseudepigrapha, т.е. установка их времени происхождения и имени действительного автора. Заключая сами в себе свидетельство своей неподлинности, подложные сочинения, однако, не дают в своем содержании почти никаких указаний, по которым можно было бы определить их век и догадаться о личности их автора. Самый подлог таких сочинений в число творений, принадлежащих другому писателю, иногда жившему веками ранее их появления, возможен был, конечно, только потому, что они по своему характеру лишены были всякой исторической индивидуальности, связывающей книгу с определенной эпохой и известным лицом. Это – своего рода блуждающие кометы на небе церковной письменности, не имеющие для себя надежного пристанища, относительно которых не известно, откуда они появляются и где исчезают. Разгадать |
| —53— достоинством, для всех ясным, то при совершении таинств он, кроме того, является еще в некотором таинственном величии, которое не для всех удоборазумеваемо, но которое тем сильнее увлекает способных понимать его. Наконец, достоинство пастырей церкви открывается в их правительственной власти. Люди, привыкшие благоговеть пред тою только властью, которая облечена внешним могуществом, которая действует на совесть подвластных не столько положительными побуждениями, заимствуемыми от внутреннего достоинства нравственности и добродетели, сколько отрицательными принуждениями, всегда содержащими душу в страхе взысканий и наказаний, и которая даже и этим страхом преследует только внешние действия человека, не имея часто силы проникнуть во внутреннее состояние его духа, – такие люди власть духовную почитают только властью по имени и в пастырях церкви, когда они предъявляют свои властительские права, не столько хотят признать это выражением их достоинства, сколько обличить в них дух властолюбия и тщеславия. Но все подобные люди в самых своих понятиях о власти вообще дают нам оружие против себя. Ужели властью должно называть только то, что облечено внешним могуществом? Сын почитает отца потому ли только, что отец имеет внешнее на него влияние? Как же в таком случае понять почтительность к родителям такого человека, который сам возвеличен саном властительским, между тем как его родители не пользуются и тенью подобного преимущества? Есть, стало быть, власть, которая не требует для себя внешних опор, которая тем не менее может господствовать над сердцами подвластных. А таков именно главный характер власти пастырей. Чтобы убедиться в этом, обратимся к самому источнику этой власти. Иисус Христос не искал не только никакой власти, но и Своей воли; однако же Его называют учителем, и Он говорит, яко власть имый; Его просят быть делителем имения, и он дает отеческое наставление блюстись от любостяжания; Он не требовал ни от кого Себе повиновения, но Его имени повинуются не только люди, но и бесы; Он говорил: «царство Мое несть от мipa сего» – но Его прямо |
|
|
