| Не видеть это может, разве, только слепой. Или ангажированный, как завсегдатай «Эхо Москвы», блогер и врач Семён Гальперин: «Первый нарком здравоохранения исполнял три основные задачи в молодой советской республике: контроль физической работоспособности дармовой рабочей силы, в которую большевики превратили значительную часть населения страны, распределение продуктов питания, запасы которых были весьма скудны ввиду краха сельского хозяйства, и перевоспитание детей врагов народа, заполнивших многочисленные советские концлагеря. Работу свою Семашко исполнял добросовестно и с усердием. Нарком принимал самое активное участие в организации трудовых концентрационных лагерей. В меру своих ограниченных возможностей он пытался создать уникальную систему медицинского контроля трудового стада, за основу которой взял некоторые ветеринарные принципы массового осмотра и выбраковки домашнего скота… Интересы первого меднаркома оставили неизгладимые следы в отечественном здравоохранении. И поныне основная часть так называемых «медуслуг» оказывается населению не в больницах и больничных амбулаториях, как во всем цивилизованном мире, а в поликлиниках, имеющих мало отношения к реальной медицинской помощи, но выполняющих две основные бюрократические задачи — контроль рабочей силы и постановка барьеров к госпитализации в стационар… наверху здравоохраненческой пирамиды у нас и сегодня сидят люди, не имеющие иного представления о медицине, кроме принципа отнять и поделить между собой» . Ну, что тут сказать, чтобы нечаянно не обидеть… «цивилизованного» блогера-либерала? Вот ведь как можно перевернуть с ног на голову! С чего начиналось разрушение системы Семашко, столь уничижительно названной Р.А. Илющенко «лучшим в мире здравоохранением»? Вполне в духе Семёна Гальперина! Страшный вал пропаганды, ударивший в «перестройку» по советской медицине, муссировал штамп: бесплатное не может быть эффективным. Началась целенаправленная дискредитация системы Семашко. Через СМИ были запущены мифы об «абсолютной ущербности» и «неэффективности» советского здравоохранения и стран постсоветского пространства. Чиновники от медицины принялись манипулировать сознанием населения, очерняя систему Семашко как чрезвычайно затратную. Мгновенно в широкие массы был вброшен лозунг об «излишестве» государственных гарантий по охране здоровья. Цель «реформаторов» была проста: медицину из отрасли, финансируемой централизованно государством, перевести в отрасль, приносящую прибыль, или, как минимум, не требующую больших затрат. Роль источника финансирования отводилась населению. Сегодня в общественном сознании уже практически воспринимается как данность то, что за медицинскую помощь надо платить, а в случае серьёзного заболевания — платить много . |
| Иосиф считал себя обязанным вечною благодарностью профессору Чернявскому, который поселил в его сердце разумное предпочтение и любовь к России своими занимательными, хотя и не строго научными рассказами об её истории, об её героях и об её быте народном. Впрочем, преподавание русской словесности Семашко считает слабым и лекции Чернявского жиденькими. 28 Русское самосознание будилось в Иосифе отчасти также чтением русских книг. «Семашко, еще будучи в Главной семинарии, многостороннею начитанностью развил в себе критический взгляд, говорит в своих воспоминаниях Антоний Зубко (48 стр.), так, что впоследствии он, как искусный анатом, умел резко отделять действительные факты от облекавшей их фантазии... Семашко и тогда уже были, вполне самостоятелен в своих убеждениях, направленных к единению с русским народом, как это можно было заметить из того, что он предпочел русскую литературу всем другим предметам, предоставлявшимся на выбор учеников с целью специального изучения их». Но русские книги были очень редки в Вильне, и пользоваться ими не всегда было безопасно, как видно из следующего рассказа Иосифа. «Помню, мой товарищ, бывший после Минским преосвященным, Антоний Зубко, достал как-то номер старинного журнала: “Улей”. Мы его начали просматривать вдвоем, в Ботаническом классе, до прихода профессора. Нужно было посмотреть шум, который подняли светские ученики университета. “Разве такие нам нужны священники!, которые забывают мать Польшу... которые сочувствуют России”, – и мы должны были припрятать поскорее свой журнал». 29 В продолжение четырех лет поставленный в самые тесные отношения с латинянами, ни в классе на лекциях, ни в разговорах с клириками, ни в письменных сочинениях не употребляя другой речи, кроме польской, читая и изучая почти исключительно польские книги, проникнутые польским патриотизмом (как например, «историю конституции 3 мая», возбудившую в Иосифе, по его собственному сознанию, много польского патриотизма), Иосиф Семашко тем не менее, как русский но происхождению, не мог потушить в себе той искры сочувствия к России, которая засветилась в нем под впечатлением детства и родины, и которая вскоре разгорелась в нем большим пламенем. |
| Как небрежно относились к своему делу в то время учителя, видно из того, например, что некоторые учителя являлись в класс, нередко на несколько минут, только для того, чтобы назначить урок с этого места по это, или криком усмирить слишком расходившихся школьников, и, затем, опять уходили в сени для приятной беседы с своими коллегами. Встречались учителя малосведущие. Так Семашко подмечал нередко грубые ошибки, делаемые учителем географии, и спешил выручить его, когда тот на уроке арифметики не в силах был объяснить вновь арифметическую задачу. Несмотря на свои выдающиеся способности и успехи в пауках, Семашко не занимал первого места в классе; первыми ставили обыкновенно детей богатых шляхтичей, пользовавшихся за хорошее вознаграждение помещением у своих учителей. Этим баричам прощались притом всякие шалости и проступки, за которые строго наказывали бедняков. Это несправедливое отношение возмущало впечатлительную душу Иосифа, возбуждало в нем нерасположение к полякам, и, может быть, вследствие такой несправедливости, по его собственному сознанию, в нем укрепилось тогда же высокое чувство справедливости и нелицеприятия, с которыми он всегда впоследствии относился к своим подчиненным. На третьем или на четвертом году училищной жизни у Иосифа исчезла отличная прежде память слов и никогда уже после не возвращалась. Ему труднее стало заучивать наизусть уроки, требующие хорошей памяти; взамен того, в нем сильнее прежнего развилась память идей и предметов. Наступившая умственная зрелость, скоро замеченная соучениками его, особенно сказалась в легком и глубоком понимании и изучении математических наук, преподававшихся в старших классах отличными учителями Сенькевичем и Пушкаржевичем. Первый из них получил образование в Кременецком лицее, а второй – в Виленском университете. Недостаток гимназического преподавания Семашко восполнял самообразованием, усердно читая книги, из которых делал многочисленные выписки в особо заведенные для этого тетради. После семилетнего учения в Немировской гимназии, Семашко окончил курс наук, в 1816 году, первым учеником, получив отличные отметки в аттестате, как по успехам, так и по поведению, «и заслужил уважение своих учителей примерною нравственностью и благородным (szlachetnen) поведением». III. 1816–1820 |
| Для примера мы укажем на одно такое дело, где Иосиф Семашко проявил себя, как истинный поборник правды и нелицеприятный судья. Не должно забывать еще, что все это он сделал в первые дни своей службы в греко-униатском департаменте. На полоцкого униатского архиепископа Красовского последовал в департамент донос. Его обвиняли в нетрезвой жизни и каких-то будто бы несправедливых поступках относительно некоторых духовных, ему подведомственных. На самом же деле Красовский был невинен; это был умный, энергичный и вполне самостоятельный человек, но за это-то судьи и были им недовольны. Митрополит Булгак имел с ним еще какие-то личные счеты и кроме того желал воспользоваться богатой его Полоцкой епархией. Другие же епископы, члены суда, не любили его за то, что он был первый архиерей из белого униатского духовенства, и что он сильно заботился о независимости своей церкви от римского порабощения. Наконец Красовского почему-то сильно невзлюбил тогдашний министр духовных дел кн. Голицын. В виду всего этого архиепископа всячески старались подавить. Еще прежде суда его уволили от епархии, свидетелей пригласили по указанию самого доносчика, хотя архиепископ открыто заявил, что это его личные враги. Сами же обвинения были настолько неопределенны, мелочны, «что я, пишет митрополит Иосиф, не принял бы их за решительные доказательства и в отношении какого-либо причетника, а не архиерея». Тем не менее, все судьи присудили Красовского к окончательному отрешению от епархии. Семашко с этим не согласился, и несмотря на то, что его стращали гневом министра, несмотря на то, что он подвергался немилости главного своего начальника митрополита Булгака, подал особое подробное мнение, да еще одного из товарищей своих, членов экстренного суда, убедил присоединиться к себе. Благодаря этому мнению Красовский был помилован и получил в управление луцкую епархию. Когда узнали члены униатского департамента твердость характера Семашко, его неподкупный образ действий, то стали во всем ему верить. Даже римско-католический департамент, прежде присылавший, когда дела требовали совместного решения обоих департаментов, бумаги в униатскую коллегию только «для подписи», стад побаиваться молодого униатского дельца. |
| 6 По мысли молодого чиновника нужно было удалить несколько униатов от римлян, дать посредством воспитания надлежащее направление умам духовенства, 1500 униатских приходов занимающего... И народ легко пойдет путем, пастырями своими указываемым. В частности, чтобы духовные школы принесли должную пользу, по мнению Семашко, требовалось обязать униатское духовенство, чтобы оно воспитывало своих детей в этих только школах. Самые же училища должны заключать в себе все способы и удобства к просвещению». Там их должно быть достаточное количество, чтобы духовенство не затруднялось дальностью пути, чтобы в отношении наук и преподавания их духовные училища ни в чем бы не уступали светским; чтобы был в них казенный кошт для сирот и бедных детей; для лучшего сближения между собою воспитанников должно ввести преподавание наук на русском языке (вместо польского) и наконец, удалить монахов до окончательного преобразования их ордена (базилианского) от руководства воспитанием детей в этих школах. Другая мера предприимчивого ассессора коллегии клонилась к разрушению базилианского ордена, который был, как мы видели, в роде разбойничьего гнезда в униатской церкви. Он владел в Литве 11,435 крестьянскими душами и капиталом в 858,152 руб. И эти средства расходовались исключительно на 600 человек только монахов! По мысли Семашко должно было бы закрыть совсем 50 базилианских монастырей, а оставшиеся количеством 20 преобразовать. Сюда т.е. в базилианские монастыри должно было перевести духовные училища, которые бы и содержались на средства монастырей. С монахами же предлагалось поступить так: частью рассортировать их по монастырям, частью оставить здесь (монахов из униатов); подчинить их епархиальному начальству и наконец запретить вступать в монашество малолетним чтобы молодые люди не произносили безрассудных обетов, а вступая в монашество, знали бы уже обязанности человека, гражданина, священника и проч. Далее Семашко предлагал преобразовать весь административный строй униатской церкви. Прежде всего, он настаивал на совершенном отделении греко-униатской коллегии от римско-католической. |
| Из рассказа о воспитании Семашко, мы уже видели, как деятельно оберегались школы от русского влияния. Русским по духу и крови воспитанникам старались внушить, что истинное отечество их католическая Польша. Но если бы кто из униатского духовенства и не особенно одушевлялся в школе польско-католическими идеями, то на месте он уже ни как не мог устоять от этого соблазна. Завися, как в получения прихода, так и в материальном вознаграждении, от польского помещика католического исповедания, очень редкий, может быть из тысячи один, священник был в состоянии не уклониться в латинство. И действительно, в 1-й четверти текущего столетия униатское духовенство совсем стерло свою прежнюю физиономию и встало в ряды римско-католического. Оно имело уже то же одеяние и те же наружные знаки отличия, что и католическое духовенство, служило в одних церквах, на одних алтарях и в тех же священных облачениях, что и латиняне; греческие обряды заменило римскими: вместо внятного богослужения – тайно читаемые мессы, вынесло из церквей иконостасы и заиграло на органах! Единственное достояние, остававшееся от прежнего богослужения, славянский язык – ревнители заменяли латинским. Даже проповеди , в русском крае, русскому народу произносились на польском языке! Что же касается народа, то он был во власти католического барина, а потому и шел безропотно туда, куда указывал он и олатинившийся пастырь. Таким образом, ко времени выступления Семашко в качестве защитника, если так можно выразиться, православно-русских интересов в Литовском краю – не оставалось уже почти никакой преграды к окончательному совращению униатов в римский обряд. И католики действительно пользовались случаем – перетаскивали в свое исповедание целыми тысячами. Правда из Петербурга это запрещалось, но ревностные слуги Ватикана очень хорошо умели обходить все законы и указы. Ко времени поступления на службу Семашко несколько лет лежало в греко-униатской коллегии дело о возвращении более двадцати тысяч униатов, перешедших в католичество из одной только виленской епархии, состоявшей всего только из 300 церквей. |
| В июле месяце положение Лужинского несколько изменилось к лучшему. 7-го июля в Полоцк прибыл Семашко и оставался тут в течение трех дней. Лужинский ежедневно приезжал к нему из Струни для совещаний по служебным делам. Между прочим, Семашке Булгаком было поручено, чтобы он в эту поездку избрал из полоцких духовных сановников одного для занятия должности четвертого члена правления Белорусской семинарии по хозяйственной части. Вникнув теперь в положение дела, Семашко нашел, что для этой должности необходим такой человек, «который бы мог видеть дело семинарии в связи с прочими делами епархии и по своему званию или месту имел довольно веса, как для разрешения недоумений, ежечасно в правлении случающихся, так и по внешним сношениям с местным гражданским начальством», и поэтому советовал назначить того, кого Булгак решит сделать председателем консистории или своим викарием. Пока же он поручил Лужинскому временно присутствовать в правлении семинарии 344 . Семашко не сомневался, что Булгак и на дальнейшее время изберет своим заместителем только Лужинского и последнего обнадежил в этом. После отъезда Семашки Лужинский в своих письмах к митрополиту говорит о продлении ему отпуска и о предоставлении больших прав по управлению епархией, как о деле решенном, и хлопочет о скорейшем официальном уведомлении его 345 . Одновременно с этим он еще усиленнее начинает хлопотать об ордене для себя, в котором он продолжал надеяться найти большую подмогу своей власти. Так, сообщая митрополиту о только что состоявшемся своем назначении на должность четвертого члена семинарского правления и о своем согласии принять эту должность, если последует на это митрополичье согласие, он заключает извещение прежней просьбой, чтобы «знак монаршей милости, о котором он уже осмеливался просить, отличил бы его пред иными для лучшего управления и духовенством, и интересами». При этом добавляет: «сам Семашко, видевший местные обстоятельства, считал то потребным и обещал, что можно тο сделать» 346 . 29-го июля он снова предъявляет ту же просьбу. «Если решение Ваше», – пишет он митрополиту, – «относительно оставления меня в диоцезии главным управителем не отменено, то, благостнейший отец, вспомни об условиях, какие я объявил, сообразуясь с нуждой и волей владычней. Ибо, если я останусь в таком же положении, как теперь, то трудно мне будет при настоящих обстоятельствах и порядке в диоцезии сделать доброе, и та обязанность стала бы потому самой тяжкой для меня» 347 . |
| Его современник, известный историк и публицист, профессор С.-Петербургской Духовной Академии М. Коялович, считает, что «это был западно-русский ясновидящий, разрешавший труднейшие вопросы и дела с тою простотою и лёгкостью, какие, кроме дарований и даже прежде дарований, даются в самой плоти и крови родной землёй и родными историческими преданиями». Именно Иосиф Семашко сыграл ключевую роль в деле слияния униатов с Православной Церковью в Белоруссии и Литве. В 1827 г., будучи асессором Римско-католической коллегии (а точнее – её департамента по делам Униатской церкви), прелат Иосиф Семашко обратился в Департамент иностранных исповеданий с предложениями по противодействию дальнейшей латинизации Униатской церкви. Вероятно в то время И. Семашко, как и митрополит Ираклий, не был ещё сторонником окончательного слияния Унии с Православной Церковью. Он, в частности, предлагал осуществить следующие меры: «вместо униатского департамента основать самостоятельную, независимую от Католической, Греко-униатскую коллегию; вместо четырёх униатских епархий оставить две – Белорусскую и Брестскую (Литовскую); Полоцкому епископ) дать полномочия викария, с тем, чтобы он председательствовал в местной консистории; упразднить кафедральные капитулы (духовный совет при епископе; прим. автора) и ввести соборное духовенство; вместо римских дистинкторий ввести наперсные кресты; улучшить содержание и увеличить права консисторий; ...увеличить содержание семинарий, учредить при монастырях низшие училища, прекратить отправление униатских воспитанников в римско-католическую семинарию при Виленском университете, преобразовать Полоцкую семинарию в Академию. Одновременно Иосиф Семашко предлагал также серию мероприятий для возвращения униатов, совращённых в католичество» (44). «Предусматривалось также ликвидировать зависимость униатского духовенства от помещиков-католиков, которые, будучи ктиторами, не только оказывали материальную помощь церкви, но также влияли на избрание кандидатур священнослужителей в своих владениях» (48). |
| Вот, среди этих-то обстоятельств, выступил на поприще исторической деятельности 24-летний каноник Луцкой униатской епископии Иосиф Семашко . Провидению угодно было сопоставить здесь ясновидение ума и непреклонность воли молодого представителя унии в римско-католической коллегии с неодолимыми, по-видимому, силами латино-польских интриг и в самой коллегии и вне её, на важнейших постах русской государственной среды. Мы уже сказали, что высшее управление униатской церкви составляло второй департамент римско-католической коллегии, но по всем важнейшим делам решение полагалось в общем собрании коллегии по большинству голосов, которое, конечно, всегда оказывалось на стороне латинян. Вследствие этого, униаты не имели возможности провести ни одной меры, благотворной для их церкви и не могли остановить самого пагубного для неё распоряжения. Положение Иосифа было тем тягостнее, что тогдашний униатский митрополит Иосафат Булгак, бывший брестский каноник и прежде заодно действовавший со своею капитулой, отстал от неё и сделался покорным орудием латинян-поляков. Пять лет выносил это положение Иосиф Семашко , надеясь одолеть зло силою правды. Иногда он достигал великого успеха. Рассказывают современники, знавшие дела римско-католической коллегии, что когда Иосиф являлся в общее собрание её, то одно появление его изменяло лица латинских прелатов, а когда он выступал на защиту униатов по какому-либо делу, то смущал самых даровитых и смелых представителей латинства. Но эти частные, случайные успехи не могли, конечно, удовлетворить Иосифа Семашко и дать успокоение его русской душе, страдавшей страданиями родного замученного народа. Ранее или позже Иосиф должен был сделать решительный шаг на этом пути. Завет Лисовского и Красовского, подвиги миллионов людей, спасавших в западной России русскую веру и русскую народность не могли не вызвать этого избранника Божия на этот шаг. Однажды вечером, это было 1827 года в первых числах ноября, именно пятого, каноник Иосиф был у тогдашнего директора департамента иностранных исповеданий Карташевского, и по поводу третий десяток лет тянувшего дела о совращении в Виленской епархии 20 000 униатов, стал высказывать негодование на неправды латинских членов коллегии по отношению к униатам и доказывать необходимость отделения униатского управления от латинского. |
| Мне говорил один священник, что когда он в первый раз явился к помещице своих прихожан, она отозвалась: «pilnuj sie zebys byl dobrym, inaczej pójdziesz won» (старайся быть добрым, a не тο будешь прогнан). Ласковое обхождение преосвященных поляки принимали за единомыслие с ними, боявшееся обнаруживаться вполне лишь по причине гнета правительства. Паны не могли видеть всей глубины наших убеждений, религиозных и политических, столь противоположных их видам. Они ничего не читали из того, что привело нас к нашим убеждениям, избегали разговора о религии, о которой, впрочем, имеют они очень поверхностное знание. У них породилась уверенность, что из воссоединенных есть только один схизматик и то – не по убеждению, а по честолюбию: это Семашко (Иосиф, митрополит виленский). Иезуит Перонне, в богословии своем, приписывал деятельность просвещенного Иосифа мести к базилианам за то будто бы, что в базилианской школе, где он учился, он не получил какой-то ожиданной им награды. Между тем известно, что Семашко учился не в базилианской школе, а в светской Немировской гимназии, после же – в главной семинарии. «Нет, причина не та, – говорил мне один римско-католический епископ; я слышал о другой, более вероятной причине. Когда по смерти Сестренцевича заступил место председателя первого департамента коллегии викарный луцкий епископ Пивницкий, римско-католики не дозволили митрополиту Булгаку, председателю второго департамента, занимать первое место в общем заседании обоих департаментов. Оскорбленный этим Семашко решился во что бы то ни стало присоединить унитов к православию». Но при Пивницком я был заседателем коллегии вместе с Семашко: не было никаких споров по этому предмету, не помню даже, было ли при Пивницком общее заседание, по крайней мере, его не было в бытность Булгака, который при мне уезжал на продолжительное время в епархию. Польские ультрамонтаны, судя по себе, приписывают бывшему греко-унитскому духовенству такие побуждения, какие одушевляли бы их самих в подобных обстоятельствах. |
|
|
