| Владимиров П. В. Древняя русская литература Киевского периода. К., 1901. 13 Архангельский А. С. Из лекций по истории русской литературы. Литература Московского государства (Кон. XV–XVII вв.). Казань, 1913. 14 Сперанский М. Н. История древней русской литературы. Пособие к лекциям. 2-е изд. М., 1914. 15 Истрин В. М. Очерк истории древнерусской литературы домонгольского периода (XI–XIII вв.). Петроград, 1922. С. VII–VIII. 16 Там же. С. VIII–IX. 17 История русской литературы X–XVII веков. М., 1980. С. 7. 18 История русской литературы: В 4 т. Т. 2. Л., 1981. С. 5. 19 Гудзий Н. К. История древней русской литературы. 7-е изд. М., 1966. 20 Кусков В. В. История древнерусской литературы… 3-е изд. М., 1977. С. 245–246. 21 Кусков В. В. История древнерусской литературы. С. 246. 22 Эта периодизация была предложена исследователем еще раньше в его докторской диссертации. См: Кусков В. В. Жанры и стили древнерусской литературы XI – первой половины XIII вв.: Автореф. дис. … докт. филол. наук. М., 1980. С. 32. 23 Увы, это беда не одного только отечественного литературоведения. См.: УэллекР. и Уоррен О. Теория литературы. М., 1978. 24 Перетц В. Н. Краткий очерк методологии истории русской литературы. Пг., 1922. С. 13. 25 Плаксин В. Т. Руководство к познанию истории литературы. СПб., 1833. С. 7. 26 Курилов А. С. История литературы Нового времени: логика художественного развития от итальянского Возрождения до русского Сентиментализма//Филология и школа. М., 2003. С. 176; курсив А. С. Курилова. – А. У. 27 Лихачев Д. С. Исследования по древнерусской литературе. Л., 1986. С. 102. 28 Никольский Н. Ближайшие задачи изучения древне-русской книжности. СПб., 1922. С. 2–3. 29 Охрименко П. П. Где же конец или начало? (К вопросу о периодизации русской литературы)//Русская литература. 1974. С. 94–99; Ромодановская Е. К. Русская литература на пороге Нового времени. Новосибирск, 1994. 30 Ужанков А. Н. Эволюция средневекового мировоззрения и развитие русской литературы XI – первой трети XVIII вв.//Герменевтика древнерусской литературы. Сб. 7. Ч. 1. М., 1994. С. 5—37. 31 |
| В данной монографии предпринята попытка выделить основные проблемы построения новой истории древнерусской словесности и указать пути их возможного решения. Важнейшая из них – это построение теоретической истории древнерусской литературы, основанной на изучении средневекового мировоззрения и художественного метода. Следует напомнить, что в XX веке в качестве теоретической концепции истории русской литературы ряд ученых (В. Н. Перетц, П. М. Сакулин, В. П. Адрианова-Перетц, Д. С. Лихачев, а Д. И. Чижевский – украинской) рассматривали теорию литературных стилей эпохи, построенную на части типологических обобщений исследуемых явлений. Концепция стилей эпохи нашла поддержку и в трудах искусствоведов (И. Э. Грабаря, Н. П. Кондакова, Д. В. Айналова, М. В. Алпатова, А. И. Некрасова, Г. К. Вагнера и др.) и была использована в качестве основы истории древнерусской живописи и искусства. Между тем теория литературных стилей эпохи не воспринималась всеми литературоведами безоговорочно, и ряд ученых подвергли некоторые ее положения критике (В. В. Кусков, В. А. Грихин). Тем не менее предпринималась попытка сделать ее базисной для построения теоретической истории русской литературы, о необходимости которой говорил еще в 20-е годы ХХ в. П. М. Сакулин , а в конце того же века Д. С. Лихачев. Однако идея создания теоретической истории древнерусской литературы оказалась нереализованной и в его собственных трудах . Камнем преткновения оказался вопрос о художественном методе в древнерусской литературе. Даже десятилетняя дискуссия не смогла ответить: в древнерусской литературе существовал только один художественный метод или несколько? Не была прослежена и связь художественного метода с мировоззрением . Это – вторая важнейшая проблема. Поскольку художественный метод претерпевал изменения на различных хронологически выделяемых мировоззренческих стадиях, то возникает и еще одна требующая своего разрешения проблема: периодизация развития средневековой литературы и выявление этих самих стадий развития. |
| Исследователь указывает на двуединую природу средневекового «метода (не столько осознаваемого, сколько традиционно бессознательного), – метода, соединяющего причину и следствие (миры «небесный» и «земной»), вечное и временное, символику и действительность. (.) Сближение реальной или легендарной истории с христианской или языческой мифологией способствовало литературному соединению актуальных социально-исторических проблем и философско-символических толкований в качестве объекта познания и метода изображения, который мы определяем как метод символического историзма» . Обращает на себя внимание, что А. Н. Робинсон исходит в определении метода из специфики средневекового мировоззрения, однако ограничивает господство «метода символического историзма» XI–XIII bb. Исходя из специфики средневекового мировоззрения, строит свое представление об одном (единственном) методе уже для всей древнерусской литературы и В. В. Кусков. «Если же рассматривать значение этого термина (художественный метод. – А. У.) как принцип образного отражения действительности, то тогда оказываются правы те исследователи, которые считают, что древнерусской литературе присущ один художественный метод». Ученый определяет и его специфику: «.Символизм, ритуальность, или этикетность, и дидактизм являются ведущими принципами художественного метода древнерусской литературы, вбирающего в себя две стороны: строгую фактографичность и идеальное преображение действительности (здесь ощущается точка зрения И. П. Еремина. – А. У.). Будучи единым, этот художественный метод по-разному проявлялся в конкретных произведениях. В зависимости от жанра, времени создания произведения, степени талантливости его автора эти принципы получали разное соотношение и различное стилистическое выражение» . Если принять точку зрения С. Н. Азбелева, В. П. Адриановой-Перетц, А. Н. Робинсона и В. В. Кускова, о наличии одного (сейчас даже не важно, как его назвать) художественного метода в русской литературе (и, соответственно, культуре) XI–XVII bb., то придется, по логике вещей, признать отсутствие развития древнерусской литературы в течение указанного семисотлетнего периода, чего сами названные ученые никогда не допускали . |
| —645— точных оснований. Разнообразные и порою очень детальные вопросы церковно-практического свойства и ответы на них – явление весьма частое около того же времени и в Греции. И если сравнить вопросы Кирика и эти последние, то не трудно наблюсти одинаковость их общего характера, а порою даже совпадение по существу. Средствами для врачевания греха, как последствия нечистоты, Кирик признает выполнение епитимии и служение литургии духовным отцом. Первое средство при этом понималось актом формальными, в некотором роде юридическим, таким, выполнение которого возможно или другим лицом, или заменять обеднею. Автор относит это воззрение всецело на счет Кирика (стр. 122–124). Однако нужно бы принять во внимание, что и на Востоке в сущности дела не устранялись от усвоения епитимии формального значения, раз признавали ее безусловно обязательной и раз в епитимийниках за каждый грех детально определяли вид и сроки епитимии. В заключительных строках настоящей главы проф. С.И. Смирнов признает Кирика типом древнерусского духовника и его мировоззрения. Основная идея мировоззрения Кирика о физической чистоте проходит красною нитью в покаянной письменности. Вопрошание» Кирика оказывает на нее влияние (стр. 130–131). Мы бы сказали, что все это предварительно нужно искать в соприкосновении с исповедью монашества, в регламентации первого покаяльного устава монахом и в аналогичном направлении восточной епитимийно-канонической письменности соответствующего времени. Признавая, в параллель только что сказанному, неизменяемость мировоззрения древнерусского духовника, автор ею и объясняет, почему некоторые воззрения Кирикова Вопрошания» и теперь еще имеют силу, как напр. о супружеских сношениях под праздники и об употреблении в пищу птицы, умершей в силке (стр. 131–132). Более чем сомнительно, чтобы теперь все это было результатом работы древнерусского духовника. При внимательном рассмотрении для того могут оказаться и другие уважительные стимулы. В дополнение к сказанному касательно рассматриваемой |
| Два параллельных и самостоятельных процесса – формирование новой религиозно-рационалистической системы мировоззрения (приведшей к перемещению внимания с объекта познания – Бога и сотворенного им мироздания, на субъект – человека, что равносильно революции в мировосприятии) и становление российской государственности – механически сведены Д. С. Лихачевым воедино, причем с указанием причинной зависимости (на основе материалистического понимания «бытия», определяющего «сознание») первого от второго. К ним по традиции присовокуплены «социально-экономические условия» и «второе южнославянское влияние» с «византийским и южнославянским Предвозрождением», то есть типовой набор «объяснений», стремящийся ничего не упустить, но по сути ничего не проясняющий. Такие «объяснения», даже если они принадлежат известному ученому, не могут быть признаны удовлетворительными. Есть и еще одна отрицательная сторона в «историческом подходе» при построении истории (и, соответственно, периодизации) древнерусской литературы: даже при максимальной затрате усилий мы не получим общей для XI–XX веков картины единого литературного процесса, поскольку в построении литературы Нового и Новейшего времени литературоведение опирается на эволюцию художественного (творческого) метода и на связанные с ним литературные направления, то есть на чисто литературные явления, а литература древнего периода – на гражданскую историю. Получается, что история древнерусской литературы, построенная на одних принципах, подверстана к истории литературы Нового времени, построенной на совершенно других критериях, чисто механически . Красноречивым тому свидетельством является четкая хронологическая граница между ними – рубеж между XVII и XVIII веками – 1700 год, прочерченная в большинстве академических и вузовских историй русской литературы. Между тем, на протяжении еще трети столетия в литературе XVIII b. ощущались черты древнерусской словесности (она по-прежнему была безымянной, носила рукописный характер, использовала церковнославянские буквы и т. д.), и до 30-х годов XVIII b. |
| В.В. Виноградов Личность ЛИЧНОСТЬ I. Из истории слова «личность» в русском языке до середины XIX b. 1 . В русское слово личность влились многие из тех значений и смысловых оттенков, которые развивались в разных европейских языках у многочисленной группы слов, восходящих к латинским persona и individuum, к греческим πρóσωπον и áτομον . Слово личность, имеющее яркую окраску русского национально-языкового строя мысли, содержит в себе элементы интернационального и, прежде всего, европейского понимания соответствующего круга идей и представлений о человеке и обществе, о социальной индивидуальности в ее отношении к коллективу и государству. Слово личность, так же как и западноевропейские Person, Persönlichkeit, Individualität, personalité, individualité, personality, individuality, person и т. д., выдвигалось как своеобразный термин и лозунг в разных философских и общественно-политических системах и направлениях XIX и XX столетий 162 . 2 . В древнерусском языке до XVII b. не было потребности в слове, которое соответствовало бы, хотя отдаленно, современным представлениям и понятиям о личности, индивидуальности, особи. В системе древнерусского мировоззрения признаки отдельного человека определялись его отношением к богу, общине или миру, к разным слоям общества, к власти, государству и родине, родной земле с иных точек зрения и выражались в других терминах и понятиях. Конечно, некоторые признаки личности (например, единичность, обособленность или отдельность, последовательность характера, осознаваемая на основе тех или иных примет, сконцентрированность или мотивированность поступков и т. д.) были живы, очевидны и для сознания древнерусского человека. Но они были рассеяны по разным обозначениям и характеристикам человека, человеческой особи (человек, людие, ср. людин,лице, душа, существо и некоторые другие). Общественному и художественному сознанию древнерусского человека до XVII b. было чуждо понятие о единичной конкретной личности, индивидуальности, о самосознании, об отдельном человеческом «я» как носителе социальных и субъективных признаков и свойств (ср. отсутствие в древнерусской литературе жанра автобиографии, повести о самом себе, приемы портрета и т. п.). |
| Вместе с нею возникает и вопрос о границах средневекового периода в развитии литературы, и проблема переходного периода от Средневековья к Новому времени. Эту проблему в последние годы пытались решить, применяя различные подходы: литературоведческий (П. П. Охрименко, А. С. Демин, Е. К. Ромодановская), культурно-исторический (А. М. Панченко), семиотический (Ю. М. Лотман и Б. А. Успенский), философско-антропологический (Л. А. Черная). Тем не менее проблема не решена, и вопрос о границах переходного периода остается открытым. До сих пор в литературоведении (как и в культурологии, и в искусствоведении) не только не выявлена и не исследована связь средневекового художественного метода с мировоззренческой системой в определенные исторические эпохи, но и не определены сами эти системы и доминирующие в них синкретические художественные методы. Совершенно очевидно, что без установления «художественного (творческого) метода» древнерусской литературы и прежде всего его специфичности, невозможны общетеоретические труды, рассматривающие историю развития художественной изобразительности (или «художественных систем») в литературе и культуре XI–XVII bb., не говоря уже о периодизации истории древнерусской литературы, основанной не на социально-экономических явлениях и исторических событиях, как практиковалось до недавнего времени (в учебниках по древнерусской литературе практикуется и доныне), а на выявленных объективных законах эволюции культуры и литературного процесса, связанных с эволюцией христианского мировоззрения, общественного и личного сознания. Очевидно, что для построения теоретической истории русской литературы XI – начала XVIII b. мало изучить только типологические явления в эволюции литературных стилей. Здесь необходим комплексный подход, способный выявить не одну только литературную типологию, но и номотетические законы общественного развития, по которым развивается и литература. В монографии различаются три уровня научных обобщений: эмпирические, типологические и номотетические. Под эмпирическими подразумеваются «такие обобщения, которые относятся к единичному явлению; таково, например, наше синтетическое представление о стиле данного произведения или данного писателя». «Обобщения становятся типологическими, если эмпирически наблюденные факты возводятся в категорию типовых явлений (например, понятие о литературной школе, о литературном стиле течения и т. п.)». На высшем – номотетическом – уровне формулируется общий закон развития того или иного явления. Применительно к литературе П. Н. Сакулин назвал эти обобщения номологическими: «Номологическими можно назвать те обобщения, которые пытаются формулировать общие законы литературного развития» . |
| 81. Лихачев Д. С. Поэтика древнерусской литературы. Изд. 3–е. М.. 1979. 82. Лихачев Д. С. Текстология. На материале русской литературы X — XVII вв. М. — Л., 1962. (Лопарев Х.) Описание рукописей Общества любителей древней письменности. Ч. III. СПб.. 1899. 84. Лосев А. Ф. Античная философия истории. М., 85. Лукиан. Биография. Религия. Пер. с греч. М., 1915. 86. Майоров Г. Г. Формирование средневековой философии (латинская патристика). М., 1979. 87. Максим Исповедник. Творения. Пер. с греч. Ч. I. Троице–Сергиева лавра, 1915. 88. Мещерский Н. А. Источники и состав древней славяно–русской переводной письменности IX — XV веков. Л., 1978. Никольский Н. К. Материалы для истории древнерусской духовной письменности. — Христианское чтение, 1909. Ч. II, 8 — 9. 90. Ничик В. М. Из истории отечественной философии конца XVII — начала XVIII в. Киев. 1978. 91. Ориген. Творения. Пер. с греч. Вып. I. О началах. Казань, 1899. 92. Отрывок следственного дела о Иване Берсене и Федоре Жареном, с допросами старцу Максиму Греку и келейнику его Афанасию. — Акты, собранные в библиотеках и архивах Российской империи Археографической экспедицией Академии наук. Т. I. СПб., 1836. 93. Павлов А. С. Исторический очерк секуляризации церковных земель в России. Ч. I. Одесса, 1871. 94. Позднякова Н. И. Максим Грек — автор «Канона Параклиту». —Литература Древней Руси. Вып. 2. М., 1978. 95. Покровский Н. Н. Судные списки Максима Грека и Исака Собаки. М., 1971. 96. Полное собрание русских летописей. Т. 1 — 35. СПб. — Л. — М., 1841 — 1980. 97. Порфирий (Успенский). Восток христианский. История Афона. Ч. I — HI. Киев, 1877. 98. Преображенский И. Нравственное состояние русского общества в XVI веке по сочинениям Максима Грека и современным ему памятникам. М., 1881. 99. Пыпин А. Н. Вопросы древнерусской письменности. II. Максим Грек и князь Курбский. — «Вестник Европы», 1894, 7. 100. Райков Б. Е. Очерки по истории гелиоцентрического мировоззрения в России. М. — Л., 1947. Рясига В. Ф. Неизданные сочинения Максима Гpeka. —Bizanminoslavica, ro£. VI. Praha, 1935 — 1936. |
| Мы почти не имеем сравнения древних славянских переводов с греческими оригиналами хотя бы в их опубликованном варианте, не говоря уже о соотнесении с различными редакциями. Среди славянских переводов имеется множество псевдоэпиграфов, определить авторство которых — насущная проблема, без решения которой нельзя говорить, разумеется, ни о каких «мировоззренческих реконструкциях». Но не только с псевдоэпиграфами мы имеем дело при рассмотрении святоотеческих переводов на славянском языке. Нередко перед нами подлинные произведения, не сохранившиеся на языке оригинала. Множество подобных переводов имеется, как известно, на других восточных языках, и они активно включены в патристические и подобные исследования. Если далее говорить о проблемах древнерусских святоотеческих переводов, то вот ещё одна из них: когда перед нами подлинные сочинения, что точно установлено по названию, началу, окончанию, мы зачастую не знаем, насколько перевод полно передаёт исходный текст, следует ли он за оригиналом или является предельно свободным пересказом, вплоть до существенной перестановки частей переводимого текста . У нас также нет каталога святоотеческих памятников в древнерусских переводах, и это есть насущная и первоочередная задача, к решению которой, безусловно, очень органично могли бы присоединиться богословские школы, где есть все предпосылки для проведения такой работы. Составление каталога памятников (речь сейчас идёт, конечно, о сочинениях святых отцов греческих и древнерусских) необходимо ещё и по той причине, что многие из них сохранились только в поздних рукописях, хотя язык их явно свидетельствует о том, что перевод был выполнен значительно раньше появления на свет имеющегося в нашем распоряжении списка. Этот каталог (каталоги) должен, безусловно, иметь инципиты и в целом указывать границы памятника в сравнении с имеющимися у нас изданиями на языке оригинала. Только при наличии подобных изданий можно достичь более-менее полного (в пределах нам доступных) воссоздания «богословской стихии» Древней Руси. |
| Средневековый метод отражения выполнял ту же функцию, что и «художественный метод» в Новое время. Он формировал на стадии своего господства определенную культурно-художественную систему (в которую входили: жанры, изобразительные средства, стиль и т. д.), отличающуюся от предшествующей и подготавливающую последующую. В этом и заключается идея стадиального развития русской литературы XI – первой трети XVIII в. Поскольку литература является продуктом осознанной интеллектуальной деятельности человека, логично было бы вывести универсальную формулу взаимосвязанного развития сознания (выраженного в мировоззрении, способах мышления и познания и т. д.) и литературы на дифференцированных (по определенному ряду признаков) стадиях: мировоззрение – синкретический метод познания-отражения (в переходный период – художественный метод) – художественная форма (жанр, элементы художественной изобразительности, стиль). Такой подход в изучении литературных явлений позволяет увидеть не только конкретный результат развития литературы в виде конкретных произведений, но и выявить и объяснить происхождение их литературно-художественных особенностей. Развитие художественного начала в литературе обусловлено эволюцией сознания, то есть причина изменений лежит в смене способов осознания (познания) мира и методов его воспроизведения, в нашем случае – словесного, наряду с «умозрением в красках» – в изобразительном искусстве, «философии в камне» – в архитектуре, музыке и т. д. Иными словами, объективно складывающаяся в определенный исторический момент «литературная среда» прежде всего обусловлена мировоззрением. Русскому средневековому онтологическому сознанию конца X – 30-х годов XVII b. соответствовало религиозное мировоззрение. Секуляризированному сознанию переходного периода (40-е годы XVII – первая треть XVIII b.) присущ когнитивный (адекватный научному) тип отношения к реальности и рациональное (натуралистическое) мировоззрение. Сказанное не означает, что религиозное мировоззрение на протяжении семи столетий было неизменным. Учитывая особенности мышления, способа и метода познания-отражения, характерные только для определенных временных отрезков, можно выделить пять стадий в эволюции русского мировоззрения XI – первой трети XVIII b. и развитии литературы. Они выделяются на основе анализа сочинений древнерусских писателей путем определения доминирующего на той или иной временной стадии синкретического метода познания-отражения мира. С разделением единого метода познания-отражения на два самостоятельных, произошедшим в 40-е годы XVII b., закончился средневековый период в русской религиозной мысли и литературе, и начался переходный период от Средневековья к Новому времени, в течение которого формировался не только самостоятельный метод познания, приведший к зарождению естествознания и теоретической науки в Новое время, но и «художественный метод изображения», способствовавший развитию, начиная со второй половины XVII b. художественной литературы. |
|
|
