| Епископ (1888). С 1898 г. митрополит Московский и Коломенский. С 1912 г. митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский, первенствующий член Св. Синода. С 1915 г. митрополит Киевский и Галицкий. Убит около Киево-Печерской Лавры, где и погребен. Владимир (Кобец Константин Дамианович) (1884–1960), архиепископ. В 1905 г. поступил послушником в Киево-Печерскую лавру. Иеромонах (1922). С 1931 г. – наместник Киевского подворья в Ленинграде. Архимандрит (1932). С 1935 г. – в Александро-Невской лавре, затем в Симеоновском храме в Ленинграде. С 1936 г. – настоятель ленинградского Князь-Владимирского собора. Награжден медалью «За оборону Ленинграда». С 1946 г. – наместник Троице-Сергиевой Лавры, с 1947 г. – наместник Псково-Печерского монастыря. В 1948 г. хиротонисан во епископа Порховского, викария Псковской епархии, затем принял титул епископа Изборского. С 1949 г. – начальник Русской Православной Миссии в Иерусалиме и полномочный представитель Московской Патриархии в Палестине. В 1951 г. назначен епископом Житомирским и Овручским. В 1954 г. возведен в сан архиепископа. С 1956 г. на покое. Владимир (Раич Любомир) (1882–1956), епископ. В 1907 г. окончил Московскую духовную академию. Вернулся в Сербию, преподавал в гимназии в Белграде. Овдовел, пострижен в монашество. В 1938 г. хиротонисан во епископа Мукачевско-Прешовской епархии. В апреле 1941 г. после нападения Венгрии и Германии на Югославию арестован и заключен в резиденции католического епископа в г. Вац (Венгрия), а в июле того же года выслан в Белград. В октябре 1945 г. присутствовал на заседании Синода РПЦ в Москве, на котором зачитал письмо председателя Синода Сербской Православной Церкви митрополита Иосифа и выразил собственное согласие на передачу Мукачевской епархии в ведение РПЦ. В 1947 г. избран епископом Рашско-Призренским. Владимир (Финьковский), архимандрит. Имел польское гражданство. В августе 1941 г. прибыл в Минск вместе с частями немецких войск. Некоторое время являлся настоятелем Свято-Александро-Невского храма в Минске. |
| 562 (...кандидат Академии Лучинин... отказался от... назначения ввиду желания отбыть воинскую повинность, хотя он и имел льготу. – На основании ст. 63 «Устава о воинской повинности» выпускникам Духовных академий предоставлялось право на годичную отсрочку по отбыванию воинской повинности для приискания места по духовному ведомству. Лучинин Лев Васильевич(13.11.1877–?) – выпускник МДА. Сын лектора немецкого языка МДАВ.П. Лучинина. Окончил Вифанскую ДС (1899), затем МДА со степенью кандидата богословия (1903). 31.07.1903 г. назначен помощником инспектораво Владимирскую ДС. 28.08.1903 г. освобожден от указанного назначения попричине его зачисления на военную службу. Подробнее о нем см.: ЦИАМ.Ф. 229. Оп. 4. Д. 2187. Личное дело студента МДА Л.В. Лучинина.) 563 (Воспитывался же он и в семинарии, и в Академии на стипендии, которая не обязывает к службе по духовно-учебному ведомству. – О стипендии см.: Дневник.Т. 1. С. 496–497. Правовое положение выпускников Духовных академий регулировалось §159–161 «Устава 1884 г.». См.: Об окончивших курс в академии//Устав 1884 г. С. 242.) 564 (...циркуляр, по которому иностранцы, получающие образование в семинариях, при поступлении в Академию подчиняются всем правилам наравне с русскими воспитанниками, то есть должны быть студентами. – Св. Синод определением за от 08–20.08.1901 г. постановил воспитанников из иностранцев, изъявивших желание, по окончании курса в русской Духовной семинарии, поступить в Духовную академию, обязательно подчинить всем тем постановлениям, какие установлены для русских. См.: Журналы... МДА за 1901 год. 1902. С. 261–263.) 565 (Серб Раич – Владимир (Раич Любомир, 11.01.1882–14.02.1956) – епископ Рашко-Призренский. Окончил Вифанскую ДС (1903). Определением Св. Синода за от 27.08.1903 г. был допущен к приемным испытаниям в МДА, «с назначением ему, в случае принятия в академию, стипендии в установленном размере из духовно-учебного капитала». 29.09.1903 г. принят в число студентов МДА определением Совета МДА, утвержденным митрополитом Московским и Коломенским Владимиром (Богоявленским) . |
| К утру Ратибор уснул, уснул и Любомир под тихое молитвенное чтение монаха. На третий день пребывания в монастыре стало ясно, что рана в груди Ратибора не воспалилась. Тяжко, мучительно, но Ратибор жил – жил милостью Божией, молитвой и целительной силой родниковой воды. Любомир почти не отходил от отца, живо откликаясь на каждую его нужду. Мальчика радовало то, что Ратибор больше не терял сознания. Монах Павел, сорокалетний варяг-христианин, который ушёл со службы князю Владимиру после гибели боярина Фёдора с сыном Иваном, узнал в Ратиборе доброго соседа своего, убитого язычниками, родственника и всё свободное от монастырских послушаний время отдавал заботе о раненом. Общие хлопоты о больном сдружили Любомира с братом Павлом и семидесятилетним монастырским лекарем Николаем. Монах Павел хорошо говорил по-русски, и с его помощью мальчик общался с братией. Когда же Павла не было рядом, Любомир и лекарь Николай хорошо понимали друг друга по глазам и жестам. Через неделю лечения водой, кровь перестала сочиться из раны, когда Ратибор кашлял. Всё это время раненого воина не кормили, только поили отварами лекарственных трав с добавлением мёда, и каждый день обливали целебной студёной водой. Говорил Ратибор очень редко, едва слышно. Любомир очень жалел беспомощного отца. Однажды Павел, наблюдая как ласково Любомир погладил уснувшего Ратибора по волосам, сказал мальчику: – С тобой Христос, Любомир, ведь Бог есть Любовь. Твоей любовью спасёт отца Господь. Ты только молись Спасителю и проси Его помощи. Наступил день, когда монахи не позвали Любомира в трапезную. Целый день он не знал, что и думать. Выйдя из домика, постоял у источника, сбегавшего чистой, весёлой струёй по крутому склону прямо в море, понаблюдал за кружащимися над водой чайками, подробно рассмотрел и пересчитал скалы, тревожно торчащие у берега. “Неуютно здесь жить, – подумал Любомир, – как в ласточкином гнезде на краю земли”. В сумерках зимнего вечера, когда на небе появилась первая звезда, Павел принёс мальчику еду: варёную пшеницу, заправленную мёдом, грецкими орехами и сушёным виноградом и варёные груши с яблоками и смоквами . |
| Руварац произнес живое и прочувствованное слово о жизни и трудах ученого подвижника и страдальца-юбиляра. 11 декабря в самый день столетней годовщины богословское литературное общество «Слога» в Карловцах держало в 11 час. парастос архимандриту Раичу в Введенской церкви, в которой Иоанн Раич был крещен 13 ноября 1726 г. Служили епископы Мирон Пакрачский и Митрофан Бачский, в присутствии патриарха Георгия, членов комитета конгресса, депутаций из Белграда и Нового Сада и массы народа. После полудня, в присутствии тех же лиц, состоялось торжественное заседание в зале Карловицкой гимназии. Выставлены были для обозрения печатные и рукописные сочинения Раича, как красноречивые свидетели его феноменального трудолюбия и настойчивости в труде. Были речи воспитанников богословского училища, декламация, пение. Прочитаны приветственные телеграммы из Призрена, Белграда и Ковыльского монастыря 1633 . Предлагаем краткие сведения о жизни и трудах юбиляра. Иоанн Раич родился в Карловцах в 1726 г. от честных, но простых и бедных родителей. Первыми учителями его были русские: Еммануил Козачинский, Иван Минацкий и трое других, приглашенных в царствование императрицы Анны Иоанновны в Карловцы тогдашним Белградским и Карловицким митрополитом Викентием Иоанновичем для занятия учительских мест в новооткрытых славяно-латинских школах. Русские учители имели сильное влияние на молодого Раича, о чем свидетельствует вся его последующая жизнь. Гимназию он проходил сначала в Коморане, но когда здешние учителя-иезуиты хотели насильно совратить Раича в католицизм, он оставил Коморан и ушел в Шопров, где в евангелической гимназии и окончил свое среднее образование. В 1753 году Раич отправился пешком в Киев, где поступил в духовную академию и оставался в ней три года, а затем год пробыл в Москве. Возвратившись из Москвы на родину в Карловцы, Раич был весьма холодно принят, и, не получив никакого места, опять вернулся в Россию. Оттуда он отправился чрез Константинополь на Афонскую гору, где в монастырях собирал материал для своего будущего сочинения: «История разных славянских народов». С Афонской горы Раич направился в сербские монастыри: Жича, Студеница и др. и в 1758 г. прибыл в Карловцы, где получил место учителя. Затем он был два года учителем клирикальной школы в Темишваре. Отсюда Бачский епископ Моисей Путник пригласил его в Новый Сад в качестве учителя богословия. Раич своими познаниями и трудами сделал то, что Бачская епископия стала первой и образцовой между остальными епископиями, и так продолжалось до тех пор, пока богословское училище не было перенесено в Карловцы. Как ученый, Иоанн Раич имел много недругов между монахами, хотя сам Раич издавна питал склонность к уединенной монашеской жизни и 12 мая 1772 года принял монашество в монастыре Ковыле. В том же году епископ Моисей возвел его в сан архимандрита и настоятеля Ковыльского монастыря. Из-за этого епископу Моисею пришлось войти в столкновение с митрополитом Георгие- |
| Любомир шёл рядом с Ратибором. Отец всё ещё не надевал тяжёлую кольчугу, и мальчик опасался за него, хотя всё вокруг было спокойно. Пронзительно пахло весной, морем, и ещё ладаном – его запах очень полюбился Любомиру в монастыре. Византийцы отдали Киевскому князю Владимиру как победителю должные почести и обговорили с ним порядок размещения войска на постой. Пока взрослые решали вопросы пребывания Руси в Корсуни, Любомир внимательно огляделся вокруг. Здесь, на главной площади города, вымощенной плитами, он насчитал шесть красивых каменных храмов, высота которых почти достигала крепостных стен. В глубине города виднелись кресты ещё многих церквей. Позднее Любомир обойдёт все из них, побывает в каждой. Но пока он всматривался в великолепные каменные дома корсунской знати, парадными фасадами выходившие на площадь. В одном из этих домов расположился Великий князь с боярами и отроками-смердами. Взял князь в свои палаты и Ратибора с Любомиром. Были на площади и дома, в которых, как позже узнал Любомир, люди постоянно не жили: они служили для нужд всего городского общества. Обратил отрок внимание и на то, что вдоль улиц были проложены водосточные канавки, в которые отводили воду из усадеб во время дождей. Вечером этого дня, когда улеглись все его треволнения, Ратибор решил откровенно поговорить с Владимиром и признаться князю, что они с сыном стали христианами. Ни он, ни Любомир не могли больше участвовать в обрядах и жертвоприношениях, которые ещё коренились в дружине. Выслушав Ратибора, князь спокойно сказал: – Видно была на то воля Бога, чтобы ты выжил и послужил Ему. Удивился такому ответу Ратибор: Владимир сказал так, как мог сказать только человек, уже носящий в сердце образ Христов. Помолчав, князь добавил: – Когда крещусь, опорой мне будете: и ты, и Любомир. – Если придётся, жизни за тебя не пожалею отдать, княже! – взволнованно сказал Ратибор и попросил, – Дозволь нам с сыном в церковь ходить на службы. – Ходи и молись о том, чтобы поскорее и вся Русь Христовой стала. |
| С этого времени Ратибор и Любомир стали бывать на службах. Стемид им показал храм в полуденно-западном квартале города, где служили на церковно-славянском языке для болгарских купцов, задержавшихся в городе из-за осады. Как узнали Андрей и Георгий, эта церковь была построена в память о бывшем на этом месте чуде. В храме том по центру стояла известкообжигательная печь, которую прихожане оберегали как великую святыню. Священником здесь служил славянин из Болгарии. Ратибор и Любомир сразу привлекли к себе внимание отца Валерия, и уже после первой службы он подошёл и познакомился с новыми прихожанами. Возрастом отец Валерий был лет пятидесяти пяти; с небольшой седоватой бородкой, ясными, мудрыми глазами, доброй улыбкой. Он-то и рассказал крещёным русичам историю храма. – Строили церковь триста лет назад таким образом, чтобы наша святыня – печь – была строго под куполом, – объяснил отец Валерий. – Строить так было нелегко, ведь храм находится на склоне косогора. Но христиане постарались – и вот он храм-памятник священномученику Капитону. – А кто он – этот святой? – спросил Любомир–Георгий. Священник погладил мальчика по плечу и сказал ему: – Приходите, Георгий, ко мне завтра в гости вместе с Андреем. Я дам тебе почитать житие Капитона. – Но я не умею читать, – растерялся Любомир. – Ну, значит, вместе почитаем, Георгий, – хотя и тебе и Андрею придётся научиться читать: без этого вы не сможете правильно славить Бога, быть учениками Христа. Ведь ученики – это те, кто учится. На следующий день в условленное время Ратибор и Любомир были у дома священника. Как и все дома в Херсонесе, он был каменный, довольно большой, с узорчатой кирпичной выкладкой по внешней стене, обращённой к улице. Калитку русичам открыл старший сын отца Валерия Стефаний, юноша лет восемнадцати, читавший в церкви по книгам во время богослужения. Пройдя по вымощенному неправильной формы плитами двору, Любомир с отцом поднялись на крыльцо и вошли под гостеприимный кров священнического дома. Перекрестившись и поклонившись образу Спасителя, гости взяли благословение у отца Валерия, встретившего славян с распростёртыми объятиями. Батюшка пригласил гостей присесть на скамью в маленькой комнате с небольшим окном и шкафом с книгами, а сам, кликнув жену Наталью, велел ей накрывать на стол. |
| А Любомир вышел из кельи, окинул взглядом море, небо, пугающую красоту изогнутого, обрывистого мыса и направился к храму. Поднявшись по ступенькам, Любомир открыл тяжёлую дубовую дверь с резными крестами, украшенную бронзовыми чеканными накладками, и вошёл под свод небольшого пещерного храма, освещаемого красными лампадками и огоньком большой свечи на золотом подсвечнике в центре. Слева, на восход солнца, Любомир увидел резную перегородку из белого камня, на которой были укреплены небольшие иконы. Он заметил в центре, на высоком столике икону. Рядом в вазах стояли распустившиеся цветущие ветки неизвестного Любомиру дерева. Мальчик, боясь сделать от двери даже шаг, стоял, любуясь неземной, как ему казалось, красотой. Сердце его наполнилось чувством, название которому он узнает значительно позже – благоговение. Из-за каменной загородки вышел монах, удивленно, но по-доброму посмотрел на русского мальчика. Перекрестившись и поцеловав икону на аналое, монах подошёл к Любомиру, взял его за руку, и они вместе вышли из храма. Позднее монах Павел объяснил отроку, что в церковь по древнему обычаю может входить только крещёный человек – посвящённый Богу жизни, истины и любви. “Я тоже хочу быть крещёным!”, – мысленно молвил Любомир, но вслух не сказал ни слова. С этого праздничного дня Ратибор стал быстро набирать силы, а в Крещенский Сочельник встал и, опираясь на Павла и Любомира, сделал несколько шагов по келии. Когда отец и сын остались одни, Любомир поведал Ратибору о том обете, который он дал Богу во время болезни боярина. – Я не хочу откладывать своего обещания, отец, чтобы благодарить Бога за твоё спасение. В храме Его благодарить. Я увидел веру греческую в делах монахов, многое узнал о ней от Павла и хочу просить тебя – крестись со мной, – заглядывая отцу в глаза, просительно сказал отрок. Ратибор взял в свои руки ладонь сына, помолчал, превозмогая внезапное волнение, и заговорил: – В болезни своей часто видел я храм греческий, в котором побывал во время посольства в Царьград. И понял я, что призывает меня Бог невидимый. И обещал я Ему, если исцелит меня, Крещение принять, – и, забыв о своей ране, Ратибор, как делал это всегда, прижал сына к груди. |
| – Хорошим воином был Ратибор, – сказал князь тихо. – Сиди с отцом, Мирко. Похоже, что не жилец он. Владимир вышел. Любомир опустился рядом с отцом и горько зарыдал. Он знал, что не одобряют его вои за эти слёзы, но ничего не мог с собой поделать – печаль об отце горела в его груди так, как будто рана в груди Ратибора. Пришёл знахарь. Дружинники помогли стащить с раненого кольчугу, кожаный подкольчужник на меху, рубаху тонкого полотна. – Копьём ударили, – сказал знахарь, промывая рану. Готовя какое-то снадобье и накладывая на рану повязку, он часто вздыхал, сочувственно взглядывая на Любомира. Отрок не отходил от Ратибора до полудня. Приходили Братила с Угоняем, братья отца, звали к котлу, но Любомир есть не мог. В полдень зашёл в шатёр варяг Стемид, которого Ратибор глубоко уважал за воинскую отвагу и мастерство. Он сел рядом с мальчиком и заговорил с ним, глядя в безжизненное лицо раненого: – Рана у твоего отца тяжёлая. Можно сказать смертельная. Спасти его может только чудо. Я в Тавриде бывал не раз и знаю в этих краях одно место, где бьёт из земли ключ с живой водой. Многие больные там исцелились. Находится источник этот в греческом монастыре на восток от Херсона. Туда можно добраться вдоль береговой линии. Проси у князя коня с телегой и поезжай туда, Любомир. Если Богу будет угодно, довезёшь отца живым и, глядишь, исцелиться Ратибор. А если нет, то какая разница, где помрёт отец – здесь или в дороге? Зато совесть твоя будет перед Богом чиста, что всё сделал, чтобы спасти жизнь отцу своему. Любомир слушал Стемида, недоумевая, как же он повезёт к грекам – к врагам – раненого воина, приближённого к русскому князю боярина? Варяг понял смущение мальчика и поспешил его успокоить: – Монахи больного не тронут, а наоборот, сделают всё, чтобы помочь вам. Ведь они Христу служат – Богу Истины и Любви. Там, в монастыре, спроси монаха Павла. Он варяг, служил наёмником в Киеве у Владимира, знает отца твоего. Он вам поможет. Только не тяни, Любомир. Проси князя сейчас же. Плох отец. |
| Все это перечислено, заметим, за четверть века до охотничьих книг С.Т. Аксакова, за десять лет до кулачных боев купца Калашникова, за полвека до романов о раскольниках Мельникова-Печерского или же «На краю света» Николая Лескова... С 1828 году Семен Раич стал издавать журнал «Галатея», среди основных авторов которого, как и «Северной Лиры», – его ученики. А самый значительный отдел – поэтический. Иван Аксаков позднее отметит тютчевские публикации: «...В плохом журнале «Раича» «Галатея», в 1820 и 1830 г., Тютчев, верный своему наставнику, помещает тринадцать стихотворений, из которых снова пять переводных; но в числе оригинальных есть несколько пиес первостепенного достоинства, которые впоследствии перепечатанные, признаны всеми критиками за его лучшие произведения, но в то время прошли совершенно незамеченными (например: «Гроза», «Видение» и проч.)». В этом «плохом журнале», кстати говоря, впервые появились театральные обзоры С.Т. Аксакова, но Иван Аксаков тоже не случайно обронил это слово. «Галатея» Семема Раича приняла активное участие в «журнальных побранках» того времени, в том числе с «Литературной газетой» Дельвига, оказавшись «плохой» из-за своего противостояния уже сложившемуся «журнальному триумвирату». Раич пытался быть независимым, за что, собственно, и поплатился. Среди собственных произведений Семена Раича, как оригинальных, так и переводных, центральное место занимает перевод «Освобожденного Иерусалима» Тассо, вышедший в 1828 году почти одновременно с полным стихотворным переводом Алексея Мерзлякова. И дело здесь не в соперничестве двух преподавателей и поэтов-переводчиков, которым действительно нелегко было ужиться в одной «берлоге». Раич и Мерзляков обратились к «Освобожденному Иерусалиму» и крестовым походам как наиболее актуальной теме. В это время два их ученика Андрей Муравьев и Алексей Хомяков уже сражались с турками, да и Пушкин, будучи человеком сугубо гражданским, оказался в районе боевых действий при взятии Арзрума. В дальнейшем Раич войдет в историю русской литературы главным образом как переводчик, его собственные стихи останутся в тени, хотя они довольно часто появлялись на страницах журналов как в 20–30-е, так и в 40–50-е годы. Сам он не собрал, не опубликовал их отдельной книгой, никто из учеников тоже не удосужился. Все его издательские проекты материально поддерживал, по всей вероятности, старший брат. Сам же Раич был, как вспоминал о нем Михаил Дмитриев, «совершенно доволен... в своей бедности», оставался, по свидетельству Михаила Погодина, «поэтом-младенцем в душе до глубокой старости». Семь лет он отдал переводу «Освобожденного Иерусалима», закончив стихами: |
| Мария закончила читать и по благословению отца приступила к трапезе вместе со всеми. На голове Марии, как и у матушки Натальи, и у других дочерей отца Валерия, был тёмный покров, тем ярче выделялись на белом лице девочки серые глаза с длинными пушистыми ресницами. На личике Марии Любомир рассмотрел веснушки, которые делали её миловидной и задорной. Ратибор заметил, что его сын внимательно рассматривает дочь священника, и незаметно под столом наступил Любомиру на ногу. Отрок всё понял, застыдился и низко опустил голову, заливаясь краской до корней волос. – А наш храм, – говорила в то время жена священника, – построен на месте первой церкви, выстроенной ещё самим епископом Капитоном. Любомир, пока Мария читала житие, пребывал в изумлении: его поражало, что дочь священника так легко обращается с книгой. “Вот бы и мне так научиться читать! – замечтался мальчик, заканчивая трапезу. – Сколько интересного я бы смог узнать!” Отец Валерий, словно прочитав мысли отрока, предложил ему: – Георгий, если ты хочешь, Стефаний будет учить тебя славянской грамоте. Через месяц ты, хотя и медленно, но уже сам сможешь читать. А потом и отца научишь. Любомир был вне себя от радости. Он взглянул на отца: – Папа, разрешаешь? Ратибор, улыбаясь, согласно кивнул: – Только у князя Владимира попроси дозволения. Князь Владимир, был удивлён такой неожиданной просьбе, но Ратибору не отказал, и уже на следующий день Любомир в урочный час пришёл к Стефанию, и обучение мальчика началось. Он оказался довольно сообразительным, всё схватывал на лету, так что и учащий и учащийся были довольны занятиями. Однажды, после очередного урока, Стефаний предложил Любомиру: – Хочешь, я покажу тебе наш дом? – Конечно! Стефаний повёл своего ученика сначала в маленькую комнату с иконостасом, где утром и вечером молилась Богу семья священника, а потом провёл отрока в просторную кладовую, стены которой были толстыми и крепкими. На полу, обмазанном жёлтой глиной, мальчик увидел семь огромных глиняных горшков, частично вкопанных в землю. |
|
|
