| Могут быть какие-то другие темы. Литургические, например. Как-то мы несколько месяцев читали Кормчую. Просто нарушили правило Собора, на котором было сказано не читать мирянам эту книгу, иначе они попов учить будут. Конечно, это была выборка. И людям было очень интересно, потому что все неоднократно слышат «по канонам», «согласно канону», а канонов этих абсолютное большинство никогда не видело в глаза. То есть тут могут быть разные темы, и я думаю, что любые авторы (древние и современные) хороши и могут быть привлекаемы. Главное – это подготовка ведущего. А не то что мы собрались и начали что-то читать. У меня, по крайней мере, такого опыта практически нет. Насколько я знаю, в XIX веке были такие «читальни»: действительно, люди собирались и читали. И тут, конечно, очень хороши, например, оптинские старцы с их наставлениями – Амвросий, Варсонофий и другие. А теперь у нас есть и более современные. – А вы лично какими текстами пользуетесь сейчас для подготовки к проповедям? – Есть много сборников, которые мне в моей жизни помогли и к которым я неоднократно обращался. Еще в 1980-е годы вышел самиздатом сборник архимандрита Тихона. Им я много пользовался. В начале своего священства пользовался проповедями отца Амвросия (Юрасова), который совсем недавно, как только начался коронавирус, умер. Умер, будучи духовником женской обители в Ивановской епархии. Главное, чтобы появилось то, о чем ты хочешь сказать, и чтобы ты сам этим воспламенился Очень сильно мне помогли проповеди митрополита Антония Сурожского. Там, бывало, возьмешь, прочитаешь треть и какое-то одно слово – и какая-то мысль тебя воспламеняет, и дальше уже не дочитываешь. У меня не было цели прочитать Антония – одной мысли достаточно. Сердце загорелось, а дальше уже, как говорится, дело технологии. Дальше подберешь примеры, сравнения, еще что-то. Главное, чтобы появилось то, о чем ты хочешь сказать, и чтобы ты сам этим воспламенился. Действительно, Антоний Сурожский очень помог мне в подготовке проповедей. Ну вот я вам назвал некоторых авторов. С годами уже, наверное, меньше обращаешься к каким-то сборникам. Конечно, чтение – это всегда, всю жизнь с нами. Но подготовка уже происходит не через какие-то сборники, а идет некий внутренний процесс. |
| Свидетельство Марии, говорит владыка, — «одно из самых торжествующих свидетельств о Воскресении Господнем, которые пробиваются через мрак, через тьму, пробиваются через горе, пробиваются через все, при одном только условии: что сердцем мы умеем слушать и сумеем услышать, что воскрес Господь. Потому что и теперь Он нас называет по имени: Мария!» [Антоний, 2003:с.14]. Свидетели — всегда «ликующие свидетели того, что любовь побеждает все, что любовь загорелась в наших сердцах, что она просветила наши умы таким пониманием жизни и людей и взаимных отношений, которого нет ни у кого другого» [Антоний, 2003:с.127]. И дело не в словах, а свидетельство — не в верном понимании, но в верном действии. 6. Почему же мы так не свидетельствуем? С одной стороны, «вся жизнь наша должна стать знаком, свидетельством нашей благодарности Господу за Его любовь» [Антоний, 2003:с.203], но, с другой стороны, исполнить это свидетельство оказывается крайне трудным, и труд этот связан не только с сорной травой страстей и страхов. Для владыки Антония в Божьем слове есть не только ответ на человеческие желания, но и требовательный вызов: «Божье слово — не просто слово, Божие слово не соответствует нашим каждодневным мечтам и желаниям. Бог нас зовет быть великими, быть чистыми, быть святыми, быть достойными той любви, которую Господь крестом проявил к нам» [Антоний, 2003:с.204]. Именно этот вызов мы часто не принимаем, потому что не узнаем события и ближних, которые его приносят. Когда мы обращаемся с криком о спасении, Спаситель дает нам не ангела, а обстоятельства, воспитывающие нас, для того чтобы мы смогли принести плоды любви. Владыка Антоний говорит: «когда вместо ангела, вместо святого, вместо того, чтобы Самому прийти, Христос посылает нам ближнего нашего, причем такого, которого мы не уважаем, не любим, и который нас испытывает…, мы забываем свои чувства, свое покаяние и говорим: Прочь от меня! … и проходим мимо и того случая, и того человека, которого нам послал Господь, чтобы нас исцелить» [Антоний, 2003:с.122]. Разделяя обстоятельства и встречи на важные и неважные, глубокие и поверхностные, подчиняя их своей, человеческой мере, мы проходим мимо встречи с Божьим вызовом, уходим от свидетельства. |
| Благодарение и евхаристическая антропология. Как же осуществляется этот труд узнавания Божьей милости? Как мы открываем в своей жизни эту Христову асимметрию? Я попытаюсь, пойдя за современным французским феноменологом и католическим богословом Жаном-Люком Марионом, наметить ответ на эти вопросы через анализ труда благодарения и указать на антропологическую значимость Евхаристии. Феноменология дара переворачивает естественное отношение дара и благодарения, при котором благодарение есть ответное действие на дарение. Но проблема в том, что в жизни мы имеем дело не с дарами, а с данностями. Среди феноменов дар неразличим до тех пор, пока мы не проделаем работу узнавания за данностью дара. Феноменология Мариона помогает нам распознать в феномене данность, в которой мы можем признать нередуцируемое давание, его богословие описывает труд узнавания за данностью дара. Именно этот труд и есть труд благодарения. В некотором смысле через работу благодарения мы вводим в нашу жизнь дары. Не хотелось бы быть поверхностно парадоксальным, но феноменологически и духовно важно, что работа благодарения предшествуют присутствию в нашей жизни некой данности в качестве узнанного дара. Возвращаясь к истокам этики уязвимости и к тому, что наша этическая решимость быть уязвимыми, наша способность быть уязвимыми в той мере реализуема, в которой мы способны узнать действие Христа в мире, которое осуществляется буквально даром, мы обнаруживаем, что это узнавание устроено как работа благодарения, как евхаристический труд. И такое благодарение означает не этическое требование благодарной вежливости после того, как тебе подарили подарок, а гораздо более серьезное антропологическое условие общения, заключающееся в том, что этической решимости предшествует труд благодарения, заключающийся в узнавании за данностью дара. Такое понимание благодарения как важнейшего условия богообщения, определяющего христианскую ответственность за мир, составляет важнейшую тему богословия Владыки Антония. Обратимся к его проповеди «О благодарении» и прочтем ее вместе с проповедью Аверинцева на евхаристическую тему «О десяти прокаженных». |
| —Ольга! Как твои дела? А у нас новая гостья! Жильцов в доме престарелых часто называют гостями.Я подхожу к Клэр, рядом с которой высокая, еще вовсе не старая англичанка. Она, несомненно, англичанка: сухопарая, с острым носом, как большая птица. —Клэр! — просит она, но просит с достоинством,— позволь мне пройти еще немного! —Нет, Джейн,— сурово отвечает Клэр,— дальше нельзя. —Хотя бы до ручья! До того ручья, который впадает в море! — настаивает Джейн. —Тебе нельзя! — с Клэр не поспоришь.— Вот, это Ольга. Она из России. —О, из России? — оживляется птица-Джейн и указывает на книгу (только теперь я замечаю, что она вышла гулять с книгой). — Добрый день! Это моя книга,— говорит она по-русски почти без акцента.—Она что, правда по-русски говорит? — простовато удивляется Клэр. — Мы с девчонками думали, что это проявления Альцгеймера у нее. —Это ваш русский священник,— говорит Джейн, указывая на книгу.Я не верю своим глазам: проповеди митрополита Антония Сурожского на английском языке. —Я знала его,— коротко говорит Джейн.— Ты не позволишь мне пройти к ручью, Клэр? Мне необходимо… Клэр объясняет мне, что Джейн вырастила осиротевшего племянника, поэтому не вышла замуж, потом переехала из Англии в Шотландию вместе с семьей племянника, что встречается в Британии редко. «Она из леди— говорит Клэр, но неясно, что она хочет этим сказать. Джейн высокообразована, изучала русский, французский, немецкий языки, рисовала, писала стихи…Когда она заболела, то стала уходить из дома на долгие прогулки. Ее искали с полицией. Племянник, утомленный поведением тети, решил отдать ее «погостить» в дом престарелых. —Как ты думаешь, Клэр, Артур приедет в эти выходные? — спрашивает Джейн, когда мы идем назад. — Артур — мой племянник, Ольга. Он уже большой, совсем большой! Артур не появлялся с тех пор, как привез сюда тетю. «Он из тех, кто приезжает только тогда, когда их родственники уходят на тот свет»,— со знанием жизни говорит Клэр.Мы поворачиваем к дому престарелых, и Клэр вместе со своей подопечной скрываются за дверью. Джейн выглядывает из-за двери и машет мне своей рукой-крылом: «Приходи снова, Ольга, я буду ждать!»Дверь захлопывается. Я поднимаю глаза и вижу адрес: Anthony Road, 12. Дорога Антония. |
| – Недавно довелось прочитать, как отец Иоанн (Крестьянкин) осаживал ультраправославных, которые обвиняли митрополита Антония Сурожского: он, мол, и в парижском Нотр-Даме проповедует, и чуть ли не женское священство у протестантов одобряет (а владыка, с одной стороны, учитывал специфику западных условий христианской жизни, а с другой – никогда не считал протестантских «пасторов» священниками, признавая их лишь обычными проповедниками). И вот, когда такую критику владыки Антония услышал отец Иоанн, он тут же приложил палец к губам: «Тсс… Ни-ни, ни слова! Мы тут по острию ножа ходим, а он там – на острие иглы… Нам нельзя, а ему – можно!» Так и в отношении митрополита Сергия легко сейчас разглагольствовать... – Да! Закваска – Почему Русская Голгофа была явлена именно в XX веке? Не предшествовала, как в истории Крещения многих народов, так называемой Константиновой эпохе, а увенчала ее. Почему? – Окончание Константиновой эпохи у нас можно считать началом эры мученичества. Я не знаю ответа на этот вопрос, но можно сказать словами Сергея Булгакова, будущего отца Сергия, об этих предреволюционных годах начала XX века: «Россия экономически росла стихийно и стремительно, духовно разлагаясь». Современники это замечали: экономическое развитие на фоне духовного упадка. Быть может, это внутреннее разложение связано со слишком быстрым развитием промышленности, индустриализацией, ростом городского населения, невозможностью города быстро реагировать на приход в его стены деревенских жителей. С одной стороны, пошло разрушение так называемой крестьянской культуры, форсированное формирование субкультуры пригородов со всеми отрицательными ее свойствами. С другой стороны, сыграл роль невысокий уровень культуры среднегородского жителя. С третьей стороны, вырождение дворянства как правящего класса и его обнищание – началось то, что называется «вырубка вишневых садов». Это тоже важный момент. Традиционные дворянская культура и быт изживали себя, стремительно мутировало и крестьянство, все это происходило быстро и необратимо, в контексте сложных внутренних и внешнеполитических обстоятельств. |
| То есть нашим мужчинам, нашим братьям надо помогать, я сам себя не исключаю. Мы все немножко привыкли ехать на тех, кого мы должны вести. И в семейной жизни, и в приходской надо давать мужчинам возможность проявить свою самостоятельность, причем иногда намеренно отстраняясь. О формализме и благоговении – Всегда, когда учишься чему-то новому, это на первых порах кажется какой-то бессмысленной ритуальностью. Вот становлюсь я на молитву вечером и могу принести «каинову жертву» – из последних сил что-то там намямлить: «Господи, приими, что смог. Силы потратил на одно, а на молитву не оставил». У меня часто спрашивают, где разница между благоговением и формализмом, зачем Богу такое мое стояние? Он же меня и так любит. Как правильно относиться к такой учебе и не поддаться мысли о формализме подобных действий? Формализм в молитве возникает тогда, когда мы теряем присутствие Божие – Помните, мы сказали, что мизбеах (жертвенник) – это место присутствия Божия? Вот тот формализм, от которого ноль пользы и радости, возникает тогда, когда мы теряем присутствие Божие. Тогда мы делаем что-то по накатанной. Мы, священники, например, знаем, что от нас что-то требуется: завтра служу, значит, сегодня должен прочитать какие-то правила. В самих этих формах, естественно, нет ровным счетом ничего плохого. Но сами по себе формы не несут в себе духа. Духом их надо наполнять. Этот негативный формализм (потому что есть еще и позитивный формализм) есть утрата присутствия Божия. Мы можем читать молитву и при этот дать щелбан пономарю. Навряд ли в этот момент мы находились в состоянии присутствия Божия. Присутствия Божие – вот что дает настоящее благоговение. А что касается немощи – без нее никуда, и у Антония Сурожского есть на этот счет замечательное размышление. Он говорит: «Господи, ты видишь, что я сегодня устал. И вообще у меня состояние такое, что я Тебе даже ничего сказать не могу. Прости меня». Вот смотрите, абсолютная немощь, и здесь нет мертвого формализма. Или, например, однажды дьякон прочитал Евангелие, а оно не коснулось его сердца. Он выходит на проповедь, а что говорить?.. Он был умный человек и мог бы что-нибудь сказать, тем более евангельские темы все священники прекрасно знают. А он вышел и сказал: «Братья, сегодня дьякон читал Евангелие, и ничего не коснулось моего сердца. Простите, мне вам нечего сказать», – и ушел в алтарь. Вот это была проповедь так проповедь. То есть и в немощи можно не терять присутствия Божия. Если оно есть, даже то, что мы сделали немощно, плохо, – значимо. А то, что мы сделаем отлично или, как говорит молодежь, «классно», «здоровски», красиво, но без присутствия Божия, – это ни о чем. Это и есть тот самый формализм. |
| В тот день его жизнь наполнилась звучанием единственной темы: «Еще с очень ранних лет, как только я, четырнадцатилетним мальчиком, прочел Евангелие, я почувствовал, что никакой иной задачи не может быть в жизни, кроме как поделиться с другими той преображающей жизнь радостью, которая открылась мне в познании Бога и Христа; и тогда, еще подростком, вовремя и не вовремя, на школьной скамье, в метро, в детских лагерях я стал говорить о Христе, Каким Он мне открылся: как жизнь, как радость, как смысл, как нечто настолько новое, что оно обновляло все; и если не было бы недопустимым применять к себе слова Священного Писания, я мог бы сказать вместе с апостолом Павлом: Горе мне, если я не благовествую…»[Антоний, 2010:с.65]. Следуя этой задаче, владыка Антоний вырастил из зерна Встречи необозримое древо свидетельства о Христе, корни которого — в его проповедях. Все его наследие вырастает из малого керигматического ядра, запечатленного в корпусе его проповедей, а в нем самом есть небольшая книга, которая, по сути, представляет собой Проповедь проповедей и ключ к его богословию, а именно «Любовь всепобеждающая», сборник проповедей, произнесенных в России. Связано это с несколькими обстоятельствами. Во-первых, Россия, указанная в заглавии, — не страна (последняя проповедь относится к 1990 году, когда такой страны просто не было), а вновь открытая родина. И дело вовсе не в физическом присутствии и не в ностальгии, а в том, что Россия составляла глубочайшую основу его семейной атмосферы. Однажды отец сказал Андрею, будущему владыке Антонию, что «Жив ты или мертв — это должно быть совершенно безразлично тебе, как это должно быть безразлично и другим; единственное, что имеет значение, это ради чего ты живешь и для чего ты готов умереть» [Антоний, 2002:с.256]. И конечно, Россия определяла эти ради чего и для чего. Потом Россия стала именем трагедии русского рассеяния и предметом единственного любимого урока «родиноведения». О потерянной родине можно было только знать, возвращение на нее оставалось несбыточной мечтой. «Мы оказались без Родины, отделенные от всего, что мы любили, от самых любимых и родных, чужими на чужой стороне, лишними и нежеланными; ничего не оставалось, кроме убожества. И вдруг мы обнаружили, что у нас есть Бог, Которого нам нечего стыдиться и который нас не стыдится… И вдруг мы обнаружили, что Он с нами может пойти в самую бездну нашего горя. Он все изведал, до самого края нашей обездоленности, он гораздо дальше пошел, чем край… В самой глубине падения мы нашли Христа — спасающего, утешающего, призывающего жить» [Антоний, 2003:с.59]. |
Не удалось извлечь искомое из базы ((( |
|
|
| Тут есть одна деталь: чистота сердца — это не обязательно набожность. Существует замечательный рассказ митрополита Антония Сурожского о том, как он был неверующим подростком, но честно и чистосердечно стремился к истине. Не понравилась ему услышанная проповедь и он решил прочесть Евангелие и «самому убедиться», и в зависимости от результата отказаться навсегда либо от мыслей о вере, либо — от своего предубеждения. Взял Евангелие от Марка как самое короткое, начал читать — и через некоторое время ощутил, что «по ту сторону стола, тут, стоит Христос…». И эту сопричастность сохранил на всю свою долгую жизнь. Но есть вещь, без которой чистота сердца недостижима, и это покаяние. Поэтому именно в покаянном 50-м псалме содержится молитвенное прошение: «Сердце чисто созижди во мне, Боже, и дух прав обнови во утробе моей». Миротворцы будут называться сынами Божьими. Понятно, что мир в душе и на земле — драгоценность, к которой нужно стремиться. А быть провозглашенными сынами Божиими — великая награда. По замыслу Божию люди были созданы именно в этом качестве, а согрешив, утратили свое богосыновство, можно даже сказать, добровольно от него отреклись и стали рабами. Таков удел падшего человека в падшем мире: в лучшем случае быть рабом Бога, в худшем — рабом греха. Откровение дает человечеству новый шанс, потому что Господь, щедрый и милостивый и долготерпеливый, вновь призывает его к Себе, заново усыновляет, — лишь бы человек унаследовал у своего Небесного Отца любовь и миролюбие. Изгнанные за правду войдут Царство Небесное. Изгнать человека из его земного отечества нетрудно, а участь изгнанника горька. Ахматова писала о ней: «Темна твоя дорога, странник, полынью пахнет хлеб чужой». Но если он изгнан за правду Божию и тем самым несправедливо, то его ждет иное наследие: Царство нашего Небесного Отца. Вот только не надо в этом деле лукавить: считать изгнанником того, кто выбрал лучшие условия. Конечно, он в своем праве; конечно, степень принуждения при этом есть. Различие в нюансах... Кстати сказать, изгнание за правду — это не только высылка из страны, но и увольнение из-за веры (веры! а не из-за пренебрежения своими рабочими обязанностями, как это, увы, бывает). |
Не удалось извлечь искомое из базы ((( |
|
|
|
|
