| Россия представляет, бесспорно, великое государственное могущество, страшную громаду, занимающую неизмеримые пространства Европы и Азии, но что такое русская народность? Что такое русская литература, русское искусство, русская мысль? Выгодно ли будет для России, чтобы русская народность и русское слово оставалось позади всякой другой народности и всякого другого слова в Европе? Хорошо ли будет для России, чтобы мы оставались вечными мальчишками-свистунами, способными только на мелкие дела, на маленькие сплетни и скандалы?» Господи боже! — восклицаю я, — да неужели ж «Свисток» имеет такое всенародное значение в русской жизни и в русской будущности? От таких великих вопросов переходить прямо к «Свистку» и находить в нем только завязку и развязку всех русских недоумений! Да неужели ж вся Россия, все русское общество обратилось в свисток? Разумеется, невыгодно оставаться позади всех, но Россия, я уверен, мы все в этом уверены, вовсе не считает выгоднее обратить все свое население в свистунов, и совершенно напрасно вы задаете всему русскому обществу такой вопрос. Оно, может быть, и не слыхало, что такое «Свисток». Да этот «Свисток» вам просто не дает покою; спать не дает; вы всюду его видите, всюду встречаете, из-за него ничего не замечаете. После этого понятны и ваши предыдущие вопросы. Я оставляю в покое ваше предположение, что Россия не возвысилась еще ни над одной славянской народностью; но вопрос ваш: «Что такое русская народность?» — нельзя не поднять. Странно, что вы ее не замечаете. Конечно, сидя в кабинете, трудно что-нибудь заметить, даже и при великой учености. Надобно, чтоб обстоятельства заставили нас пожить вместе с народом и хоть на время, непосредственно, практически, а не свысока, не в идее только разделить с ним его интересы, тогда, может быть, мы и узнаем народ и его характер, и что в нем кроется, и к чему он способен, и какие его желания, осмысленные им и еще неосмысленные, и узнав народ, может быть, и поймем его народность, и что она обещает, и что из этих обещаний непременно разовьется и исполнится. |
| Дабы понять и оценить во всей силе значение преосвященного Феофана для русского народа, верным сыном которого он являлся, необходимо бросить хотя бы беглый взгляд на то, что представляло собой современное ему русское общество. Оно являло собою крайне печальное зрелище. Оторвавшись, под губительным влиянием западной лжекультуры, от своего родного православного корня, оно не пришло ни к чему, не создало, да и не могло создать никаких положительных идеалов. Губительнее всего был тот глубокий разлад, та пропасть, которая образовалась между простым народом, сохранявшим еще преданность родной старине, и руководящим образованным классом, так называемой «интеллигенцией», порвавшей почти все связи с прошлым и сделавшейся в русском народе как бы каким-то особым народом, не помнящим родства. Дабы не быть голословными, предоставим здесь говорить современному наблюдателю, так характеризующему тогдашнюю русскую жизнь. «Современное русское общество, – говорит он, – превратилось в умственную пустыню. Серьезное отношение к мысли, искреннее уважение к науке почти исчезли, всякий живой источник вдохновения иссяк. С падением философии логика сделалась излишним бременем, умение связывать свои мысли отошло в область предрассудков, никогда еще русская литература не стояла так низко, никогда еще легкомыслие и невежество так беззастенчиво не выставлялось напоказ. Самые крайние выводы самых односторонних западных мыслителей, обыкновенно даже и непонятые и непереваренные, смело выдаются за последнее слово европейского просвещения... Современный образованный человек потерял свое равновесие. Нигде он не находит твердой точки опоры. Среди бесконечного множества частностей, у него исчез всякий общий взгляд. Никогда еще не было такого всеобщего шатания, такого умственного мрака. Сильная мысль, крепкие убеждения, высокие характеры становятся редкостью» («Наука и религия» Б. Н. Чичерин). В религиозно-нравственной области картина современной святителю Феофану русской жизни – еще мрачнее, еще безотраднее. Безверие, нигилизм, беспринципность, отрицание каких бы то ни было религиозно-нравственных устоев, и тут же порой – нездоровое истерическое увлечение крайними сектантскими лжеучениями, спиритизмом, оккультизмом, теософией, черными мессами и т. п. – все это ясно показывало, что русское общество тяжко болеет, что оно заражено тяжелым, трудноисцелимым недугом, что оно переживает мучительный нравственный кризис. Существо этого кризиса метко определил один из наших поэтов того времени: |
| Дабы понять и оценить во всей силе значение Преосвященного Феофана для русского народа, верным сыном которого он являлся, необходимо бросить хотя бы беглый взгляд на то, что представляло собой современное ему русское общество. Оно являло собою крайне печальное зрелище. Оторвавшись, под губительным влиянием западной лжекультуры, от своего родного православного корня, оно не пришло ни к чему, не создало, да и не могло создать никаких положительных идеалов. Губительнее всего был тот глубокий разлад, та пропасть, которая образовалась между простым народом, сохранявшим еще преданность родной старине, и руководящим образованным классом, так называемой «интеллигенцией», порвавшей почти все связи с прошлым и сделавшейся в русском народе как бы каким-то особым народом, не помнящим родства. Дабы не быть голословными, предоставим здесь говорить современному наблюдателю, так характеризующему тогдашнюю русскую жизнь: «Современное русское общество, – говорит он, – превратилось в умственную пустыню. Серьезное отношение к мысли, искреннее уважение к науке почти исчезли, всякий живой источник вдохновения иссяк. С падением философии логика сделалась излишним бременем; умение связывать свои мысли отошло в область предрассудков; никогда еще русская литература не стояла так низко; никогда еще легкомыслие и невежество так беззастенчиво не выставлялось напоказ. Самые крайние выводы самых односторонних западных мыслителей, обыкновенно даже и непонятые и непереваренные, смело выдаются за последнее слово европейского просвещения... Современный образованный человек потерял свое равновесие. Нигде он не находит твердой точки опоры. Среди бесконечного множества частностей у него исчез всякий общий взгляд. Никогда еще не было такого всеобщего шатания, такого умственного мрака. Сильная мысль, крепкие убеждения, высокие характеры становятся редкостью». («Наука и религия», Б.Н. Чичерин.) В религиозно-нравственной области картина современной святителю Феофану русской жизни – еще мрачнее, еще безотраднее. Безверие, нигилизм, беспринципность, отрицание каких бы то ни было религиозно-нравственных устоев и тут же порой – нездоровое истерическое увлечение крайними сектантскими лжеучениями, спиритизмом, оккультизмом, теософией, черными мессами и т.п. – все это ясно показывало, что русское общество тяжко болеет, что оно заражено тяжелым, трудноисцелимым недугом, что оно переживает мучительный нравственный кризис. Существо этого кризиса метко определил один из наших поэтов того времени: «Не плоть, а дух растлился в наши дни, И человек отчаянно тоскует; Он к свету рвется из ночной тени И свет обретши, ропщет и бунтует. Безверием палим и иссушен Невыносимое он днесь выносит!.. И сознает свою погибель он, И жаждет веры... Но о ней не просит.» (Тютчев) |
| 1. Русское мессианство Зеньковский С.А. Русское Старообрядчество Возвышение Московской Руси произошло слишком стремительно и неожиданно для самих русских людей, чтобы не отразиться в несколько горделивых и надменных формулировках национальной мысли и не вскружить голову интеллектуальной элите позднего русского Средневековья. В действительности во второй половине пятнадцатого века события стали развиваться в Восточной Европе так торопливо и бурно, что в течение всего лишь нескольких десятилетий вся политическая карта этой бесконечной равнины была совершенно перекроена. Еще в самом начале этого века Московское княжество было всего лишь одним из небольших, хотя и динамичных государственных образований, затерявшихся в лесах и болотах верхней Волги и средней Оки. На картах, изображающих Русь того времени, владения московского князя кажутся совсем незаметными рядом с такими территориальными гигантами, как Великое Княжество Литовское, Золотая Орда или Новгородская республика. Василий II, правитель Москвы в начале пятнадцатого века, хотя упорно держался за титул великого князя, но неоднократно побывал на ролях пленного и в руках татар, все еще могучих и опасных, и в тюрьмах своих родственников. Недаром он получил прозвище Темного, после того, как его ослепил его же собственный двоюродный брат, буйный и коварный князь Дмитрий Шемяка. Правда, Москва уже давно добивалась руководства над всей северо-восточной Русью. Но в те времена всем казалось гораздо более вероятным, что не она, а ее соперница Литва объединит под скипетром Гедиминовичей все земли, заселенные русскими племенами. Западная Русь уже целиком вошла в государство Литовских владык, и в пятнадцатом веке даже Рязань и Новгород неоднократно входили в союзные или даже вассальные отношения с этим гибридным русско-литовским государственным образованием. На европейском Западе самое слово Русь было почти совсем забыто, и вряд ли даже самые сведующие дипломаты Западной Европы что-либо знали о Москве и ее князьях. Но не прошло и полвека после пленения Василия Темного его родственниками и татарами, как его сын стал одним из наиболее могущественных владетелей Восточной Европы, главой объединенного русского государства. |
| Надо его нести. Во имя будущего России. Во имя священного завета — «Свет Христов просвещает всех». Во имя славного прошлого, во славу будущего, славнейшего. Во имя жизни, достойной жизни в других народах — нашей безсмертной Родины, которая воскреснет преображенной Светом. Темной, грязной, дикой, нищей, страшной теперь России, забывшей имя свое, единственно только Свет, великое просветление, может вернуть угасшее — лик достойный. Это мы знаем все. И крест российского просвещения все мы должны нести — и донести. Распятый на кресте наш Свет — русское просвещение. Это — сказочная вода «живая». Этот тяжелый крест выпал на долю молодежи нашей, в ряде других крестов. Помните: в ряде других крестов! Не слово это — «кресты»: совесть нам это скажет. Не место уже словам, давно все сказано. Надо понять, и — внять. Новое поколение — мы, другие. Россия все продолжается и будет продолжаться. Не может не быть России, мы это знаем. Мы это чувствуем. России не быть не может: мы так хотим и не хотеть не можем. Россия будет — страданьем поколений, крестами поколений, будет ! Разве не слышим голоса внутри нас? Разве все прошлое, кровь и муки, давняя и теперь, тысячи тысяч мертвых, замученных, наших родных и близких, миллионы терзаемых доныне, разве они — напрасны? разве они — пустое? Где же цветы могил? где самые могилы даже?.. Мы связаны порукой, страшной: найти, воссоздать Россию. Мы — наша молодежь. Ей мы вручаем наше. Ее готовим. Она — дойдет. С крестом, под крестом, дойдет. Воистину, крест тяжелый. Русское просвещение — на кресте. Русское просвещение воскреснет. Молодежь идет в муках. Дайте же помощи нести крест! Молодежь гибнет, теряя силы. Делит и дни и ночи в работе и ученье,— и падает. Помогите же, поддержите. России помогите! Вспомните славу русскую — рассадник нашего просвещения, побитый. Мы воскресим его, все мы, вместе, если только проникнемся, что нам делать. Давать и давать, идти с молодежью нашей, с крепкой духом молодежью,— и мы дойдем. В юных наших дойдем, найдем Россию. Не мы, так они найдут: мы — они. |
| Человеческая свобода в философском и богословском смысле выглядит очень логично, но она условна и определяется многими вещами — здоровьем, возрастом, средой, мнением родителей и детей, семьей, телевизором и интернетом, политическими властями и чем угодно еще. На самом деле наши оппоненты знают, что человек является легко зависимым от внешних влияний существом, и пользуются этим. А мы иногда лишний раз боимся сказать себе, что человека нужно воспитывать, ему нужно предлагать какие-то варианты жизненного выбора, в том числе нравственного, и не нужно этого стесняться. Общество без воспитания, без разумных ограничений свободы не живет. Не нужно пытаться навязывать то или иное мировоззрение, используя силовые методы или чудовищные методы воспитания вроде промывания мозгов, как это делают сектанты. Это не наш путь. Но общество не может жить без влияния на тех его членов, которые нуждаются в воспитании. Бог уважает нашу свободу, не насилует нас, но и не оставляет нас без Своего влияния, а иногда без наказания. — Если Россия угодна Богу, если Господу угодно каждый раз поднимать ее из бездны, значит у Господа (беру на себя смелость предполагать, хотя это, может, выглядит и смешно) относительно России есть какой-то план. И она угодна Богу не потому, что она красива ликом и широка пространствами. А существует некое русское мессианство, которое и воплощает в себе этот высший вселенский божественный замысел. Если так, то в чем русское мессианство? Ведь эта категория постоянно посещает сознание русских философов и богословов. Русское мессианство — это не пустой звук? — Я думаю, что у нас есть некая возможность, связанная с тем, чтобы все-таки в контексте всей современной борьбы идей сказать слово Божией правды. В разных областях. Сказать о том, что в экономической области ростовщичество — это греховная вещь, от которой можно отказаться, и при этом никто не умрет голодной смертью. Сказать, что в отношениях между народами мы имеем право на разнообразие наций — правовое, культурное, политической, экономическое. Сказать о том, что нужно от силового подавления перейти к мирным средствам международных отношений. Все это присутствует в нашей православной этике. Мы можем об этом сказать, а можем и нет. Нам не нужно говорить, что мы можем сами по себе, без всякой духовной работы, почивать на лаврах, повторяя, что мы мессианский народ и нам все можно. Это не так. Господь ведь дает какую-то харизму, но Он ее может и отнять. |
| Слово бремя, которое понятно всем и употребляется в сегодняшнем русском языке, переводчик Г.Кочетков зачем-то заменяет словом колодки. Но деревянные колодки (в которые заключали ноги арестованных, чтобы те не сбежали) вышли из употребления более двухсот лет назад; многие наши современники о них забыли, им прежнее понятие этого слова неведомо. Сегодня колодки известны только в обувной промышленности. Более того, слово колодки, в которые замыкали колодников, не является равнозначным слову бремя, поскольку бремя человек ощущает всем телом и всею душой – всем существом своим, а колодки только мешают двигать ногами. Итак, в кочетковском переводе важный смысл слова св. Андрея Критского попросту исчез! Нужно ли было трудиться четыре месяца, имея под рукой еще и другие переводы, чтобы безграмотно заменить общепонятное слово БРЕМЯ на отнюдь не равнозначное и забытое многими слово КОЛОДКИ?! Остаётся только с печалью догадываться о качестве переводов, по которым совершается кочетковское богослужение. Мамонов Дмитрий Иванович , сопредседатель Союза православных педагогов, г. Тверь Заметили ошибку? Выделите фрагмент и нажмите " Ctrl+Enter " . РНЛ работает благодаря вашим пожертвованиям. Комментарии Оставьте комментарий Закрыть Закрыть 9. Ответ на 4, АБС: Вот поэтому нужна крепка дружба с Германией. Дружба долга. Дружба по общему, единому Долгу. Тогда русский и немец, имея дружбу и один общий Долг, смогут охранить мир от двойственности и путаницы из-за двойственности. Немец в Германии будет хранить русское в его целостности, а русские в России будут хранить немецкое в его целостности. При этом получится союз двух противоположностей, без противоречия. И в Германии, и в России. Тогда в России смогут быть рядом две противоположности, такие как русский и германский абсолютизм. А это и есть условие абсолютизма вообще - дать право противоположности без противоречия. Ибо, что есть противоречие абсолютизма мы знаем на уроках Истории Первой и Второй мировых войн. Германский и русский абсолютизм -каждый по-своему объясняет мир. Но только вместе - в мудрости. Впрочем, каждый может по-своему объяснить абсолют мира, но тогда остается вне мира, в собственном абсолюте , суверенитете. Абсолютный суверенитет может быть только на достаточном основании двух правд самого себя, без противоречия. Тогда всякое не русское будет помещаться в германский абсолютизм, и там шлифоваться. А все не германское, будет помещено в русский абсолютизм, и шлифоваться здесь. Понятно, что речь идет о единой и новой культуре мира между Западом и Востоком на достаточном основании суверенного абсолютизма Германии и России. |
| Так и христиане, уходя из языческого мира, должны взять с собой все действительно ценное из его образования, философии, культуры. В результате подобного отношения в Византии во многом сохранилась античная традиция, античная образованность, была создана блестящая христианская культура, плоды которой были переданы Руси. Без преувеличения можно сказать, что Русь родилась в водах Днепра более тысячи лет назад, через дар крещения мы получили подлинное духовное Воскресение, и это ясно чувствовали первые поколения крещеных православных русских людей. Отныне раз и навсегда в русское сознание, в русскую культуру входит образ Нового Иерусалима, Святого Града, а Русская Земля осознается как вторая Святая Земля, удел Богоматери. И в это время начинают вырабатываться основные понятия и основы русского менталитета, русской духовной жизни, русской культуры. С образом Святого Града неразрывно связано такое особое русское понятие и явление как соборность, подразумевающее совместное делание на основе внутреннего духовного единства. Оно было невозможно в типично языческой ситуации раздробленности и войны всех против всех. Благодаря православию в русское сознание вошло такое понятие как «правда». Оно значительно отличается от европейского понятия «право, справедливость» – jus, justitia, потому что вместе со справедливостью подразумевает и «праведность», святость, не только правду человеческую, но и правду Божию. Это понятие «правда» ориентированно не столько на письменный, сколько на неписанный закон, на внутреннюю праведность, и не столько на общие законодательные положения, сколько на личное доверие. Именно благодаря этому сознанию еще в прошлом веке «под честное слово» заключались сделки на десятки и сотни тысяч рублей. Это понятие «правда» органично инкорпорировало в себя милосердие: Русский человек был убежден, что «милость превозносится над судом». Православие внесло в русскую жизнь аскетическое начало. Христианская аскеза есть упражнение в добре, в добрых делах, мыслях, чувствах и отсечение злых помыслов и пожеланий. |
| Вот вторым словом 2017 года было слово хайп, которое, действительно, активно обсуждалось. Причем, именно в таком контексте, что «Зачем? Это ненужное слово. В русском языке есть много слов, которые могли бы выразить этот смысл» Ну, например, слово ажиотаж, оно тоже не очень русское, но, по крайней мере, уже давно существующее в русском языке и более ли менее, в общем, действительно, то же самое. Когда возникает какой-то предмет или тема, становится очень популярным, об этом все говорят, потом быстро исчезает. Ну про хайп мы, наверное, еще немножко поговорим. Что здесь я хочу сказать? Значит, хайп – это вроде бы ажиотаж и вроде бы просто так. Зачем-то почему-то оно вошло в моду. Но на самом деле, как мне кажется, за этим стоят очень важные культурные причины, почему вдруг слово хайп стало таким популярным. Дело в том, что сейчас происходит очень важный культурный сдвиг. Очень сильно изменяется жизнь в информационном пространстве. Вот представим себе, раньше появлялось какое-то явление или новое слово, ну в XIX веке что-то новое появилось. Об этом где-то написали, напечатали в журнале, этот журнал на тройке повезли куда-то в какое-то поместье, там дворянин, человек… прочитал, обдумал, написал письмо об этом. Значит, письмо тоже куда-то там поехало и т.д. Страшно медленно все это происходило, ну на наш взгляд. Теперь же что-то появляется – идея, слово или какая-то информация – человек нажал кнопку и через секунду тысячи людей это прочитали. Они нажали тоже кнопку и т.д. В общем, лавинообразно в огромных количествах со страшной скоростью происходит этот информационный обмен. Поэтому ажиотаж, конечно, хайп – это в общем-то то же самое, что ажиотаж, но только на фоне вот этой вот многократно возросшей скорости информационного обмена. И мне кажется, то, что слово хайп так быстро прижилось и стало таким популярным, причина этого не только в моде, а в том, что оно отражает вот эту новую ситуацию. Беспокойство человечества и желание как-то приспособиться к этому новому способу существования и способу обращения с информацией. Вот поэтому слово хайп стало таким популярным. Другое дело, что оно может потом выти из моды. Очень часто бывает, что какое-то слово становится популярным, оно несет с собой некоторую новую идею, а потом само слово уходит, а идея сама она уже прижилась, она уже живет помимо этого слова. Иногда слово просто вот ракетой-носителем служит. |
| Этими беглыми замечаниями мы открываем в «Вестнике» рубрику «О русском языке сегодня» в надежде на самое широкое участие наших читателей. А почин берем на себя. О слове «пропаганда» В дипломе, объясняющем повод присуждения мне Государственной премии за 1999 год, стояло одно слово, которое меня покоробило: премия выдана «за сохранение и пропаганду культурного наследия русского зарубежья»; слово пропаганда я немедленно заменил в уме на простое и более соответствующее русское слово распространение. Слово пропаганда, даром что иностранного происхождения (это еще не беда), вскоре после своего появления быстро приобрело оттенок политический, который с годами стал исключительным. Как известно, это слово, полюбившееся безбожным государствам, – происхождения клерикало-латинского: оно получило свою славу от учрежденного в 1622 году папой Григорием особого учреждения при курии De propaganda fidei, для «деятельного распространения веры» (преобразованного в начале XX столетия папой Пием X). В свое время оно имело и свой праздник «Пропаганда» в день Богоявления, и свою отдельную, весьма мощную типографию... В начале XIX века во французском языке это слово еще не приобрело политического оттенка, Жозеф де Местр пишет «о всемирной силе пропаганды французского народа». Но и в России смысловые оттенки слова колебались: Б.Чичерин в 1860 году говорит о пропаганде как о деле революционно-политическом. Но тридцатью годами позже Василий Розанов , озадаченный и озабоченный недостаточным успехом идей Константина Леонтьева , пишет ему, «что он должен распространиться со временем через личную пропаганду отдельных людей». Но, конечно, навсегда утвердила слово в его отрицательном значении навязчивого, – если не насильственного – распространения всеми способами, в первую очередь государственными, политической идеологии – советская власть (стоит только заглянуть в словарь Ушакова, где иных оттенков уже и не дается). То же произошло и в гитлеровской Германии. Сложнее обстояло дело с обозначением агентов распространения. В.Розанов , в том же письме от июня 1891 года, назвал сторонников Леонтьева пропагандистами, но тут же извинился перед Леонтьевым за «невозможное слово», которое таковым и оказалось, поскольку не привилось. У Достоевского то же слово употреблено в другой форме: пропагатор, более близкой к французскому оригиналу propagateur, но с определенно отрицательным значением: «Что, если наш народ – и есть наилучший материал в Европе для иных пропагаторов» (Дневник писателя. 1876. «Учительство»). Но и эта форма не удержалась, как, впрочем, и по-французски. Да и пропагандист (по первоначальному смыслу – член Римской Пропаганды) мало употребляется, поскольку пожирающее значение приобрела «пропаганда», а не ее чиновники, как зловещий институт государственно-идеологического давления. |
|
|
