| 92 Кейт. Доказательства истинности христианской веры из ветхозавет. пророчеств. Русский перевод Отто Эльснера. 93 Например, сочинения Жаннингса: «Очевидность божественного происхождения христанского откровения». Спб., 1827 г. и «Созерцание христианства» в 2 ч. Москва. Перев. Преосвящ. Феофилакта Русанова . 1803 года. Портьюса: «Краткое изложение доводов о божественном происхождении христианского откровения». Изд. 1818, 1834 и 1842 г. Безобра: «О достоверности Евангелия». Москва, 1803 г. и др. 94 См. Tholuck. Vermischte Schriften, 1839. Erst. Theil, s. 163–170. «Die englische Apologeten des 17 und 18 Jahrhunderts». Cp. Dorner. Geschichte der protest. Theologie, стр. 508–512. 97 «Traite de l " existence et des attributts de Dieu». Русские переводы творений Фенелона: «Избранные духовные творения Фенелона» 4 кн.; «Зрелище природы о существе Божием»; «Трактат о бытии Божием». 100 Сам Вольтер, не благоприятствовавший памяти Паскаля, признается однако же, что в отношении слога «Провинциальные письма» всегда будут занимать высокое место в литературе французской, «что в лучших комедиях» Мольера нет столько соли, как в первых «Провинциальных письмах» Паскаля и что сам Боссюэт не может представить ничего возвышеннее последних (см. у Бутовского «О жизни и сочинениях Паскаля»). 101 «Pens0ees sur la religion et quelques autres sujets» 1670 г. Русск. перев. Бутовского: «Мысли Паскаля», Спб., 1843 г. 104 Из других французских ученых, защищавших религиозное миросозерцание, заслуживает упоминания естествоиспытатель Боннет. Его обширное сочинение «Созерцание природы» направлено к защите истины бытия Божия. 105 «G9enue du christianisme» 1802 г. Русские переводы сочинений Шатобриана: «Записки замогильные», «Путешествие из Парижа в Иерусалим чрез Грецию и Египет». Спб., 1816. 106 Характеристику Шатобриана, не чуждую, впрочем, некоторой тенденциозности, см. в «Вестнике Европы», в статье о Наполеоне I. Июнь 1880 г. 111 Rationalismus vulgaris; его более известные представители: Rohr, Bretschneider, Wegscheider, Землер и др. |
| Пенсионная реформа – паллиатив, чтобы залатать дыру на несколько лет «Русский крест» 90-х, интересы олигархата и главный вопрос пенсионной системы 10 августа, 2018 «Русский крест» 90-х, интересы олигархата и главный вопрос пенсионной системы Госдума приняла в первом чтении законопроект правительства о повышении пенсионного возраста до 63 лет у женщин и 65 лет у мужчин к 2034 и 2028 годам соответственно. Доктор экономических наук, профессор, архимандрит Филипп (Симонов) – о том, почему в очередной раз государство и народ оказались по разные стороны проблемы. Народ, как всегда, крайний – Я постараюсь выразить свою позицию с трех точек зрения: как политэконом и историк экономических учений (коль скоро именно по этим двум специальностям я доктор наук), как историк (по образованию и по части своих современных занятий) и как гражданин. Мне бы хотелось сразу оговориться: я не специалист по «пенсионке». Социальное обеспечение, включая пенсионные проблемы, – это отдельная, вполне специфическая отрасль экономической науки, и в этой области я – не профессионал. И все, что я могу сказать – это мое сугубо личное мнение, профессионально вполне вульгарное (лат. vulgaris – простой, обыденный, простонародный, в общем – с кухни). Тем не менее, только с этих трех – не касаясь ни Церкви, ни богословия. Прежде всего, в той связи, что вопрос пенсионного обеспечения граждан – проблема государственная, а никак не церковная. К Церкви она никакого отношения не имеет – ни спекулятивного, ни, тем более, практического. Архимандрит Филипп (Симонов) Все, что не связано с пребыванием нашим во Христе и воскресением в последний день к жизни вечной, вряд ли относится к Церкви. Все, что составляет отношения государства и его граждан, – это проблема государства и его граждан. Не Церкви ее решать, покуда она не стала государством. И говорить об этой проблеме нужно с позиций именно земного гражданства, чтобы не разорить святости гражданства церковного: не мечите, сказано, бисер ваших (Мф. 7, 6). А проблема эта, как бы то ни было, сложна и часто неудобна. Мы живем в эпоху загадочного социального двоемыслия. С крахом советской социалистической модели в мире прекратилась конкуренция социально-экономических систем. В США, например, антимонопольное законодательство требует, чтобы на одном рынке было не менее двух крупных игроков – тогда этот рынок не считается монопольным. А в мире сейчас нет этих двух игроков, социально-экономический «рынок» монополизирован и жестко диктует единообразные правила всем своим участникам. Да еще в глобальном масштабе. |
| Сьвятий Климент у – С. 209). Для объяснения этого исследователь пошел на введение следующей умозрительной конструкции. По его мнению, автор Италийской легенды использовал свидетельства Митрофана Смирнского, переданные Анастасием библиотекарем в письме к Гаудериху, но из «accolae» сделал которые таким образом оказываются «non indigenae, sed diversis ex gentibus advenae», то есть совершил смысловую смену на худшее, утрировав бывшее в действительности (Франко I. Сьвятий Климент... – С. 219–220). 1011 ...частью через письменное предание, частью no слуху – quae ad se tum litterarum traditione, tum quoque vulgari fama. У B. A. Бильбасова: «...что он узнавал из письменных свидетельств, равно как и по слухам». У И. Я. Франко: «...що було до нього чи то з чи з (с.213). 1013 ...» o гробе его – sive de area ipsius («или самой гробнице»). Как и в сочинении Феодосия, храм-меморий и гробница (гроб, саркофаг) разделяются (ср.: Антология). 1015 ...пришельцы из разных народов – diversis ex gentibus advenae. У B. А. Бильбасова: «...пришельцы от различных племен». В письме Анастасия библитекаря тоже уточняется, что это были «пришельцы из разных варварских племен» (ср.: Антология). 1017 У В. А. Бильбасова: «...ничего не знают о том, что он разыскивает». Эта строка едва ли не дословно совпадает с текстом письма Анастасия библиотекаря, что указывает на знакомство составителя Италийской легенды с сочинением папского архивариуса. 1018 ...чудо морского отлива – miraculum illud marini recessus. У В. А. Бильбасова: «...чудо убыли моря». 1019 ...давно уже прекратилось за грехи и нерадение жителей – ex longo jam tempore ob culpam et negligentiam incolarum. У В. A. Бильбасова: «...c давнего времени по вине и небрежности жителей». 1020 ...и море прежние свои места покрыло волнами – et mare fluctus suos in pristinas stationes refuderat. У В. A. Бильбасова: «...и море опять вливало свои волны в прежние границы». Следует заметить, что stationis означает не просто «место», но место стоянки, якорную стоянку, рейд. |
| Но не трудно отыскать правду и у Дуклянца. Если Поислав XIV король Дуклянца и Болеслав первый король порфирогенета был современником Аттилы († 453 г.): то Светмир X и Будимир XI король, первые христианские короли Дуклянца, жили конечно не позже первой четверти пятого века.– Далее, так как готфы поселились во Фракии в 375 г., в угоду Валенту приняв арианство (Сократа Ист. IV, 33–35), то и гонение, бывшее в Триваллии при четырёх готфских королях Далматии, происходило с 375 г. и оно было гонением арианской, а не языческой, власти.– Таким образом язычество после 5 века вносимо было в Сербии только приходившими с севера аварами и отрядами балтийских вендов. Новые сведения о славянах и аварах времени Тиверия и Маврикия – у Иоанна ефесскаго: Kirchengeschichte В. VI. с. 25, 27, 30–33. Munch. 1862. Regnum Slavorum, переведённое Дуклянцем с славян. яз. издано Лусичем: De regno Dalmatiæ et Croatiæ. Amsterod. 1666. Здесь же другой латинский перевод Марула. Kronika Hrvatska iz XII veka, изд. в 4 кн. Arkiva za povestnicu iugoslavensku,– v Zagrebu 1851. При сличении латинского текста Дуклянца с текстом kroniki оказывается в большей части буквальное сходство между ними,-но встречаются и разности, который объясняют тем, что у Дуклянца был другой список древней хроники (Ж. м. прос. ч. 22. стр. 104–106); вероятнее же Дуклянец при переводе древней хроники дозволял себе делать прибавления и поправки, не всегда удачные. Отступая от текста хроники, он пишет: rex Bladinus cernens, quod maxima multitudo populi esset cum eis (Vulgaris), fecit pacem eæperuntque se utrique populi valde inter se diligere, i.e. Gothi, qui et Slavi, et Vulgari, et maxime, quod ambo populi gentiles essent et una lingua esset omnibus (vire i iezika bibu iednoga». Прибавка: «Готфы, они же и славяне», означает только то, что готфская народность, поглощённая силою славянской, дала первое место в жизни славянскому народу. Это – верно. Выражение же: ambo populi gentiles essent, отступая от древнего текста, грешит против истории. |
| В церковной литературе встречается также множество слов, вновь образованных (неологизмов), иностранных и так называемых voces hybridae (т. e. таких слов, в которых одна часть взята из одного языка, а другая – из другого). Все эти и тому подобные изменения, а в особенности синтаксические своеобразности, существенно изменили характер древнеклассической речи и придали ей чуждый ей вид. Конечно, умеренное употребление иностранных слов и неологизмов, если оно вызывается необходимостью, служа для выражения новых понятий, и если образование новых слов делается согласно с эстетическими требованиями и с общими законами языка (как это мы видим у классических и иногда у церковных писателей), относится не столько к недостаткам, сколько к достоинствам языка, как служащее к обогащению и усовершенствованию его. Но дело в том, что большая часть особенностей, отличающих церковный язык от классического, не может быть оправдана с эстетической точки зрения и не служить к усовершенствованию языка. Не могут служить свидетельством в пользу совершенства церковного языка и романские языки. Хотя романские языки многим обязаны церковному латинскому языку, тем не менее они не могут быть признаны не только „прекраснейшими дочерьми», но и вообще „дочерьми» его. Они собственно произошли из смешения латинского разговорного простонародного языка (sermo vulgaris, plebejus) с языками и наречиями, употреблявшимися туземцами в римских провинциях, и уже поэтому одному не могут соперничать в отношении совершенства формы с высокоразвитым литературным языком древних классиков. Впрочем, было бы несправедливо и винить церковных писателей за искажение языка: они жили в период упадка классического языка и литературы и, за исключением некоторых особенностей, имеющих специально-христианский характер или объясняющихся преследовавшимися ими целями общепонятности изложения, писали большей частью современным им, уже ранее искаженным, языком, отдавая таким образом по отношению к недостаткам языка и литературной формы лишь дан своему времени. |
| политика в масштабах всей планеты (кстати, «гео» - Земля и «globe» - земной шар, как говорится - «что в лоб, что по лбу...») осуществлялась нами весьма активно и наступательно в самых различных регионах мира. Но при этом никому и в голову не приходило заявлять, что территория стран-участниц Организации Варшавского Договора является, к примеру, «зоной геополитических интересов СССР». А ту же пресловутую «доктрину Монро» или тот же Pax Americana никто из серьезных политиков (в отличие от безответственных болтунов) не осмеливался выставлять в качестве идеологического оправдания «исторически сложившейся сферы геополитических интересов США в Латинской Америке». Фидель и Рауль Кастро вкупе с братьями Ортега нас бы не поняли и были бы правы. Да и пылкие мексиканцы могли бы на нас обидеться, уж больно они «гринго» до сих пор недолюбливают и им есть за что... Удивляюсь я подобному примитивистскому подходу к научным знаниям: в какую сторону не плюнь - обязательно в «ученого» попадешь, причем обязательно с дипломом, ученой степенью и ученым званием. Ну чем же, спрашивается, политика и социология отличается хотя бы от той же религии, где тоже есть свои ученые мужи, признанные авторитеты теологии, богословия и т.д. Но в светскую науку они-то не лезут, в академики и членкоры РАН не баллотируются, на нобелевские премии по науке тоже не претендуют, разве что на премию мира и на литературную премию. Как известно, Марк Твен утверждал, что «существуют три вида лжи: ложь, наглая ложь и статистика». По-моему, их все же скорее четыре: просто ложь (так сказать mendacium vulgaris), наглая ложь, статистика и опросы общественного мнения. Некоторые, правда, к этому перечню прибавляют еще и цитирование. Хочу в этой связи напомнить читателю мудрое высказывание арабского поэта Х века Ибрагима Аль-Хусри: «Лжец - все равно, что вор, только вор крадет твое имущество, а лжец - твой ум». Я очень хорошо помню процесс становления так называемых «независимых» социологических центров в СССР. Знаю особенности, в которых протекал этот процесс, в том числе на базе закрытых материалов КГБ СССР. |
| 567–568). Из этого примера видно, что автор имеет в виду не опыт в гносеологическом смысле этого слова и не опыт, как орудие научного познания, а просто так называемый «жизненный опыт». Признаемся, – мы раньше никак не предполагали, что практика светской жизни может иметь философское значение. Теперь же, благодаря кн. Тенишеву, мы уже знаем, что и знатоков светских приличий следует считать последователями философского эмпиризма... Но посмотрим другие примеры. «Игрок, после подряд испытанных неудач, в то время, когда к нему подсаживается такой-то господин, наконец обращается к нему с просьбой держать себя поодаль от его стула. Он знает, что приближение этого господина влечет, будто бы, за собой неминуемый проигрыш. И в известном кругу такой поступок не только не считают лишенным основания но, обыкновенно, присаживаясь к играющему, испрашивают на это разрешение» (стр. 568). Оказывается, что и суеверный картежник – тоже эмпирик... Недаром говорят, что философов гораздо больше, чем обыкновенно думают. Приведенный пример любопытен и еще в одном отношении. Автор этим примером ясно показывает, что он имеет в виду опыт, не как источник —439— достоверного знания, а только как основу субъективного убеждения: употребляя терминологию древних философов, мы можем сказать, что «опыт» кн. Тенишева есть источник не «знания (πιστμη)», а " мнения (δξα)». Проповедь такого «опыта» есть наивный эмпиризм, или empirismus vulgaris, не имеющий ровно никакой ни философской, ни научной ценности. Третий пример несколько удачнее предшествующих. «Ребенок взялся за стекло только что потушенной им лампы и обжег себе пальцы. В следующий раз, потушив лампу, он уже ждет, пока стекло остынет; он теперь знает, что нельзя тотчас хватать его» (ibid). Не ясно только в этом примере, почему ребенок после опыта решается ждать, пока стекло остынет, а не просто берет себе за правило никогда не хватать стекла потушенной лампы. Последнее было бы более сообразно с детской психологией. А указанный опыт нисколько не оправдывает решения, рекомендуемого автором. |
| Доказательством, что журналы наши никогда не думали выходить из границ благопристойности, служит их добродушное изумление при таковых обвинениях и их единогласное указание на того, чьи произведения более всего носят на себе печать ума светского и тонкого знания общежития. О новейших блюстителях нравственности Но не смешно ли им судить о том, что принято или не принято в свете, что могут, чего не могут читать наши дамы, какое выражение принадлежит гостиной (или будуару, как говорят эти господа)? Не забавно ли видеть их опекунами высшего общества, куда, вероятно, им и некогда и вовсе не нужно являться? Не странно ли в ученых изданиях встречать важные рассуждения об отвратительной безнравственности такого-то выражения и ссылки на паркетных дам? Не совестно ли вчуже видеть почтенных профессоров, краснеющих от светской шутки? Почему им знать, что в лучшем обществе жеманство и напыщенность еще нестерпимее, чем простонародность (vulgarité), и что оно-то именно и обличает незнание света? Почему им знать, что откровенные, оригинальные выражения простолюдинов повторяются и в высшем обществе, не оскорбляя слуха, между тем как чопорные обиняки провинциальной вежливости возбудили бы только общую невольную улыбку? Хорошее общество может существовать и не в высшем кругу, а везде, где есть люди честные, умные и образованные. Эта охота выдавать себя за членов высшего общества вводила иногда наших журналистов в забавные промахи. Один из них думал, что невозможно говорить при дамах о блохах, и дал за них строгий выговор – кому же – одному из молодых блестящих царедворцев. В одном журнале сильно напали на неблагопристойность поэмы 1 , где сказано, что молодой человек осмелился войти ночью к спящей красавице. И между тем как стыдливый рецензент разбирал ее как самую вольную сказку Бокаччио иль Касти, все петербургские дамы читали ее и знали целые отрывки наизусть. Недавно исторический роман 2 обратил на себя внимание всеобщее и отвлек на несколько дней всех наших дам от fashionable tales 3 и исторических записок. Что же? Газета дала заметить автору, что в его простонародных сценах находятся слова ужасные: сукин сын. Возможно ли? что скажут дамы, если паче чаяния взор их упадет на это неслыханное выражение? – Что б они сказали Фонвизину, который императрице Екатерине читал своего «Недоросля», где на каждой странице эта невежливая Простакова бранит Еремеевну собачьей дочерью? Что сказали б новейшие блюстители нравственности и о чтении «Душеньки» 4 , и об успехе сего прелестного произведения? – Что думают они о шутливых одах Державина, о прелестных сказках Дмитриева? – «Модная жена» не столь же ли безнравственна, как и «Граф Нулин»? |
| Вместо переведенного нами несвященное (profanum), вместо чего Акила перевел ββλον (несвященное), Симмах и Феодотион λακν (мирское), LXX сказали: προτει’χισμα, что мы можем выразить чрез antemurale (предстение). Несвященным же и мирским, то есть общенародным (vulgare), называется то, что повсеместно весь народ может заселять. Сказанное же Семьюдесятью: не будет измеряться и отбираться, вместо чего мы перевели: не будет промениваться и передаваться, очевидно, не имеет смысла. Описывается также владение левитов, которое, хотя находится в смежности с пределами священников и имеет столько же протяжения в длину и в ширину соответственно многочисленности левитов, сколько занимают немногочисленные священники, однако имеет свои особые пределы, чтобы дать знать, что оно отделено от священнического чина, для устранения высокомерия тех служителей, которые, не сознавая низкого положения своего, гордятся более священников, то есть пресвитеров, и судят о достоинстве не по заслугам, а по богатству. Кто был первым из служителей, тот вследствие того, что он иногда проповедовал публично и не отходил от епископа (а ponmificis latere), считает обидой для себя, если его поставляют в пресвитера, и служитель трапез и вдов не памятует о том, что он назначен для повиновения и прислуживания не только священникам, но также вдовам и бедным. И не будут, говорит, из этой [части] ни продавать, ни променивать, чтобы участок левитов оставался в вечном владении, чтобы никому не оказывалось предпочтения пред заслуженным достоинством, и чтобы он не переходил от одного к другому; ибо что посвящено Господу, то принадлежит не тем, которым это дано, а тому, от имени которого владеют. Остальные же пять тысяч в ширину с двадцатью пятью тысячами, – подразумевается: в длину, – будут несвященным местом города, чтобы можно было селиться здесь всем израильтянам и каждому из народа, – не потому, чтобы оно было нечистым или чтобы в селениях святой земли что-либо признавалось оскверненным, гнусным и грязным, а потому, что всем, кроме священников, дозволено жить здесь. Отсюда мы видим, что все, относящееся к чувствам, то есть к телесным наслаждениям, воспринимаемым зрением и слухом, осязанием, обонянием и вкусом, не составляет чего либо священного, и не имеет святости храма и не служит преимуществом священников, но свойственно низкому мирскому состоянию. В средине же будет тот город, о котором написано: речная устремления веселят град Божий ( Пс. 45:5 ), и: не может град укрытися, верху горы стол ( Мф. 5:14 ). Какой смысл в этом месте имеет προτει’χισμα, то есть предстение, и δια’στημα, то есть расстояние, как перевели LXX, вместо предместий, этого мы не знаем. |
| 1505 «Desertus enim locus divinis est oculis aptus, nee assistunt stolidi laudatores, qui suis laudibus bona nostra dispergunt. Et orare irrecurvate volentem, oportet esse invisum, immo tam a turba remotum. Ut non cogitet hominum tintillationes ad cellam prae incommoditate adeundi, nec ipse persistat intentus, ne a proximo expectetur, excepto eo, qui oboedientiae patris in solitudine subest, qui ad ipsum imperium tenetur ab actuali oratione recedere, aliter expectans et exspectatus quietam et irrecurvatam orationem raro rudit aliquando» (Simonis Fidati de Cassia De gestis Domini Salvatoris. Roma, 1998. Vol. 2. IV, 5, p. 65. (Corpus Scriptorum Augustinianorum; Vol. VII, 2) IV, 5, p. 44). (Об ошибке чтения в издании: Мс Neil M.G. Simone Fidati and his De Gestis Domini Salvatoris. Washington, 1950. P. 90; вместо oculis появляется слово oraculis; эта замена терминов воспроизводится Петрокки: Petrocchi M. Storia della spiritualità italiana. I: Il Duecento, il Trecento e il Quattrocento. Roma, 1978. P. 91; и теми, кто следует за ним). 1506 «Et cum propter miraculorum multitudinem et doctrinae suavitatem a turbarum multitudine circum-daretur, iterum deserti cultor reabiit in desertum ut etiam post utilitatem proximorum in id, quod orationis, contemplationis est, fiat non impeditus regressus (...). Oratorem expedit esse bene docere valentem, nee expedit saepe videre. Quos docet, aut nimia famiaritate constringi, ne doctrina vilescat (...) desertus enim locus, etiam in doctrina, uberiores attulit fructus. Norma ergo sit nobis, quod fecit doctor Jesus. Nam ex ruga desiderium audientium auxit, ut usque ad desertum turbae venirent ad requirendum eum (...) anima quieta semper loca quieta requirit, et orationis avida secedit a turbis (...) pastus animae irrecurvata oratio. Saepe Deus de celo supernaturaliter anima pascit. Assuefactae aves ad escam regrediuntur ad eam, et animae ad orationis eibum» (Simonis Fidati de Cassia De gestis Domini Salvatoris, IV, 9, p. 86s). Размышление Фидати о пустыне, исходным пунктом которого служит «De occulta vita Jesu», богато намёками. Ограничусь цитатой: «unde contemplari opus Christi erat in deserto (...) non pigritemur accedere ad desertum, si non corpore, saltem mente ad contemplandum divina, tempore noctis similiter et diei» (ivi, IV, 5, p. 65); «ad scholas deserti veniant, qui volunt nova sapientia, immo aeterna sapientia edoceri et illa scire, quae vulgaris mundus ignorat», ivi, p. 70; «desertum enim locus, etiam in doctrina, uberiores actulit fructus» (ivi, IV, 9, p. 86); «Ubi requies? In deserto, Ubi pax? In deserto (...). Ubi homo cum se ipso potest habere colloquium? In deserto. Requiescamus ergo invitante nos domino (Mc. 6:31) paululum in deserto» (ivi, IV, 11, p. 92). К этой теме ныне возвращается Φ. Санти: Santi F. Santità agostiniana//Per corporalia ad incorporalia: Spiritualità, agiografia, iconografia e architettura nel medioevo agostiniano. Tolentino, 2000. P. 113−122. |
|
|
