| Значительная часть московской православной интеллигенции была в те годы так или иначе связана с Издательским отделом: кто-то работал в его штате, кто-то сотрудничал с ним как автор, переводчик, исследователь. Многие из этих людей впоследствии приняли священный сан и в этом звании продолжали трудиться на поприще издательского дела, считая себя учениками и воспитанниками Владыки. Владыка поощрял многообразную исследовательскую работу в области изучения и освоения накопленного за века исторического бытия Русской Православной Церкви духовного наследия – православных агиографических памятников, древних рукописей, иконографии. При нем систематически обследовались многие известные хранилища и фонды, велась реконструкция древних церковных распевов. Особую актуальность эта деятельность приобрела в связи с празднованием 1000-летия Крещения Руси. Митрополит Питирим широко известен как крупный церковный ученый, интересы которого преимущественно сосредотачивались в области истории Церкви и церковного искусства. Им написано и опубликовано множество статей в различных богословских и церковных журналах и сборниках (только в «Журнале Московской Патриархии» и «Богословских трудах» их более восьмидесяти). Он автор нескольких вышедших за рубежом книг, посвященных жизни Русской Православной Церкви и церковному искусству. Митрополит Питирим был доктором богословия Московской Духовной академии, а также доктором богословия honoris causa Богословского факультета в Прешове (Словакия, 1983 год) и Богословского факультета имени Яна Амоса Коменского в Праге (1985 год). Владыка уделял внимание и современной проблематике (экология и т. п.), опубликовав ряд работ в светских изданиях. Он был членом Российской Академии естественных наук, заведовал кафедрой теологии Московского института инженеров транспорта, был профессором кафедры ЮНЕСКО «Золотое наследие Руси». Большое значение митрополит Питирим придавал возрождению и популяризации русского православного пения. По его инициативе было создано несколько церковных хоров, выступавших с концертными программами в нашей стране и за рубежом. |
| Митрополит Питирим был и художником, и музыкантом, и прекрасным фотографом... Владыка прекрасно знал русскую поэзию. Любимым поэтом у него был Тютчев. Любил музыкальные произведения на его стихи, например, «Весенние воды». Из композиторов любил Рахманинова, его «Всенощную». В своих выступлениях он всегда мог сказать самое главное, именно то, чего от него ждала аудитория. Владыка никогда не выступал с призывом: «Давайте построим царство свободы, высокой нравственности, культуры!» Да, мечтать об этом можно. Но есть цели, которые нужно успеть реализовать в своей земной жизни. Поэтому Владыка всегда был предельно конкретен в постановке задач. Он был философом, и философом прозорливым. Умел быстро проанализировать ситуацию и сделать какие-то прогнозы – краткосрочные, долгосрочные и, соответственно, выделял цели ближайшие и более отдаленные. Владыка любил выступать перед студентами первых курсов МИИТа. В отличие от тех, кто выступал с назиданиями, он говорил лаконично, искренне, продуманно. И это действительно откладывалось в памяти, западало в душу. Общих призывов типа «Учиться, учиться!» – не произносил, опирался на собственный пример, вспоминая, как ему в свое время учеба в МИИТе помогла стать организованным, рациональным в расходовании бюджета собственного времени человеком, умеющим поставить цель и выверить путь к ее достижению. Если он произносил слово «учиться», то тут же пояснял, «почему надо учиться, особенно сегодня, и на что обратить внимание». Как известно, практически вся инженерная школа в России началась со специалистов железнодорожного транспорта. И сегодня транспорт играет решающую роль в развитии любой национальной экономики и вообще в развитии цивилизации. Общаясь со студентами МИИТа, митрополит Питирим всегда это подчеркивал. Владыка вновь и вновь повторял молодежи, что надо овладевать не только профессиональными навыками, знаниями, но и обязательно быть порядочным и культурным человеком. Митрополит Питирим хорошо понимал международную ситуацию. Одно из предвидений, которые он неоднократно высказывал, что «... нынешняя Россия может стать одним из могущественных центров экономического влияния, каким был в свое время Советский Союз». В этом он был не только глубоко убежден, но и многое для этого делал. Его деловитость сопровождалась продуманным воздействием на умы и души людей. |
| Это, кстати, был один из тех аргументов, который предлагала до революции эта группа богословов. Потом они пошли, конечно, дальше, решили даже изъять из славянского языка обороты – дательный самостоятельный. Тоже заимствованный из древних языков. Но вот здесь я лично был бы против. Почему? Потому что это очень красивый оборот. Славянский язык – это язык лаконичный, он не терпит многословия. Посмотрите, даже краткие формы причастия в такой полноте представлены только в славянском языке. Потом, посмотрите, разные прошедшие времена. И наконец, дательный самостоятельный, например: «Камени запечатану от иудей». Когда я был преподавателем, я иногда спрашивал студентов: «Как вы понимаете это словосочетание?» Даже если мы не проходили оборот. Они правильно мне отвечали: «Камень запечатали». Не совсем точно, но смысл-то понятен. А в переводе: «Хотя камень запечатали иудеи». Но знаете, когда мы знаем сам язык, этот оборот уже несложный, это красота. А Евангелие? Разве можем мы сейчас из Евангелия изъять, например, «утру бывшу» или «совет сотворша архиереом» и так далее? Это будет все-таки неправильно, ведь это уже наша, на мой взгляд, культура. Поэтому, что касается синтаксиса, попытки адаптировать славянский язык под русский, думаю, неуместны, так как это будет уже перебор. Но какая-то минимальная работа по адаптации, мне кажется, велась уже в Издательском совете под руководством митрополита Питирима (Нечаева). Там была не адаптация, мы издавали богослужебные минеи, я принимал участие. И тогда вопрос стал вот как… Нам достался фонд священноисповедника Афанасия (Сахарова). Владыка Афанасий много времени и сил посвятил богослужению, и в нашем фонде оказался его комплект миней, где он все службы поправил собственноручно чернилами. Мы тогда владыку Питирима спросили. Тогда отец Иннокентий (Просвирнин) был заместителем владыки Питирима, богословский отдел возглавлял. И ему было поручено издание этих юбилейных богослужебных миней. Так вот, когда мы собрались вместе с владыкой Питиримом, в том числе почивший отец Андроник (Трубачёв), мы пришли к мнению, что правки владыки Афанасия принимать преждевременно. Ведь нужно понимать, что это были 70–80-е годы, народ мог воспринять это очень болезненно, как некую реформу, поэтому мы где нужно, где можно было, оставляли его правки… Допустим, была правка у него книги Апостол. Он кое-где дописывал стихи, даже некоторые прокимны и стихи к прокимнам. Где это было нужно, мы использовали его правку, то есть применяли, но если он, например, предлагал русифицировать слово, когда есть древняя форма, мы все-таки считали, что это вызовет резонанс. А тем более издание миней… Надо понимать, ведь живы еще люди той эпохи, которые претерпели гонения, а вот сейчас будут новые минеи, и как бы это опять не привело к еще одному расколу. Поэтому тогда все-таки было решено, что надо оставить текст в целом неизмененным. |
| В период государственного атеизма лишь в «Журнале Московской Патриархии» (из легальных изданий) публиковалось то, что не могло в ту пору нигде быть опубликованным – и, во многом, благодаря стараниям Владыки Питирима. Порой это просто казалось каким-то чудом в условиях богоборческого режима. Хорошо помню, в каких трудных условиях работал в середине 70-х – начале 80-х годов минувшего века Издательский отдел Московской Патриархии. Мы трудились в Успенском храме Новодевичьего монастыря, в тесном помещении, похожем на подводную лодку, перегороженную фанерными переборками. Пообедать, как следует, в такой тесноте было невозможно, – обходились одним чаем. Благодаря стараниям Владыки Питирима, осенью 1981 года был получен дом на Погодинской улице, переоборудованный под редакцию и обставленный с отменным вкусом. Там стало гораздо удобней трудиться, но был утрачен духовный микроклимат старинной обители, позволявший обходиться без пищи много часов. Надо подчеркнуть, что Владыка был незаурядным, безусловно, очень вдумчивым и взыскательным редактором. Он умел заметить и исправить то, что на первый взгляд выглядело вполне приемлемым, «проходным». Или обозначить пунктиром, в ремарках, что надо исправить, как доработать тот или иной текст. Почерк у него был весьма неразборчив – ремарки и резолюции приходилось просто «расшифровывать». Имея опыт многолетней читательской работы с рукописями в отделах рукописей РГБ, ЦГАЛИ и ИМЛИ, я уже научился к тому времени хорошо разбирать – как бы по наитию – весьма сложные, прихотливые и странные почерки, поэтому с «криптограммами» главного редактора довольно уверенно справлялся; более того, время от времени помогал в «дешифровке» своим старшим коллегам – Вячеславу Петровичу Овсянникову, Константину Михайловичу Комарову, Павлу Васильевичу Уржумцеву – и другим. Владыка был строг, но отнюдь не суров с подчиненными. Он смотрел глубоко в душу человека. Не раз удивляла его проницательно-настороженная «снисходительность» к приходящим со стороны льстецам и хитроумным (мягко выражаясь) кураторам. Всё это объяснялось текущей конъюнктурой и искусной дипломатией, без которой в то время обойтись было нельзя. А на похвалу по отношению к своим сподвижникам и помощникам он был скуповат. Но если такая похвала звучала из его уст – то это была воистину похвала. |
| Яркие воспоминания остались у меня от разговлений в трапезной Отдела после ночной службы на Пасху и на Рождество, куда нас всех привозили из храма Воскресения словущего на автобусах. Хорошо запомнился один из последних редакционных советов, который был в Малом Каминном зале. Владыка почему-то угощал всех его членов полным обедом. Он был в настроении грустно-элегическом – думаю, что уже ожидал своей отставки. Среди сказанного им тогда меня поразила такая фраза: «за свою жизнь я стольким людям сделал добро – и никто не ответил мне благодарностью...» Но я думаю, что сам факт выхода этого сборника свидетельствует об обратном. Последнее деяние Владыки в Отделе было таким: он выписал сотрудникам премию, причем всем – вплоть до уборщиц – одинаковую... Евгений Полищук , заместитель главного редактора Издательства Московской Патриархии, член Фонда «Наследие митрополита Питирима» Хор Издательского отдела В одном из кабинетов Издательского отдела Московского Патриархата висел портрет Владыки Питирима. Этот портрет обладал необычайными свойствами, о которых знали немногие. Глядя на него, можно было с большой вероятностью узнать, в каком Владыка пребудет настроении. Если левая бровь чуть приподнята, жди выговора, если правая – Владыка настроен шутить. А иногда казалось, будто брови Владыки сходились к переносице, а пышные усы несколько надувались, что предвещало ураган. Я уже не говорю о глазах Владыки, которые глядели то по-детски беззащитно, то карающе грозно. Но решающим моментом, определяющим твою судьбу в этот день, было благословение Владыки. Любая мелочь в этот момент имела значение: холодная или теплая у него рука, придерживает ли он твою руку в момент, когда ты прикладываешься к его руке, позволяет ли он после этого прикоснуться к своей бороде, если да, то какую часть бороды он подставляет для этого: нижнюю, среднюю или в районе щеки; колются ли его усы или они шелковистые, от прикосновения к которым в сердце появляется сладкое щекотание. Но очень огорчительно, когда разгонишься, бывало с вытянутыми губами к щеке Владыки, навстречу его движению, а он в последний момент твердо остановит тебя рукопожатием, отчего чувствуешь себя навязчивым болваном. Но и после благословения его удаляющаяся поступь, движения, с какими он закрывал дверь своего кабинета или оставлял ее нараспашку, продолжали рассказывать внимательным и преданным сотрудникам издательства о настроении архиерея. |
| Я признателен Владыке Питириму за активное участие в моей личной судьбе, когда после завершения моей воинской службы он благословил меня – бывшего заместителя начальника Пограничной академии по научной работе – на занятие должности Главы управы района «Сокольники». Это благословение во многом предопределило не только новый профессиональный выбор, но и всю мою дальнейшую жизненную судьбу. Н. П. Грибин, начальник Академии внешней разведки, вспоминал один эпизод, который произошел в Австрии, когда Владыка впервые приехал в эту страну. События происходили во времена, когда только-только начинался период активного взаимодействия государства и общества с Церковью и многие церковные обычаи, традиции, должности и звания не были известны широкому кругу обывателей и простых граждан. Владыка Питирим появился в Российском посольстве, и его разместили в посольской гостинице. Утром посольское руководство собирается идти на завтрак, и все видят такую картину. Посол посылает руководителя аппарата подойти к номеру Архиерея и пригласить его на завтрак. Чиновник подходит к двери его апартаментов, мнется, скребется, но как обратиться к митрополиту – не знает. Наконец, смущенно оглядывается на группу коллег, стоящих рядом в коридоре, тихо стучит в дверь и при этом произносит: «Товарищ Владыка, мы приглашаем Вас на завтрак». Вот такие анекдоты порождала жизнь того времени. Пограничная академия одной из первых военных учебных заведений пошла на то, чтобы присвоить Владыке высокое звание почетного профессора. Когда митрополит подъезжал к академии, а он нередко приезжал к нам в 7.30–8.00, дежурный мне звонил и докладывал: «Товарищ генерал! Через десять минут прибудет Владыка Питирим». Я специально подходил ко входу, чтобы встретить его в стенах академии, и наблюдал, как происходит встреча священнослужителя с дежурным по академии. Открывается дверь, Владыка входит. Дежурный строевым шагом подходит к нему и докладывает: «Товарищ почетный профессор академии! Во время вашего отсутствия никаких происшествий не произошло». Я смотрю – Владыка довольно улыбается от внимания и уважения со стороны пограничников. Настолько ему это приятно и трогательно. |
| Всё это оставляло на духовенстве неизгладимую печать мученичества и обреченности. Во всяком случае мы, вновь поступившие семинаристы, очень походили на «ежиков», в любой момент готовых ощетиниться. Это через две-три недели студенческая группа превратилась в настоящее братство. Каждый семинарист наконец ощутил себя среди своих, вдали от агрессии и насмешек. Но первого сентября мы все были еще одиночками, «религиозными фанатиками», привыкшими выстаивать идеологический натиск. Как не похож был архиепископ Питирим на священнослужителя советской формации! Не было суровости, прикрывающей страх быть униженным. Вместо этого — сознание власти. Но выражалось оно не в превосходстве, а в готовности по-отечески покровительствовать каждому. Чувствовалось, что это осознанно избранное им оружие в борьбе с системой и что в его руках оно непобедимо. Журнал моего детства С детства помню журналы, тогда еще с желтоватыми обложками. Они казались такими же ветхими, как и церковные книги в кабинете отца. И были неотделимы от всего священного в доме: от икон и старинных литографий с видами Афона и Киево-Печерской лавры, от вытершейся сумки, наспех сшитой из пурпурного плюша, которую отец всегда клал в свой саквояж, когда шел на требы. В ней было небольшое старинное Евангелие, потемневшее медное кадило, кропило, свечи. На письменном столе требная сумка соседствовала с пишущей машинкой. Там же, на толстом зеленоватом стекле, закрывавшем всю поверхность стола, всегда можно была увидеть ровную стопку журналов. Ими была заполнена и верхняя полка в книжном шкафу отца. Мне нравилось рассматривать витиеватую славянскую «Ж», похожую на веселого жука, правда, в те времена дальше начальной буквы я еще не продвинулся. Дома часто произносились слова «редакция», «академия», «владыка Питирим», «Загорск». Уже в шести-, семилетнем возрасте я хорошо понимал, что буква «Ж» и бледные линии на обложке (это позже обложка стала синей с белыми буквами) неразрывно связаны с этими словами. Связаны они и с фотографией, которая хотя не была заведена в рамку, но занимала почетное место среди бумаг и вещей в отцовском кабинете. С нее ясно смотрели широко открытые глаза, черные подкрученные усы оттеняла едва пробивавшаяся седина в длинной молодой бороде. Много позже, рассматривая эту фотографию, я отметил, что владыка Питирим запечатлен еще архимандритом — вместо панагии на нем крест. От его взгляда веяло решимостью, чистотой, умом и молодостью. Видимо, в самом начале 60-х эту фотографию он подарил моему отцу. А уже в 1963 году он стал епископом. |
| Есть в природе такая пора в году, когда кажется, что даже земля светится. Посмотришь вокруг – думаешь: играет солнце, а это клены в золотом сиянии. И горят багрянцем, как трепетные сердечки, листья осин, и обжигает огонь рябин, и воздух становится прозрачнее день ото дня, и небеса лучезарнее. А уж если солнце проглянет, свет умножается в тысячу раз, и радость наполняет душу, и хочется разделить с природой ее праздник. Но всегда в русской осени есть щемящая грусть. Светлая грусть, без которой невозможна и большая любовь. Осенью освобождаются дали и кажется, что и видишь яснее, и слышишь лучше, и чувствуешь тоньше. Всё устоялось, притихло и замерло, чтобы можно было собраться с мыслями, заглянуть поглубже в себя и увидеть в отстоявшейся синей воде свое лицо. В такие дни особенно остро чувствуешь, что живешь, что ты частица этой земли и тебе принадлежит этот мир. Увидишь однажды такую картину осени и помнить будешь всю жизнь. Шуршат под ногами опавшие листья. Так же шуршали они под ногами Владыки Питирима в дни последней в его земной жизни осени, когда тихо бродил он по аллеям госпитального парка, похудевший, измученный тяжелейшим физическим недугом, но с той же присущей ему естественной величественностью осанки и твердостью духа. Всматривался в себя с обычной своей беспристрастностью, продолжая и завершая свой тяжелейший духовный подвиг, готовясь к переходу в другую жизнь. И, может быть, губы его шептали слова последнего стихотворения, написанного чуть раньше и оставленного нам, людям, продолжающим свой земной путь, как наказ беречь и ценить жизнь – священный дар, ниспосланный Господом. Не собирай сухие листья, Они хрупки, в них жизни нет. Живую красоту родного разнолесья Хранит лишь в позолоте желтый цвет. Они лишь хороши, когда хрустальным днем Сгребаешь их неспешною стопою И слушаешь их шорох о былом Или следишь полет над головою... Но есть иной листок, вдруг найденный в пыли, Среди томов в потертых переплетах. Коснись его. Он цвет еще хранит. А в нем и прошлое, и радость, и невзгоды, |
| Владыка постоянно старался создавать новые направления в работе Издательства – у нас делали и кинофильмы, и слайд-фильмы, создавали фототеку. Для последней использовались работы своих фотографов, которых у нас было много; высококлассные фотографы нанимались и со стороны. Специально занимались и церковной музыкой, записью различных хоров. Нас часто посылали ездить по епархиям для сбора материалов о церковной жизни. Мы снимали храмы, монастыри, богослужения архиереев, иконы в музеях и храмах, накапливался самый разнообразный материал. Что-то из этого шло в книги, что-то в Журнал. Многие материалы никуда не шли и просто откладывались – думаю, и до сих пор собрание фототеки включает в себя множество никогда не использованных фотографий, которые были сделаны во времена Владыки Питирима. Конечно, тогда были возможности оплачивать командировки, оплачивать работу хороших фотографов. Ведь все это стоило очень дорого – и пленка, и бумага, да и «Кодак» в то время не каждое издательство имело. У нас работали журналисты-фотокорреспонденты из ТАСС и АПН, многие люди, лица которых мы потом видели на экранах телевизоров, прошли через наше Издательство. В то время те, которые не хотели работать на советскую пропаганду, шли в церковные структуры и попадали или в ОВЦС, или в Издательский отдел (тогда в Русской Церкви только и были эти два отдела). Многие из светских журналистов и ученых в той или иной форме работали в нашем Издательстве – здесь они зарабатывали какие-то деньги и в то же время, имея настоящее образование, поднимали уровень Журнала. Конечно, им было труднее входить в церковную тематику, – обычно на это требовалось несколько лет, зато потом они давали для Журнала множество серьезных работ. «Журнал Московской Патриархии» иногда упрекали, что он не очень интересен; но я думаю, что если бы на месте Владыки Питирима был другой человек, то многие наши проекты просто не осуществились бы. Потому что у него были налажены хорошие контакты со всеми, он умело подходил ко всем вопросам, а потому все-таки печатались и богослужебные книги, и «Богословские труды»; регулярно выходил и «Журнал Московской Патриархии». Но когда на Синоде с него требовали, чтобы было больше молитвословов и Евангелий, Владыка только улыбался и говорил: у нас ограниченные фонды по бумаге – сколько нам государство выделяет, столько мы и издаем. А выделяли тогда буквально крохи: 200 тонн бумаги на все религии Советского Союза, и надо было эти 200 тонн разделить по всем конфессиям и по всем религиям, так что Издательству оставалось немногое. Так, при каждом издании Библии – а это был все же особый случай – вопрос о выделении бумаги на печатание решался на очень высоком уровне и тиражи разрешались не очень большие. Себестоимость книг в советское время была невысокая – например, одна Библия обходилась что-то около рубля – в продаже, конечно, она была намного дороже, но Владыка старался, чтобы она продавалась не дороже 30 рублей (правда, храмы могли делать свою наценку). |
| Музейные специалисты были счастливыми людьми. Их забота о сохранении национального достояния дала возможность общения с самыми просвещенными специалистами своего времени. Это были служители Церкви, ученые, архитекторы, историки, искусствоведы. Среди них особое место занимал Владыка Питирим. Его глубокие знания истории русского православия, высокий профессионализм историка, исследователя, ученого и вместе с тем удивительная доброжелательность, уважительное отношение к людям покоряли и делали каждую встречу с ним незабываемой и плодотворной. Хотелось бы поделиться и своими личными впечатлениями. Так как я родилась и воспитывалась в семье военного, то меня всегда поражало особое отношение Владыки к проблемам Российской армии, забота о судьбе ее солдат и офицеров. Удивительное благородство, доброжелательность, тревога за падение престижа армии, забота о сохранении и восстановлении ее лучших традиций – всё это волновало Владыку Питирима. Он с неизменным терпением и настойчивостью стремился донести свою озабоченность о судьбе Российской армии до самых высших эшелонов власти. Еще хотелось бы сказать о редкой отзывчивости и готовности всегда придти на помощь в трудный момент. В тяжелое для меня время я обратилась к Владыке Питириму с просьбой быть моим духовным отцом и приняла таинство Крещения. Память об этом важном событии в моей жизни я сохраню навсегда. Владыка Питирим оставил нам огромное наследие – это его замечательные научные труды, его подвижническое служение Русской Православной Церкви и русскому народу. Нам, его современникам, надо подумать о сохранении памяти и осмыслении наследия этого верного сына своего Отечества. Ирина Родимцева , вице-президент Исполнительного комитета объединения музеев, член-корреспондент Российской Академии художеств Ушел, но остался... (из воспоминаний о митрополите Питириме) Митрополит Питирим... Сколь многим из нас дорого, памятно, небезразлично это имя. Как много людей могут с благодарностью сказать о нем: «Воцерковил, поддержал, вдохновил, благословил...» Я – один из этих людей. Факту длительного общения с ним я обязан, прежде всего, некоторой схожести наших судеб. Оба мы учились, хотя и в разные годы, в Московском институте инженеров транспорта (МИИТе), который будущий митрополит оставил, отучившись три года, чтобы получить высшее духовное образование в Московской Духовной академии, что в Троице-Сергиевой Лавре. |
|
|
