| Такой успех от Бога дается только любимым его рабам и сынам, а любимых он и наказует. Что все это значит, как не то, что Господь ваше делание пред Ним приемлет и, как пшеницу на гумне, очищает дела ваши от всякой человеческой примеси, чтобы даровать вам живот вечный, а делам земным прочность, к какой дела земные способны. Всякую розгу, приносящую плод, отребляет, да множайший плод принесет. Я уповаю на милость Божию, что все, и телесные, и нравственные болезни, обратятся вам на благо. Господь с вами! Помяните о упокоении усопшей Екатерины, отроковицы: уснула о Господе, тронув и поучив окружающих и страданиями, и смертью . Аще не обратитеся и будете, яко дети. Слова особенно поучительные, слышные при этом гробе, который в этот час опускают в землю. Будьте же, друг мой, мужественны, яко же достойный воин Иисус Христов, чтобы когда кто-либо из нас омало-душествует, можно было, на ваш пример взглянув, укрепиться. Простите! Еду в общину тотчас после раннего обеда. Леонид. Угреша, 29 сентября 1873.» 80) «Высокопреподобнейший отец архимандрит! И слезы, и рассказ отца Ираклия 64 меня встревожили, и мы на вечерне присоединили молитвы о вас, болящем. Он сказывал, что и видеть вас нельзя, ибо, говорит, вам тяжело и опасно и что сегодня будет еще новая операция. Молю Господа об облегчении ваших страданий и о исцелении вашем, но в то же время думаю, не потому ли медлит Господь подаянием помощи, что его таинственная помощь не призвана, которая и болящего освящает, и врачующую руку направляет, и действует, аще изволит Бог, не только средствами земными, но и прямо благодатными. Почему доныне вы не приняли ни которого из таинств: ни покаяния с причащением, ни елеосвящения? Напоминаю вам потому, что сам бывал в болезни и знаю, что болящему нужно напоминание. Иду в храм, где опять о вас будет моление. Христос с вами! Не пишите, а скажите, как провели ночь и как себя чувствуете. Леонид. 12 октября,1873, 9 час. утра.» 82) После этого письма, по желанию преосвященного, отец Пимен приобщался обеденными дарами, которые привозили с Саввинского подворья, и сам преосвященный особоровал болящего. |
| Никогда еще в жизни не пользовавшись совершенною свободой, в удалении ото всяких забот и попечений о монастыре, отец Пимен в первые дни своего приезда вполне предался обаятельному действию свободы, весны, теплой и живительной погоды и сельской безмятежной тишины: он наслаждался воздухом, благоуханием густой березовой рощи, находящейся в нескольких шагах от его жилища, много гулял и был в самом мирном и спокойном настроении духа. Он каждое утро вставал в шесть часов, пил воды, гулял с каким-нибудь из келейников, пил кипяченое молоко, завтракал, снова гулял, обедал, гулял или сидел в роще, беседовал со строителем пустыни отцом Арсением, иногда, чтоб отдохнуть немного, лежа читал, пил чай на воздухе, опять гулял и после весьма легкого ужина к десяти часам уходил во внутреннюю келью и затворял свою дверь. Так прошли первые дни в совершенном спокойствии и бездействии. На третий или на четвертый день это отсутствие всяких занятий стало надоедать, и он вздумал приняться за составление своих записок, напечатанных в последствии времени под названием Воспоминаний, но первоначально совсем не предназначенных для печати и потому после того отчасти измененных, убавленных и местами значительно смягченных. Эта новая, легкая и приятная работа – рассказывать прошлое, переживать снова всю свою жизнь с детства, вспоминать о людях, давно отживших и близких сердцу, о тех, с которыми нам приходилось жить вместе, о том, что случалось с нами, и воспоминать не бесследно, но и из невидимого внутреннего нашего тайника приводить в видимость, оживлять, олицетворять и предавать другому и запечатлевать на бумаге – все это было для отца Пимена делом совершенно небывалым, новым и весьма приятным. Он увлекался воспоминаниями, рассказывал живо, осязательно, с удивительною точностью и отчетливостью, припоминая весьма давние события, помнил года, числа, дни; передавал разговоры и рассказы, им слышанные, так плавно, так стройно и последовательно, что посторонний человек мог бы подумать, что он читает по книге. |
| Содержание Глава I Глава II Глава III Глава IV Глава V Глава VI Глава VII Глава VIII Глава IX Глава X Глава XI – Не для людей, знавших отца Пимена, – писал автор книги, – считаю нужным его жизнеописание; в их воспоминании надолго сохранится светлый образ этого почтенного старца, но для будущей братии Угрешской, как драгоценность, собираю все те сведения, которые могу сообщить, как более всех его знавший; и хотя память о том, что это был за человек, как он жил, думал, действовал, говорил, и как после полезной, многотрудной своей жизни успел он и на одре болезни преподать всей братии последнее наставление, последний пример, всегда и везде самый назидательный и душеспасительный для каждого: как безбоязненно, тихо и мирно умирает тот, кто во всю жизнь с такой ревностью, готовностью и любовью делал дело Божие и служил Ему всем сердцем... Книга составлена автором, из чувства глубокого смирения пожелавшим остаться неизвестным, и повествует нам, детям конца XX столетия, об удивительном человеке, архимандрите Пимене, жизнь которого глубоко поражала и вдохновляла всех, близко знавших его. Издатели сего труда постарались донести практически без изменений литературный стиль эпохи, в которой жили современники и почитатели этого великого Старца, светлой памяти которого и посвящается сей труд. Ихже бо предуведе, тех и предустави... А ихже предустави, тех и призва: а ихже призва, сих и оправда: а ихже оправда, сих и прослави. Посл. к Рим.8:29–30 . Имев счастье поступить в Николо-Угрешскую обитель при столь опытном настоятеле и столь редко-даровитом человеке, каков был блаженной памяти архимандрит Пимен, почти неотлучно находившись при нем в продолжение последних тридцати лет его жизни (1867–1880 гт.) и быв под непосредственным его руководством, я не только считаю непременною своею обязанностью по чувству сыновней любви и по долгу преданного и наиближайшего его ученика описать его жизнь, как постоянный свидетель-очевидец его деятельности, как самый частый его собеседник и как единственный его сотрудник при составлении им книги его Воспоминаний, но я оказался бы неизвинимым, не сделав этого, и был бы достоин всякого порицания, не постаравшись сохранить подробности жизни человека замечательного и как управителя обители, процветшей благодаря его умению, и как одного из современных старцев, наиболее выдававшихся в среде монашества, искренно и глубоко им чтимого. |
| По воскресным дням, и в праздники, и в поминовеные дни по благотворителям он постоянно служил собором, выходил на литургию за всенощной и совершал после литургии молебствие или панихиду. При служении он был весьма взыскателен и к служившим с ним иеромонахам, и к пономарям; он требовал, чтоб иеромонахи были внимательны и клали положенные по уставу поклоны в определенное время, а неположенных в церкви не делали. «У себя в келии молись и клади поклонов сколько угодно, а во время служения исполняй, что предписано уставом, а сам не мудрствуй; имеешь усердие, молись наедине, а не при народе, словно напоказ; другой еще соблазнится этим, почтет за лицемерие». Пономари и диаконы должны были делать все своевременно – и подать ему свечу и кадило, и выйти из алтаря, – и если случалась малейшая в чем-нибудь остановка, то он, бывало, так строго посмотрит на виновного, что того обдаст, как жаром, и от этого при служении в его присутствии был всегда величайший порядок. Пономарям и диаконам за неисправность или за ошибку во время соборного служения или звонарю за то, что не вовремя ударял в колокол, приходилось нередко во время трапезы класть поклоны. «За что это молится такой-то?» – спросит кто-нибудь из братии один у другого. «Не знаю, чем-то провинился в обедню, кажется, кадила архимандриту не подал вовремя», или «Звонарь прозевал, не вовремя ударил к достойной» и т. п. Если диакон или чтец очень торопились, то весьма часто отец Пимен подзывал пономаря и приказывал ему: «Поди скажи такому-то, чтобы читал как следует, куда спешит? Точно кто его погоняет, не то я его велю сменить... Скажи диакону, чтоб он не смел так говорить ектенью; если он так спешит и некогда ему служить порядком, он у меня и без стихаря походит». Точно так же, если чтец читал медленно или невнятно, посылал ему делать выговор, и не раз случалось, что посылал переменить чтеца во время службы: «Что за тянучка такой, мямлит, слова не разберешь, точно кашу жует. Не вели ему читать, пусть читает такой-то». И потом, кроме того, призовет да и голову намылит, а не то и на поклоны не угодно ли становиться. |
| Весьма ошибочно думают некоторые, что утешают нас или облегчают нашу скорбь, когда мешают нам вспоминать и говорить о тех близких для нас людях, которых мы только что лишились и не успели еще оплакать; напротив того, рассказы и воспоминания о них облегчают печаль нашу, оживляя для нас в их отсутствии воспоминание о них и как бы видимо воскрешая пред нами дорогие и милые для сердца нашего образы, навсегда от нас скрытые. Этому удовольствию не препятствовал составитель Воспоминаний отца Пимена и даже подал ему мысль заняться дополнением их воспоминаниями о преосвященном. Он ему сказал: «Батюшка, воскрешать умерших не дано нам, но возвратить их отчасти для себя и для других мы можем, не разлучаясь с ними мыслью и стараясь сохранить о них те воспоминания, которые уцелели в нашей памяти... Припомните все, что касается преосвященного, расскажите, запишите; соберите письма его к вам – их много; сделайте к ним примечания, так как многие без того будут непонятны, и отдайте напечатать; многие будут вам за это благодарны...» и т.д. Невозможно было в это время ни оказать большей услуги отцу Пимену, ни употребить вернейшего и лучшего средства для уврачевания сердечной его скорби и, заняв его ум, успокоить страдавшее сердце. Отец Пимен в тот же вечер принялся за дело: собрал все уцелевшие письма преосвященного и начал делать наброски о подробностях погребения. 110 Это занятие было весьма приятно отцу Пимену и принесло желаемую пользу: постоянно занятый мыслью о преосвященном, он сопребывал с ним и не столько ощущал ту сердечную пустоту, которая так мучительна при утрате людей любимых. Письма в скором времени были снабжены краткими примечаниями, небольшим предисловием и отданы для напечатания. Вот предисловие, где в немногих словах много высказано о преосвященном, без похвал и лести, потому что достаточно было суметь и истину выразить вполне. «По смерти блаженной памяти преосвященного Леонида, архиепископа Ярославского и Ростовского (скончавшегося 15 декабря 1876 года), мне осталось духовное наследство, которым спешу поделиться со всеми чадами Православной церкви. Это драгоценное наследство, которым теперь могу невозбранно пользоваться по моему усмотрению (письма покойного архипастыря ко мне, с 1857 года, когда он был еще архимандритом, и до октября месяца сего 1876 года), возлагает на меня двоякую обязанность: первую, относящуюся ко мне лично, – стараться воспользоваться, насколько мне возможно, наставлениями, которые, по своему расположению, преосвященный преподавал мне в виде дружеских советов; и вторую обязанность в отношении моих собратий иноков и настоятелей – сообщить им оные, дабы и они могли воспользоваться ими для своего внутреннего преуспеяния в тех добродетелях, о которых в Бозе почивший иерарх не только премудро писал и поучал, но в которых он и сам в действительности всегда ревностно подвизался, стараясь восходить от силы в силу. |
| Вскоре после ответного письма от преосвященного на имя обер-прокурора графа Толстого один из высших сановников Москвы, душевно расположенный к преосвященному, собирался ехать в Петербург, и так как был повод думать, что при докладе об ответе и отказе преосвященного будет доложено только о содержании письма и неизвестно, в каких выражениях, то он просил отъезжавшего из Москвы взять с собою копию с его письма и при удобном случае в подлиннике, ежели возможно, его представить, что действительно и было исполнено и оказалось весьма небесполезным при неблагоприятствовавших тогда ему обстоятельствах. Как ни старался преосвященный казаться спокойным, в чем он и себя хотел уверить, мысль оставить Москву сильно его смущала и вопреки его высказывалась и в его письмах к отцу Пимену, и в личных беседах. Так, писав ему в конце января, что он не хочет более об этом думать, потому что это дело бесполезное, он почти через месяц после этого писал ему опять: «Прошу молитв ваших; ибо я переживаю от начала года и доныне важные дни жизни: колеблется тело и смущается дух. Впрочем, за все благодарю Господа. Написал письмо ко владыке очень откровенное. Леонид. 27 февраля 1869 года.» Отец Пимен вполне сочувствовал преосвященному и старался, сколько мог, успокоить его, но спешил на всякий случай достраивать архиерейский дом на Угреше. Место для его построения было избрано между монастырем и скитским садом. Еще с осени был сложен фундамент и на него поставлен двухэтажный сруб, сделанный из дома (графини Анны Алексеевны Орловой-Чесменской), купленного в Острове. Лес, из которого он был строен, был сосновый, замечательной толщины и твердости; в размерах значительно против прежнего плана убавлен и приспособлен к удобству для жительства владык. Решено было, что все будет деревянное, без штукатурки, внутри в верхнем этаже – с деревянной узорчатой облицовкой стен и потолков, с дубовыми дверями, колодами окон и панелями Островского дома и с сосновыми паркетами, что было приведено в исполнение и вышло удачнее сверх всякого ожидания. |
| Телосложения он был весьма здорового, по наружности был очень красив. Одаренный от природы умом быстрым и сметливым, он, хотя и не получил надлежащего воспитания и не был, что называется, ученым человеком, но сам себя образовав чтением и обращением с людьми благовоспитанными и образованными, многому научился и нагляделся; держал себя весьма прилично, с большим достоинством и был приятным собеседником. Жена его, которую звали Анна Ивановна, умерла за много лет до него, так что он остался вдовцом, будучи еще довольно молодых лет. Он был человек очень воздержанный, чужд всякой суетности и большой нелюбитель театров, собраний и подобных удовольствий, поглощающих много времени и стоящих немалых издержек. Бывая у Александрова, Куманин познакомился с отцом Пименом и, как человек умный и умевший распознавать и ценить людей, он весьма к нему расположился, но, довольно сдержанный и не скоро общительный, он не спешил сблизиться с ним, всматриваясь и вглядываясь в него, потому что и он, как многие из мирян, не был чужд некоторого предубеждения против монашествующих, почитая их, как и все духовенство вообще, слишком любо-стяжательными. Но скоро убедившись в неоспоримо прекрасных качествах отца Пимена и уверившись, что он, как истинный монах, а не ханжа или фарисей, совершенно чужд всякой личной любостяжательности, и что, ежели и желает что приобрести, то ради только пользы обители, вполне к нему расположился, ожидая только случая, чтобы с ним сблизиться. Этот случай представился по смерти Александрова. «На третий день после кончины Павла Матвеевича», – рассказывал отец Пимен, – 15 марта, в воскресенье, после панихиды, за которой полагали тело во гроб, Петр Иванович Куманин, видя мою глубокую скорбь, отнесся ко мне с искренним участием и после панихиды увез меня к себе в дом, и с этого дня между нами установились искренно-дружественные отношения. Он говорил мне: «Не скорбите, батюшка; что вы потеряли в Павле Матвеевиче, я постараюсь то восполнить». И действительно, он на самом деле оправдал это. С этого времени, бывая в Москве, я непременно бывал у него и согласно его желанию преимущественно обедал у него, когда вздумается, не ожидая приглашений. Но когда располагал быть у него к обеду, то накануне извещал о том и ехал с полной уверенностью, что буду принят с удовольствием. Он жил на Знаменке, рядом с домом князя Гагарина». |
| Архитектором при этой перестройке был А.С. Каминский, членом комитета – священник Антушев. Работы, начатые в начале сентября, были совершенно докончены к концу декабря, так что сестры могли снова все разместиться по своим прежним келиям, и к новому 1864 году все было окончено: и работы, и расчеты, и комитет закрыт. Против сметы не только не было передержки, напротив того, израсходовано на 22 тысячи менее, ибо издержано вместо 62 тысяч только 40, несмотря на то, что против сметы сделано вновь 18 каменных погребов и кладовых и прибавлено помещении на 70 человек, которых предполагалось вывести; и все это было приведено в исполнение не в продолжение двух лет, на то назначенных, а в течение только четырех месяцев, и притом еще осенних. Можно было ожидать, что за такую немаловажную услугу митрополит Филарет выразит свою особенную благодарность если не видимой какой-нибудь наградой, то, по крайней мере, скажет ему за труды его и старание спасибо, которое из уст владыки было бы отцу Пимену несравненно дороже всяких наград, но он не заблагорассудил сделать и этого, что можно объяснить только его особенной сдержанностью в изъявлении благодарности, для того чтобы трудившийся не возмечтал о себе и не возгордился, воображая, что сделанное им достойно великой похвалы или награды. V Петр Иванович Куманин, так сочувственно отнесшийся к отцу Пимену, видя его скорбь о кончине Александрова, и сказавший ему: «Что вы потеряли в Павле Матвеевиче, я постараюсь то восполнить», – сдержал слово и, сердечно расположившись к нему, внушил и ему полное к себе уважение и мало-помалу приобрел его доверие и нелицемерную искреннюю привязанность. В вещественном отношении Куманин оказался еще сдержаннее Александрова. Были около него люди, тайно вредившие интересам монастыря. Петр Иванович Куманин по летам жил на даче, и в 1862 или в 1863 году он провел лето в Сокольниках, где отец Пимен у него иногда бывал. «Однажды, – говорит он, – я приехал к нему и застал его читающим бумагу, которую при моем входе, сложив, он положил на стол. Я стал извиняться, что помешал ему. |
| Можно себе представить, сколько нужно было иметь решимости, терпения и твердости духа, чтобы дождаться утешительного уверения опытного врача, что камня уже более нет. Это радостное, желанное уверение дал Новацкий марта 5-го после последней операции. В продолжение всей болезни преосвященный Леонид весьма часто навещал болящего своего друга: он по два и по три раза приезжал каждую неделю, когда в утреннее время, когда вечером, и сиживал иногда подолгу. Но, ободряя и утешая недужного старца, как истинный друг его по душе, он и о ней имел постоянное попечение: каждое воскресенье и каждый праздник он присылал с Саввинского подворья иеромонаха отца Сергия, чтобы исповедывать и приобщать отца архимандрита. По его же совету и настоянию весьма часто у постели больного накануне праздников и под воскресные дни отправляемо было всенощное бдение одним из Угрешских иеромонахов, живших на подворье во время болезни, а в продолжение четыредесятницы читали всю службу, и это составляло для болящего великое утешение. Все, знавшие отца Пимена, в особенности короткие знакомые, принимали живое участие в его положении: кто присылал узнавать о здоровье, кто сам приезжал, а некоторые, зная что по настоянию врачей ему предписана особенно питательная и легкая пища, придумывали для него разные яства. В особенности заботилась о его пище поблизости имевшая свой дом усердная поклонница преосвященного Леонида и почитательница отца Пимена, благочестивая и боголюбивая давнишняя их знакомая Елизавета Петровна Милюкова. «Мало того, что она меня питала согласно предписанной мне диете, – упоминает отец Пимен в своих Воспоминаниях, – она еще и лакомила меня, изобретая разнообразные и вкусные яства. Да воздаст ей Господь и да вознаградит за ее родственное, могу сказать, расположение, за все ее заботы и сердоболие истинно христианское!». В конце февраля, после одной из операций, преосвященный Леонид, не хотевший в этот день сам ехать, писал отцу Пимену: «Тебе Бога хвалим! Эту песнь дважды слышал я ныне в Успенском соборе, и в третий раз возглашена она мной теперь. |
| Ноября 26 (1875 года), совершив соборне праздничную литургию в церкви Островской богадельни во имя святителя Иннокентия Иркутского, которому совершается память в этот день, он возвратился на несколько часов на Угрешу, а к вечеру уехал в Москву. На другой день, 27, было совещание врачей – И.Н. Новацкого и Тяжелова, а на следующий день за тем совершили первую операцию, продолжавшуюся почти полтора часа. Целые сутки после того продолжалось лихорадочное состояние, а затем бессонница и отсутствие аппетита, так что нужно было дать больному отдохнуть и несколько оправиться, вследствие чего ко вторичной операции нельзя было приступить прежде 7 декабря; третью делали 21 декабря, четвертую 15 января 1876 года. Перед этой четвертой операцией отец Пимен видел сон, коему он придавал особенное значение и который он описал подробно в своих Воспоминаниях: «У меня в то время гостил на подворье Новоголутвинский архимандрит, отец Сергий. Спаси его, Господи, за все его попечения во время моей болезни, за его братскую любовь и сыновнюю преданность; я вполне их чувствую и ценю. Бессонницы мои продолжались, и, усталый и утомленный, я засыпал только к утру, часов в 6 или в 7, и то ненадолго. В этот день, т.е. 15 января, случилось мне видеть сон. Снилось мне, что я на Лубянке, в нашем новокупленном подворском доме, стою на углу в какой-то часовне (которой в действительности нет); внутри ее были ли какие украшения или иконы – этого не помню, а вижу, что посреди часовни стоит покойный наш владыка, митрополит Филарет с непокрытой головой, а сам как будто одет какой-то мглой, держит на левой ладони две частицы хлеба и, наклонясь, читает молитвы, но так тихо, что мне ничего не слышно; потом этими двумя частицами он меня причастил; но так как остались еще две крупицы на ладони, то он указал мне на них, чтобы я употребил и их, что я и сделал. Не знаю почему сдавалось мне, что после меня еще какой-то монах должен причащаться, а его тут не было. Вот я вышел из часовни посмотреть, где же он. И вижу, что он идет, средних лет, рыжеватый, в камилавке, а рясу держит в правой руке. Я и говорю ему: «Куда же ты это ушел? Владыка ведь тебя ждет». «Я озяб», – ответил он мне. В это время я взглянул и вижу, что напротив часовни стоит какой-то мальчик и говорит мне: «Владыка-то вновь вышел». |
|
|
