| С половины января отец Пимен переехал в Москву в свое обычное помещение на монастырское подворье, и началось предварительное лечение, состоявшее в употреблении таких веществ, которые имеют свойство разлагать камень. Конечно, это были опыты, не имевшие желаемых последствий, и пришлось все-таки прибегнуть к дроблению с помощью приспособленного для этого снаряда. Первая операция совершена была И.Н. Новацким 2 февраля, хотя сама по себе не была особенно мучительна, но последствия были тяжки и при лихорадочном состоянии больного чрезвычайно изнурительны: отсутствие сна, отвращение от всякой пищи, величайшая раздражительность нервной системы, так что в три-четыре дня отец Пимен стал неузнаваем. Тщетно прибегали ко всевозможным средствам, чтобы подкрепить упадавшие силы, возвратить сон и возбудить позыв на пищу: лекарства действовали неудовлетворительно. Морфий в малых приемах не действовал, а в более сильных имел дурное влияние на голову и производил давление в груди и схватки в желудке; словом, всякое средство, оказывая желаемое местное облегчение, производило с тем вместе дурное влияние на весь организм. Неделю спустя после первой операции сделана вторая, имевшая такие же тяжелые последствия, как и первая; так что пришлось отложить продолжение на неопределенное время и ожидать восстановления сил. Но возможно ли было в скором времени ожидать этого при отсутствии сна, при отвращении от пищи и при неукротимой раздражительности нервов, порождавшей строптивость, которую невозможно было ни предотвратить, ни смягчить ничем. Напрасно трое из братий, находившихся при больном, старались всеми способами угодить ему, все оказывалось безуспешным: когда подавали горячее, он сердился, что горячо и требовал холодного; когда подавали чуть-чуть теплое, желал горячего; когда предлагали ему пищу, он отказывался и говорил: – Не навязывайте мне, когда не хочу; пожелаю, спрошу сам. Когда ожидали, что он потребует сам, он был опять недоволен: «Меня позабыли, обо мне никто не подумает – нужно напоминать...» |
| «Люди, подобные отцу Пимену», – говаривал преосвященный Леонид, викарий Московский (впоследствии архиепископ Ярославский), дружески его любивший, – великая редкость: это самородки золота.» Не получив никакого образования и научившись только читать и кое-как писать, отец Пимен оставил мирскую жизнь и вступил в монашество, имея от роду двадцать два года, но силой и действием прирожденных ему способностей он сам себя образовал и сумел подняться на такую нравственную высоту, что стал в уровень людей высшего образования, и в среде, для многих представляющейся недеятельной, сделал столько, сколько приходится сделать на своем веку весьма немногим из образованнейших и деятельнейших людей, живущих в самом круговороте мирских сует, среди пучины житейской. Для людей посредственных и маломощных границы деятельности определяются той средой, в которой они родятся; для людей даровитых, исполненных сил воли, ограничений нет – они сами устанавливают границы своей деятельности и по мере надобности расширяют их, отодвигают, и где бы ни были, действуют свободно и устраняют препятствия, могущие казаться людям обыкновенным непреодолимыми. Таков был и отец Пимен. Будучи весьма осторожен и осмотрителен в своих действиях, он быстро соображал все выгоды или невыгоды какого-нибудь предприятия, никогда не действовал круто, не шел на перелом обстоятельствам, но умел выжидать удобного времени, и когда случай представлялся, он искусно и своевременно им пользовался, и потому-то меры, им принимавшиеся, и были так целесообразны и действия его по большей части увенчивались желаемым успехом. Но он никогда не превозносился удачей, все относя к Богу: и малое и великое. Он с истинно монашеским смирением успех приписывал Господу, признавая себя только видимым орудием невидимо действующей высшей силы, а в тех редких случаях, когда он испытывал неудачу, не упадал духом, не малодушествовал и, упрекая себя в неосторожности или поспешности, подчинялся временной невзгоде и выжидал более благоприятных обстоятельств, не отлагал намерения снова попытаться достигнуть раз предположенной цели. |
| – Конечно, каждый скажет, что желал бы и никогда не бывать в ней, – заметил Александров. Пимен продолжал: – Если вы сделаете богадельню, то это будет тоже по заповеди евангельской: «Странен бых, и введосте Мя». Но посудите сами, кто именно поступает в богадельню? Те люди, которые потеряли всякую возможность сами снискивать себе пропитание, или по болезни, или по старости, или по немощи и бедности. И как думаете вы, явись у них завтра средства жить безбедно, остались бы они в богадельне? – Ну кто же заставит их еще там оставаться? Конечно, поспешат выйти. И помолчав немного, Александров спросил в недоумении: – Так что же после этого остается делать? Ты, стало быть, находишь, что все богоугодные заведения не нужны? – Да я разве сказал вам это? Нет, но я желал бы, чтоб и заведение было Бога ради, но чтоб и вступающие в него шли не по немощи и по недостатку и нужде, а добровольно, непринужденно, по свободному своему произволению, Бога ради. – Так какое же это такое заведение, – спросил Александров, – в которое вступают не по нужде, а Бога ради? Нут-ка, скажи! – Вы, Павел Матвеевич, устройте в каком-нибудь монастыре, положим в Угрешском, общежитие, тогда будет все сделано Бога ради и с той и с другой стороны: вы Бога ради упрочите обитель, и приходящие в нее, пользующиеся вашим благодеянием, будут вступать добровольно, жительствовать будут в ней по собственному желанию, Бога ради и для спасения души. Тогда все будет сделано Бога ради, и тот, кто совершает благодеяние, подает Бога ради, и тот, кто призревает и дает кров, и тот, кто входит под оный, все будут работать Господеви, а не себе и не мирови. На это Александров не сказал ни слова, задумался, и видно было, что он недоумевает, что и сказать, потому что слышанное им было для него нечто совершенно новое. После этой беседы отец Пимен бывал неоднократно у Александрова, но об общежитии не было и речи, ни малейшего намека на этот разговор ни с той ни с другой стороны. Что мысль об учреждении общежития зародилась в уме Александрова, он доказал это вопросом своим, сделанным владыке пред освящением: «А может ли быть открыто на Угреше общежитие?» Но и после весьма положительного ответа владыки, «что препятствий нет и что он сам бы этого желал», при свидании с казначеем угрешским опять не было сказано ни слова. |
| Писавший под его диктовку помогал ему, расспрашивая о подробностях рассказываемого, подсказывал ему слова и выражения, которые иногда не представлялись у него наготове, и беседа длилась по несколько часов, не столько утомляя отца Пимена, сколько руку писавшего. Видно было, что это новое удовольствие передавать сердечные воспоминания и задушевные мысли доставляло отцу Пимену большое наслаждение и пробуждало в нем дух творчества, который, не стесняясь затруднением механического труда писать (для него тягостного и мешавшего ему думать и говорить), теперь свободно облекал в видимые черты давно выношенные в душе образы и вполне сложившиеся представления. Нельзя не удивляться той последовательности в изложении событий и мысли, которою запечатлены воспоминания отца Пимена, той безыскусственной простоте и своеобразной художественности и осязательности, которою проникнуты все его рассказы. При этом нужно заметить, что он старался выражениями своими и словами, им употребляемыми, не показаться желающим стать выше уровня того образования, которым был обязан самому себе, не воспитанием, но постоянным чтением и обращением с людьми высшего образования. Случалось нередко, что писавший под диктовку отца Пимена, желая помочь ему и усвоив его мысль, подсказывал ему какую-либо фразу, но отец Пимен останавливал его: – Нет, сударик, это слово не из моего словаря, это выражение не моей школы... ведь это курам на смех будет, что Пимен станет вдруг выражаться, как ученый какой-нибудь профессор. Нет, попроще что-нибудь нужно приискать, каждый знай свою меру. Вот письма преосвященного Леонида, которые относятся ко времени пребывания отца Пимена в Екатерининской пустыни. «Высокопреподобнейший отец архимандрит! Нечаянным случаем пользуюсь, чтобы приветствовать вас; каково вам в лесной прохладе? Исполняйте предписания врача. Ради Бога дальше от мыслей все дела! Я всякий день в хомуте, т.е. на экзаменах и разной другой работе. Жары мучат меня. Дача готова, но я только взглянул на нее. Ехать поскорее надобно, и может быть, с Екатерининской пустыни начну, а когда – не знаю. |
| Если я, воспользовавшись этими малыми крупицами от богатой трапезы, выпавшими на мою долю, радуюсь, что могу поделиться оными со всеми чтившими и уважавшими покойного святителя и тем утешу многих, какова же должна быть отрада тех, которые, обладая воистину духовными сокровищами 111 , мало-помалу собравшимися в их руках, вынув из-под спуда хранимое ими, поревнуют моему усердию и для назидания всех и каждого, и в особенности в наши печальные дни отрицания и неверия, предложат это слово святителя, почерпнутое из глубокого знания мира, проникнутое подвижническим смирением и согретое духом любви во услаждение верующего, во утверждение колеблющегося и во обличение и срамление сынам века сего, зараженным неисцельным недугом неверия! Да поможет Господь и всем нам подражать преставившемуся архипастырю – за его святые молитвы, стяжать его ревность по Бозе, провождать жизнь нашу, неутомимо служа церкви Православной и ближним нашим и тако, с миром и чистой совестью, от селений временных переселиться к вечным! Угрешский архимандрит Пимен. 1877 года, января 6 дня. Угреша. " В письмах преосвященного к отцу Пимену нет ничего такого, что могло бы подать самому строгому критику малейший повод осудить его; разве только то, что он умел в немногих словах кратко и картинно выражать свои мысли, подобно митрополиту Филарету (что некоторые называли у него подражанием), но и Филарета самого винили, будто бы он обкрадывал Массильйона в его проповедях. 112 Подобные обвинения лучше всяких похвал, ибо доказывают только, что за невозможностью найти действительные недостатки, прибегают к мнимым, измышленным. Воспоминания отца Пимена были уже почти готовы для печати, когда последовали отъезд преосвященного в Ярославль и внезапная его кончина, после которой были прибавлены только последние пять глав. Как составились эти Воспоминания, почему напечатаны и проч., все это высказал сам отец Пимен в своем предисловии. «Эти записки составились совершенно незаметным образом и безо всякого намерения написать что-нибудь для печати. |
| – Что это, владыко святый, вздумали вы сегодня приобщаться в простой день? – Я видел сон, что «19 число надобно блюсти», – отвечал он наместнику, которому он уже и передавал, что видел, но тот, желая, может быть, показать, что не придает сему обстоятельству особой важности потому именно, что видел сильное впечатление, произведенное им на владыку, полушутя спросил его: –Да с каких же это пор стали вы, владыко, снам верить? Тогда тот отвечал ему уже яснее. – Ведь отец являлся мне и велел блюсти 19-е число. Подробно говорим об этом потому, что это произвело сильное впечатление на владыку, что отозвалось отчасти и на его внешнем виде. Когда архимандрит Пимен явился к нему 13 числа с докладом, он нашел его озабоченным, несколько согнутым и как будто утомленным, но, впрочем, не заметил в его наружности никаких видимых и особых признаков немощи или нездоровья. Он сперва объяснил владыке о причине, по которой почитал нужным перенести кладбище на новое место и доложил, что есть усердствующее лицо, пожертвовавшее небольшую сумму на часовню. Выслушав это, владыка разрешил перенести кладбище и устроить часовню. После этого отец Пимен стал докладывать насчет училища и представил ему программу преподавания на утверждение. Владыка взял ее, внимательно прочитал и, отдавая ее обратно, сказал: – Слишком обширна... впрочем, посоветуйся об этом с преосвященным Леонидом. И после некоторого молчания он еще прибавил: – Полезно ли и хорошо ли слишком многому учить крестьянских детей? Для них достаточно было бы, кажется, знать грамоту и уметь писать. Воспитание выше природного положения человека оказывается нередко не столь полезным и благотворным, сколько гибельным, оно посевает много плевел, порождая неудовольствие в уме людей, стремящихся перейти из низшей среды в высшую... Трудно решить, полезны ли эти народные школы, где слишком надмевают умы людей из рабочего класса? Что до меня – я не одобряю. Владыка довольно продолжительно говорил об этом предмете и в заключение опять повторил: «Посоветуйся, впрочем, с преосвященным Леонидом». |
| Не будучи лично стяжателен, он нимало не был и скуп как для самой обители, так и для братии, и в некоторых случаях даже, скорее, излишне щедр, чем расчетливо бережлив. Для обители он делал все траты, которые почитал не только необходимыми или нужными, но и только даже полезными, и без которых очень бы возможно было обойтись. Будучи в отношении к братии вообще весьма взыскателен, он, когда требовалось утешить кого-нибудь, наградить, помочь, не стеснялся и давал полною мерою, добро натканною. Старшим из братии, когда отпускал их побывать в Москве, давал по пяти, по десяти рублей и более, а когда по прошествии многих лет жительства в монастыре кто-нибудь из иеромонахов отпрашивался на богомолье в Киев или на родину и это было далеко, он давал значительное и с избытком достаточное для путешествия количество денег, сообразуясь с потребностями каждого, и были случаи, что он давал и по несколько сот рублей. Он умел требовать, умел взыскивать и, наказывая иногда даже слишком строго, он любил и утешить человека достойного из братии и умел щедро и не стесняясь наградить и поощрять. Он всегда носил в кармане множество серебряных монет, и когда при встрече с ним просил у него прохожий, нищий, погорелый, рабочий или странник, он не отказывал никогда и, опустив руку в карман и смотря по тому, кто был просящий, давал ему столько, сколько почитал нужным и достаточным. Он не отказывал послушникам, живущим в монастыре и хорошо себя ведущим, платил за них подати или оброк, хотя бы это составляло и несколько десятков рублей. «Он трудится для монастыря и братии, – говорил отец Пимен, – почему же монастырю и не помочь ему?» Для себя собственно отец Пимен хотя и не тратил излишнего и ни в чем не роскошествовал, но и не отказывал себе в том, что понадобится. О преосвященном Леониде мы скажем совершенно иное: мало того, что он не был любостяжателен, он был совершенно не стяжателен, и, несмотря на то, что в молодости испытал великую нужду, он и впоследствии, когда имел во всем изобилие и излишество, умел сохранить себя в чистоте от сребролюбия и стяжательности; он не только не собирал и не копил денег, он не прикасался к ним, как к чему-то, оскверняющему руки. Он не заботился о своих собственных интересах, но мало помышлял и о внешних выгодах как монастыря, ему подведомственного, так и подворья, на. котором жительствовал и которое по своей местности могло быть приведено в более цветущее положение и приносить в десять раз более, нежели сколько оно приносит теперь. |
| Как только дождь прошел, отец архимандрит, несмотря на грязь, пошел на постройку и, взойдя наверх по стремянке, около получаса ходил везде и делал свои распоряжения; но когда он стал спускаться, нога его оскользнулась, он ухватился за поручень, думая удержаться, но он был, должно быть, плохо прибит гвоздем, оторвался и, потеряв равновесие, отец Пимен с четырехаршинной высоты упал на двор, заваленный всякими щепками, обрубками и чурбаками. К несчастью, на том месте внизу лежал большой четырехугольный чурбан, и на самое острое его место упал отец Пимен правым боком. Двое из рабочих, шедшие за ним, тотчас сбежали вниз и подняли его и повели домой, но он дошел с великим усилием. Он дышал весьма тяжело, кровь текла из головы и струилась по руке, но он был в полном сознании и не казался особенно испуганным своим падением. Приведя отца Пимена в келью, с него сняли ватную полуряску и ватный подрясник и посадили на кровать. Особенной где-либо боли он не ощущал, но чувствовал сильное стеснение в дыхании. Позвали двух монастырских фельдшеров, из которых один был в числе братии, другой находился при больнице, послали в Москву верхового за доктором, а между тем стали прикладывать салфетки со льдом к голове, боку и груди. Так с 9 часов утра до трех, пока не приехал доктор, пришлось отцу Пимену сидеть на кресле; ему было невыносимо тяжело, и его ужасно знобило. Монастырский врач Тяжелов, приехав, поспешил сделать осмотр и нашел: 1) на голове довольно значительную рану, впрочем, без повреждения кости, тронута была только верхняя волосяная оболочка; 2) на левой руке, на верху кисти, глубокую царапину от острого гвоздя, без повреждения костей и жил; 3) перелом в правом боку трех ребер – восьмого, девятого и десятого (чего даже не предполагали) и 4) что вытянута была жила близ печени, от чего и ощущалась такая сильная боль, заглушавшая даже боль от перелома. Потребовалось поставить сначала пиявки и потом уже стали бинтовать. Нелегко было уложить больного в постель, но когда его уложили и он мог вытянуться, он почувствовал большое облегчение. |
| – Ну слава Богу, что теперь все решено, и хотя я заранее уверен был, что без меня дело обойдется, а все-таки вернее, когда уже знаешь, что другой назначен... Кто говорит, что нелестно быть наместником Лавры!.. И я, будь я моложе и крепче здоровьем, конечно бы, не отказался, но теперь тамошняя ломка, без которой дело не может обойтись, Пимену не по летам и не под силу, а по правде сказать, мне это место и не по мерке – всяк Еремей про себя разумей; ну могу ли я, сумею ли принять, как бывало принимал отец наместник высочайших и высоких посетителей, которые там частенько бывают? Нет, голубчики мои, не по Сеньке шапка; вот отец архимандрит Леонид – это другое дело: из дворян, ученый, опытный, человек бывалый; да, он там скорее будет на своем месте, чем бы я; с меня и Угреши довольно. Так, вполне отдавая справедливость другим, отец Пимен при всех своих неоспоримых качествах и достоинствах считал себя как бы несоответствующим важности места. – Быть преемником Антония, вы шутите этим? Вы думаете, это легко? Нет, в его меру тоже не скоро, да и не всякий вырастет... И его митрополит Филарет поддерживал и в гору тянул, а то и ему бы трудно было самому взойти на такую высоту! Кто Антония не знал? В Европе, на Востоке все его знали. Второго Антония не будет! А Пимен в сравнении с ним что такое? Так – букашка, козявка. Нет, не в свои сани не садись... Хорошо, что меня Бог избавил! V К началу весны 1877 года относится новый вид деятельности отца Пимена, о которой умолчать было бы крайней несправедливостью, ибо в ней равным образом выразились и его личная любовь к ближнему, и живое сочувствие к общественным нуждам отечества, и, наконец, его искреннее и глубокое сознание высокого значения и обязанностей монашества в делах милосердия и любви – мы говорим об учреждении на Угреше временной военной врачебницы для раненых воинов. Еще в предшедшем году, как только начали обнаруживаться враждебные отношения между Турцией и ее православными подданными и стало проявляться сочувствие русских сербам, он принял сердечное участие в судьбах несчастных герцеговинцев, сербов и прочих славянских племен, с живым и напряженным вниманием следил за ходом событий и читал с ужасом и негодованием известия о притеснениях и насилиях Турции. |
| Положение отца Пимена было не только опасное и сомнительное, но, можно сказать, почти безнадежное, так что и врачи приходили в недоумение, не зная, к какому средству прибегнуть, чтобы унять непрекращавшуюся икоту, которая началась без видимой и ничем не объяснимой причины и внезапно прекратилась от теплого молока. Всеобщее к себе расположение, которое стяжал отец Пимен, вполне высказалось в продолжение его болезни: не только короткие его знакомые, но даже и те, кто его только несколько знали, посылали узнавать о его здоровье или приезжали сами навещать его. Владыка не раз присылал к нему своего сына, протоиерея Гавриила, а о преосвященном Леониде и говорить уже нечего: невозможно передать его заботливость и попечительность о больном с первых дней его болезни и до самого его выздоровления. Это можно усмотреть, между прочим, из тех коротеньких писем и записочек, которые он посылал к отцу Пимену. Вот некоторые из них. «Высокопреподобнейший отец архимандрит! Вседушно скорблю о болезни вашей и надеюсь завтра видеть вас, тогда и поговорим об Угреше. В Разумовском холодно, но на Саввинском (подворье) все в переделке и негде жить, поэтому я должен терпеть холодок еще несколько дней. Мы с братом о вас беседовали, когда пришло письмо. Не перестанем молить Бога, чтобы возлюбленный и драгоценный отец Пимен и телом и духом восстановлен был вполне. Сейчас вошли ко мне Андрей Владимирович и Анна Петровна Симанские и свидетельствуют вам почтение. Мир вам! Леонид. Сентября 23,1873.» 78) «Благодарю, отец архимандрит, за праздник 62 . Он был хорош, только малолюден. Зато все было для Святаго и небесной славы Его. Прошу вас не портить себя отъездом сюда, если врачи сомнительно будут соглашаться. Поездка в Лукино 63 развлекла бы вас, но вы себя там замучаете; следовательно, ездить ли? Христос с вами! Леонид Е.Д. Угреша, 25 сентября 1873.» 79) «Дай Господи, чтобы слова Новацкого оправдались! Здесь не прекращается о вас молитва. Возлюбленнейший авва! Наслаждаясь тем, что здесь приготовила ваша рука и для жителей, и для посетителей, я несколько понимаю ваши страдания. |
|
|
