| Таким образом, наплыв иностранцев–латинян на Восток в эпоху крестовых походов был одним, хотя и из некрупных, но все же камнем преткновения, о который все больше и больше разбивалось религиозное единение греков с латинянами. – Главная причина, почему крестовые походы служили к возрастанию вражды между данными Церквами, заключалась, впрочем, не в этом, а в варварстве, грабеже и убийствах, какими сопровождались для греков эти походы рыцарей Креста. Самый первый же крестовый поход наводит ужас и оцепенение на греков. Неужели это наши братья христиане? Вот вопрос, который невольно приходил на мысль каждому греку, когда он видел крестовые полчища, предводимые Петром Пустынником, Готшальком. Эти передовые толпы крестоносцев уже с первого раза предубеждали православных против западной набожности и благочестия. Их путь ознаменован был таким варварством, какого никак не ожидали греки. Первые крестоносцы – это были люди, принадлежавшие к низшему, грубому и испорченному классу общества. Конечно, грекам, выносившим на своих плечах всю тяжесть этого похода, было не до вопроса: были ли это лучшие люди Запада или же подонки общества? В них видели они лишь злодеев, пришедших с Запада с целями, однако же, самыми священными; ненависть с этих крестоносцев переносилась на весь христианской Запад. От первых крестовых дружин подданные Греческой империи потерпели, по мнению историка крестовых походов Мишо, более, чем сами турки от их первых подвигов. 4 Правда, дальнейшие дружины крестоносцев вели себя несравненно лучше своих предшественников, но уже нельзя было истребить из умов православных людей предубеждений против латинян, представляемых первыми крестоносцами. С другой стороны, вождям и позднейших крестовых дружин нельзя было удержать буйную толпу и самим удержаться в пределах умеренности. Возникало множество мелких ссор и стычек, и в результате выходило то, что греки в латинянах видели только людей, преданных делам тьмы, богохульно прикрывающих знамением Креста величайшие преступления. |
| Так с тех пор, а точнее говоря, со времен, на сто лет предшествовавших поэту, с царствования, говоря пушкинскими же словами, «то мореплавателя, то плотника», прорубающего окна, и повелось называть Европой ее западную фракцию, ту, что занимает не более трети европейской территории. Русь, как верно проинформировал собеседников и телевизионную публику ученый-византинист, хотя, впрочем, это хорошо известно и менее образованным людям, приняла христианство из Константинополя, из Византии, то есть из Европы. Однако Русь при этом сама являлась Европой, подобно Скандинавии, до своего Крещения, языческой периферией Европы. Но со времени своего Крещения Русь стала интегральной частью той Европы, которой принадлежало духовное, культурное и даже топонимическое первородство в сравнении с Западом. После отпадения Запада от Православной Церкви Русь сохранила свою приверженность Православию и тем самым свою принадлежность миру восточно-христианской цивилизации Изначально Европой назывался клочок земли, находившийся не на ее западной, а на ее восточной окраине. На крайнем востоке средиземноморской Европы, в Элладе, находился очаг развитой дохристианской цивилизации, которую принято называть античной. Апостол Павел впервые вступил на европейскую землю на берегу не Атлантики, но Эгейского моря, откуда и началась христианизация этой части света. После отпадения Запада от Православной Церкви Русь сохранила свою приверженность Православию и тем самым свою принадлежность миру восточно-христианской цивилизации. Исходя как раз из этого факта, из такого своего генезиса, России , по меньшей мере, с исторической точки зрения, неуместно записываться в ученики вторичной Европы, претерпевшей в средневековье метаморфозу, которую при более строгом взгляде на вещи можно было бы назвать и дегенерацией. Заимствования на Западе, не лишенные пользы в области технологии, по природе вещей не делали и не делают Россию более европейской страной, поскольку аутентичной и изначальной Европой является ее грекоязычный регион, откуда на Русь и пришло христианство при святом Владимире. Употребляемый нередко применительно к петровской и послепетровской эпохе термин «европеизация» представляется совершенно неуместным, потому что, пребывая до Петра в мире аутентичной византийской цивилизации, Россия оставалась ничуть не меньше Европой, чем соседние с нею западные страны, скорее более аутентичной и в этом смысле лучшей Европой, чем они, и на эту оценку никак не должна влиять технологическая отсталость допетровской России от Запада, острая необходимость в преодолении которой, ради выживания и самосохранения, была осознана Петром. |
| Ответом на тюркскую экспансию стали походы против них донских и запорожских казаков. Так состоялись казацкие походы в 1502 и 1504 гг. на Тамань, 1516 г. на Белгород, в 1523, 1527, 1528, 1538. 1541, 1545, 1547, 1548., 1551гг. на Очаков, 1556 на Керчь и Очаков, 1558 год на Перекоп и Джарылгач, 1560 год на Кафу, 1574 год на Азов и Белгород, 1575 год на Трапезунд, Синон и Константинополь, 1576 год на Килию, Силистрию и Варну, а также практически ежегодно осуществлялись с 1602 по 1696 гг. походы казаков на черноморское побережье Турции, а в 1637 -1642 гг. донские казаки удерживали Азов. Первый вывод успешной обороны с контрнаступлением оказался для русских людей успешно освоенным - набегам степняков противопоставлялись контрудары иррегулярных формирований казацкой вольницы путем адресного возмездия их же методом, но с большей отвагой. Во времена царствования Алексея Михайловича положение дел качественно изменилось. Россия, придя в себя после смуты, начала постепенно переходить в контрнаступление. С 1648 года крупных набегов на Россию татары уже не совершали, однако, почувствовав слабину на Украине, они в 1654-1657 гг. произвели туда 38 набегов, уведя в плен более 52 тысяч человек. В 1676 году началась крупномасштабная война с Турцией продлившаяся до 1681. Под Чигирином противник был разбит (28 августа 1677 года) и, бросив пушки, бежал. В целом Турция потеряла убитыми более 30 тысяч человек. Второй период исторической борьбы России с Турцией связан с византийской политикой Петра I и Екатерины II. В начале XVIII столетия взаимоотношения России с восточными христианами поднялись на новый, доселе невиданный уровень. Именно к периоду петровского правления в сознании угнетенных христианских народов Балкан, Кавказа и всего Ближнего Востока выкристаллизовывается образ России как Богом данной преемницы Византии и освободительницы всего Православного Востока от многовекового тюрко-исламского ига. В 1701 г. в Москву прибыл для переговоров с Петром I один из предводителей армянского освободительного движения И. Ори. И. Ори с собой привез обращение армянских князей-меликов к русскому царю, в котором они просили русского царя освободить их от гнета " неверных " . " Нет у нас иной надежды, мы надеемся на Бога и твою страну " . Он предложил Петру программу из следующих пунктов. Для освобождения армянского и грузинского народов достаточно послать на Южный Кавказ 25-тысячную русскую армию: 15 тыс. казацкую конницу и 10 тыс. пехоты. Казаки будут продвигаться по Дарьялскому ущелью, а пехота будет переправлена из Астрахани по Каспийскому морю. На кавказской земле к русской армии присоединятся армянские и грузинские вооруженные силы и двинутся в совместный с русскими поход против турок. Петр полностью принял проект и обещал сразу же после войны со шведами помочь армянскому и грузинскому народам. |
| Вот такая благодарность за то, что при освобождении Польши от фашистов погибло более 477 тысяч наших солдат. И теперь они официально снесли 100 памятников нашим погибшим воинам. Иван Солоневич конечно не мог этого предвидеть, но ведь весьма точно описал доминанту польского народа. Переходя к доминанте немецкого народа, Солоневич пишет: «Куда бы ни приходили немцы, они автоматически организовывали феодальный строй». Так было при разгроме и Римской, и Византийской империй, при захвате Палестины в составе армии крестоносцев. Когда германские племена покорили Рим, империя была разорвана в клочья, а её культура совершенно забыта: «Остатки древнегреческой и римской культуры пришли в Италию (с периферии бывшей империи) совершенно фантастическим путём: через Александрию, арабов и через мавританскую культуру в Испании. Но это было уже почти через 1000 лет после завоевания Италии германцами». После империи Карла Великого возникла пресловутая Священная Римская Империя Германской Нации, о которой Гёте сказал, что она была ни священной, ни римской, ни германской и вообще вовсе не была империей. При иной доминанте, чем прежде, «воссоздать эту государственность оказалось невозможным. Германские племена разрушили величайшую в мире государственную организацию и за полторы тысячи лет не создали ничего, годного ей хотя бы в подмётки. Очередным ударом они разбили восточную наследницу этой империи – Византию. Во время очередного крестового похода в 1211 году европейские рыцари заняли Константинополь, разграбили его дотла и растащили территорию империи по своим феодам – точно так же, как около 600 лет назад их предки растащили римскую». В крестовых походах «Гроб Господень» был поэтической вывеской. Дело шло не о Гробе, а о грабеже. Но особенно отвратительной афёрой стал крестовый поход детей. Те остатки от 10 000 детей, которые не умерли от голода и лишений в пути, крестоносцы с папского благословения продали в рабство в мусульманский Египет (что в учебниках средневековой истории нам забыли рассказать). При колонизации Прибалтики появились Орден, епископы, купечество, бароны с замками. Под лозунгом приобщения к католицизму там шёл такой же грабёж. Там немцы нашли девственные племена, стоявшие на уровне почти каменного века. Владычество немцев там длилось почти 500 лет со дня основания Риги (1201) до завоевания её Петром Первым. Россия за два века владычества в дела прибалтийских баронов почти не вмешивалась. За четверть века (с 1918 по 1943) от семисотлетней колонизации этого края в итоге не осталось почти ничего. Всё было сметено поражением в первой мировой войне, ликвидацией немецкого землевладения, переселением балтийских немцев ( heim ins Reich ), второй мировой войной... Ненависть к немецкому имени была даже сильнее страха перед большевизмом. |
| К таким защитникам Божьего дела Алексей Комнин должен был питать недоверие. Не нуждаясь вообще в данный момент ни в какой иностранной помощи, император с неудовольствием и опасением взирал на приближавшиеся к его столице с разных сторон крестоносные ополчения, не имевшие по своей численности ничего общего с теми скромными вспомогательными отрядами, о которых взывал к Западу император. Выставляемые прежде историками обвинения Алексея и греков в вероломстве и обмане по отношению к крестоносцам должны теперь отпасть, особенно после того, как было обращено должное внимание на грабежи, разбои и пожары, учиняемые крестоносцами во время похода. Отпадает также жесткая и антиисторическая характеристика Алексея, данная Гиббоном, который писал: “В стиле менее важном, чем стиль истории, я, может быть, сравнил бы императора Алексея с шакалом, который, как говорят, идет по следам льва и пожирает его объедки.” 108 Конечно, Алексей не представлял собой человека, смиренно подбиравшего то, что оставляли ему крестоносцы. Алексей Комнин проявил себя государственным человеком, понявшим, какую грозную опасность несут с собой для существования его империи крестоносцы; поэтому главной мыслью его и было переправить, как можно скорее, беспокойных и опасных пришельцев в Малую Азию, где они должны были делать то дело, за которым и пришли на Восток, т.е. вести борьбу с неверными. Ввиду этого между пришедшими латинянами и греками сразу создалась атмосфера взаимного недоверия и недоброжелательства; в их лице встретились не только схизматики, но и политические противники, которые впоследствии должны будут решить между собой спор оружием. Один просвещенный греческий патриот и ученый литератор XIX века Викелас писал: “Для Запада крестовый поход является благородным следствием религиозного чувства; это есть начало возрождения и цивилизации, и европейская знать может ныне по праву гордиться тем, что она – внучка крестоносцев. Но восточные христиане, когда они увидели, как эти варварские орды грабят и разоряют византийские провинции, когда они увидели, что те, кто называли себя защитниками веры, убивали священников под тем предлогом, что последние были схизматики, – восточные христиане забыли, что эти экспедиции имели первоначально религиозную цель и христианский характер.” По словам того же автора, “появление крестоносцев знаменует собой начало упадка империи и предвещает ее конец.” 109 Новейший историк Алексея Комнина, француз Шаландон, считает возможным приложить отчасти ко всем крестоносцам характеристику, данную Гиббоном спутникам Петра Амьенского, а именно: “Разбойники, которые следовали за Петром Пустынником, были дикими зверьми, без разума и человечности.” 110 |
| Многие исследователи трактуют пять всеобщих делений Трудности XLI как модифицированное древо Порфирия. Немалую суггестивную роль здесь играет художественная убедительность и образная яркость текста. Однако, если присмотреться внимательнее, можно заметить ряд принципиальных различий. Древо Порфирия постулирует наличие наивысшего рода, «сущности», который затем подвергается разделениям. В Средние века эти деления воспроизводят Боэций 408 и Иоанн Дамаскин 409 . Характерно, что они делают это в специальных работах по логике. Применительно к реальному миру постулирование некоей высшей данности проблематично, поскольку и у философов, и у богословов сущее далеко не всегда принимается за высшую категорию. Понятно, что для христианского богословия, – которое потратило столько усилий для подчеркивания уникальности Бога, не сопоставимого ни с чем из тварного 410 , и на акцентирование онтологической пропасти, разделяющей Творца и творение, – догматически неприемлемо говорить о какой-либо общности, включающей и Бога, и творение, поскольку это делает Бога частью чего то большего, чем Он сам. Однако, как мы видели, Григорий Нисский не видел опасности в постулировании сущего как категории общей и для Творца, и для твари (раздел 3.1.2). Более того, два напрямую зависящих от Максима христианских философа полагали логически допустимым говорить о такого рода общности. Например, тот же Иоанн Дамаскин пишет, что «сущность, с одной стороны, сверхсущностно охватывает ( περιχει) несотворенное божество ( τν κτιστον θετητα), с другой – гностически и обстоятельственно ( γνωστικς κα περιοχικς) – всё творение...» 411 . А Иоанн Скотт (Эриугена) говорит о природе или «всеобщности, которую составляют Бог и тварь (universitas... quae deo et creatura continetur) 412 . Такая точка зрения была исключением из правила, но, тем не менее, она была сформулирована 413 и, как представляется, под влиянием обсуждаемого текста Максима. Ведь если над «человеком Петром» и «человеком Павлом» находится вид «человек», то над парой «природа тварная» и «природа нетварная» можно предположить род «природа», что и делает Иоанн Скотт. |
| Весьма неприязненно относясь к мысли, что Бог мог сохранить Иерусалим или избрать другое место как богоучрежденный, постоянный центр вселенской Церкви, решающее значение в этом отношении они отдавали прагматическим реалиям истории, которые выдвинули Александрию и Константинополь в качестве экономических, политических и интеллектуальных центров. Поскольку все местные церкви (а не только такие почтенные апостольские кафедры, как Иерусалим, Антиохия, Эфес, Коринф и др.) являли одно и то же Царство в той же самой полноте, совершали ту же самую Евхаристию и держались одной и той же веры, вполне естественно было признавать главенство епископов тех церквей, которые располагали материальными и интеллектуальными средствами воплощать свое руководящее положение реальным и конструктивным образом. Так как самой очевидной, можно сказать, всепоглощающей прагматической реальностью IV века была всеобщая христианская империя Константина и его преемников, имперская столица в конечном счете неизбежно превзошла Александрию и в конце VI века стала «вселенским патриархатом». Но поскольку империя оставалась формально «Римской», епископ «Ветхого Рима» продолжал считаться «первым епископом» вселенской Церкви. Однако Рим оказался одной из церквей, основанных самими апостолами. Это давало возможность многим византийцам, особенно тем, кто находился в конфликте со своими императорами или патриархами, употреблять при случае высоко ценимые римскими епископами ссылки на апостольское основание римского христианства ап. Петром и ап. Павлом, этих κορυφαοι [глав] апостольской общины. Таким образом, за несколько столетий до раскола сложилась двусмысленная ситуация, допускавшая сосуществование во вселенской Церкви западного «апостольского» критерия с восточным «прагматическим» подходом. Совершенно очевиден контраст между этим «прагматизмом» ранней Восточной Церкви и средневекового Православия, с одной стороны, и первенством чести, которого придерживаются современные нам древние патриархаты Востока, хотя исторические основания, оправдывавшие в прошлом это первенство, давно исчезли. Впрочем, я не буду настаивать на этом контрасте, так как полагаю, что роль империи в формировании структур Византийской Церкви (в том числе и в возвышении восточных патриархатов до положения первенства) сегодня не должна и не может служить для нас образцом. Православная экклезиология определенно исходит из равенства всех местных церквей и потому допускает, так сказать, равную возможность для любой из них принять на себя руководящую роль. Но было бы настоящим бедствием, если бы социально-политические факторы вновь, как во времена империи, официально были признаны в качестве решающего критерия такого возвышения. Да, отождествление Церкви со светскими ценностями уже стало реальностью нашей истории, в частности, в форме «филетизма», но, к счастью, не получило никакого канонического одобрения, так что с ним можно вести успешную борьбу. |
| Известный украинский книжник того времени Иван Вишенский, творчество которого отечественные исследователи сопоставляли с литературной деятельностью Аввакума 416 , в полемике с ректором Виленской иезуитской академии Петром Скаргой активно боролся с проникновением в православный < мир «внешней мудрости», «прелести художества языческаго», «латынских басней», то есть светских наук и искусств, особенно грамматики, диалектики и риторики 417 . Философии и «свободным наукам» он противопоставлял традиционную христианскую ценность-простоту веры, а латинскому языку, который активно внедрялся в духовных школах Западной Руси, -язык славянский. Национальный и традиционалистский пафос Вишенского разделял и Захарий Копыстенский, написавший в 1621 г. грандиозный трактат «Палинодия», который он сам назвал также «книгой обороны» православной церкви против западных влияний. «Обороняя» в нем славянскую духовную культуру от «латинских» притязаний, он встает на грекофильскую позицию. Латинянам, по его мнению, нечем кичиться перед Востоком, так как вся их мудрость фактически та же, на которой стоит и славянская культура, то есть греческая: «Грецкии то суть мудрости-Платонова и Аристотелева и иных философов грецких мудрость, отчасти им (латинянам. -В. Б.) уделеная» 418 . Он перечисляет множество византийских мыслителей и ученых, которые способствовали проникновению «грецкой» мудрости на Запад. Из латинских авторов Захарий с уважением упоминает лишь «великого мудреца Августина» 419 . Там же, на юго-западных окраинах России, находившихся под сильнейшим польско-литовским культурным влиянием, зрели и формировались и новые просветительские силы, начавшие уже в первой половине века проникать в Московскую Русь. Среди них в первую очередь достоин упоминания видный просветитель Лаврентий Зизаний (Тустановский), автор известной «Грамматики словеньска совершеннаго искуства» (1596). В первой четверти века он привез в Москву свой «Катехизис», в котором содержались многие естественнонаучные знания (по астрономии, метеорологии и т. п.) 420 того времени. «Катехизис» не был отпечатан в Москве, но знаменательна полемика, возникшая по его поводу в столице. |
| Подписан Регламент девятнадцатью архиереями (весь епископат. — В.А.), несколькими десятками настоятелей монастырей, несколькими высшими сановниками и царем Петром. Первое издание вышло в Санкт-Петербурге 16 сентября 1721 года гражданской печатью. Второе и третье издания — 23 февраля 1722 года в Москве и в 1723 году в Санкт-Петербурге, напечатаны славянским шрифтом. Вскоре было написано Прибавление к «Духовному регламенту». Первое издание — вместе с «Регламентом 16 Сент. 1721». Другая редакция Прибавления напечатана 14 июня 1722 года в Москве 5 . Тема Прибавления — священство и монашество. Из насыщенного содержания Прибавления коснемся только того, что часто трактуется как «частичная отмена тайны исповеди». Этот пункт формулируется таким образом: «Если кто при исповеди объявит духовному отцу своему некое не сделанное, но еще к делу намеренное от него воровство, наипаче же измену, или бунт на Государя, или на Государство, или злое умышление на честь, или здравие Государево, и на фамилию Его Величества: а объявляя толикое намеряемое зло, покажет себе, что не раскаявается, но ставит себе в истину, и намерения своего не отлагает, и не яко грех исповедует, но паче дабы тако согласием, или молчанием духовника своего в намерении своем утвердился… то должен духовник не тако его за прямо исповеданная грехи прощения и разрешения не сподоблять: не есть бо исповедь правильна, аще кто не всех беззаконий своих кается: но и донести вскоре о нем… объявление беззакония намеренного, которого исповедующийся отстать не хощет, и в грех себе не вменяет, не есть исповедь ниже часть исповеди, но коварное к прельщению совести своей ухищрение…» Несомненно, это распоряжение диктовано жизненным интересом государства и вторгается в тайну человеческой совести. И в то же время, исходя не из нравственного кодекса интеллигента, но из церковного учения об исповеди, нельзя не признать правоты этого пункта Прибавлений. Покаяние — не формальное перечисление грехов для получения автоматического их отпущения. Кающийся обязуется не повторять того, в чем кается; если речь идет о греховной страсти, от которой трудно отстать одним волевым решением, кающийся обязуется вседушевно бороться с этой своей страстью. Другое дело — государственный изменник, который и за грех не считает свою измену, и на исповеди говорит о своих злых намерениях не для того, чтобы в них раскаяться, но, наоборот, чтобы утвердиться в них или через одобрение духовника, или хотя бы через его уклончивое молчание. |
| И есть «пятое Евангелие» – сама Святая Земля. Вся живая, на цвет и запах, и ощупь воспринимаемая нами, словно сошедшая со страниц Евангелия: со стадами и пастырями, рыбаками и лодками, мирными пшеничными полями, на которых ученики Иисуса срывали колосья, и яростными солнечными точилами Виноградника Божия – Кармила. В каждом селении вы найдете древние ручные жернова и масличные прессы, в каждом кургане – многослойные россыпи ханаанской, библейской, античной, византийской нумизматики, с «динарием кесаря», статором из рыбы, пойманной Петром, «потерянной драхмой» и «зарытым талантом», «лептой вдовы» и сребренником Иуды... Чуть-чуть благоговейного воображения – и вы увидите себя не только в Земле Иисуса, но и в Его времени, на самом разломе эр и цивилизаций, в конце Ветхого и начале Нового Завета. Пространство-время Иерусалима: три религии, три тысячелетия Иерусалим с птичьего полета Иерусалим лежит в самом сердце Иудейских гор, на гребне хребта, образующего границу между Приморской равниной на западе («Саронская долина» в Библии ) и Иудейской пустыней на востоке. Древние города старались оптимально использовать преимущества топографии: стены возводились над природными преградами – низинами, протоками, оврагами, окружавшими заселенные холмы. Топографические факторы определили как место изначального возникновения Иерусалима, так и последующие, на три тысячи лет вперед, направления роста и расширения его. Город возник на холме, известном сегодня как Град Давидов. Позже, распространяясь в северном направлении, он охватил территорию Храмовой горы, затем продолжал разрастаться к горе Сион и холмам к западу и северу от первоначальной территории. Все указанные возвышенности расположены в долине Кедрона – глубокого оврага, по которому бежал в древности многоводный поток, оставивший после себя лишь высохшее русло. Течение Кедрона и впадавших в него ручьев, с их оврагами и руслами, оказали решающее влияние на формирование облика и границ города. С древнейших времен Кедрон определял восточную черту города. В период Второго Храма (VI в. до P. X. – I в. по P. X.) он также ограничивал город с севера. На юге, обогнув Иерусалим, Кедрон продолжает свой путь вниз, пока не впадает в Мертвое море через 20 с лишним километров к югу-востоку. |
|
|
