| Встреча с книгой, которая стала одной из главных в твоей жизни, остается в памяти навсегда. И писатель, создавший эту книгу, становится близким, родным. Конечно, это понимаешь не сразу, через годы. Ты снова и снова возвращаешься памятью к тому дню, тому часу, когда произошла заветная встреча. Со мной это случилось, когда я, студент Уральского университета, вышел потрясенным из читального зала, прочитав роман «Идиот». Мне казалось, что волосы мои встали дыбом, что меня как будто ударили по душе, и она содрогнулась. И вот, с той самой студенческой зимы, с 19 лет и на всю жизнь, вошли прямо в центр моего сердца и князь Мышкин, и Настасья Филипповна, и Парфен Рогожин, и другие персонажи бессмертного романа. И на протяжении всей моей жизни потом не один раз и роман этот, и судьба Достоевского аукались, часто определяя повороты жизни, порой очень крутые. Вот об этом сегодня и хочу рассказать. Тем более что информационный повод есть: 10 февраля исполняется 140 лет со дня кончины Федора Михайловича, 11 ноября – 200 лет со дня его рождения, а весь нынешний год объявлен годом Достоевского. Федор Михайлович Достоевский Достоевский как вестник Христа Нас, студентов факультета журналистики, после второго курса отправили на практику в районные газеты. Я попал в городок Богданович Свердловской области, в районную газету «Знамя Победы». Писать надо было о том, как идет уборка урожая, как обстоит дело с надоями молока. И после бестолковых тыканий по полям, фермам, поисков людей, которые должны были мне рассказать про дела (всю информацию я мог бы собрать и по телефону, но «изучал жизнь»), едва живой, так как добирался попутками и на своих двоих, валился я в общежитии на кровать, чтобы чуточку отдохнуть. А раненько вставал и писал репортажи об ударной работе на полях и фермах. Идя мимо кинотеатра в редакцию, я увидел афишу фильма «Идиот. И в тот же вечер принялся писать первую в жизни рецензию И вот, утром, идя мимо кинотеатра в редакцию, я увидел афишу фильма «Идиот». Я так и обомлел. И весь день только и думал, как поскорее прийти в кинотеатр, увидеть фильм. |
| В прошлые века эти пейзажи и эта местность манили больших писателей, великих поэтов и знаменитых художников. Симонов монастырь в начале XVIII в. В пруду, который находился недалеко от монастыря, Николай Карамзин утопил свою Лизу. Здесь работал Аполлинарий Васнецов, творил Константин Тон. Был здесь и Александр Пушкин, но это уже грустная история, о которой речь пойдет ниже… Высокая классика и роскошное барокко Окончательно ансамбль Симонова монастыря сложился к середине XIX века. Но уже в 1685 году известный московский зодчий Осип Старцев ставит в обители знаменитую Трапезную палату. Открытый сегодня Тихвинский храм – это и есть та самая Трапезная. Первоначально за работу по ее сооружению взялся архитектор Парфен Петров. Но заказчик работу мастера не оценил: не понравились мотивы древнемосковской архитектуры. Дошло до суда. Уже через три года другой зодчий, Осип Старцев, переделывает то, что построил Петров, и создает самый внушительный по своим формам и размаху памятник московского барокко. Архитектор дал волю фантазии и соорудил просторную смотровую площадку. По размерам она не уступала большому четверику церкви. А вот что написал об этом архитектурном решении Михаил Юрьевич Лермонтов: Северныи фасад Тихвинскои церкви «Далее к востоку на трех холмах, между коих извивается река, пестреют широкие массы домов всех возможных величин и цветов; утомленный взор с трудом может достигнуть дальнего горизонта, на котором рисуются группы нескольких монастырей, между коими Симонов примечателен особенно своею почти между небом и землей висящею платформой, откуда наши предки наблюдали за движениями приближающихся татар» 4 . До наших дней сохранилось еще одно смелое архитектурное решение – ступенчатый щипец Северный фасад был украшен окнами с наличниками замысловатой формы. Это и по дошедшим до нас фотографиям видно. Но до наших дней сохранилось еще одно смелое архитектурное решение – ступенчатый щипец. Его оформление выдержано в духе западноевропейского маньеризма. Упомянутый выше Аполлинарий Васнецов изобразил как раз описываемую часть здания на полотне «Симонов монастырь. Облака и золотые купола». Это 1927 год. Едва успел. |
| Церковь Панагии Паригоритиссы. Ок. 1283–1289 гг. Церковь Панагии Паригоритиссы. Ок. 1283–1289 гг. Изначально А. находилась на территории митрополии Никополя. В списках епископий К-польского Патриархата А. упоминается только начиная с XII в. Первым епископом А., имя к-рого сохранилось в источниках, был Павел (сер. XI в.). Ок. 896-900 гг. в ходе адм. реформ была образована фема Древний Эпир-Никополь с центром в г. Навпакт, туда же была перенесена столица митрополии. В 1367 г., когда на Навпактскую митрополию был поставлен Матфей, до этого архиеп. Левкадский, резиденция митрополита была перенесена в А. Поскольку в городе теперь находился сам митрополит, епископы А. с этого времени перестали поставляться. С нач. XVI в. появляется титул «митрополит Навпакта и Арты». После освобождения от тур. ига митрополия А. вошла в юрисдикцию Элладской Православной Церкви. С 1899 г. границы Артской митрополии совпали с границами соответствующего нома. В 1894-1900 гг. Артский Предстоятель носил титул архиепископа, в 1900-1922 гг.- епископа, с 1922 г. до наст. времени- митрополита. В наст. время в митрополии А. ок. 140 храмов и более 100 священнослужителей, действуют катехизаторские школы, курсы визант. музыки, муж. мон-рь Мелатон и 3 жен.: Като-Панагия, Ровелисти, Феотокиу (основан в XIV в.). Особо почитаются в Артской митрополии прп. Максим Грек, прп. Феодора императрица, жена Михаила II Дуки Комнина (XIII в.), свт. Парфен, преподобные Апостол и Феохар, нмч. Захарий. Лит.: Remy F. Arta//DHGE. Т. 4. Col. 766; ρδβλθυοτεΑρτης μητρπολις//ΘΗΕ. Τ. 3. Σ. 271-279; LexMA. Bd. 1. S. 977; TIB. 1981. T. 3. Р. 113-115; Ducellier A. Aux frontières de la Romanie: Arta et Sainte-Maure à la fin du moyen âge//TM. 1981. T. 8. P. 113-124; Darrouz è s. Notitiae. Passim; Fedalto. Hierarchia. Vol. 1. P. 488-489; ODB. T. 1. P. 191; Δπτυχα. 1999. Σ. 362-367. М. А. Курышева Христос Пантократор. Мозаика в скуфье купола ц. Панагии Паригоритиссы. Ок. 1290 г. В А. и гл. обр. ее окрестностях сохранился ряд памятников визант. искусства IX-X вв. Как правило, это базилики (в т. ч. купольные) с деревянным покрытием и крестово-купольные постройки. Активизация строительной деятельности приходится на время существования Эпирского деспотата в XIII в. Типология храмовых построек становится разнообразной; создается своеобразный пластический язык оформления фасадов и интерьеров, к-рые отличаются богатым скульптурным убранством визант. и зап. происхождения. Живопись 1-й пол. XIII в. повторяет образцы комниновского искусства и достигает высокого уровня во 2-й пол. XIII в. |
| Материал из Православной Энциклопедии под редакцией Патриарха Московского и всея Руси Кирилла ИНГЕНИАН, САТУРНИН, ПАРФЕН, ДИОНИСИЙ, ПАНФЕР И АЛЕКСАНДР [лат. Ingenianus, Saturninus, Parthenus, Dionisius, Pantherus, Alexander], мученики (пам. 1 апр.). В италийской редакции Мартиролога блж. Иеронима Стридонского (1-я пол. V в.) под 1 апр. помещена заметка об этой группе мучеников, пострадавших в Фессалонике. По предположению И. Делеэ , Парфен и Панфер являются одним и тем же лицом (MartHieron. Comment. P. 169), а указание «в Фессалонике» относится к мученицам Агапии, Хионии и Ирине , к-рые упоминаются в этот же день и ошибочно именуются Ираклейскими. Память Александра и Дионисия (по др. чтению - Диона), пострадавших в Фессалонике, отмечена также под 13 и 14 марта. Запись под 13 марта в Мартирологе сохранилась в искаженном виде, имена мучеников в ней повторяются 2 раза. По поводу записи под 14 марта Делеэ отметил, что указание «в Фессалонике» скорее всего первоначально относилось не к Александру и Дионисию, а к мч. Фронтону и 3 мученикам, с ним пострадавшим. В записи под 14 марта имена Александра и Дионисия также повторяются 2 раза. Из-за серьезных искажений Делеэ отказался от попытки воссоздания первоначального вида записей, указав, что реконструкция, произведенная А. Кантеном, является неверной. Возможно, группа мучеников не была единой: память Александра и Дионисия первоначально могла отмечаться 13 или 14 марта, память Ингениана, Сатурнина, Парфена и Панфера в М. Армении или в Гераклее - 1 апр. Позднее в результате многократных ошибок переписчиков Мартиролога имена Александра и Дионисия были помещены под 1 апр. Однако из-за отсутствия к.-л. сведений о мучениках не представляется возможным сделать окончательные выводы. Из Мартиролога Иеронима память мучеников была перенесена в Мартиролог Узуарда (2-я пол. IX в.). Архиеп. Сергий (Спасский) в «Месяцеслове» привел имена Ингениана и Парфена в жен. форме в соответствии с разночтениями в рукописях Мартиролога Иеронима, однако, согласно реконструированной версии Кантена и Делеэ, имена мучеников следует читать как Ингениан и Парфен. Ист.: MartHieron. P. 32, 38; MartUsuard//PL. 123. Col. 896. Лит.: MartHieron. Comment. P. 141-144, 169-170; Сергий (Спасский). Месяцеслов. Т. 1. С. 655. Э. П. Г. Рубрики: Ключевые слова: АВКСЕНТИЙ Калашников († 1922), мч. (пам. 27 апр., в Соборе святых Ивановской митрополии и в Соборе новомучеников и исповедников Церкви Русской) АГАПИЙ, ПУПЛИЙ, ТИМОЛАЙ, РОМИЛ, ДВА АЛЕКСАНДРА И ДВА ДИОНИСИЯ († 304 или 305), мученики Палестинские (пам. 15 марта, возможно, также 19, 21, 23 или 24 марта, 20, 21 или 24 апр., 17 мая) АГАПИЯ, ХИОНИЯ И ИРИНА († 304), мученицы Солунские (Иллирийские) (пам. 16 апр.; сир. 2 апр.; греч. 22 дек., зап. 1 или 5 апр., 25 дек.) |
| Это ты хорошо, сказала, так и делай, читай. Я тебе реестрик сама напишу, какие тебе книги перво-наперво надо прочесть; хочешь или нет?». И никогда-то, никогда прежде она со мной так не говорила, так что даже удивила меня; в первый раз как живой человек вздохнул. — Я этому очень рад, Парфен, — сказал князь с искренним чувством, — очень рад. Кто знает, может, бог вас и устроит вместе. — Никогда не будет того! — горячо вскричал Рогожин. — Слушай, Парфен, если ты так ее любишь, неужто не захочешь ты заслужить ее уважение? А если хочешь, так неужели не надеешься? Вот я давеча сказал, что для меня чудная задача: почему она идет за тебя? Но хоть я и не могу разрешить, но все-таки несомненно мне, что тут непременно должна же быть причина достаточная, рассудочная. В любви твоей она убеждена; но наверно убеждена и в некоторых твоих достоинствах. Иначе быть ведь не может! То, что ты сейчас сказал, подтверждает это. Сам ты говоришь, что нашла же она возможность говорить с тобой совсем другим языком, чем прежде обращалась и говорила. Ты мнителен и ревнив, потому и преувеличил всё, что заметил дурного. Уж конечно, она не так дурно думает о тебе, как ты говоришь. Ведь иначе значило бы, что она сознательно в воду или под нож идет, за тебя выходя. Разве может быть это? Кто сознательно в воду или под нож идет? С горькою усмешкой прослушал Парфен горячие слова князя. Убеждение его, казалось, было уже непоколебимо поставлено. — Как ты тяжело смотришь теперь на меня, Парфен! — с тяжелым чувством вырвалось у князя. — В воду или под нож! — проговорил тот наконец. — Хе! Да потому-то и идет за меня, что наверно за мной нож ожидает! Да неужто уж ты и впрямь, князь, до сих пор не спохватился, в чем тут всё дело? — Не понимаю я тебя. — Что к, может, и впрямь не понимает, хе-хе! Говорят же про тебя, что ты… того. Другого она любит, — вот что пойми! Точно так, как я ее люблю теперь, точно так же она другого теперь любит. А другой этот знаешь ты кто? Это ты! Что, не знал, что ли? — Ты. Она тебя тогда, с тех самых пор, с именин-то, и полюбила. Только она думает, что выйти ей за тебя невозможно, потому что она тебя будто бы опозорит и всю судьбу твою сгубит. «Я, говорит, известно какая». До сих пор про это сама утверждает. Она всё это мне сама так прямо в лицо и говорила. Тебя сгубить и опозорить боится, а за меня, значит, ничего, можно выйти, — вот каково она меня почитает, это тоже заметь! |
| — Да как же она от тебя ко мне бежала, а… от меня… — А от тебя ко мне! Хе! Да мало ли что войдет ей вдруг в голову! Она вся точно в лихорадке теперь. То мне кричит: «За тебя как в воду иду. Скорей свадьбу!». Сама торопит, день назначает, а станет подходить время — испужается, али мысли другие пойдут — бог знает, ведь ты видел же: плачет, смеется, в лихорадке бьется. Да что тут чудного, что она и от тебя убежала? Она от тебя и убежала тогда, потому что сама спохватилась, как тебя сильно любит. Ей не под силу у тебя стало. Ты вот сказал давеча, что я ее тогда в Москве разыскал; неправда — сама ко мне от тебя прибежала: «Назначь день, говорит, я готова! Шампанского давай! К цыганкам едем!.. — кричит!». Да не было бы меня, она давно бы уж в воду кинулась; верно говорю. Потому и не кидается, что я, может, еще страшнее воды. Со зла и идет за меня… коли выйдет, так уж верно говорю, что со зла выйдет. — Да как же ты… как же ты?.. — вскричал князь и не докончил. Он с ужасом смотрел на Рогожина. — Что же не доканчиваешь, — прибавил тот осклабившись, — а хочешь, скажу, что ты вот в эту самую минуту про себя рассуждаешь: «Ну как же ей теперь за ним быть? Как ее к тому допустить?». Известно, что думаешь… — Я не за тем сюда ехал, Парфен, говорю тебе, не то у меня в уме было… — Это может, что не за тем и не то в уме было, а только теперь оно уж наверно стало за тем, хе-хе! Ну, довольно! Что ты так опрокинулся? Да неужто ты и впрямь того не знал? Дивишь ты меня! — Всё это ревность, Парфен, всё это болезнь, всё это ты безмерно преувеличил… — пробормотал князь в чрезвычайном волнении. — Чего ты? — Оставь, — проговорил Парфен и быстро вырвал из рук князя ножик, который тот взял со стола, подле книги, и положил его опять на прежнее место. — Я как будто знал, когда въезжал в Петербург, как будто предчувствовал… — продолжал князь. — Не хотел я ехать сюда! Я хотел всё это здешнее забыть, из сердца прочь вырвать! Ну, прощай… Да что ты! Говоря, князь в рассеянности опять было захватил в руки со стола тот же ножик, и опять Рогожин его вынул у него из рук и бросил на стол. Это был довольно простой формы ножик, с оленьим черенком, нескладной, с лезвием вершка в три с половиной, соответственной ширины. |
| — Матушка, — сказал Рогожин, поцеловав у нее руку, — вот мой большой друг, князь Лев Николаевич Мышкин; мы с ним крестами поменялись; он мне за родного брата в Москве одно время был, много для меня сделал. Благослови его, матушка, как бы ты родного сына благословила. Постой, старушка, вот так, дай я сложу тебе руку… Но старушка, прежде чем Парфен успел взяться, подняла свою правую руку, сложила пальцы в три перста и три раза набожно перекрестила князя. Затем еще раз ласково и нежно кивнула ему головой. — Ну, пойдем, Лев Николаевич, — сказал Парфен, — я только за этим тебя и приводил… Когда опять вышли на лестницу, он прибавил: — Вот она ничего ведь не понимает, что говорят, и ничего не поняла моих слов, а тебя благословила; значит, сама пожелала… Ну, прощай, и мне и тебе пора. И он отворил свою дверь. — Да дай же я хоть обниму тебя на прощаньи, странный ты человек! — вскричал князь, с нежным упреком смотря на него, и хотел его обнять. Но Парфен едва только поднял свои руки, как тотчас же опять опустил их. Он не решался; он отвертывался, чтобы не глядеть на князя. Он не хотел его обнимать. — Небось! Я хоть и взял твой крест, а за часы не зарежу! — невнятно пробормотал он, как-то странно вдруг засмеявшись. Но вдруг всё лицо его преобразилось: он ужасно побледнел, губы его задрожали, глаза загорелись. Он поднял руки, крепко обнял князя и, задыхаясь, проговорил: — Так бери же ее, коли судьба! Твоя! Уступаю!.. Помни Рогожина! И, бросив князя, не глядя на него, поспешно вошел к себе и захлопнул за собою дверь. V Было уже поздно, почти половина третьего, и Епанчина князь не застал дома. Оставив карточку, он решился сходить в гостиницу «Весы» и спросить там Колю; если же там нет его — оставить ему записку. В «Весах» сказали ему, что Николай Ардалионович «вышли еще поутрус, но, уходя, предуведомили, что если на случай придут кто их спрашивать, то чтоб известить, что онис к трем часам, может быть, и придутс. Если же до половины четвертого их здесь не окажется — значит, в Павловск с поездом отправились, на дачу к генеральше Епанчинойс, и уж там, значит, и откушаютс». Князь сел дожидаться и кстати спросил себе обедать. |
| — Да как же она от тебя ко мне бежала, а… от меня… — А от тебя ко мне! Хе! Да мало ли что войдет ей вдруг в голову! Она вся точно в лихорадке теперь. То мне кричит: «За тебя как в воду иду. Скорей свадьбу!». Сама торопит, день назначает, а станет подходить время — испужается, али мысли другие пойдут — Бог знает, ведь ты видел же: плачет, смеется, в лихорадке бьется. Да что тут чудного, что она и от тебя убежала? Она от тебя и убежала тогда, потому что сама спохватилась, как тебя сильно любит. Ей не под силу у тебя стало. Ты вот сказал давеча, что я ее тогда в Москве разыскал; неправда — сама ко мне от тебя прибежала: «Назначь день, говорит, я готова! Шампанского давай! К цыганкам едем!.. — кричит!». Да не было бы меня, она давно бы уж в воду кинулась; верно говорю. Потому и не кидается, что я, может, еще страшнее воды. Со зла и идет за меня… коли выйдет, так уж верно говорю, что со зла выйдет. — Да как же ты… как же ты?.. — вскричал князь и не докончил. Он с ужасом смотрел на Рогожина. — Что же не доканчиваешь, — прибавил тот осклабившись, — а хочешь, скажу, что ты вот в эту самую минуту про себя рассуждаешь: «Ну как же ей теперь за ним быть? Как ее к тому допустить?». Известно, что думаешь… — Я не за тем сюда ехал, Парфен, говорю тебе, не то у меня в уме было… — Это может, что не за тем и не то в уме было, а только теперь оно уж наверно стало за тем, хе-хе! Ну, довольно! Что ты так опрокинулся? Да неужто ты и впрямь того не знал? Дивишь ты меня! — Всё это ревность, Парфен, всё это болезнь, всё это ты безмерно преувеличил… — пробормотал князь в чрезвычайном волнении. — Чего ты? — Оставь, — проговорил Парфен и быстро вырвал из рук князя ножик, который тот взял со стола, подле книги, и положил его опять на прежнее место. — Я как будто знал, когда въезжал в Петербург, как будто предчувствовал… — продолжал князь. — Не хотел я ехать сюда! Я хотел всё это здешнее забыть, из сердца прочь вырвать! Ну, прощай… Да что ты! Говоря, князь в рассеянности опять было захватил в руки со стола тот же ножик, и опять Рогожин его вынул у него из рук и бросил на стол. Это был довольно простой формы ножик, с оленьим черенком, нескладной, с лезвием вершка в три с половиной, соответственной ширины. |
| 31 июля я проехал в село Сидорово, где 1 августа было назначено архиерейское служение. Еще дорогой узнал, что туда, в Сидорово, идет для беседы со мною из Бережка какой-то старик Парфен, по прозвищу «несоленый». Говорили про него, что он считает грехом есть с солью. Думаю, что за чудак такой? – и очень заинтересовался им. Часа в два пополудни был я на улице и вижу: идет ко мне старик, очень старый, с пожелтевшею седой бородой. Подошел, просит благословения. Благословляю я его, да и спрашиваю: не ты ли дедушка Парфен? – Я, батюшка. А ты разве меня знаешь? – Как же, – мне про тебя много говорили; сказывают, что очень ты будто бы чуден. – Чуден, батюшка... чуден... все-то у меня не так, как у людей выходит. Наставь ты меня на разум! И заплакал старик, – так слезы и закапали из глаз. Погладил я его по голове, как малого ребенка. – Не плачь, говорю, дедушка! Милостив Господь. Пойдем, поговорим в дому; неудобно здесь на жаре разговаривать. И я повел старичка в дом священника, наверх, где было у меня помещение. Старик без затруднения взобрался по очень крутой лестнице. Мы уселись и стали беседовать. – Ты, может, уже слышал, что я соли не ем? Надо мною смеются за это; а по-моему – грех ее есть. – Какой же грех-то? – Да как же? Ведь в Евангелии Спаситель сказал: всяк, кто смочит руку в солило, предаст меня. Значит: кто ест с солью, тот подобен Иуде-предателю. – Что ты, что ты, старик?!... Там, в Евангелии, совсем не так и не то написано. – И я рассказал ему, что написано в Евангелии. Старик удивился: как же случилось, что он не так читал в Евангелии! – У меня, говорит, есть Библия , почитаю еще. – Из-за этого ты и не ешь с солью? – Из-за этого... – Ведь не вкусно без соли-то есть? – Сначала очень невкусно было, а потом привык, – ничего. – И давно не ешь? – Лет тридцать. – Ведь не грех с солью не есть? – Какой же грех ? Ты не любишь с солью, другой не любит с перцем. Нет в этом греха. Но ты не говори, что с солью есть – грех. Никакого нет греха в соли. И в Евангелии, – прочти хорошенько, – не по-твоему о соли рассказано. |
| Точно сумасшедшая она была весь тот день, то плакала, то убивать меня собиралась ножом, то ругалась надо мной. Залёжева, Келлера, и Земтюжникова, и всех созвала, на меня им показывает, срамит. «Поедемте, господа, всей компанией сегодня в театр, пусть он здесь сидит, коли выйти не хочет, я для него не привязана. А вам здесь, Парфен Семеныч, чаю без меня подадут, вы, должно быть, проголодались сегодня». Воротилась из театра одна: «Они, говорит, трусишки и подлецы, тебя боятся да и меня пугают: говорят, он так не уйдет, пожалуй, зарежет. А я вот как в спальню пойду, так дверь и не запру за собой: вот как я тебя боюсь! Чтобы ты знал и видел это! Пил ты чай?» — «Нет, говорю, и не стану». — «Была бы честь приложена, а уж очень не идет к тебе это». И как сказала, так и сделала, комнату не заперла. Наутро вышла — смеется: «Ты с ума сошел, что ли? — говорит. — Ведь этак ты с голоду помрешь?» — «Прости, говорю». — «Не хочу прощать, не пойду за тебя, сказано. Неужто ты всю ночь на этом кресле сидел, не спал?» — «Нет, говорю, не спал», — «Как умен-то! Л чай пить и обедать опять не будешь?» — «Сказал но буду — прости!» — «Уж как это к тебе не идет, говорит, если б ты только знал, как к корове седло. Уж не пугать ли ты меня вздумал? Экая мне беда какая, что ты голодный просидишь; вот испугал-то!». Рассердилась, да ненадолго, опять шпынять меня принялась. И подивился я тут на нее, что это у ней совсем этой злобы нет? А ведь она зло помнит, долго на других зло помнит! Тогда вот мне в голову и пришло, что до того она меня низко почитает, что и зла-то на мне большого держать не может. И это правда. «Знаешь ты, говорит, что такое папа римский?» — «Слыхал, говорю». «Ты, говорит, Парфен Семеныч, истории всеобщей ничего не учился». — «Я ничему, говорю, не учился». — «Так вот я тебе, говорит, дам прочесть: был такой один папа и на императора одного рассердился, и тот у него три дня, не пивши, не евши, босой, на коленках, пред его дворцом простоял, пока тот ему не простил; так ты думаешь, что тот император в эти три дня, на колонках-то стоя, про себя передумал и какие зароки давал?.. |
|
|
