| 272 Vit. Ant. §91. Афанасий не называет этих учеников по имени. Но Иероним в предисловии к жизни Павла Фивйского упоминает о двух учениках Антония, живших с ним – Амафе и Макарие, из которых первый хоронил Антония (Vita S. Pavli [Rosweid p. 19]). 275 Отдельные жилища отшельников назывались σκηνη, καλυβιον, κελλα. Совокупность нескольких таких келлий, расположенных в известной местности и часто на довольно значительном пространстве одна от другой, называлась ασκητηρια, μοναστηρια, μανδραι, λαυρα и др. Последнее название особенно приложимо к поселениям учеников Антония, которые расположены были в отдалении друг от друга и не соединялись с между собою изгородью, тогда как мандры и киновии были обыкновенно обнесены ею. 276 Писпер, в котором при жизни Антония были ученики его Макарий и дл., затем и в позднейшее время около 372 г. во время посещения Руфином был местом жмтельства учеников антония-Пимена и Иосифа. При жизни Антония этот монастырь был главным местом жительства ближайших учеников Антония. 277 Гора Нитийская, которую Иероним называет градом Божиим (Epist. 27), граничила на В. с Ливиею, на Ю. простиралась до о.Мареотского и была собственно пустыня (Пал. Лав. §7). 282 Этот устав Ангела, начертанный им на медной доске (он помещается у Migne Т. XXII р. 62–80; известия относительно его также у Паллад. в Лавз. §34. с. 115–117; у Созомена в Цер. Ист. кн. 3. гл. 14 и у др.), как говорится в житии Пахомия, отличается строгостью и налагает за самые незначительные просупки (за забывчивость, не уменье сидеть, за поворачивание головою в трапезе и пр.) наказания. 284 Правда, в различных кодексах между наставлениями и письмами Актония помещаются также и правила («regulae sive canones». Galland. Т. IV Mign. Т. XL.), изданные с арабского языка на латинском, но они не могут принадлежать Антонию, как это будет показано ниже. 285 Лавз. Палл. §25 с. 90; Созом. Цер. Ист. кн. I, гл. 13. Но были между учениками Антония и люди образованные, знавшие по-гречески, каковы Кроний Макарий и др. (Лавз. §23. с. 89). |
| Паллад (ок. 360между 430 и 440 гг.) уроженец Александрии, школьный учитель и поэт, называвший себя «эллином», то есть приверженцем греческой культуры. Сохранилось ок. 150 разнообразных по тематике и характеру эпиграмм Паллада. В одних он жалуется на своих учеников, не заплативших гонорара, на собственную бедность и участь школьного учителя, решившего «переменить ремесло»; на злую жену и на ненадежных женщин, которых он сравнивает с огнем, «дающим всегда новые вспышки»; оплакивает гибель эллинских богов, поверженного «медного Зевсова сына» – Геракла, «которому прежде молились», и былое величие Эллады. В «увещательных» эпиграммах Паллад призывает спокойно относиться к тому, что даровано людям Судьбой (Тихэ), «случаем» «кормчим» и воспринимать смерть как «освобожденье от мук». Однако отношение поэта к судьбе и к смерти неоднозначно. В ряде эпитафий Тихэ предстает как несправедливое божество, более склонное к злым, чем к добрым, и все люди предназначены ею «для смерти, словно стадо свиней для убоя». В эпиграммах сатирического характера Паллад выступает против правителей Египта, высмеивает монашество, невежественных астрономов, грамматиков, врачей. Ряд эпиграмм, пронизанных сарказмом, был направлен против конкретных исторических лиц: Гессия, добивавшегося звания консула и казненного за ворожбу, корыстолюбивого префекта Дамоника, советника Фемистия. Но чаще поэт не называл по имени тех, кого он обличал, чтобы, по его словам, не возбуждать «злобу к себе многих глупцов». Творчество Паллада способствовало дальнейшему расцвету византийской эпиграммы. Палладий Еленопольский (ок. 364ок. 430) епископ Еленополя в Вифинии, области на северо-западе Малой Азии, создатель типа новеллистических рассказов из жизни египетских аскетов. Его книга «Лавсаика» или «Лавсакийская история» посвящена Лавсу, о котором не сохранилось никаких сведений. Известно, что сам Палладий провел несколько лет среди египетских аскетов – главных персонажей его сочинения. Каждый из них наряду со святостью и духовной силой обладает индивидуальными качествами, делающими их живыми людьми, а не условными фигурами, олицетворяющими монашеские добродетели. Главными мотивами «Лавсаики» являются подвиги святых, выходцев из среды египетского монашества, в их борьбе с различными искушениями. Хотя автор рассматривает аскетический образ жизни как выражение святости, он относится к своим героям с легким юмором (сцена искушения калеки бесом, подстрекающим его против Евлогия). Повествование изобилует бытовыми картинами: автор упоминает механизмы для орошения полей, колесный плуг, запряженные быками жатки, косилки молотильные телеги, изготовленные в Малой Азии. Живость тона, юмористические оценки, свойственные «Лавсаике» были использованы последователями Палладия в агиографическом жанре, прежде всего, уроженцем острова Кипр Леонтием. Новеллистические рассказы утвердились в последующей византийской литературе и в литературах христианских стран. На Руси этот жанр стал называться «патериком». |
| В конце концов Церкви пришлось поставить на соборе в Ганграх Пафлагонских 50 вопрос: когда аскетизм становится греховным? Но общество не ставило вопроса: когда аскетизм становится уродливым? Если призывы к сохранению меры и благоразумия вообще раздавались, они чаще всего исходили… из уст аскета. «Все, что нарушает меру, от бесов», – это слова сурового подвижника египетской пустыни Пимена 51 . «Быть может, мелодия есть не что иное, как призыв к возвышенному образу жизни, наставляющий тех, кто предан добродетели, не допускать в своих нравах ничего немузыкального, нестройного, несозвучного, не натягивать струн сверх меры, дабы они не порвались от недолжного напряжения… наблюдая за тем, чтобы наш образ жизни неуклонно сохраняя правильную мелодию и ритм, избегая как чрезмерной расслабленности, так и излишней напряженности», – это слова мистика Григория Нисского 52 , начавшего свой писательский путь с аскетического трактата «О девстве». В целом же аскетизм – один из наиболее общих принципов раннесредневекового мировоззрения. Разумеется, это отнюдь не означает, будто люди той эпохи поголовно или в подавляющем большинстве своем реально были аскетами. Это означает совсем другое: даже в умах скептических царедворцев и блестящих столичных адвокатов, изощрявшихся при Юстиниане I в сочинении эротических эпиграмм, не было никакого возражения против аскетизма как принципа. Чего-либо отдаленно похожего на апологию Телемского аббатства от них не дождаться. И это отнюдь не по боязни вступить в конфликт с ревнителями благочестия! В V веке Паллад совершенно безбоязненно высмеивает христианских монахов – но не за то, что они аскеты, а за то, что они недостаточно аскеты, что их жизнь имеет свои корпоративные связи и потому не до конца асоциальна 53 . Этот автор довольно легких стихов в киническом духе внезапно с такой страстью называет тело «болезнью», «смертью», «роком», «бременем» и «неволей», «тюрьмой» и «пыткой» для души 54 , с такой нечеловеческой брезгливостью говорит о реальности пола и зачатия 55 , а впрочем, и самого дыхания 56 , что становится ясно: не этому «последнему язычнику», не его единомышленникам и братьям по духу было защищать права мудрой естественности против христианского аскетизма. Если они не шли в пустыню и не предавались аскезе, то не потому, что относились к телесному началу в себе с непринужденной жизнерадостностью, а скорее потому, что в отличие от христиан не надеялись очистить свою плоть никакими постами. Паллад признает не очищение плоти, а очищение от плоти – смерть 57 . |
| Впрочем, во что верит валеология и из какого источника черпает она свое вероисповедание, и не скрывается. " Вот чему учит нас древняя Мудрость Востока. Наша планета, как и всякая другая, состоит из трех миров. Первый из них это физическая часть планеты: наш земной шар. Он называется Миром Плотным или физическим. Второй мир - это " тонкая часть " планеты: мир чувств, желаний, эмоций. Этот мир называют миром Тонким или астральным. И третий мир - это мир мысли: он называется Миром Огненным. Все три мира совмещаются концентрически один в другом, образуя сложное тело планеты. Такое строение напоминает русскую матрешку. Таким образом, наша планета Земля состоит из плотной физической материи, проникнутой сферами тонкой и огненной материи. Все виды материи проникают друг в друга. Все три сферы планеты, все три Мира ее - населены. Живущие в одном мире не видят других Миров и не ощущают их. Но они переходят из одного Мира в другой, - умирая в одном, они нарождаются в другом. В каждом из этих миров человек имеет свое тело. Во время сна тонкое тело отделяется от физического и уходит в Тонкий мир. Тоже самое происходит в момент смерти человека. А ты что думаешь по этому поводу? " . Лично я думаю, что перед нами конспект Агни Йоги Рерихов. И мера корректности валеологов в обращении с исторической реальностью и с источниками точно равняется мере корректности теософов и рериховцев в этом вопросе. Как дивно врут валеологи, видно из такой фразы: " Если для греков тело было храмом души, то в эпоху средневековья оно стало ее темницей " . Вообще-то именно греческие философы называли тело темницей для души, пользуясь созвучием этих слов в эллинском языке (σωμα - тело; σημα - могила): " Тело, или плоть (σωμα), подобно могильной плите (σημα), скрывающей погребенную под ней... душу... душа терпит наказание, - за что бы... она его ни терпела... находясь в теле, как в застенке... пока та не расплатится сполна, и тут уж ни прибавить, ни убавить ни буквы " (Платон. Кратил, 400 с). Один из последних языческих поэтов - Паллад - в V веке " высмеивает христианских монахов - но не за то, что они аскеты, а за то, что они недостаточно аскеты... Этот автор... с такой страстью называет тело болезнью, смертью, роком, бременем... тюрьмой и пыткой для души... что становится ясно: не этому " последнему язычнику " , не его единомышленникам и братьям по духу защищать права мудрой естественности против христианского аскетизма... Паллад признает не очищение плоти, а очищение от плоти - смерть: " Когда же душа вырвется из тела, как из узилища смерти, она бежит к богу бессмертному " " . |
| В конце концов Церкви пришлось поставить на соборе в Ганграх Пафлагонских вопрос: когда аскетизм становится греховным? Но общество не ставило вопроса; когда аскетизм становится уродливым? Если призывы к сохранению меры и благоразумия вообще раздавались, они чаще всего исходили… из уст аскета. «Все, что нарушает меру, от бесов» — это слова суровою подвижника египетской пустыни Пимена . «Быть может, мелодия есть не что иное, как призыв к возвышенному образу жизни, наставляющий тех, кто предай добродетели, не допускать в своих нравах ничего немузыкальною», нестройного, несозвучною», не натягивать струн сверх меры, дабы они не порвались от недолжного напряжения… наблюдая за тем, чтобы наш образ жизни неуклонно сохраняя правильную мелодию и ритм, избегая как чрезмерной расслабленности, так и излишней напряженности» — это слова мистика Григория Нисского , начавшею) свой писательский путь с аскетического трактата «О девстве». В целом же аскетизм — один из наиболее общих принципов раннесредневековою» мировоззрения. Разумеется, это отнюдь не означает, будто люди той эпохи поголовно или в подавляющей большинстве своем реально были аскетами. Это означает совсем другое: даже в умах скептических царедворцев и блестящих столичных адвокатов, изощрявшихся при Юстиниане I в сочинении эротических эпиграмм, не было никакого возражения против аскетизма как принципа. Чего–либо отдаленно похожего на апологию Телемского аббатства от них не дождаться. И это отнюдь не по боязни вступить в конфликт с ревнителями благочестия! В V веке Паллад совершенно безбоязненно высмеивает христианских монахов — но не за то, что они аскеты, а за то, что они недостаточно аскеты, что их жизнь имеет свои корпоративные связи и потому не до конца асоциальна . Этот автор довольно легких стихов в киническом духе внезапно с такой страстью называет тело «болезнью», «смертью», «роком», «бременем» и «неволей», «тюрьмой» и «пыткой» для души , с такой нечеловеческой брезгливостью говорит о реальности пола и зачатая , а впрочем, и самого дыхания , что становится ясно: не этому «последнему язычнику», не его единомышленникам и братьям по духу было защищать права мудрой естественности против христианского аскетизма. Если они не шли в пустыню и не предавались аскезе, то не потому, что относились к телесному началу в себе с непринужденной жизнерадостностью, а скорее потому, что в отличие от христиан не надеялись очистить свою плоть никакими постами. Паллад признает не очищение плоти, а очшцение от плоти — смерть . |
| И мера корректности валеологов в обращении с исторической реальностью и с источниками точно равняется мере корректности теософов и рериховцев в этом вопросе . Как дивно врут валеологи, видно из такой фразы: “Если для греков тело было храмом души, то в эпоху средневековья оно стало ее темницей” . Вообще-то именно греческие философы называли тело темницей для души, пользуясь созвучием этих слов в эллинском языке (тело и могила): “Тело, или плоть, подобно могильной плите, скрывающей погребенную под ней… душу… душа терпит наказание, –– за что бы… она его ни терпела… находясь в теле, как в застенке… пока та не расплатится сполна, и тут уж ни прибавить, ни убавить ни буквы” (Платон. Кратил, 400 c). Один из последних языческих поэтов — Паллад — в V веке “высмеивает христианских монахов –– но не за то, что они аскеты, а за то, что они недостаточно аскеты… Этот автор… с такой страстью называет тело болезнью, смертью, роком, бременем… тюрьмой и пыткой для души… что становится ясно: не этому “последнему язычнику” и не его единомышленникам и братьям по духу защищать права мудрой естественности против христианского аскетизма… Паллад признает не очищение плоти, а очищение от плоти — смерть: «Когда же душа вырвется из тела, как из узилища смерти, она бежит к богу бессмертному»” . Это восприятие телесности было оспорено апостолом Павлом: “Не знаете ли, что тела ваши суть храм живущего в вас Святого Духа, Которого имеете вы от Бога?” ( 1 Кор. 6, 19 ). Язычники могли лишь с презрением относиться к таким словам о плоти, какие встречаются, например, у Тертуллиана : “Душа не может предстать перед Небесным Женихом нагою. Она имеет свою одежду, свое украшение и своего раба –– плоть. Плоть есть истинная невеста. И никто так не близок к тебе, как она. Ее ты должен любить больше всего после Бога. Начни же любить плоть, когда она имеет Творцом своим столь превосходного художника. Можешь ли ты себе представить, что Бог вложил в какой-либо презренный сосуд тень души своей, дыхание своего духа и чтобы он осудил его на изгнание в поносное место?” . Именно потому, что христиане проповедовали покаяние, они видели источник греха в своей собственной свободной воле, то есть в душе, а не в теле: “От меня никогда не услышишь ты, чтобы плоть была зла” . |
| Этот автор... с такой страстью называет тело болезнью, смертью, роком, бременем... тюрьмой и пыткой для души... что становится ясно: не этому “последнему язычнику” и не его единомышленникам и братьям по духу защищать права мудрой естественности против христианского аскетизма... Паллад признает не очищение плоти, а очищение от плоти — смерть: «Когда же душа вырвется из тела, как из узилища смерти, она бежит к богу Это восприятие телесности было оспорено апостолом Павлом: “Не знаете ли, что тела ваши суть храм живущего в вас Святого Духа, Которого имеете вы от Бога?” (1 Кор. 6, 19). Язычники могли лишь с презрением относиться к таким словам о плоти, какие встречаются, например, у Тертуллиана: “Душа не может предстать перед Небесным Женихом нагою. Она имеет свою одежду, свое украшение и своего раба –– плоть. Плоть есть истинная невеста. И никто так не близок к тебе, как она. Ее ты должен любить больше всего после Бога. Начни же любить плоть, когда она имеет Творцом своим столь превосходного художника. Можешь ли ты себе представить, что Бог вложил в какой-либо презренный сосуд тень души своей, дыхание своего духа и чтобы он осудил его на изгнание в поносное Именно потому, что христиане проповедовали покаяние, они видели источник греха в своей собственной свободной воле, то есть в душе, а не в теле: “От меня никогда не услышишь ты, чтобы плоть была “Тело как могила души –– идея а отнюдь не христианская. Странно, что теософы, обычно мыслящие себя продолжателями пифагорейских и орфических “посвящений”, вдруг забыли, что именно их “учителя” проповедовали то, что теософы приписывают христианству и высмеивают в нем... Именно орфики ( " древнегреческие посвященные " с точки зрения теософов) учили, что Титаны растерзали младенца Диониса. От Титанов же произошел человеческий род, а потому наше естество " состоит из двух элементов - титанического и дионисического. Первый тянет нас к телесному, к земному. Второй - к возвышенному " Христианство же при взгляде на тело никогда не испытывало столь мрачных ассоциаций. |
| 61 . Никифор. Никифора, патриарха Константинопольского, «Краткая История»/Пер. Е.Э.Липшица/ВВ. Т. 3. 1950. 62 . Никифор Вриенный [Кесарь]. Исторические записки Никифора Вриенния/Пер. под ред. В.Н.Карпова/ВИПДА. Спб., 1858. 63 . Никифор Григора. Римская история Никифора Григоры, начинающаяся со взятия Константинополя латинянами/Пер. М.Л.Шалфеева/ВИПДА. Спб., 1862. 64 . Олимпиодор. Олимпиодора «История» в записях и выборках Фотия/Подг. Е.И.Скржинская/ВВ. Т. 8. 1956. 65 . Паллад Александрийский. Эпиграммы/Публ. Ю.Ф.Шульца/ВВ. Т. 24. 1964. 66 . Петр Сицилийский. Полезная история/Бар-тикян P.M. Петр Сицилийский и его «История павликиан».ВВ. Т. 18. 1961. 67 . Повесть о Скандербеге/Подг. Н.Н.Розова, Н.А.Чистякова. М., 1957. 68 . Приск Панийский. Сказания Приска Паний-ского/Пер. Г.С.Дестуниса/Ученые записки II отд. Имп. Акад. Наук. Кн. VII, вып. 1. Спб., 1861. 69 . Продолжатель Феофана. Жизнеописания византийских царей/Подг. Я.Н.Любарского. Спб., 1992. 70 . Прокопий Кесарийский. История войн римлян с персами, вандалами и готфами/Пер. С. и Г. Дестунисов/Зап. Историко-филологического ф-та Спб. ун-та. Т. 1–3. 1876–1891. (Новое издание: Про-копий Кесарийский. Война с персами. Война с вандалами. Тайная история/Пер., ст., комм. А.А.Чекаловой. М., 1993.) 71 . Прокопий Кесарийский. Война с готами/Пер. С.П.Кондратьева. М., 1950. 72 . Прокопий Кесарийский. О постройках Юстиниана/Пер. С.П.Кондратьева/ВДИ. 1939. 73 . Прокопий Кесарийский. Тайная история/Пер. С.П.Кондратьева/ВДИ. 4(5). 1938. (Новое издание: см. 74 . Ранович А.Б. Первоисточники по истории раннего христианства. Античные критики раннего христианства. М., 1990. 75 . Робер деКлари. Завоевание Константинополя [в 1204г.]/Пер., комм. М.А.Заборова. М., 1968. 76 . Себеос. История императора Иракла/Пер. К.П.Патканова. Спб., 1862. 77 . Синезий Киренский. О царстве/Пер. М.В.Левченко/ВВ.Т. 6. 1953. 78 . Сметанин В.А. Перечень изданий поздневизантийских писем с 1502 по 1917 г. АДСВ. Вып. 6. 1969. 79 . Созомен Эрмий. Церковная история Эрмия Созомена Саламинского. Спб., 1851. |
| Палатинская антология – состоявшая из 15 книг, была составлена ок. 980 г. В ней содержалось приблизительно 3700 эпиграмм, посвятительных надписей, загадок, преамбул к сборникам произведений ранневизантийских и средневековых поэтов (Либания, Синесия Киренского, Григория Назианзина , Павла Силенциария, Агафия Македонского, Арефы Кесарийского , Константина Родосского и др.), включая сборник античных и византийских эпиграмм, составленных Константином Кефалой и распределённых по жанрам. Рукопись антологии XI в. была обнаружена в Палатинской библиотеке Гайдельберга французским ученым Клавдием Саллеазием в 1606 г. 1-я книга состояла из стихотворных обработок евангельских рассказов и христианских эпиграмм, посвященных великомученикам и принадлежавших Григорию Богослову , Анастасию Косноязычному (годы жизни неизвестны), Софронию патриарху и др. Во 2-й и в 3-й книгах содержались экфрасисы, описывавшие статуи в гимнасии Зевксиппа в Константинополе (сгорел в 322 г.) и рельефы храма Аполлона в Кизике на южном побережье Мраморного моря. В 4-й книге помещались стихотворные вступления к древнегреческим антологиям Мелеагра из Гадары (Сирия, 1 в. до н.э.) и Филиппа из Фессалоники, а также эпиграммы византийского поэта и историка Агафия Миринейского. В 5-й книге эротические эпиграммы; в 6-й – посвятительные эпиграммы; в 7-й надгробные надписи и эпиграммы; в 8-й – эпиграммы Григория Назианзина ; в 9-й декламационные и посвятительные эпиграммы; в 10-й увещательные эпиграммы; в 11-й – застольные и сатирические эпиграммы; в 12-й эпиграммы, собранные Стратоном Сардийским в конце XI в.; в 13-й – эпиграммы, написанные разными стихотворными размерами; в 14-й загадки и задачи; в 15-й – разнообразные по тематике и размерам эпиграммы, начиная с IV в. (Паллад, Павел Силенциарий, Метродор, автор эпиграмматических задач, математик рубежа IVV вв., и др.). Эпиграммы, представленные в Палатинской антологии, позволяют проследить не только дальнейшее развитие этого древнегреческого жанра, но и эволюцию мировоззрения византийских поэтов и мыслителей. |
| Эмигрантство есть драма и школа смирения. Это разговор длинный, отдельный. Драму свою эмигрант-литератор знает. Но вот речь зашла о российских собратьях, о воспоминаниях, о чужих судьбах. Могут спросить — как же относится здешний писатель к ремеслу своему в России: жалеет ли, что с Толстым не поехал, завидует ли дачам, автомобилям и тысячам? Ответ простой (за себя): не жалеет. Каждый живет, как ему следует. «Сии на конях, сии на колесницах, а мы именем Господа Бога нашего». Одни банкиры и миллионеры, а другие пешечком или в метро. И без вилл. Это ничего. Зато вольны. О чем хочется писать — пишут. Что любят, того не боятся любить. Какой образ художника получили в рождении, какой дар у кого есть, тот и стараются пронести до могилы. В меру сил приумножить. А богатство, успех… Нет, зависти нет. Есть другое. За многое мы жалеем собратьев наших. Жалостью не высокомерною, а человеческой. Мы желаем им хартию вольности, желаем тем из них, кто художники, а не дельцы, чтобы их художество могло процветать свободно. Чтобы страшный склад жизни не уродовал человека. Чтобы голоса стали людскими, а не граммофонными. Чтобы они ничего не боялись. …Ну, а может быть, и Алексей иногда боялся, при жизни? Но теперь спит мирно. О бессмертии души много мы с ним говорили когда-то. 1947 Ахматовой Показать бы тебе, насмешнице, И любимице всех друзей, Царскосельской веселой грешнице, Что случится с жизнью твоей… Я Вас встретил, Анна Андреевна, всего раз, Бог знает когда, в 1913 году. Веселая ли Вы были грешница, царскосельская ли насмешница, не знал — да и встреча была беглая, в Петербурге, в «Бродячей собаке». Все мы тогда (говорю о круге литературном) жили довольно беспечно, беззаботно и грешно, о будущем не думали, ничего не подозревали (кроме Блока и Белого: те предчувствовали). Вот и Вы мне показались, в этой Собаке кабаретно-артистической, среди гама и шума, вина, распущенности, песенок Кузмина, разных «Паллад» тамошних, выкриков Бориса Пронина конферансье — юной элегантной дамой, остролицей и изящной, избалованной, слегка с ужимкой — похожей на портрет ваш Сорина («Requiem» теперешний). |
|
|
