| Между-тем патриоты, не понимая причин медления, роптали на него; двукратное посольство и грамоты из Лавры не имели успеха. Наконец ревность подвигла самого Палицына лично предстать Пожарскому и убеждать его – спешить в Москву. 28-го июня Палицын отправился из Троицкой-Лавры, 94 в Ярославле он застал «свар между воевод и во всем воинстве». Палицын намекает, из-за чего был этот свар: «сия вся разсмотрив, старец и князя Димитрия и Козму Минина и все воинство довольно поучив от Божественных Писаний и много молив их поспешити под царствующий град Москву и ктому таковым мятежникам невнимании». 95 Последние слова показывают, что некоторые не советовали Пожарскому идти под Москву, представляя опасность со стороны Заруцкого и его казаков, как подтверждает это далее и Палицын. Но старец мудрыми советами и убеждениями прекратил распрю в войске, его слушали с умилением, и сам Пожарский был убежден его представлениями, что лучше пожертвовать жизнью, чем оставлять отечество без помощи в таких крайних обстоятельствах. Он начал готовиться к походу и решился отправить в Москву передовые отряды, а сам думал выступить после, когда покончит дела с послами из Новгорода, которые в это время были в Ярославле. Трубецкой и Заруцкий между тем написали в Ярославль, что гетман Ходкевич приближается к Москве с сильным войском и просили Пожарского спешить походом. 96 Это известие еще более заставило спешить Пожарского; но тот же Заруцкий, который выражал желание видеть скорее Пожарского под стенами Москвы – адским умыслом хотел повредить делу. Он давно уже послал в Ярославль двух казаков: Обрезка и Стеньку с поручением умертвить Пожарского. Они передали эту тайну 7-ми человекам, служившим в ополчении Пожарского. Из них один, Семен Жданов, был в доверенности у князя, пользовался его милостями и жил у него в доме. Много раз покушались злоумышленники исполнять злое дело, замышляли убить князя во время сна или на дороге, но им не удавалось. Когда стали сбираться в Москву, Пожарский назначил день для смотра артиллерии. |
| Хотя некоторые побег Палицына из под Смоленска оправдывают его добрыми намереяниями, но это – ничто иное, как произвольная догадка исследователей – поклонников Палицына. Современники же, насколько можно о том судить, были вообще очень нелестного мнения о всех, убежавших из-под Смоленска. Если они и не относились к ним очень строго, то во всяком случае смотрели на таковых, как на людей слабых и мало способных на подвиги. Автор упомянутой нами много выше «повести о преславном Российском царстве и ведиком государстве Московском» (в рук. Моск. Дух. Ак. 175) выражается о них так, что они «сопостату врагу королю поклонилися и на его волю вверилися» (л. 374) и при этом присовокупляет оговорку только самого общего характера: «не вем, говорит он, все-ли от желанного сердца к нему преклонилися или будет в тайне искренни к нам... и с нами за веру стояти хотят, токмо разошлися и разъехалися, овии к нам, а овии инуде по своим местом» ibid). Т. е. автор не сомневается, что побег из-под Смоленска и предательство Сигизмунду – явление печальное во всех отношениях и он и не подозревает, что побег этот мог иметь какие нибудь добрые результаты, только он не знает достоверно, были-ли среди предавшихся Сигизмунду и убежавших такие, которые бы в тайне-то оставались верными отечеству: может, были, а может – и нет. Вот мысль автора. Не так-бы, конечно, говорил он, если-бы тогда знали, что Палицын ушел из-под Смоленска с доброю целию и смотрели бы на него, как на благоразумного беглеца, принесшаео своим бегством пользу отечеству. Добрые цели и результаты побега непременно были-бы отмечены автором хотя-бы только по патриотическим побуждениям. Но Палидын не выделяется из ряда друтих беглецов и трактуется, как и все, «предавшимся и поклонившимся Сигизмунду», потому что не достало у него силы вынести стеснения. Палицын убежал из-под Смоленска, даже не сказавшись митр. Филарету, боясь, вероятно что последний задержит его. Если-бы он имел в виду добрую и определенную цель побега, то отчего бы ему было не объяснить патр. Филарету это прямо н определенно, и Филарет вполне способный оценить добрые намерения и пользу их, без сомнения, отпустил бы его. Нет: очевидно, что Палицын имел побуждение скрывать свой побег. |
| Если Симон отмечает близость к Дионисию лиц менее известных, каковы, напр., Перфилий, два священника Федора, Дорофей и др., то тем более-бы он отметил особенную близость к нему замечательного человека и прославившегося патриота, как об этом мимоходом мы уже замечали. Итак, повторяем: отношения Авраамия к Дионисию были или весьма обыкновенными и казенными, или недобрыми. Что же вернее? Для решения этого вопроса данных в разных известиях весьма мало: можно только найти не более, как полунамеки и полуслова; но главным образом в решении его должно обращать внимание на характер Дионисия и Палицына. Это были люди по характеру вовсе не похожие друг на друга. По происхождению дворянин, Палицын в продолжении нескольких лет почти непрерывно вращался около царей, князей, бояр и королей. Честолюбие его находило в таком положении достаточную для себя пищу, а вместе с тем в высших сферах он привыкал к тонким политическим соображениям, расчётам, – к хитрости. Не смотря на то, Авраамий не отличался твердостию воли и безупречным патриотизмом: он уклонился или просто убежал из посольства к Сигизмунду, когда заметил, что положение послов, а в том числе и его, становится щекотливым и не безопасным. Поведение его в посольстве было весьма двусмысленно. Когда переговоры послов с Сигизмундом почти с первых пор приняли неприятное направление, Авраамий успевает выхлопотать у Сигизмунда несколько льготных грамот для монастыря. Не упоминая об архимандрите Дионисии, он только от своего лица и братии выхлопотал у Сигизмунда утвердительную тарханную грамоту на все монастырские вотчины. Если нельзя согласиться с одним предположением г. Забелина, что Палицын, «выпрашивая грамоты, действовал так в полнейшей уверенности, что Сигизмунд будет великим государем Москвы», то с другой стороны нельзя не признать доли правды в другом предположение его, что он действовал так «для каких-либо себялюбивых целей» 656 . Во всяком случае в личности Палицына замечается немалое противоречие: в сказании об осаде монастыря Палицын занимает такое видное место, что за подвиги свои достоин бы названия героя, между тем как известие об уходе его из-под Смоленска пятнает его позорным именем изменника 657 , а смерть его в ссылке дает возможность заподозрить и еще кое в чем. |
| Клементьевский острог опять был занят поляками, и гетман расположил свой обоз у церкви великомученицы Екатерины (на Ордынке). Видя успех неприятеля, видя, с другой стороны, что с одним своим ополчением нельзя поправить дело, Пожарский и Минин послали князя Дмитрия Петровича Лопату-Пожарского за келарем Авраамием Палицыным, который в это время в обозе, у церкви Ильи Обыденного, служил молебен. Пожарский упросил Авраамия в сопровождении многих дворян отправиться в стан к козакам и уговорить их, чтоб шли против поляков и постарались не пропустить запасов в Китай и Кремль. Келарь отправился сначала к самому важному месту, к Клементьевскому острогу, у которого еще стояла толпа козаков, и начал говорить им: «От вас началось дело доброе, вы стали крепко за православную веру и прославились во многих дальних государствах своею храбростию: а теперь, братья, хотите такое доброе начало одним разом погубить?» Эти слова тронули козаков: они отвечали, что готовы идти на врагов и помрут, а без победы не возвратятся, только пусть келарь едет в таборы к другим козакам и уговорит их также вступить в дело. Келарь поехал и на берегу реки увидал множество козаков, которые сбирались переходить на тот берег в свои таборы; Палицын уговорил и их возвратиться назад; другие козаки, которые стояли уже на другом берегу, видя, что братья не возвращаются назад, не зная еще, в чем дело, бросились также назад через реку, одни в брод, другие по лавам; видя, что дело пошло на лад, Палицын переехал через реку в самые таборы козацкие; здесь одни козаки преспокойно пили, другие играли в зернь, но Палицын успел и их уговорить, и вот вся эта толпа оборванцев, босых, нагих (ибо все награбленное тотчас пропивалось и проигрывалось), бросилась через реку по следам товарищей с криком: «Сергиев! Сергиев!» Видя общее движение козаков, ополчение Пожарского также двинулось вперед, острог Клементьевский был снова взят у поляков, и русская пехота залегла по ямам и крапивам по всем дорогам, чтобы не пропускать гетмана к городу. |
| Соглашаясь, таким образом, я поставил лишь со своей стороны одно условие, что хотя, в свое время, генерал Редигер проходил курс академии, а я был уже в составе ее администрации, и он, следовательно, был моим подчиненным, тем не менее с принятием должности начальника Генерального штаба я прошу меня подчинить военному министру. Государь так был рад исходу этого дела, что имел вид человека, у которого с плеч гора свалилась. Он согласился, но поставил со своей стороны условие, чтобы раз в неделю, по вторникам, я делал ему доклады в присутствии военного министра. Пришлось с этим, в свою очередь, согласиться, но я доложил тогда: «Слушаю, ваше величество! Я буду докладывать военному министру в вашем присутствии...» Глава XIX. Начальник Генерального штаба Реформой 1905 года, как я уже пояснял, Генеральный штаб был из Военного министерства выделен в отдельный орган, глава которого, начальник Генерального штаба, получил право самостоятельного, независимого от военного министра, доклада у государя. Пытались в этом отношении подражать прусской организации, упуская самый смысл таковой, так как вопрос личного состава остался в руках военного министра, тогда как в Пруссии для этого имелся специальный военный кабинет. У нас же такового не существовало. Этим в основание всей этой организации заложено было начало разложения, с которым такой положительный человек, как Палицын, справиться не мог. В действительности вся его работа по существу оказалась в полной зависимости от инициативы и импульса Совета государственной обороны, который, однако, ничего не делал! Прием и сдача этого столь крупного управления с деловой и формальной стороны происходили весьма просто: Палицын передал мне ключ от своего порожнего письменного стола, и когда я попросил его дать мне программу работ по обороне, он трагически указал пальцем на свой лоб! Таким образом, говорить было не о чем. Никакого плана обороны, никаких проектов реорганизации... И это через четыре года после неудачной войны! Мое назначение на его место Палицын принял довольно равнодушно. По его словам, он ожидал нечто в этом роде, но совершенно отказывается понимать, как я мог согласиться на подобную перемену. «Вы представить себе не можете, какой бардак был на последнем заседании Совета государственной обороны!» - обиженным тоном сообщал он. |
| Как мы видим в описанных событиях, Палицын принимал участие, увещевая казаков принимать участие в битве со врагом. Так представляется дело в его сказании. Вопрос о том, насколько оно в этом случае достоверно, в исторической литературе решается различно. Нельзя не обратить внимания на другие летописные сказания по данному вопросу. В так называемом Новом летописце дело представляется иначе. Здесь казаки вмешиваются в битву, благодаря обещанию Палицыным казны, но исход битвы решают не они, а Минин со взятыми у Пожарского людьми 650 . В рукописи Филарета Пожарский и Трубецкой, соединившись на бой и единогласно призвав Бога, сразились с литвой и казаки принимали участие в битве 651 . О Палицыне здесь вовсе нет речи. Симон Азарьин в книге о новоявленных чудесах пр. Сергия представляет и архимандрита Дионисия и Авраамия Палицына всячески содействующими соединению Пожарского и Трубецкого – земцев и казаков и казаки принимают участие в битве при обещании монастырской казны со стороны Троицких властей 652 . В исторической литературе по этому вопросу существуют два противоположных мнения – Забелина и Кедрова. Забелив в своем труде – „Минин и Пожарский, прямые и кривые в смутное время“, – сказав о битве с Хоткевичем, как она представляется в Новом летописце, говорит: „иначе повествует старец Авраамий“. Передав изложенное Палицыным, Забелин говорит, что Палицын ставит свою личность в весьма почетное положение. Летописи таких деяний Авраамия не помнят... Так описывает себя сам старец Аврамий, умаляя для красоты своего портрета заслуги Пожарского и Минина, увеличивая для той же красоты заслуги казаков, заставляя верить себе легковерных историков, которые его беззастенчивый панегирик предпочитают правдивым сказаниям правдивых летописцев 653 . Кедров в упомянутом нами исследовании об Авраамии Палицыне разбирает подробно достоверность сказания его по данному вопросу и делает такой вывод: „из всего сказанного несомненно, что честь и слава победы над Хоткевичем должна быть приписана казакам, которых возбудил на бой живым словом воинской речи Троицкий келарь – старец Авраамий Палицын. |
| —306— IV курса по выздоровлении, во время переводных и выпускных или приёмных экзаменов. XXII. Заявление Преосвященного Ректора о том, что студент II курса Успенский Константин, которому Советом Академии, с разрешения Его Высокопреосвященства, дозволено было сдать устные испытания по некоторым предметам II курса после летних каникул, исполнил требуемое и получил следующие баллы: по Священному Писанию Ветхого Завета – 4½, патристике – 5−, библейской археологии – 4½ и греческому языку – 4. Остальные два студента, которым Советом Академии предоставлено было таковое же право – Меньшихов Всеволод (I к.) и Палицын Иван (I к.) к испытаниям после летних каникул не явились: Меньшихов, подавший в Правление Академии прошение об увольнении его из числа студентов, – по болезни, Палицын же, уже оставленный раз в I курсе на второй год, – по неизвестной причине. Справк а: 1) По § 81 лит. а п. 5 устава духовных академий „перевод студентов из курса в курс“ значится в числе дел, окончательно решаемых самим Советом Академии. 2) По § 134 того же устава: „В случае неуспешности, зависевшей единственно от болезни, студенты могут быть оставляемы, с разрешения Совета, на второй год в том или другом курсе, но один только раз в продолжение четырёхлетнего академического курса“. – 3) По Высочайше утверждённому определению Святейшего Синода от 1–14 июня 1888 года „увольнение студентов по прошениям и исключение из Академии“ значится в числе дел Правления Академии, представляемых на утверждение Епархиального Преосвященного. Определил и: 1) Студента II курса Константина Успенского перевести в следующий курс и дать ему соответствующее его успехам и поведению место в списке. 2) О неявке к испытаниям студента I курса Палицына Ивана сообщить Правлению Академии для увольнения его из числа студентов. XXIII. а) Заявление Преосвященного Ректора о том, что бывший студент II курса Академии Николай Драганчул представил семестровое сочинение по истории философии, которое и отмечено подлежащим наставником баллом 3. |
| Палицын. Навсегда! Елена (закрывая лицо руками). Не надо… Палицын. Ты не любишь? Елена. Нет, нет! Люблю… Я хочу, чтобы ты был счастлив… навсегда! Занавес Действие третье Приемная в редакции журнала. Высокая комната. Мебель из тесного резного дерева и кожи. На черных полках номера журналов в одноцветных обложках. Справа (от зрителей) дверь в квартиру редактора, слева – в прихожую, посередине – в контору. Средняя дверь открыта настежь, так что виден большой, великолепно сервированный к званому обеду стол с несколькими канделябрами, фруктами и цветами. Обед окончен. Только что произнесены тосты, одни гости с недопитыми бокалами, оживленно разговаривая, выходят в приемную; другие еще за столом, чокаются с хозяином, Калиновским. Лакеи приносят ликеры и кофе. Явление 1 Гости (выходящие из-за стола). Критик (громадного роста, одетый не очень опрятно, с красным лицом и хитрыми глазами. Молодой беллетрист (с бледной остренькой физиономией, чрезвычайно бойкий и насмешливый). Некоторые из гостей (за столом). За здоровье редактора! Другие. Ура!.. Разные голоса. Господа, тише, тише!.. Слушайте! Критик (наливает себе ликер и подходит к столику, на котором стоит ящик с сигарами). А ведь должно быть дорогие!.. (Закуривает). Аромат!.. (похлопывает беллетриста по плечу) . Да, молодой человек, хорошо быть редактором журнала с такой подпискою… Не то, что мы пролетарии.. Беллетрист (насмешливо смотрит в пенсне). А знаете, я давно ведь заметил по форме ваших глаз, что вы, должно быть, крайне завистливый человек. Впрочем, критики вообще завистливый народ. Гости и хозяин выходят в приемную, у всех бокалы шампанского в руках. Явление 2 Калиновский – очень изменился: у него здоровое румяное и радостное лицо. Елена – грустная и бледная, в простом черном платье. Петров – простодушный старичок в военном мундире. Он становится в торжественную позу перед Калиновским, который смущенно улыбается. Старцев, Стожаров, романистка, Висконти, жена критика и другие. Некоторые из гостей. Здесь гораздо прохладнее… и можно курить. Говорите, Илья Ильич, мы слушаем, говорите же!.. |
| Трубецкой мог надеяться что самозванец возьмет верх над Поляками, и решился променять плохое настоящее, на ожидаемую лучшую будущность. Опыт, предшествовавший выгодной службе у Тушинского Вора, порешил его сомнения, если они только были в нем. Он был так усерден; что послал в Псков послов с поздравлением самозванца. Самое оправдание, которое Трубецкой представлял после Пожарскому, еще более обвиняет его. «Я, – говорит он, – не знал, что это новый самозванец: я думал, это тушинский и калужский Дмитрий!» Пожарский выставляет на вид всю глупость такого оправдания: «как, – говорит он, – сатана ослепил их очи! При них калужский их царь убит и без головы лежал пред всеми целые шесть недель, и сами же они из Калуги писали в Москву и в другие города, что их царь убит, и это знают все православные. Сами они дали присягу – не служить Псковскому Вору, а теперь позабыли свое крестное целование». 37 Итак, Пожарский прав, когда ставит Трубецкого на одну доску с Заруцким, когда целью его действий поставляет корысть и всякие насилия. Трубецкого хотели оправдать пред ним Дионисий и Палицын, и писали ему, что Трубецкой по неволе целовал крест и живет в великом утеснении от казаков 38 но Пожарский оставался при своем мнении и продолжал винить Трубецкого. 39 Как же объяснить теперь известий, сообщаемые Дионисием и Палицыным о присяге Трубецкого? Видно, что Дионисию и Палицыну хотелось оправдать Трубецкого: они имели прекрасную цель – установить мир и согласие между военачальниками, убедить их к единодушному действию против врагов отечества: эта цель видна во всяком их поступке, во всяком послании. И теперь с той же целью они закрывают перед Пожарским вину Трубецкого и сваливают все дело на казаков. Замечательно, что они ни слова не говорят о самом Заруцком, и это по той же причине: оправдывать Заруцкого они уже не могли, выставлять вины его не хотели, потому что он был военачальником, действовавшим под стенами Москвы против врагов её. Он мог еще исправить свою ошибку, мог раскаяться в своей вине: тогда дело пойдет успешно, все они соединятся с Пожарским и будут действовать заодно. Оправдывая Трубецкого, Дионисий и Палицын присовокупляют, что Трубецкой радеет соединения с Пожарским, что он просил их послать к Пожарскому известие о своем желания соединиться с его ополчением. 40 Но это желание уже было высказано тогда, как Пожарский усилился и жил в Ярославле; Трубецкой не выразил своего сочувствия к благородным намерениям Пожарского прежде, когда только составлялось еще народное ополчение в Нижнем Новгороде. Он предлагал свои услуги, как увидел, что предприятие Пожарского слишком обширно и важно, и что он может отнять у него славу военачальника. Вместе с тем в это же время рушились надежды его на псковского самозванца: Исидора связанного привезли в Москву и бросили в темницу. После этого уже писал Трубецкой Пожарскому повинную грамоту. 41 Мы увидим, как Пожарский принял это послание и как он смотрел на Трубецкого. |
| Палицын сообщает, что казаки восстали на дворян и детей боярских полка Пожарского, называюще их „многим имением богатящихся... и хотяху разытися от Московскаго государства, инии же хотяху дворян побити и имения их разграбити, и бысть в них велико нестроение“ 657 . Что должны были чувствовать и думать в таком случае Троицкие власти, всячески старавшие соединить враждующие стороны. Не могли они не печалиться, видя такое положение дел под Москвой. Понятно, говорит Скворцов, что они после всего этого не могли остаться равнодушными зрителями враждебных отношений в ополчениях, – несомненно, они принимали меры для прекращения вражды 658 . Памятником деятельности Троицких властей, направленной примирению земского ополчения и казаков, является послание к воеводам Пожарскому и Трубецкому о соединении и любви 659 . Обычного надписания, от кого направляется послание, здесь нет ни в начале, ни в конце послания. Пославшие лишь называют себя нищими. Послание это найдено в архивах Троицкой лавры. Известно, что примирение казаков и земского ополчения было делом забот властей Троицкой обители. Эти обстоятельства могут служить основанием предположения, что послание это вышло из стен Троицкой обители. В нашей исторической литературе мнение о принадлежности послания властям этой обители высказывали Кедров, Скворцов, Забелин, А. В. Горский, Голохвастов, Иловайский 660 . Оставляя в стороне вопрос, кто именно из Троицких властей писал это послание, – Палицын, или архимандрит Дионисий, или оба вместе 661 , мы считаем его вышедшим из стен Троицкой обители, так как её деятельность в последние моменты смуты не подлежит сомнению. Отсутствие надписания могло иметь особую цель замаскировать от ополчения и казаков так желательное соединение их, над которым более всего болели Троицкие иноки. „По чувству, говорит Кедров, с каким написано послание, по чрезвычайному глубокомыслию и силе аргументации, высказываемой в защиту приводимых мнений и, наконец, по членораздельному характеру изложения, точности и ясности оборотов речи, это послание представляет собой особенно образцовый памятник русской богословствующей мысли начала XVII века“ 662 . |
|
|
