| В одно из моих путешествий по Донской епархии житель Верхнечирской станицы, урядник Александр Любакин сообщил мне список с послания, полученного донскими старообрядцами из Москвы от некоего старообрядческого начетчика, который незадолго перед тем приезжал на Дон по поручению Антония, именуемого архиепископа австрийской иерархии. Посол Антония приезжал туда нарочно затем, чтобы посредством личной беседы с Любакиным отклонить его от присоединения к Церкви, в чем, однако, не имел успеха: Любакин его беседой и доказательствами в защиту раскола нимало не убедился, напротив, даже написал по поводу этой беседы воззвание к своим одностаничникам, в котором между прочим опроверг приведенное послом Антония известное доказательство в защиту Белокриницкого священства, что якобы благодать хиротонии 200 лет скрывалась в кладезе еретичества, по подобию ветхозаветного огня во время Вавилонского плена. В ответ на сие воззвание, московский начетчик, разумеется, не без ведома Антония, и отправил к донским старообрядцам то послание, список которого сообщил мне Любакин. В послании этом московский учитель между прочим пишет, что, беседуя о двухсотлетнем прекращении хиротонии у старообрядцев, он не говорил того, будто бы благодать хиротонии, по подобию огня ветхозаветного во время Вавилонского плена, скрывалась в кладезе еретичества, – и это, можно сказать, общепринятое у старообрядцев доказательство в защиту Белокриницкого священства излагаете уже в измененном виде, предлагает свое новое об огне толкование. Обстоятельство сие достойно замечания, ибо свидетельствует, что защитники австрийской иерархии теперь сами отрицаются от толкования о Вавилонском огне, измышленного и изложенного первоначально самим основателем их иерархии, белокриницким иноком Павлом. Долгом почитаю, по мере сил моих, разобрать и новое об огне Вавилонском толкование в защиту белокрницкого священства, изложенное в послании нового старообрядческого учителя. Потому считаю своим долгом это сделать, что первоначальное об огне Вавилонском учение белокриницкий Павел придумал в оправдание двухсотлетнего превращения хиротонии у старообрядцев против моих о сем прекращении замечаний: пусть же и новоизмененное толкование о том огне чрез разбор мой сделается известно другим, могущим лучше меня сделать возражение. |
| Можно предполагать, что такое построение корреспонденции являлось сознательным трюком, рассчитанным на то, чтобы ценой удовлетворения просьбы редакции и содействия ей в текущей политической работе изменить общую идейную направленность журнала, превратив его в проповедника религии. Разумеется, Огарев не мог пойти на такую сделку, и редакторский карандаш вычеркнул из статьи все богословские рассуждения. Но после этого статья самым резким образом изменила свой смысл. Этот эпизод интересен тем, что он на конкретном примере показывает те большие трудности, которые вставали перед Огаревым. «Общее вече» было задумано в качестве органа революционного просветительства, но оно вместе с тем было рассчитано на сотрудничество в нем руководителей старообрядчества, носителей самых реакционных взглядов. Можно догадаться на основании дошедшего до нас запроса Герцена и Огарева от 10–14 марта 1864 г., адресованного О.С. Гончарову (XVII, 134), что свое отрицательное отношение к выступлению журнала «Европеец» против «Общего веча» Павел Прусский – предполагаемый автор рассматриваемой статьи – высказал, вероятно, по специальной просьбе его издателей. Видимо, с подобными же просьбами они обращались и к руководителям иных направлений старообрядчества. Публикуемые документы дают новый ценный материал для разработки важной исследовательской темы о поисках русскими революционерами,– в данном случае Огаревым,– путей к сближению с народными массами и о тех достижениях и ошибках, которыми эти поиски сопровождались. Особое значение эти материалы приобретают в связи с тем, что они обрисовывают конфликт, возникший на основе столкновения взглядов Огарева – революционного просветителя, демократа – с консервативной идеологией Павла Прусского – носителя идей и взглядов, свойственных кругам крупной буржуазии. Приехал я с дороги в феврале месяце, прочел посланное вами письмо, на которое ответствую на ваше имя. Первое, благодарю вас за пересылку любезнейшего мне Кельсиева письма 2 . Он в письме просит ответить на ваш ответ, что бы я и сотворил при сем письме, потому что мне сделать возможно – в том отказать ему моей совести тяжко за его любовь, но воспрепятствовало то – ваши листочки все у меня соблюдаются, а этот как-то затерялся – или кому дали без меня, или на почте затерялся. |
| Все хочется, чтобы делалось по нашему. А нельзя сказать, чтобы все до одного наши желания таковы были, на которые бы благоразумие и об общей пользе попечение всегда согласиться дозволяло» 90 . Особенно много приходилось терпеть от вспыльчивости Павла военным людям, так-как он находил великое удовольствие в военных упражнениях, и главное свое внимание обратил на войско. Нужно заметить, что в военном деле Павел был поклонником Фридриха Великого, до крайности увлекался «прусской дисциплиной, выправкой, мундирами, киверами и т. д. и т. п., словом всем, что напоминало о Фридрихе Великом. Павел подражал Фридриху в одежде, в походке, в посадке на лошади» 91 . Поэтому тотчас по восшествии па престол, Павел ввел в русское войско прусскую дисциплину и прусские мундиры. Велено было всем обмундироваться сообразно новым требованиям и усвоить ордены прусской выправки, как можно скорее. Но, так-как русское войско никогда не было расположено к немецкой дисциплине, то следствием распоряжений Павла было то, что «в несколько недель 60 или 70 офицеров оставили полк» (конногвардейский) 92 . К числу недостатков Павлова характера нужно отнести и доведенную им до крайности требовательность относительно безусловного исполнения часто мелочных его распоряжений. Так, например, уже в ночь смерти Екатерины, Павлом были изданы полицейские распоряжения такого характера: «офицерам запрещается ездить в закрытых экипажах, а дозволяется только ездить верхом, либо в санях или дрожках». В довершение того был издан ряд полицейских приказов, предписывающих «всякому носить пудру, косичку или гербейтель и запрещающих ношение круглых шляп, высоких сапогов, панталон, а так же завязок на башмаках или culottes; и тут, и там следовало носить пряжки, волосы следовало зачесывать назад, а отнюдь не на лоб; экипажам и пешеходам велено было останавливаться на улицах при встрече с императорской фамилией; сидящие в экипажах должны были выходить, чтобы отвесить свой поклон» 93 . Таковы были достоинства и недостатки Павлова характера. |
| Между тем, наступила осень, высадка в Шонию отложилась до будущего лета и государю нечего было делать в Копенгагене. После великолепного маскарада, устроенного королем, Петр оставил датскую столицу, где, в силу политических обстоятельств, Лесток ни скучно ни весело прожил более трех месяцев. Перед отъездом из Копенгагена, не было никаких слухов о царевиче, хотя давным-давно уже миновал назначенный ему восьмидневный срок; но зато в царской свите поговаривали о появлении в Гамбурге племянника Мазепы, Войнаровского в замышляемой поимке этого прославленного искателя приключений, возбуждавшего, по этому самому, особенное любопытство Лестока. Направясь снова в Мекленбургию, их величества прожили неделю во Фридрихштадте, проехали Любек и прибыли в Шверин, откуда Петр должен был отправиться один в Габельсберг, для свидания с прусским королем. Проводы его царского величества не обошлись без блистательной охоты, устроенной герцогом мекленбургским в окрестностях Нейштадта. По окончании габельсбергского свидания, на котором король принимал царя «с крайним оказательством высокопочитания» 195 , Петр и Екатерина съехались в Гамбурге, где любопытство Лестока удовлетворилось: Петру действительно был представлен схваченный Войнаровский. В Штаде, куда их величества прибыли из Гамбурга водой, государь и государыня снова расстались и довольно надолго: Петр, в сопровождении Головкина, Шафирова, Толстого, князя Василия Владимировича Долгорукого и других, поскакал по ганноверской почте на Бремен в Голландию, и 6-го декабря прибыл в Амстердам; а Екатерина, тогда беременная, не могла ехать скоро и следовала туда же на Оснабрюк и Мюнстер. При ней состоял и Лесток, разлученный на этот раз с другом своим Шепелевым, находившимся в свите государя. Доехав до города Везеля, в клевском округе Пруссии, государыня не могла продолжать путешествия, и остановилась. Здесь встретил Лесток новый 1717 год, и здесь же, 2-го января, ее величество разрешилась от бремени сыном, царевичем Павлом, который жиль всего одни сутки. |
| Вы спросите, может быть: почему Павлу так хотелось послать Антония епископом в Россию? разве он не видел из поступка Антония по поводу Четиих-Миней, как крепки в нем беспоповские убеждения? О убеждениях Антония Павел мог думать, что со временем он оставит их; а пользы от него в России Павел мог надеяться большой. Он, конечно, предполагал, что когда Антоний, бывший казначей столь знаменитого у беспоповцев Преображенского Кладбища, приедет в Россию архиереем, за ним беспоповцы потекут рекой. Но эта надежда не оправдалась. Беспоповцы не только не потекли за Антонием рекой, но даже никто из них, кроме некоей Тихоновны, его кумы, к поповцам не перешел. А это случилось по следующим причинам. Во-первых, Антоний был определен в казначеи на Преображенское Кладбище не по желанию самих кладбищенских и не за какие-нибудь услуги Кладбищу, а только из уважения к Федору Алексеевичу Гучкову. Во-вторых, он никакой начитанности книжной не имел, даже и грамота его не соответствовала кладбищенской, как это беспоповцам хорошо было известно: он не умел прочитать по надстрочным знакам не только канона, но и псалма; над его чтением все кладбищенские, кто слышал, смеялись. Повернее читать его учили уже в Австрии в беспоповском монастыре. Вообще, к его начитанности кладбищенские и все московские беспоповцы никакого доверия не имели, потому и переход его никого в религиозных убеждениях поколебать не мог. А притом вспыльчивость его и привычка употреблять иногда слова неприличные многих от него отвращали. Известна была еще его наклонность к честолюбию: она-то и заставляла его изменять даже свои религиозные убеждения, что доказывается его переходом без всякого рассмотрения из православных в беспоповцы, потом из беспоповщины в поповщину, и всем его поведением в отношении к Окружному Посланию. Имел Антоний и добрый нрав – не копить денег, что, как слышно, было в нем до самой его кончины. Нужно прибавить еще, что истребленная Павлом в Белой-Кринице моя выборка из «Щита» об Австрийском священстве, скоро появилась в печати (было напечатано в Пруссии, в нашей типографии, пять тысяч экземпляров) и проникла в дальние концы России: она также много способствовала тому, что удержала беспоповцев от последования примеру Антония, и даже некоторых из поповцев уклонила в беспоповщину. |
| В эти минуты он, точно сова, с отсутствующим видом смотрел перед собой и дергал себя за бороду, а со стороны казалось, будто рот у него открывается, как у куклы, которую дергают за веревочку. Когда он вот так, молча, открывал и закрывал рот, то становился похож на пучеглазую, жадно глотающую воздух рыбу. Но продолжалось это всего несколько секунд, уходивших, надо полагать, на то, чтобы переварить неуместную просьбу собеседника, недоумевавшего, что же мистер Понд имел в виду. Однажды он мирно беседовал с сэром Хьюбертом Уоттоном, известным дипломатом. Сидели они у нас в саду под ярким полосатым навесом и смотрели на тот самый пруд, с которым в моем извращенном воображении ассоциировался мистер Понд. Разговор зашел о бескрайней болотистой равнине, протянувшейся через Померанию, Польшу и Россию чуть ли не до самой Сибири, то есть о той части света, которую оба собеседника, в отличие от большинства западноевропейцев, хорошо знали. И тут мистер Понд припомнил, что там, где разливаются реки и места особенно топкие, по высокой, крутой насыпи проложена прямая, достаточно широкая для пешеходов дорога, на которой, однако, с трудом могли разъехаться два всадника. Такова предыстория. Случилось это в те недавние времена, когда кавалерия была в гораздо большем почете, чем теперь, хотя кавалеристы уже тогда чаще ездили с донесениями, чем скакали в атаку. Шла война, одна из тех многочисленных войн, что совершенно опустошили эти края, – насколько вообще можно опустошить пустыню. Польша, как вы догадываетесь, находилась под гнетом Пруссии… а впрочем, все эти политические подробности и рассуждения о правых и виноватых в данном случае значения не имеют. Скажем лишь, что мистер Понд предложил собравшимся загадку. – Вы, должно быть, помните, – начал он, – какой скандал разразился в связи с Павлом Петровским, краковским стихотворцем, который совершил два довольно опрометчивых для своего времени поступка: переехал из Кракова в Познань и попытался совмещать поэзию и политику. В Познани, где поэт тогда жил, стояли пруссаки, поскольку город находился на восточном конце той самой дороги и прусское командование сочло необходимым захватить столь важный плацдарм. А на западном ее конце разместился штаб прусской армии, осуществившей операцию по захвату города. Командовал войсками легендарный маршал фон Грок, а ближе всего к дороге стояли любимые белые гусары – полк, которым в свое время командовал он сам. В полку, понятное дело, царил образцовый порядок, сверкали белые, с иголочки, мундиры, огненно-красные ленты через плечо: в то время ведь еще не принято было одевать солдат всех армий мира в одинаковые грязно-серые гимнастерки. |
| Силе производимого собеседованиями о. Павла впечатления много способствовала также безответность пред ним наставников раскола. Величие личности о. Павла, как обличителя раскола, созидается собственно тем фактом, что он был из ряда выдающийся раскольнический начетчик, знавший все мельчайшие тонкости раскольнической апологетической и полемической диалектики, знавший, проповедовавший, защищавший и затем, пред самим же собою и опровергнувший всю эту причудливую махинацию. В беседах с раскольниками он уже знал, что ему предложат и каким образом разрешается предложенное. О. Павла мог поставить в недоумение,и то на самое непродолжительное время, только такой человек, который бы в начетничестве и знании раскола далеко превосходил его самого, которому удалось бы найти какое-либо новое, доселе неизвестное оправдание раскола, разрешение которого не могло бы состояться даже на основании всего того, что знал о. Павел относительно раскола и его опровержения. Не говорим, что тако возражение невозможно, но представить его все-таки очень трудно. В самом деле, кто из беглопоповцев мог поспорить с тем, кто поставил в тупик даже самого о. Павла Белокриницкого? Кто из безпоповцев надеялся одолеть того самого Павла, пред авторитетом которого он так недавно с благоговением преклонялся? Наставники раскола чувствовали всю силу о. Павла, прекрасно понимали в каком положении окажутся они пред ним и боясь безответственности и посрамления, по большей части отказывались от беседования с ним, при чем выдумывались всякие причины: болезнь, недосуг и т. п. 244 . Иные, за невозможностью отказаться, хотя и обещались явиться на беседу, однако часто это обещание так и оставалось обещанием: наступало время собеседования и оказывалось, что наставник обманул своим обещанием. 245 Иногда никакие просьбы со стороны самих же раскольников не могли препобедить боязни некоторых из наставников явиться на собеседование с о. Павлом. Когда одного наставника чуть не насильно тащили на собеседование, он вырываясь вскричал: «руку оторву, а на собеседование не пойду»! Такое упорство очень понятно: идти на собеседование значило идти на самопосрамление. Те смельчаки, которые отваживались публично возражать о. Павлу, обыкновенно со всею ясностью уличались в неосновательности проводимых доводов и оставались в конце беседы совершенно безответными. 246 Оставляя паству свою совершенно без зашиты, они все же лучше делали, чем если бы являлись защищать её: в первом случае, все их невежество и неосновательность не так осязательно давали себя чувствовать. «Если мы», говорили наставники, «явимся на беседу, а на вопросы ответить не можем, то после и с народом говорить нам будет трудно, скажут: почему вы тогда замолчали и ответа не дали? А ежели не пойдём на беседу, то можем и после без сумнения учить народ». 247 Сила убедительности о. Павла иногда, впрочем, была так велика, что пред ней ломалось даже и упорство наставников раскола и они вместе с своими пасомыми просили о. Павла о присоединении их к Церкви. |
| Зато артиллерия при Павле стала лучше. Она получила удобные стандарты своего веса заряда, а следовательно и метаемого снаряда, получила удобные, хорошие стандартные лафеты. Появились в большем количестве, причем при матушке-государыне Екатерине, егерята и стрелки, полевые стрелки, сражающиеся на пересеченной местности. А кавалерия, как раз получив прусские уставы, самые совершенные в мире, и сама стала, наконец, одной из лучших в мире. Она выдержала сражение с великолепнейшей французской кавалерией. А еще внешняя политика Павла Петровича. Он смело согласился на приглашение рыцарей Мальтийского ордена стать пожизненным гроссмейстером, то есть великим магистром этого ордена. Некоторые православные вскидываются: как же так православный государь соглашается стать гроссмейстером ордена, признающего главенство Папы Римского, то есть католического? Это что же измена православию! Простите, но ведь его избрал капитул рыцарей Мальтийского ордена. Может быть, юридически с этого момента Мальтийский орден перестал быть католическим? Об этом вслух не говорили, а мы получали Мальту. Конечно, если бы все это удалось сохранить, разумно было бы не становиться владетелями Мальты как части Российской империи. Но если бы мы укрепили наследственное право государя быть гроссмейстером, то мы с вами получили бы базы на Мальте, а Мальта даже во Второй мировой войне была ключом к восточной части Средиземного моря. Следовательно, мы намного раньше освободили бы Балканы. Мы раньше бы получили Балканы, а может быть и проливы, и турок бы выгнали из Константинополя, не в XVIII-м, но где-нибудь в начале XIX века. Вот, что значила Мальта, которая предательски отнята у нас прямой оккупацией Англией. Затем, когда англичане предали союзнические соглашения с Павлом Петровичем, он понял, что англичане - наш главный враг. И самый опасный враг тогда, когда формально они были нам союзники. Так было, к сожалению, при Александре Первом, так было и во время Первой мировой войны. Павел Петрович своим проникновением в сущности делающейся политики нашел истинное решение и помирился с Францией. Франция нам не естественный геополитический враг, у Франции нет территориальных претензий к России, наоборот, они просто находятся на разных концах Европы. А вот выключить из числа великих держав, сделать островной, провинциальной державой Англию - это была задача. И вот тут против поразительного возвышения России, заработали английские связи, английские деньги, английская дипломатия. Английский посоРитворд, вообще-то уже отпущенный в Англию, но не уезжающий, знал, что Павел Петрович - рыцарь и, к сожалению, не пришлет полицейского, чтобы бывшего английского посла взяли за шиворот и проводили до границы. Он сидел и интриговал. |
| В Ямском приказе какой-то человек, обыкновенного роста и вида, уходя, бросил на пол письмо. Человека этого окликнули: «Чего обронил, эй?» Испугавшись, он побежал и скрылся. На запечатанном письме стоило: «Поднести великому государю, не распечатав». Дьяк Павел Васильевич Суслов едва-едва трясущимися рунами попал в рукава шубы. Грозя ездовому — опустить со спины шкуру, — поскакал в Преображенское. Караульный офицер в дворцовых сенях с презрением оглянут дьяка от лысины до сафьяновых сапожек на меху: «Нельзя к царю». Павел Васильевич, ослабев от тревоги, сел на лайку. Народу толпилось много: наглые военные, Прусские — все большого роста, широкие в плечах, здоровые, как быки; иноземцы — помельче, но приятнее лицом (их, бедняг, за последнее время много начали выгонять со службы за глупость и пьянство); ловкие владимирские, ярославские, орловские ходоки, промышленники, купчишки; рядом сидели два великородных боярина, один — с обвязанной головой, другой — с черным синяком под глазом: после шумства прибыли бить челом друг на друга; заломив руки за спину, в коротеньком коричневом кафтанчике, в нитяном парике, похаживал, ни на кого не глядя, иностранец с добрым, голодным лицом, в очках — математик, химик, славный изобретатель перпетуум мобиле — вечного водяного колеса — и медного человека-автомата, играющего в шашки и вино или пиво извергающего из себя согласно натуре. Математик предлагал царю более ста патентов, могущих обогатить Русское государство. Со двора в сени ввалился Никита Зотов, пьяный, с невиданной толщины человеком: «Не робей, он уродство любит, он тебе казны отвалит» — князь-папа волок толстяка в царские покои. Павел Васильевич, загорясь служебной ревностью, подошел к караульному офицеру и в лицо ему сказал сдавленно: «Слово и дело!» Сразу в сенях стало тихо. Офицер вытянулся, с коротким дыханием вытащил шпагу: «Идем». Письмо, поданное Павлом Васильевичем царю в собственные руки (у Петра болела голова, — встретил дьяка насупясь, нетерпеливо), письмо это — немедленно вскрытое — было подписано Алешкой Курбатовым, дворовым человеком князя Петра Петровича Шереметьева. Прочтя мельком, Петр взял себя ногтями за подбородок: «Гм!» — прочел вдругорядь, закинул голову: «Ха!» — и, забыв о Суслове, стремительно зашагал в столовую палату, где в ожидании обеда томились ближние. |
| Павлом Прусским , при посредстве одного из самых талантливых его учеников – К. Голубова. Мы не станем излагать подробно содержания указанного сочинения Сергеева, потому что в нем содержатся те же воззрения на бессвященнословный брак и те же доказательства его необходимости и законности в настоящее время – в среде беспоповщинского раскола, какие высказывались Скочковым и другими последователями Покровской часовни и о которых у нас уже была речь 55 . Но не можем не обратить внимания на то обстоятельство, что в поименованном сочинении Сергеев, не ограничиваясь основаниями и примерами в пользу бессвященнославного брака – церковно-историческими, указывал еще и на современные узаконения гражданские. «Браки, по обрядам в разных вероисповеданиях совершаемые, писал он, и в настоящем времени признаются и утверждаются в своей силе Высочайшими свода законами и почитаются законными, и дети, от браков таковых рожденные, признаются законными наследниками родительскому имению. Да кроме того теми законами предписано, чтобы супружеские союзы не расторгать даже и тех исповеданий, в коих браки принимаются за гражданский только акт» 56 . И хотя статьи свода законов, на которые ссылался Сергеев, решительно не относились к вопросу, о котором он писал, так как в них речь идет о браках лиц христианских исповеданий, а раскола власть гражданская и прежде и в рассматриваемое нами время не признавала отдельным христианским исповеданием, считая его только уклонением от православия и заблуждением 57 , – хотя с другой стороны еще в 1839 году, как увидим после, правительство положительно объявило, что оно не признает бессвященнословных браков раскольнических законными и «сведенных таким образом – мужем и женою» 58 ; тем не менее можно думать, что плохо знакомые с законами поморцы, особенно иногородние, до которых распоряжения власти не скоро достигали, верили «учителю первопрестольного града» и спешили прилагать его проповедь о необходимости брачной жизни к делу. Только к концу жизни Сергеева, авторитет его стал падать по следующему обстоятельству. |
|
|
