| Вырубова ошиблась с хозяйкой собачки и она же, легко показать, ошиблась, скорее всего, и с породой. Учтем заявления ветеринара и Чальза Гиббса (англичанина, к слову). А также просто посмотрим на фотографию взрослого кинг-чарльса спаниеля: Он сфотографирован на фоне кирпичей, тем самым нетрудно представить его размеры. Согласитесь, совсем не похож на «маленькую собачку», которую «часто носят на руках». Сравните с фотографией царских детей поздней весной 1917 года (заточение в Царском Селе), на которой Джим сидит на руках у В.К. Анастасии: К тому же на морде у кинг-чарльса ярко выраженный черно-подпалый окрас (и это обязательно для кинг-чарльсов темного окраса), в то время как голова собачки на руках у Великой Княжны вся темная, что соответствует описаниям ветеринара и Гиббса. Видно также, что глаза кинг-чарльса совсем не могу считаться « громадными, по сравнению с общей величиной собаки». Как же быть с полом? Вырубова могла, мы понимаем, спутать и пол. В семье запросто могли употреблять мужской пол в отношении животного женского пола, так бывает. Гиббс называет собачку «Джемми», чему также можно придать значение. Но естественней всего допустить ошибку ветеринара. Вот если бы у В.К. Анастасии была собачка женского пола, а труп оказался мужского, противоречие точно имело бы место, в этом случае ошибка была бы исключена. А тут, скорее всего, имела место. Ибо представьте себе, что в шахте 7 была, как считает Оболенский (сокрушая будто бы этим «ключевое» доказательство Соколова), не та собачка. Спрашивается: как же она попала в глухую окрестность Екатеринбурга? Зачем ее убили? Зачем труп бросили в шахту? И все это при комплексе примет, совпадающих у Н. Бардукова и Чарльза Гиббса. Согласитесь, несопоставимо проще допустить ошибку врача, чем придумать, хоть даже и сколь угодно искусственное, объяснение находке. Государыня Александра Федоровна К вопросу об отрезанном пальце Весьма характерно то, как Оболенский начинает обсуждение следующей проблемы: « Абсолютно аналогично обстояли дела и с найденным на Ганиной Яме фрагментом человеческого пальца». (выделено мною — А.М.) Противоречие, по Оболенскому, заключалось в том, что лакей Чемодуров и доктор Деревенко сочли палец принадлежавшим Боткину. « Но следователю Соколову и его куратору генералу Дитерихсу нужны были (что вполне логично!) доказательства убийства именно Царской семьи. Поэтому фрагмент пальца отправляется на новую экспертизу, результат которой и ложится в папку следственного дела Соколова». |
| Забота о славянах, кажется, вовсе исключена из его политики, и знамя святой причины настоящей войны потеряно; его политика все та же, что и его отца… 2100 Понимавший это автор писем в Петербург не мог не испытывать горьких чувств, как и его адресат. Весной 1855 г. Д. А. Оболенский приехал в Москву, где находился и собиравшийся в ополчение Иван Аксаков. Старые друзья встретились. Я спрашивал его, – сообщал Иван родным, – не хочет ли он видеть Конст(антина): он отвечал, что, разумеется, желал бы с ним видеться, как и всегда, но что именно в настоящую минуту особенного сообщить не имеет. Он очень, очень извиняется за свое молчание. Он говорит, что сам в первые дни разделял мысли и чувства, выраженные в наших письмах, и особенно в письме Конст(антина), которое ему чрезвычайно понравилось, но потом – все это остыло. 2101 Перед отъездом в Петербург Оболенский просил Ивана передать Константину, чтобы он продолжал писать к нему. 2102 Но посылал ли Аксаков свои послания в Петербург после весны 1855 г., нам неизвестно. Как видим, и автор писем, и его адресат поначалу питали надежды на благополучное окончание Крымской войны. Все, что произошло впоследствии, этих надежд не оправдало. Но – независимо от исхода войны и независимо от того, прислушивалась ли власть к голосу человека общественного, – Аксаков сумел в письмах к Оболенскому выразить чувства значительной части русского общества на начальном этапе войны, в том числе и чувства славянофилов, лишенных в эти годы каких-либо рычагов воздействия на окружающую среду: ни кафедры, ни сборников, ни журнала, ни возможности проповедовать свои идеи в салонах, поскольку из-за запрета носить русскую одежду славянофилы прекратили выезды в свет. Обращает на себя внимание тематическая близость писем Аксакова и Погодина: их активная антиавстрийская направленность, убежденность в том, что единственные союзники наши в Европе – славяне, боязнь, что из-за нерешительной политики русского правительства Запад может проложить дорогу к славянам. В феврале 1856 г. Москва чествовала моряков – защитников Севастополя. На одном из обедов у В. А. Кокорева в ответ на тост за его здоровье Погодин сказал: «Почитаю себя счастливым, что мог в прошедшее тягостное и мудреное для отечества время выразить сколько-нибудь Русские чувства». 2103 На наш взгляд, Константин Аксаков мог бы подписаться под этими словами. 1. «Драма послана давно…» (Из переписки К. С. Аксакова и кн. Д. А. Оболенского 1847–1848 гг.) |
| Всего важнее был для короля приезд таких знатных беглецов, как князь Семен Бельский и Иван Ляцкий; королю писали, что если он хорошо примет этих беглецов, то многие московские князья и знатные дети боярские последуют их примеру; Сигизмунд послушался и богато наградил Бельского и Ляцкого. Осенью гетман Радзивилл отрядил в Северскую страну киевского воеводу Андрея Немировича и конюшего дворного Василья Чижа; они сожгли Радогощ, но с уроном должны были отступить от Стародуба и Чернигова; такую ж неудачу потерпел и князь Александр Вишневецкий под Смоленском. Встречая сопротивление под городами, литовские воеводы не встречали московских полков в поле. В Москве боялись крымского хана больше, чем Литвы, и рать стояла под Серпуховом; кроме того, мешали сбору и движению войск внутренние смуты, бегство Семена Бельского и Ляцкого, опала Ивана Бельского, Воротынского, Глинского. Только в сентябре, как видно, правительственные отношения определились окончательно и явилась возможность действовать решительнее. Не ранее конца октября московская рать двинулась в Литву: большой полк вели князья Михайло Горбатый-Суздальский и Никита Оболенский; передовой полк – боярин конюший, князь Иван Овчина-Телепнев-Оболенский; из Новгорода вел полки князь Борис Горбатый для соединения с князем Михаилом. В свою очередь московские войска не встретили теперь королевских в поле и безнаказанно опустошили области литовские, не дошедши только 50 или 40 верст до Вильны; с другой стороны, князь Федор Овчина-Телепнев-Оболенский ходил из Стародуба до самого Новгорода литовского. На другой год, узнавши о сильных приготовлениях короля к походу, из Москвы выступила рать: большой полк под начальством князя Василья Васильевича Шуйского и передовой – опять под начальством князя Ивана Телепнева-Оболенского. Эта рать имела целью добыть Мстиславль, а с другой стороны, дворецкий новгородский Бутурлин с псковичами должен был поставить город в Литовской земле, на озере Себеже. Но литовское войско под начальством гетмана Юрия Радзивилла, Андрея Немировича, польского гетмана Тарновского и московского беглеца Семена Бельского вторглось опять в Северскую область, взяло Гомель без сопротивления и осадило Стародуб; здесь воевода князь Федор Телепнев-Оболенский оборонялся мужественно, но литовцы тайно подвели подкоп, взорвали город, и воевода со многими людьми взят был в плен, причем погибло 13000 человек жителей; Почеп был покинут и сожжен самими русскими. |
| Труп собаки Джим (Джемми) Царевны Анастасии был найден следственной группой во главе с Н. Соколовым в одном из колодцев Открытой Шахты у Ганиной Ямы вместе с обгоревшими вещами, принадлежавшими Царской Семье. При осмотре в июне 1919 года найденного трупа маленькой комнатной собачки «нипонской породы» ветеринар установил, что это собака-самка. Царевна Анастасия в своих письмах называет собаку «Джим» и «он». Возможно, ветеринар ошибся в связи с миниатюрностью собаки и ее длинной шерстью, или оттого, что труп пролежал в шахте 11 месяцев, либо по какой-то другой причине. Например, ветеринар Н. Бардуков при осмотре трупа этой собаки 25 июня 1919 г. отметил, что правая лапа собаки «освобождена» от мышц и костей (см.: Мультатули П.В. Свидетельствую о Христе до смерти… Екатеринбургское злодеяние 1918 г.: новое расследование. 3-е изд. Екатеринбург: Фонд «Русский Предприниматель», 2008; Мультатули П. Убийство Царской Семьи. Следствие не окончено. М.: Изд-во «Вече», 2016; ГАРФ. Документы по истории убийства Царской Семьи). Раз злодеи для каких-то своих темных целей срезали мясо с лапки собачки, они могли отрезать у собачки и другие органы, так что ветеринар мог ошибочно принять кобелька за сучку. А. Оболенский в своей книге (Оболенский А. Царская ложь. Итоги расследования. М.: Изд. дом «Тион», 2020 ) пытался выстроить вокруг вопроса установления пола найденной в шахте собачки версию, что эта собака якобы не принадлежала Царевне и была подброшена в шахту позднее уже при белых. П. Мультатули (Мультатули П.В. С какой целью шельмуется следователь Н. Соколов ) и А. Мановцев (Мановцев А. Недостойно историка ; Мановцев А. По стопам Герострата ) убедительно показали, что, во-первых, Царевна Анастасии называет собаку и «Джим» и «Джемми». Во-вторых, призванные следователем Н. Соколовым для опознания этой собаки четыре свидетеля на протяжении многих лет и, в том числе, в последние годы и месяцы, находившиеся при Царской Семье, а именно Чарльз Гиббс, Мария Тутельберг, Александра Теглева, Елизавета Эрсберг подтверждают, что найденная собака принадлежала Царевне Анастасии, которая часто носила ее на руках и называют кличку собаки «Джемми» и «Джимми», то есть скорее кличку собаки-самки. |
| Для преодоления сложного переплетения петербургских «вертикалей», «проект Мансурова» предполагал такое разграничение функций: «политическое покровительство и помощь будет относиться к обязанностям консула, попечение о нравственности и религиозной деятельности поклонников должно лежать на ответственности Духовной Миссии, наконец, заботливость о материальных нуждах и благосостоянии паломников ложится на Духовную Миссию совместно с агенцией РОПИТ, ибо в этой стороне дела заключается его собственная выгода» 93 . Доклад Мансурова получил в январе 1858 г. одобрительный отзыв архимандрита Порфирия (Успенского) , признанного авторитета в иерусалимских делах 94 . Именно Порфирий высказал в свое время подхваченную Мансуровым идею церковного сбора как главного внебюджетного источника для финансирования палестинских проектов 95 . Аргументация таких авторитетов, как архимандрит Порфирий и Б.П. Мансуров, возымела действие. 27 февраля 1858 г. состоялось высочайшее повеление о проведении во всех православных храмах империи кружечного сбора и открытии подписки для пожертвований. Прием пожертвований и общее руководство мероприятием были возложены на Комиссариатский департамент Морского министерства (им управлял кн. Д.А. Оболенский). По прошествии года, когда «палестинский сбор» в достаточной мере продемонстрировал свою эффективность 96 , предложения Мансурова и Порфирия обретают конкретные институциональные формы. 23 марта 1859 г. был издан указ об учреждении в Петербурге «особого Комитета» в составе обер-прокурора Св. Синода, статс-секретаря кн. Оболенского, директора Азиатского департамента МИД генерал-майора Ковалевского, члена Совета Министра финансов Небольсина и директора-распорядителя Русского общества пароходства и торговли Новосельского – «с тем, чтобы мнения и предположения сего Комитета были представляемы на Высочайшее усмотрение». Созданной новой инстанции, вошедшей в историю под сокращенным названием «Палестинский Комитет», было поручено «предварительное соображение и обсуждение всех предположений и мер, которые по настоящему делу будут представляться и возникать по мере развития основываемого ныне на Востоке предприятия, с тем, чтобы в Комитете были сосредоточены все сведения, имеющиеся по настоящему делу в Министерствах иностранных дел, Морском и в ведомстве Св. Синода, и чтобы Комитет принимал от себя в случае надобности нужные меры к исполнению утвержденных предположений». Первым председателем Палестинского Комитета был назначен князь Д.А. Оболенский, с 22 июня 1859 г. главой Комитета стал вернувшийся из-за границы великий князь Константин Николаевич, управляющим делами в январе 1860 г. был назначен Б.П. Мансуров 97 . |
| По случаю сорокового дня смерти дяди Сергея были на заупокойной обедне. Завтракали: гр. Воронцов, гр. Кутузов и Дмитрий Шер[еметев] (деж.). Принял доклад Оболенского по Финляндии. Гулял; погода была скверная, шел густой снег. Пили чай у Мама. Обедали: M-elle de l’Escailles и Дмитрий, с которым я хорошо поиграл на биллиарде. 16-го марта. Среда. Имел очень большой прием — 44 чел. Завтракали: Ксения, Ольга и князь Вяземский, ком. “Царевны”. У меня было совещание по вопросу о воинской повинности в Финляндии, в нем участвовали: Фриш, Сахаров, Коковцов, кн. Оболенский и Линдер. Поработал в саду, погода стояла отличная. Принял Булыгина. Обедали: Ксения, Миша, Ольга, Петя, M-elle de l’Escailles и Оболенский (деж.). Вечером читал. 17-го марта. Четверг. Утро было довольно свободное, только два доклада. Завтракали одни с детьми. Гулял, убил двух ворон. Погода была серая и сырая. Пили чай у Мама. Много читал. Обедала Е. С. Озерова. Читал вслух забавные записки моряка Коростовцева 1805 г. Легли спать рано. 18-го марта. Пятница. Встали рано, так как Аликс поехала в Колпино навстречу Эллы. Они приехали в 11 1/4 с Марией и Дмитрием. Гулял до этого. Принимал очень долго. После завтрака пошли на панихиду по д. Сергее в походной церкви. Погода была теплая. Гулял с обоими и работал с Дмитрием в саду. Обедали и вечер провели все вместе. 19-го марта. Суббота. Погулял. Имел три обычных доклада. Завтракали семейно. Гулял с Мишей (деж.), Марией и Дмитрием, потом поработал с ними в снегу на острове. В 7 час. пошли ко всенощной с поклонением Кресту в походной церкви. После обеда занимался. 20-го марта. Воскресенье. Обедня была там же. Завтракали со всеми детьми. Гулял с Марией и Дмитрием; продолжал с ними работу в снегу. День стоял хороший. Пили чай у Мама. Читал до 8 ч. Обедали те же и дядя Алексей. Вечер провели вместе. 21-го марта. Понедельник. День простоял солнечный, прохладный. Имел три доклада. Завтракал д. Алексей. Принял гр. Воронцова. Погулял с Дмитрием. Читал долго. Обедали вчетвером с Эллой. 22-го марта. Вторник. |
| Князь не знал, что такое вражда, злословие, ревность, зависть и прочие нравственные недуги людей. Принадлежа к многочисленной патриархальной московской семье Оболенских, он впитал все самое доброе из этого мира семьи. Более всего князь дорожил Россией, жил ею и для нее. А в России самой пламенной любовью любил Москву, никогда не изменяя ей. Однако скончался он в любимом имении Ольхи Смоленской губернии, где в течение ряда лет выполнял почетную миссию губернского предводителя дворянства. «Меня совершенно пленил этот добрый, простой и невзыскательный человек, — пишет С.Д. Шереметев, — что-то согревающее и отрадное было в его приемах, в его тихой речи, в его простодушии, в самих его шутках, в простых его рассказах о великой эпохе Севастополя…» . Именно такого типа люди, как князь Е.В. Оболенский, о котором с такой проникновенностью пишет С.Д. Шереметев, были особенно близки Великой княгине. Все поведение, все поступки таких редких людей адресованы другу, любому человеку, который ожидает поддержки на трудном жизненном пути. Чем бы ни занимался Е.В. Оболенский: установкой памятника М.И. Глинке (его последнее крупное деяние), дружеской беседой с недоброжелателем о газете «День» своего старого товарища И.С. Аксакова, помощью крестьянам (которые горько оплакивали его смерть), рассказами о героическом прошлом Севастополя — во всем проглядывала безусловная гражданственность, доброжелательность и подлинность, желание отвести свое имя, свои заслуги в тень. Поэтому отношение к таким людям в дружеском кругу С.Д. Шереметева и Елисаветы Феодоровны было не просто хорошим, но сердечным, восторженным, бесспорным. С такими людьми можно было беседовать искренне, как говорят только с близким человеком, стремясь выразить заветные мысли. Особенно близка Елисавете Феодоровне была Зинаида Николаевна Юсупова не только редким отношением к благотворительности, но и высотой культурного уровня. Будучи удивительно красивой, обаятельной женщиной, обладавшей огромным богатством, Зинаида Николаевна сумела преодолеть его опасное влияние на ее духовную жизнь. Ее неотразимый облик, запечатленный художником В. Серовым, открывает удивительное родство этой натуры тем редким качествам, которые так совершенно отразил Творец во внешних чертах самой Елисаветы Феодоровны. То же благородство характера, кротость, мягкость и та же тайна отражены в этом облике. |
| Погода опять теплая и ясная, временами дождь. Эти дни на фронте все спокойно, потому что стягивались и концентрировались значительные силы к крайнему левому флангу – Дорна Ватра, на помощь румынам. Дорогая моя, Брусилов немедленно, по получении моего приказания, отдал распоряжение остановиться и только спросил, надо ли отсылать обратно прибывающие войска или разрешить им продолжать их движение. Затем он предложил Гурко вместо Каледина. После этого он прислал бумагу с планом Гурко относительно новой, соединенной атаки, который он искренно разделяет, Алексеев и Пустов также. На этот новый план я согласился. Вот тебе вкратце вся история. Мне удалось вчера вечером написать Ольге – пожалуйста, передай ей мое письмо. В конце каждой прогулки мы едим картофель и каштаны. Бэби наслаждается этими закусками на лоне природы, другие тоже. Пора кончать, моя любимая. Да хранит тебя Господь и да пошлет Он тебе скорое выздоровление! Целую тебя, девочек и ее; благодарю ее за письмо. С горячим приветом, сокровище мое, навеки твой старый Ники. Ц.С. 28 сентября 1916 г. Дорогой мой! Вот, – я говорила, что пролежу весь день в постели, и Апраксин просил меня о том же, найдя, что у меня ужасный вид, но, конечно, только что звонил Шт. и просил непременно принять его, так что в 6 ч. придется встать. Затем Шведов и Оболенский просят о том же, но я отложила прием их на ближайшие дни, – и так постоянно. Вероятно, они слышали, что мы собираемся уехать, и вот все слетаются. Сегодня теплее, шел дождь, солнце проглянуло ненадолго. Милый, подумай только: Оболенский выразил желание повидать нашего Друга, послал за Ним великолепный автомобиль (Он уже много лет знаком с Мией, женой Оболенского). Вначале он очень нервно Его принял, затем стал говорить все больше и больше, пока, в конце концов, не ударился в слезы – тогда Гр. уехал, так как Он увидел, что наступил момент, когда душа совершенно смягчилась. Говорил обо всем, откровенно, что он из всех сил старался, хоть и не сумел добиться успеха, что он слыхал, будто его хотят заставить красить крыши дворцов (вероятно, кто-то придумал нечто вроде того, что мы думали), но что ему подобного места не хотелось бы – он хочет делать привычное ему дело, – его задушевная мечта стать финляндским генерал-губернатором – он во всем станет слушаться советов нашего Друга. |
| Очень, очень благодарю тебя за твое дорогое письмо, только что мной полученное. Очень счастлива, что ты отдал это распоряжение относительно Палена, благодарю тебя за твое справедливое решение. Как хорошо, что у вас там так тепло! Сегодня утром 1 градус мороза, но солнечно, а это главное, а потому буду лежать на балконе до завтрака – сердце опять расширено, и трудно дышать. Боюсь, что этот раз я едва ли смогу много двигаться и ездить на автомобиле, должна тебе, к моему прискорбию, сказать. Мне так хотелось бы побывать в лазарете – и не могу, – ужасная обида! Воображаю сына Розетти рядом с тобой – вот так тип! Как чудно опять вскорости быть вместе с вами – Солнечный Свет, Солнечный Луч и старая мать – Солнышко! Ужасно тоскую без вас обоих. Этот упадок сил приходит регулярно 3 или 4 раза в год – результат напичкивания себя лекарствами. Теперь, ангел мой, прощай. Бог да благословит и защитит тебя! Без конца целует все дорогие, любимые местечки на веки Твоя. Синод поднес мне дивную старинную икону, а Питирим прочел прекрасную грамоту – я промямлила что-то в ответ. Очень была рада видеть дорогого Шавельского. Наш Друг скорбит о том, что тебя не послушали (Брусилов), так как твоя первая мысль была верной, – такая жалость, что ты уступил! Твой дух был прав, желая перемены. Он приподнял образ Богоматери и благословил тебя издали, сказав “Да воссияет солнце там”. А. только что привезла это напутствие из города, она тебя целует. Жена Оболенского все время со слезами пристает к нашему Др. по поводу отставки мужа, просит о хорошем месте. Ц. ставка. 26 сентября 1916 г. Моя голубка! Сердечно благодарю за дорогое письмо; ты задаешь мне столько вопросов, что я должен обдумать их прежде чем отвечать. В среду я приму Прот. и поговорю о Петрогр. градонач. Я сомневаюсь, чтоб было умно назначить на это место Андриан., он честный человек, но ужасно слабый, настоящая размазня, бывший военный судья. Он не подошел бы в нынешние тяжелые времена. Что же касается Оболенского, то ему можно было бы предложить Зимний дворец после бедного Комарова, если ты ничего не будешь иметь против. – Твой друг Хогандоков назначен наказным атаманом Амурск. каз. Войск! Всего лишь несколько месяцев назад! Я право не знаю, каков он был бы, как град. |
| – Просят, чтоб ваше величество сами подъехать изволили. С вами говорить хотят и больше ни с кем, – шепнул ему на ухо. – Со мной? О чем? – О конституции. Лгал: никаких переговоров с бунтовщиками не вел. Когда подходил к ним, они закричали ему издали: «Подлец!» и прицелились. Он успел только шепнуть два слова Михаилу Бестужеву, повернулся и ушел. – А ты как думаешь? – спросил государь Бенкендорфа, пересказав ему на ухо слова Якубовича. – Картечи бы им надо, вот что я думаю, ваше величество! – воскликнул Бенкендорф с негодованием. «Картечи или конституции? «– подумал государь, и бледное лицо его еще больше побледнело; опять мурашки по спине заползали, нижняя челюсть запрыгала. Якубович взглянул на него и понял, что был прав, когда сказал давеча Михаилу Бестужеву: – Держитесь, – трусят! Глава пятая – Отсюда виднее, влезайте-ка, – пригласил Оболенский Голицына и помог ему вскарабкаться на груду гранитных глыб, сваленных для стройки Исакия у подножия памятника Петра I. Голицын окинул глазами площадь. От Сената до Адмиралтейства, от собора до набережной и далее, по всему пространству Невы до Васильевского острова, кишела толпа многотысячная – одинаково черные, малые, сжатые, как зерна паюсной икры, головы, головы, головы. Люди висели на деревьях бульвара, на фонарных столбах, на водосточных желобах; теснились на крышах домов, на фронтоне Сената, на галереях Адмиралтейской башни, – как в исполинском амфитеатре с восходящими рядами зрителей. Иногда внизу, на площади, в однообразной зыби голов, завивались водовороты. – Что это? – спросил Голицын, указывая на один из них. – Шпиона, должно быть, поймали, – ответил Оболенский. Голицын увидел человека, бегущего без шапки, в шитом золотом, флигель-адъютантском мундире с оторванной фалдой, в белых лосинах с кровавыми пятнами. Иногда слышались выстрелы, и толпа шарахалась в сторону, но тотчас опять возвращалась на прежнее место: сильнее страха было любопытство жадное. Войска, присягнувшие императору Николаю, окружали кольцом каре мятежников: прямо против них – преображенцы, слева – измайловцы, справа – конногвардейцы, и далее, по набережной, тылом к Неве – кавалергарды, финляндцы, конно-пионеры; на Галерной улице – павловцы, у Адмиралтейского канала – семеновцы. |
|
|
