| Мысль о том, что учение Корана изложено на скрижали, хранимой на небе, повторено еще в гл. 85, ст. 21–22. Но неверующие возражали: «О, если бы Коран был ниспослан ему в полном составе одновременно?» (Гл. 25, ст. 34). Жители Мекки возражали и против того, что Коран ниспослан Мухаммеду на понятном для всех местном языке... Но Мухаммед от имени Божия отвечал на это возражение: «Если бы Мы изложили его на иностранном языке, они непременно сказали бы: о, если бы его знамения были изложены ясно! Иностранная речь тоже ли, что и арабская? Скажи: для верующих Коран – руководство и врачевство, а у неверующих в ушах глухота: Коран для них непроглядная темнота: они подобны тем, которым кричат из отдаленного места... (Гл. 41, ст. 44–45). Противниками Мухаммеда было, по-видимому, распространено мнение, что свитки Моисея не были подлинны и что ему были сообщены Богом на скрижалях только десять заповедей, а не весь Закон (гл. 32, ст. 23–25). И хотя Мухаммеду было открыто, что Тора не была письменно сообщена Моисею, он уже не мог взять обратно свое утверждение о том; но так как его противники оставались при своем требовании, то Мухаммед надумал им лучший ответ: «Неверные из знающих писание и из многобожников не разделялись в вере, пока не пришла к ним «очевидность» – посланник от Бога, читающий чистые свитки, в которых праведные писания. Те, которым было дано писание, разделились только после того, как пришла к ним очевидность» (гл. 98, ст. 1–3 и сл.). Мухаммед, вследствие неполной осведомленности своей в вопросах религии, особенно когда нужно было касаться и других религий (еврейской и христианской) высказывал нередко ошибочных мнений, от которых должен был потом отказываться, или изменял обнародованные уже постановления. Такими разноречиями в своих откровениях он колебал веру своих слушателей в истинность проповедуемой им религии: поэтому слушатели его проповедей высказывали желание получить такое откровение, которое не подвергалось бы никакому изменению. В 32-й главе Корана он начинает с заверения слушателей в том, что относительно откровения его не должно быть сомнения, что оно исходит от Господа миров: «Скажут ли они, что он сам выдумал его? Нет, Коран – истина, исходящая от Господа»... |
| Сочинение Юнилия Африканскаго обыкновенно цитуется в ученой литературе под заглавием: De partibus legis divinae. Но это заглавие дано сочинению переписчиками и встречается впервые только в рукописи 908г. Сам Юнилий в письме к Примасу озаглавливает свой труд иначе, – именно Instituta regularia, т. е. «руководственные правила», каковое заглавие и удержано в лучших рукописях. Переписчики называютъ также рассматриваемое сочинение Breviaria, Compendium или же Instructiones. Сочинение Юнилия было найдено и впервые издано Иоанном Гастием в 1545г. под заглавием: De partibus legis givinae libri doctissimi, omnis theologiae studiosis apprime utiles, Junilio episcopo Africano autore. После этого сочинение издавалось неоднократно. Ценными в научном отношении признаются издания Галланди (в Х ΙΙ т. Bibl veter. patrum.), Миня (в 68 т. Patr. Curs, compl. ser. lat.) и Кина. В основу посдедняго издания положено 13 рукописей, принадлежащих периоду от VI до XI в., при чем приняты во внимание и прежние печатные издания. Сочинение Юнилия разделено автором на две книги, а каждая из них подразделена на главы, – имеющие особые надписания. По содержанию своему руководство Юнилия распадается на две части: в первой части (I, 2–10 гл.) трактуется о внешней, формальной стороне Св. Писания (species dictionis или superficies dictíonis); во второй части (I, 11–20; ΙΙ, 1–25) наследуется внутренняя сторона священных книг, их содержание или учение, – по терминологии Юнилия, res, quas ipsa scriptura nos edocet. Обращаясь к внешней стороне Св. Писания, Юнилий рассматривает следующие пять пунктов: species dictionis, auctoritas, conscriptor, modus, ordo. В отношении species dictionis или характера изложения Юнилий разделяет книги Св. Писания на четыре класса: на книги историческае (historia), пророческие (prophetia), приточныя (proverbialis) и учительныя (simpliter docens) (I, 2). Определяя историю, как «повествование о делах прошедших и настоящих», Юнилий относит к «божественной истории» 17 книг: 5 кн. Моисея, Нав., Суд., Руфь, Цар. 4, четыре евангелия и кн. Деяний (I, 3). Эти книги Юнилий считает каноническими. К этим книгам, замечает он далее, «большинство присоединяют еще Парал. 2, Иова, Товита, Ездры 1, Иудифь, Маккав. 2». «Почему эти книги не находятся (currunt) в числе канонических? Потому что и у евреев относительно них замечалось разногласие, как свидетельствует Иероним и другие» (Ibid.). Относя названные книги к истории, Юнилий допускает и присутствие в них других форм речи, иллюстрируя свою мысль несколькими примерами, взятыми из исторических книг. |
| Заехал к о. Феодору за экземп. рапорта еще, потому что, действительно, как говорил о. Владимир, об Японской Миссии нигде и никто ничего не знают, и нужно всем подробно рассказывать; я вернулся к себе и застал здесь человека от графини Ламберт с письмом, в котором выражается вся ее удивительнейшая доброта: во-первых, она принимает все меры, чтобы дать мне доступ к Императрице 12 , которой, к несчастью, нет в Петербурге теперь; во-вторых, прислала еще 500 руб. на женское училище. Что за люди есть! Как освежается душа таким теплым участием других к любимому делу! И как хорошо, что я приехал сюда! Заржавел бы и закостенел бы в недоверчивости к людям и подозрительности! Здесь стряхнется это пыльное бремя, воскреснет юношеская вера в людей, и с удвоенными силами хорошо будет вновь приняться за дело. Чувствую, что я приеду в Японию другим человеком, не тем – кисло-жестоким. каким выехал. В 9-м часу, устроив с помощью о. Моисея, чтобы ворота в Лавру не были затворены после 10-ти часов, я отправился к Гильтебрандту и в дружеском семействе хорошо провел вечер. Лег спать около 2-х часов. 16 сентября 1879. Воскресенье Чтобы написать статью, положил вставать, как и в Японии, в 3 часа: Андрей и разбудил; но такое полусонное состояние было, что спустя час опять лег. Побыл за ранней обедней в Крестовой. Служил сам Владыка Исидор. Пели, конечно, превосходно. После обедни отправились с Афонским о. Арсением к В. И. Сушкину. Славный старец, и по лицу – точно праведник, – редко можно видеть такое светлое, тихое, доброе лицо. Пообедали. К сожалению, я скоро должен был уехать, так как хотелось побыть в Академии на магистерском диспуте М. Чельцова , на который еще вчера нашел приглашение на столе и который имел начаться в час. Вернувшись к себе на минуту, был задержан вошедшим Ив. П. [Иваном Петровичем] Корниловым, который привел с собою еще генерала (в звездах) Ив. Феод. [Ивана Феодоровича] Золотарева; они зашли от Митрополита. Золотарев – горячий старик; слушая о порядках Японии, вдруг схватил меня за руку и воскликнул: «Батюшка, нельзя ли оттуда прислать человека к нам – поучить нас!» Удивительное недовольство у всех текущим порядком вещей! Революция, или – важные государств. [государственные] перемены, – в воздухе. Золотарев звал также к себе. |
| Ведь тем Логосом, которым обладает величайший Водительствующий во всём мире, обладает, как видно, и человеческий ум в человеке» (О сотворении… 69). Впрочем, рассуждения Филона о сотворении мира и Логосе основываются не только на философии, но и на Библии . Бог творит мир из небытия силой Своего Слова – Логоса. Логос – это сам божественный разум и одновременно производящая энергия. Будучи во всём подобен Богу и разделяя с Ним основной божественный атрибут – силу творчества, Логос представляется как бы «вторым богом», на самом же деле он только «образ» Бога. Этот «образ» уникален, как и сам Бог. Логос-Разум божественный, космический и человеческий – это разные модификации одного и того же Логоса, связующего всё бытие одной неразрывной цепью. Логическое единообразие бытия служит гарантией возможности познавательного восхождения от творения к Творцу: красота и разумность мирового порядка, единство мира должны возбуждать идею о едином Творце этой красоты и порядка. Целью человеческого познания является в конечном счёте мистическое созерцание Божественного Логоса, описываемое Филоном в духе апофатического богословия: «Там он созерцает образцы и идеи, превосходную красоту того, что он видел здесь чувственным, и объятый трезвым опьянением, словно вдохновением корибанты, но исполнившись иного желания и вожделения лучшего и достигнув благодаря этому высот свода умопостигаемого, он как бы попадает к самому великому царю. Лучи невыносимого для зрения насыщенного света, чистые и беспримесные, изливаются, как поток, так что око рассудка слепнет от их блеска» « (О сотворении… 71). Согласно Филону, Библия и греческая философия не противоречат друг другу и именно потому, что как та, так и другая порождены Логосом: первая – божественным Логосом, открывшим себя пророкам непосредственно; вторая – Логосом, отражённым в человеческом разуме и мире. Мудрость Моисея, Пифагора и Платона имеет один и тот же источник. Из того же источника черпают свои разнообразные представления о божественном все народы. Неадекватность этих представлений обусловлена только не полной проявленностью в их сознании силы Логоса. Самораскрытие «естественного» Логоса неизбежно приводит к исходному библейскому монотеизму. Однако Пифагор и Платон, по мнению Филона, ближе других подошли к монотеизму не только благодаря «логической» одаренности и проницательности, но и благодаря прямому заимствованию из Библии. |
| В самарянско-эллинистической литературе, (небольшие отрывки которой с именами Псевдо-Евполема, Феодора и Марка-Клеодема дошли до нас), мы видим попытки объединения библейских сказаний с языческими мифами. (Но эти попытки, имеющие для себя аналогию и в иудействе, по-видимому, свидетельствуют не столько о склонности названных самарянских писателей подчиняться чужим мнениям, сколько, наоборот, об их стремлении пропагандировать в языческой среде, путем литературы, библейские верования и сказания. Во всяком случае, синкретические опыты отдельных немногих лиц не могут быть усвояемы всему самарянству и толкуемы, как доказательство общесамарянской приверженности ко всяким чужим идеям). Стр. 468. Вообще в существовавших у самарян детских исследованиях начала таинственных вещей, (как книги закона или личности Моисея) можно усматривать начатки гностических спекуляций. (Но эти спекуляций не представляют собою оригинального творчества самарян, а являются только слабым отражением того происходившего в иудействе процесса, который называется каббализмом. При этом, узкий, сухой, неспособный к воображению гений самарян дальше начатков гностических спекуляций и не пошел). Стр. 469. Напечатав свои «столбцы», г. Поснов, чтобы подчеркнуть свою объективность делает такое примечание. Проф. Р. не может посетовать на нас за то, будто бы мы делаем «искусную мозаику» из его книги. Мы не берем просто отдельных выражений (?), а целые предложения, только опуская иногда придаточные предложения». (Стр. 14). Я, действительно, не могу посетовать на то, чтобы «мозаика», сделанная г. Посновым, была «искусна» а прямо нахожу ее грубой и неумелой. Для того, кто возьмет на себя труд внимательно прочитать приведенные «столбцы», надеюсь, ясна будет нехитрая механика, к которой прибег мой критик для изготовления своей мозаики. Для доказательств спутанности и неотчетливости моих представлений о самарянстве г. Поснов просто вырвал мои фразы из связи и частью неправильно понял их, частью постарался вложить в них свой смысл. И хуже всего для г. Поснова то, что и после применения им к моей книге прокрустовских приемов, никаких противоречий в моих суждениях все-таки не получилось. В самом деле: какое противоречие, если я вначале говорю, что самарянство в религиозном отношении, по вероучению, всегда (т.е. со времени окончательной организации в V в. до Р. Хр.) представляло собою только иудейскую секту, а затем замечаю, что самарянское вероучение не представляло цельной, законченной системы, проникнутой глубиною мысли и объединенной одною идеей, что оно было конгломератом отдельных, – как видно из связи речи, – иудейских учений? Совершенно ясно, что сначала идет у меня речь о содержании самаританизма, а затем о формальной стороне его. |
| А бессмертие, как заработная плата. Да, нет же, нет. Прощайте. Что он хотел сказать? Не то ли, что неразумная, неутомимая жажда блаженства ставит его в противоречие с «эксцессными» ценностями. Что она метафизична по своей природе. Неспособна насытить себя в мире, она преодолевает его, и шутя и улетая, создает истину, добро и красоту, только чтобы бросить взгляд на них и исчезнуть... И все уж мы не можем следить за ней взором, и только плащ пророка в наших руках хранит воспоминание об огненной буре. А был человек... Сотворен из сгустка крови, а мать его называлась Скудостью. А сам он не то Жадность, не то Эрос. Был богом, объявлен животным. Впрочем эгоист, Бог с ним! И все-таки если копаться в темных вопросах происхождения, то кому не придется краснеть? Красота? Но она не сестра ли вожделению? Вместо того, чтобы есть сырое мясо, дикарь поджаривает его на угольках, а культура подаст его на стол с картофелью. Разве это не эстетика вкуса? Разноцветные ткани сменяют грубую холстину. Что это, красота? М[ожет] б[ыть], и не красота еще. Но она возрастет, поумнеет. Вы ее и не узнаете. Но красота никогда не сведется к обычному наслаждению. A наслаждение? Разве оно не сведется к страданию. Cum flatus dulcis est hominibus? 9 И кто скажет, что счастье и что мука? Послушайте разговор сплетниц за утренним кофе. Вы поразитесь, сколько в нем любознательности, неутомимых попыток ума. Здесь вся наука бы пасс со всеми своими утонченными методами. Раскопать римский форум и раскопать тайны соседского дома – одинаково сложно, и в логическом отношении (т. е. именно в концепции «истины») эквивалентно. А добро? Пойдем воровать яблоки. По шеям накладут. Закон Моисея. Должен человек жаться к ближнему. Мы что овцы. Холодно одному и скучно. Закон Христа. Хочу быть всех сильнее. Хочу быть самым первым силачом во всей Еремеевке. Закон Ницше. Т. е. не закон это, а маленькое зернышко, подобное горчичному. Когда вырастет большим деревом и птицы прилетят и укроются в ветвях его. Природа, которая тысячью уст открывается перед нами – в цветах и звуках, в боли и наслаждении – пожелала явить нам свое последнее, полное откровение. Как странно, что человечество его не поняло! Вернее, утратило свое первоначальное ясное понимание. Как можно думать, что любовь – один из роскошных цветов его, когда это сама жизнь дерева, его жизненный сок, его тайная душа? Любовь это «все», в начальном и конечном единстве, любовь это природа, созерцаемая изнутри нас. Природой мы называем это таинственное «все», как объективное, как мир научного познания. Любовь – субъективное переживание в нас самих. Не называем ли мы его также и Богом, когда хотим в этом субъективном запечатлеть смутно чаемую объективность его жизни? Тогда Бог ни что иное, как синтез природы и любви, которые одно. Deus sive natura sive Amor. 10 |
| Руководящее значение между ними приобретают книжники и фарисеи, учители закона, ревнители благочестия. Главную особенность фарисейского направления составляло достижение праведности посредством исполнения воли Божией, выраженной в законе. Вся жизнь должна быть жизнью по закону, всякое действие должно быть закономерно. Что при этом нравственность, внутренняя идейная сторона закона отступали на задний план пред понимаемой внешним образом праведностью, – это было в природе вещей. А так как закон не давал прямых определений на все случаи жизни, то иудейские учители прибавили к писанному закону Моисея множество других неписанных заповедей, известных под именем «преданий старцев», авторитетных раввинов. Эти предания и толкования составили особую книгу, известную под именем Мишны, к ней были потом сделаны еще добавления или гемары, которые дали начало талмуду иерусалимскому и вавилонскому. Талмуд с формальной стороны делится на галаху и агаду. Предметом галахи служат постановления, касающиеся жизни религиозной, семейной, общественной, гражданской и имеющие для евреев значение положительных руководящих правил. Предмет агады составляют рассказы, благочестивые легенды, догадки, теоретические соображения; тон ее назидательный. Насколько исполнена мелочности, пустой формальности галахическая сторона талмуда, настолько фантастична и баснословна агадическая. Что касается до содержания талмуда, то в мировоззрении талмудистов отражаются мировоззрения иудейское, персидское и александрийских неоплатоников. Краеугольным камнем мировоззрения талмудистов служит истина бытия единого личного Бога. Впрочем, взамен возвещенной древним евреям духовности Божества, появилось учение о Шехине (присутствие Божие), материальном, видимом проявлении Божества. Человекообразные выражения свящ. книг о Боге, имеющем очи и уши, в талмуде поняты в буквальном смысле и олицетворены в Шехине в самых грубых антропоморфических чертах. Учение о Иегове сближается в талмуде с учением неоплатоников о не открывающемся Боге. |
| Деятельность Таэба, по позднейшим представлениям самарян, будет продолжаться 110 лет 958 . По истечении этого времени, Таэб умрет и будет погребен вблизи гробницы Иосифа 959 . Самое дело Таэба, которое он совершит для самарян, как отмечено выше, будет состоять вообще в восстановлении прошлого счастливого периода жизни самарян. В частности, Таэб вызовет покаяние народа, являющееся необходимым условием возвращения рехуты 960 . Он, далее, подчинит всех врагов и даст самарянам покой. С пришествием Таэба откроется сокрытая некогда скиния со всеми ее священными принадлежностями и с знамениями божественного присутствия. Таэб принесет умилостивительную жертву на Гаризиме. В дни его учреждена будет академия ученых, т. е. синедрион, начнется правильное совершение жертвоприношений и празднование праздников. Тогда восстановлен будет еврейский язык, и все народы, особенно иудеи, уверуют в Моисея и его закон, т. е. самарянская религия сделается религией универсальной. „Семя Израиля» будет умножаться каждый день в десять раз. На народ непрестанно будут изливаться блага. Новый порядок жизни, установленный Таэбом, продолжится до конца мира. Кто собственно будет Таэб по своему положению в самарянской общине, в самарянских представлениях не выступает отчетливо. В I в. нашей эры самаряне ожидали Мессию – пророка ( Ин. 4:19 ). По воззрению Марки, Таэб не только откроет истину, но и принесет жертву правды на Гаризиме, т. е. не только будет пророком, но и священником. В приведенном выше гимне Абиши прямо говорится, что Иегова „облечет Таэба своим пророчеством», и он откроет то, что доселе было сокрыто. Но вместе с этим Таэб выступает в гимне Абиши и как светский правитель, как царь, который подчинить себе языческие народы и доставит покой самарянам. Таким образом, в лице Мессии самаряне ожидали пророка, священника и царя. Проф. прот. А. Смирнов , характеризуя мессианские воззрения самарян, между прочим говорит, что самаряне „не особенно обольщались мечтою о всемирном политическом господстве Израиля и что „лично для себя самаряне не ожидали и не могли ожидать какого-нибудь преобладающего политического положения» 961 . |
| Из этого свидетельства видно, что в IV в. в Александрии было две парии самарян. Одна из них признавала за пророка, предсказанного Моисеем, т. е. за Мессию, Иисуса Навина, а другая Досифея, Δοσθν, Δοσθεον, „родом самарянина, современника Симона Мага». О Досифее и Досифеянах, при этом, у Евлогия сообщалось следующее 1221 : „измышляя, что он есть тот, который был предсказан Моисеем, они носили от него прозванье, называясь Δοσθηνο. Он же (Досифей) был презритель пророков Божиих, особенно же презритель Иуды, одного из двенадцати патриархов, не устыдившись даже множества похвал ему в писании Моисея. Порицая и осмеивая пророков и Иуду, он себе самому усвоял все, – и пророчество, и прочую божественность ( λλην θειτητα). Он извратил Моисеево восьмикнижие разными многочисленными и лукавыми писаниями ( νοθεαις). Составив и другие какие-то сочинения, нелепые, странные и противные духовному законодательству, он оставил их своим последователям. Отрицал он также и воскресение». Из дальнейшей передачи беседы Евлогия у Фотия видно, что Досифей отрицал бессмертие души, признавал вечность мира и учил, что демоны суть только языческие идолы 1222 . Известия о Досифеянах сохранились и у арабских писателей 1223 . Так, Масуди († 956) упоминает о существовании у самарян двух сект – Кушан и Дустан, причем сообщает, что одна из них признавала вечность мира. О двух сектах Дустан и Кушан говорить и Шахрастани. Как на особенность учения секты Дустан, которой дается название al-alfaniya, Шахрастани указывает на то, что секта эта отрицала будущую жизнь и приурочивала возмездие за дела человеческие к этой жизни. Сообщение Масуди повторяется у Макризи, а известие Шахрастани цитируется у Абульфеды († 1331). Под называемыми у арабских писателей „Кушан» разумеют обыкновенно самарян вообще, и самое название Кушан сближают или с Kuthim, Кутийцы (Де-Саси), или с арамейским истина (Юинболь). Что касается называемых у Масуди и Шахрастани Дустан al-alfaniya, ила al-faniya, то их отождествляют с Досифеянами, причем эпитет секты al-faniya понимается в смысле „нарушители прав» (Юинболл), хилиасты (Фильмар), или в смысле „секта пануты“ 1224 (Монтгомери). |
| А те, которые противоречили сами себе в главнейших предметах, очевидно, не имели твёрдого ведения и неопровержимого познания. Итак, всё, что сказано кем-нибудь хорошего, принадлежит нам христианам» (Апология, II, 13). Например, космогоническое учение (по «Тимею») Платон просто заимствует у Моисея (Апология, I, 59–60), да и вообще «во всём, что философы и поэты говорили о бессмертии души, о наказаниях по смерти, о созерцании небесном и о подобных предметах, пользовались они от пророков» (Апология, I, 44). Поэтому «те, которые жили согласно со Словом (Логосом), суть христиане, хотя бы считались за безбожников: таковы между эллинами – Сократ и Гераклит и им подобные, а из варваров – Авраам, Анания, Азария и Мисаил, и Илия и многие другие» (Апология, I, 46). Философская позиция Иустина во многом объясняется новизной и срочностью той задачи, которую он решал, – соединить философию с христианством без ущерба для христианства. Решая эту задачу, Иустин брал в качестве материала для построения христианской картины мира всё то, что не вредило христианству. Многое он берёт у стоиков, особенно в области этики: стоическое учение о добродетелях и естественной (природной) основе нравственности, о заложенных в самой человеческой природе общих понятий нравственности («всякий народ знает, что прелюбодеяние, блуд, человекоубийство и все прочие тому подобные дела – зло» (Разговор… 93)), и особенно на прирождённости всем людям «естественного понятия» о Боге. Одобряя в целом гераклитовско-стоическое учение о логосе, он не согласен с фатализмом и материализмом стоиков и обращается за поддержкой к Платону и платоникам. У последних он находит учение о свободе воли и творении мира единым Богом («Тимей»), о непостижимости Бога. Иустин опирается на платоников и в учении о душе, отстаивая её бессмертие и божественное достоинство, но отвергает мнение платоников, что душа бессмертна по природе, и их учение о переселении душ. Таким образом, основная позиция Иустина состоит в том, что греческая философия находится в гармонии с христианским учением и подтверждает его своими лучшими образцами. |
|
|
