| Словом и самым делом, далее, Иисус Христос заповедал и освятил внешнее богопочитание. Молитва была самым обычным явлением в земной жизни нашего Спасителя. Нередко Он проводил в молитве весьма продолжительное время, уединяясь для нее в особые места, полные тишины и покоя ( Лук.5:16 ). Молитвы Иисуса Христа, обращенные к Отцу Его небесному, не были одним внутренним обращением души к Богу, но и сопровождались соответственными движениями и положениями тела. Так св. евангелист Матфей повествует следующее о молитве нашего Спасителя перед Его крестными страданиями: отошед немного от учеников, пал на лице Свое, молился и говорил: Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия, впрочем, не как Я хочу, но как Ты ( Мф. 26: 39 ). Молился Иисус Христос и вместе с учениками Своими, причем молитвенное настроение божественного Учителя и Его апостолов выражалось и в пении священных гимнов и псалмов ( Мф. 26:30 ). Спаситель наш посещал храм во время общественного богослужения, особенно во дни иудейских праздников ( Ин. 2:13 и др.) и видел в храме не иное что, как дом Божий ( Ин. 2:16 ). Ученикам Своим Он внушал возможно чаще молиться ( Лук. 18:1 ). Мало того: Господь Иисус Христос прямо указывал на преимущество общественной молитвы перед единоличною. Так, Он говорит каждому из нас в лице Своих учеников: если двое из вас согласятся на земле просить о всяком деле, то, чего бы ни попросили, будет им от Отца Моего небесного, ибо где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди их ( Мф. 18:19–20 ). Что касается поста, то Спаситель не только Сам продолжительное время постился ( Лук. 4:2 и др.), но завещал поститься и нам в лице Своих учеников ( Мф. 9:15 ). Вообще Спаситель Сам выполнял и ученикам Своим внушал выполнять то, что требовалось и ветхозаветным религиозным богопочтением ( Мф. 23:3 ). (См. брош. проф. Каз. Д. Ак. А.Гусева : «Необходимость внешнего богопочтения. Против гр. Л.Толстого»). Православное богослужение разделяется на общественное и частное, смотря по тому, где, кем, когда и как оно совершается. |
| Таким образом, все доводы, какие только приводятся автономистами для оправдания отрицания ими отношений и обязанностей человека к Богу, нашему Творцу, Законоподателю, Промыслителю и Мздовоздаятелю, представляются не достигающими своей цели. Оказывается, что автономисты совершенно произвольно попирают одно из основных правил морали: воздавай всему должное и чрез то возводят безнравственность в общеобязательный закон, в норму. (Сост. по кн. проф. А, Гусева: „Религиозность, как основа нравственности“, стр. 9 – 42). Замечание о заблуждении протестантов, не придающих значения добрым делам. Для оправдания своего неправого учения лютеране ссылаются на некоторые места св. Писания; но ссылаются совершенно напрасно. Они указывают, что ан. Павел в посланиях к римлянам, к галатам и ефесеям учит об оправдании человека одною верою. Именно в послании к римлянам апостол говорит: „мы утверждаем, что человек оправдывается верою независимо от дел закона» (Рим. 3:28); еще: „не делающему, но верующему в Того, Кто оправдывает нечестивого, вменяется вера его в праведность» (Рим. 4:5). В послании к галатам: „познавши, что человек не оправдывается от дел закона, а только верою в Иисуса Христа, и мы уверовали в Иисуса Христа, дабы оправдаться верою во Христа, а не делами закона; ибо делами закона не оправдается никакая плоть» (Гал. 2:16). В послании к ефесеям: „благодатию вы спасены чрез веру; и это не от вас Божий дар; не от дел – так что никто не может похвалиться“ (Еф. 2:8). Но а) под именем оправдания ап. Павел разумеет то оправдание, какое получает каждый грешник, язычник и иудей, при самом обращении к христианству, в таинстве крещения, и которое действительно даруется нам только по вере во Христа Спасителя, а отнюдь не по делам нашим, как этому учит и православная церковь; а не то оправдание, которого желает удостоиться каждый христианин уже но совершении всего земного поприща своего пред лицом Господа Иисуса Христа, Который, по свидетельству того же апостола, воздает каждому по делам его (Рим. 1:6). б) Под именем веры разумеет апостол не одно холодное принятие и усвоение рассудком истин веры, но веру живую, сопровождающуюся любовию и добрыми делами: «во Хримте Иисусе, – говорит он, не имеет силы ни обрезание, ни необрезание; но вера, сопровождающаяся любовию (Гал. 5:6). А что ан. Павел не только не отвергает добрых дел, которые следуют за верою во Христа и от нее рождаются, а напротив считает их необходимыми для христиан, об этом свидетельствуют все его послания, где так часто он убеждает верующих упражнять себя в благочестии (1 Тимоф. 4, 7), обогащаться добрыми делами (6, 18), жить достойно Бога, всячески угождать Ему, во всяком деле благом принося плод (Кол. 1:10); и притом присовокупляет, что всем нам должно явиться пред судилище Христово, чтобы получить каждому, смотря потому, что он сделал, живя в теле доброго и худого (2 Кор. 5:10). Сюда относятся еще следующие места св. Писания: Гал. 6:10. 2 Солун. 2, 17. Тит. 3:1. Евр. 13:21. |
| Часа через два, должно быть, почувствовав себя лучше, Гусев пришел к товарищам. Он медленно лазил около сваленных деревьев и еще более связанными движениями работал топором, обрубая сучья. А вечером, на проверке, Гусева вызвали из строя и куда-то увели. Мы возвратились в барак, легли спать – Гусева не было. Ночью меня разбудил Лопатин: – Гусева посадили в карцер, – у карцера дежурит конвоир, – сказал он. Еле сообразив, о чем говорит Лопатин, я опять уснул. Гусева втолкнули в барак во время подъема: двое надзирателей открыли дверь и бросили в проход что-то длинное, смутно белевшееся в темноте. Рядом шлепнулся сверток одежды. Подняв Гусева на нары, мы положили его на одеяла: окоченевший, он не подавал признаков жизни; его руки, лицо были твердыми, как деревянные. Лопатин и Стрешнев принялись растирать Гусева, а я помчался на кухню за завтраком для четверых. До развода мы приводили Гусева в чувство: растирали его, поили горячим чаем, завертывали в одеяла. Наконец он очнулся, начал, как умирающий, странно поводить руками, ногами, а потом затрясся в мучительном ознобе. Кое-как одев, мы уложили его, накрыв тремя одеялами... Мы стоим в строю, ожидая развода. Начальник пересчитывает нас и кричит: – Где карцерный? – В бараке на нарах! – откликается дневальный. – Выволочь! – Но он болен, гражданин начальник, надо бы лекпома вызвать, – говорит из строя Стрешнев. – Разговоры! – гаркнул начальник, грозно взглянув в нашу сторону. – Я вам тут и лекпом и главный врач – я его мигом вылечу! Двое десятников и дневальный вытаскивают Гусева из барака и ставят на левом фланге. Он качается, клонится вниз, – стоящие рядом подхватывают его и держат. На работу его ведут под руки, попеременно, заключенные нашей партии: Гусев висит на плечах поддерживающих, ноги его волочатся по земле и иногда делают два-три заплетающихся шага... Вчера выл ветер, мела пурга, а сегодня природа угомонилась: тихо и скоро над лесом показывается чистое, радостное солнце. Оно блестит в снежном уборе сосен, искрится в тысячах весело замерцавших разноцветными огоньками снежинок и прокладывает перед нами, на широкой поляне, длинную, серебряную дорогу. Легче становится дышать: словно раздвинулся горизонт и небо стало высоким, голубым... Мы работаем поодаль от остальных, скрытые ото всех молодой еловой порослью и кустарником: от того, что мы не видим надзора, тоже спокойнее и светлее на душе и спокойнее работается. Мы уже свалили десяток деревьев, но на одиннадцатом нам не повезло: огромная, полметра в диаметре сосна не захотела упасть туда, куда ее хотел свалить Лопатин. Срезанная, она, словно подумав, тихонько стала клониться вправо и прочно завязла маковкой в такой же высокой, стройной с душистой кроной, соседке. |
| Неподалеку от нас в своей тройке работает Гусев. Я изредка посматриваю на него: движения Гусева так скованны, что мне кажется, что с ним обязательно что-нибудь случится. Тревога за этого молчаливого человека, отчаянию которого я на днях был свидетелем и к которому уже привык за год совместной жизни, овладевает мною. Так и есть: мы свалили дерево; прорезав снег, оно громко стукнуло о землю. В то же время позади раздается легкий вскрик. Недоумевая, – наше дерево не могло задеть стоящих за нашей спиной, – мы оборачиваемся: в двадцати шагах, схватившись за грудь, Гусев оседает в снег, складываясь, как нож. Проваливаясь по колено, мы по целине спешим к нему. Он лежит, почти совсем зарывшись в снег, с широко открытыми, закатившимися под лоб глазами. Огрубевшее лицо стало странно пятнистым: на щеках, на лбу, на губах, как отметины, расплылись белые пятна. Опустившись на колени, Стрешнев расстегивает Гусеву воротник рубашки, щупает пульс. К нам подбегает Магерам: – Что стали, контра? – кричит он. – Что тут? – Больной, – говорит Стрешнев.– Припадок у человека. – Больной? У меня выздоровеет! – скалит зубы Магерам и тычет Гусева метром в живот. – Он в самом деле болен, его надо на пункт отправить, в околоток, – говорит, поднимаясь, Стрешнев. – Ты! – свирепея и замахиваясь на Стрешнева палкой, кричит Магерам. – Не учи, а то я тебя поучу! Пошли работать, что стали? Увязая в снегу, мы пробираемся к своему месту, изредка оглядываясь. Крутясь около Гусева, Магерам тычет его метром и орет: – Вставай, гад ползучий, работать! Я тебе покажу, как симулировать! Ну, встаешь? – Он бьет Гусева толстым самодельным метром – раз другой, третий, – из снега не слышно ни стона, ни криков. Добравшись до сваленного дерева, мы обрубаем на нем сучья, посматривая, что делается около Гусева. Туда приходит конвоир, – не ругаясь, он беззлобно бьет Гусева прикладом так, как будто бьет по деревянной колоде. Потом товарищи несут Гусева к дороге и кладут невдалеке от костра конвоира. Сквозь пляшущий и несущийся в воздухе снег видно: распустив шлем и подняв воротник шинели, конвоир безучастно сидит у костра, поставив винтовку между колен. Шагах в десяти от него лежит Гусев, полузасыпанный снегом... |
| 3 . Почтенный автор для правильной постановки и решения вопроса о сущности и смысле христианского «аскетизма“ признает необходимым самостоятельное изучение Св. Писания и христианской церковной письменности 353 и упрекает своего оппонента А. И. Гренкова в недостаточности такого именно изучения. Но едва ли можно признать достаточным знакомство самого А. Ф. Гусева с вышеназванными источниками. 354 Проф. А. Ф. Гусев рисует собственно только евангельский идеал – христианского нравственного совершенства, как об этом справедливо сказал он и сам в своей диссертации. 355 Снова спешим оговориться, что требования обстоятельного изучения святоотеческой аскетической литературы необходимы по существу дела. Но мы далеки от мысли в какой-либо степени настаивать, что А. Ф. Гусев в то время при написании своей диссертации обязательно должен был выполнить предлагаемые вами условия. Мы говорим лишь о том, чего нет в трудах А. Ф. Гусева , но что должно быть при выяснении вопроса о существе и особенностях христианского «аскетизма“, если исследование хочет быть основательным и обоснованным. Считая своей обязанностью подробно разобрать относящиеся к нашей теме труды А. Ф. Гусева , мы имели в виду не одно лишь осуществление и применение обязательного и в богословской, как и во всякой, другой науке, принципа: «история – учительница людей“. Из подробного изучения трудов проф. Гусева мы извлекли для себя далеко не одно указание и мотивированное обоснование необходимости следовать в нашей диссертации лучшему методу и плану, – нет, это тщательное изучение принесло нам и положительную пользу в смысле обогащения некоторыми меткими, основательными и дельными мыслями. В частности, сочинения А. Ф. Гусева оказали нам некоторую помощь при разборе суждений об «аскетизме“, которые мы находим у Ф. Ф. Гусева. Довольно удачно, по местам, автор защищает против крайних воззрений, напр., то положение, что «пламенная любовь к Богу необходимо не ведет к полному отшельничеству и к преобладающей над всем созерцательности“. 356 Крайние воззрения не могут устоять под напором неоспоримых данных, заимствованных из Откровения, психологического анализа, а равно из жизни «наиболее почитаемых церковью аскетов“, 357 целесообразно и умело привлекаемых автором, так что в результате полемики ясно открывается неизбежная необходимость их существенного ограничения. |
| Этим воплем явилось „Последнее слово“, эта „лебединая песня“ в литературно-богословской деятельности А. Гусева ! Печальная песня, печальный конец! Литературная карьера А.Ф. Гусева началась статьёй его о свободе совести и слова, а закончилась воплем о „заграждении уст“! 512 Какая печальная метаморфоза, – тем более, что она не случайная и не единственная! Довольно напомнить об Аскоченском... Гусев был только одной из многих жертв общих печальных условий нашей религиозно-богословской мысли и слова. Литературный талант, трудолюбие, знания, начитанность и святой огонь стремления к правде, ревность о вере, подвижной и впечатлительный ум, всего себя, всю свою жизнь и всю душу свою человек понёс и отдал церкви и богословской науке – и чём всё это разрешилось? „Последним словом“!! Долго и много надо было бы плакать на свежей могиле проф. А.Ф. Гусева , но не о том, совсем не о том пла- —491— кать, о чём в надгробных речах плакали его друзья и почитатели!.. Род печатных произведений, к которым принадлежит „Последнее слово“ А. Гусева , всецело определяется полемическими приёмами или способами „аргументации“ его, одобренной выше упомянутым редакционным примечанием. „Последнее слово Гусева о старокатоличестве“, принадлежащее последнему ультра-охранительному периоду литературной его деятельности, отразило на себе все характеристические черты охранительного направления в богословии; какими же чертами характеризуется охранительное направление в нашем богословии, для ответа на этот вопрос в своём месте хороший материал дала мне другая статья проф. Гусева, где он прямо рисует идеал богословия, как он его разумеет 513 . „Прокладывание новых путей в богословствовании“ с точки зрения нарисованного Гусевым идеала богословия является делом преступным, в отношении к которому необходимо принятие немедленных мер „пресечения зла“. Сделавши весьма прозрачный намёк на некоторых современных богословов, повинных в указанном прокладывании новых путей, А. Гусев при этом пишет: „Человек, ставящий своей задачей прямо прокладывание новых путей в богословствовании, но недостаточно внимательный к вышеуказанной единой его задаче, .... |
| Гусев , далеко подвинувший и усовершенствовавший его особенно своей полемикой по старокатолическому вопросу. В „Последнем слове“ своём по этому вопросу А. Гусев особенно, что называется, постарался и превзошёл самого себя. Я не буду марать страниц своей статьи примерами крайней грубости и превосходящего всякую меру неприличия последней полемической статьи проф. Гусева – тем более, что за меня эту чёрную работу охотно взяли на себя другие, так она тщательно выполнена, напр., обозревателем статей о старокатоличестве в академических журналах за 1904 год (Христ. Чтение 1904, дек., стр. 867–872), который с особенной старательностью в изложении „Последнего слова“ Гусева выписывает „забористые“ места его (конечно, не исчерпывая всё-таки всего). Несоответствие статьи А. Гусева требованиям корректной литературной полемики не укрылось даже от приютившей её редакции Православного Собеседника, при всей привычке к шероховатостям полемики в духовно-периодической печати. Статье проф. А. Гусева предпослано следующее примечание редакции: „Вполне соглашаясь с положительной, принципиальной стороной дела и аргументацией почтенного автора-полемиста, редакция возлагает на последнего ответственность за сам тон трактата, печатаемого, по желанию автора, без всяких редакционных изменений“. Внешней ли- —483— тературной стороной и своим общим тоном статья Гусева, как видим, не удовлетворила даже его почитателей, сознанию которых предносилась мысль о желательности здесь исправлений, но статья вполне удовлетворила их своей внутренней стороной – высказанными в ней взглядами и их аргументацией. В конце-то концов всё-таки и редакционным примечанием „Последнее слово“ А. Гусева рекомендуется нам кучей мусора с заключёнными в ней жемчужинами истин, которые вполне разделяет с автором редакция и ради которых она оказала гостеприимство статье, в литературном отношении неисправной и неудобной. Конечно, и я поэтому остановлю внимание своё только на этих жемчужинах в полемическом мусоре „Последнего слова“ или на существенном его содержании, представляя сколько угодно копаться в мусоре обозревателям печатаемых против меня критических статей в отечественной духовной печати вроде напр., Z. |
| Писатель Ася Гусева: Каждый следующий ребенок еще больше усиливал ощущение, что всё правильно Мама шестерых – сценарист и писатель Ася Гусева – о том, как всё успеть и что такое идеальная семья 5 февраля, 2016 Мама шестерых – сценарист и писатель Ася Гусева – о том, как всё успеть и что такое идеальная семья Ася Гусева пишет книги, сочиняет сценарии к фильмам и сериалам – и воспитывает шестерых детей. В интервью «Правмиру» она рассказала о том, как можно совмещать работу и воспитание детей, как всё успеть и что такое в ее понимании идеальная семья. Мама Ася Гусева, писатель, сценарист Маруся – 15 лет Женя – 14 лет Ваня – 12 лет Коля – 11 лет Петя – 9 лет Илья – 7 лет – Как вы воспринимали семью в детстве? – Мне повезло – у нас семья большая, разветвленная и все постоянно на связи. В детстве я много времени проводила в Алма-Ате, где живут мои родственники. А там была вообще другая жизнь – большой дом, все жили вместе, сад – настоящий уголок Мичурина, мы там постоянно что-то скрещивали, прививали… Была там яблоня, у которой каждая ветка была другого сорта! Вся улица – друзья, все праздники вместе, толпой… и какая это была толпа – это же были в основном ссыльные, цвет научной интеллигенции! Такие разговоры велись на лавочке под сливами – чистый восторг! И мне повезло провести среди этих людей детство. А они ведь еще помнили старинные порядки и обычаи, у них сохранились представления о чести, достоинстве, единстве, совесть была совсем другая, чем сейчас. Прежде всего – она была! И у меня сложилось такое представление, что семья – это некий огромный, единый организм – большой, теплый и шумный… всякие дядьки, тетки, братья, сестры, куча детей – все друг друга любят, поддерживают, хоть иногда и ссорятся. Как в фильмах Михалкова – это, наверное, самый точный образ. И в таком организме все существуют очень естественно, нет возможности мучительно друг на друга давить, относиться друг к другу как к собственности. Я уверена, что большая семья – это залог душевного здоровья. И дети в таких семьях вырастают более свободными, спокойными, уверенными в себе, более самостоятельными. А ведь и надо, проявляя заботу, в то же время давать им возможность жить своей жизнью и самостоятельно выбирать жизненные пути. Повзрослев, я еще больше в этом укрепилась. |
| T. 1. 3. С. 481–517 (2-я пагин.). (Продолжение.) —481— III. Qui nimium probat, nihil probat. В небольшой статье своей „О новом мнимом препятствии к единению старокатоликов и православных“ (Богослов. Вестн. 1903, май, и отд. 1–17) я высказал свои мысли и впечатления, вызванные полемическими статьями проф. А. Гусева по старокатолическому вопросу и особенно его последней статьёй (в Правосл. Собеседн. 1903, с 1-го), с целью, между прочим, в какой-либо мере послужить поводом к обмену мыслей и к всестороннему обсуждению старокатолического вопроса в духовной печати, каковым я не счёл возможным признать „почти единственный голос профессионального богослова“ по старокатолическому вопросу, десять лет наполнявший собой и своими отголосками пустоту в духовной литературе по этому вопросу, среди общего молчания других голосов. Это был голос проф. А. Гусева , и вопрос обсуждался в печати почти только под узким углом его зрения – криво и односторонне. Молчание других голосов, кроме общих причин нашей молчаливости, я думал объяснить ещё боязнью полемики проф. Гусева с её, столь выяснившимися теперь, ненаучными приёмами... „Кому охота испытать на себе их тяжесть“, писал я в заключение своей статьи? „Но всякое доброе дело требует жертв, служение же истине и правде – особенно“. Таким образом я заранее обрёк себя на поношение, злословие и клеветы правды —482— ради и потому появившийся в Правосл. Собес. 1904, 4–5 ответ А. Гусева , главным образом, на вышеуказанную мой статью, не был для меня неожиданностью, а только подтвердил истину сказанного мной слова о необходимости жертв в деле свободного и безбоязненного обсуждения старокатолического вопроса, не взирая на сопряжённые с ним неприятности полемики с исступлёнными и избалованными молчанием ревнителями веры, как бы присвоившими себе монополию в деле охранения чистоты веры и церкви православной. „Последнее, слово о старокатоличестве и его русских апологетах“ А.Ф. Гусева (так называется его последнее „произведение“) было действительно последним словом в том грубо полемическом жанре, виднейшим представителем которого в отечественной духовной печати всегда был, недавно умерший, профессор А. |
| е. проторённой широкой дорогой рутины и традиции. В этой особенности отечественной нашей апологетики, бедной творчески-созидательной и положительной мыслью, находится ключ к пониманию всей литературно-апологетической деятельности также и проф. А. Гусева . Соответственно степени и силе проявления этой основной черты богословствования проф. Гусева вся его литературно-богословская деятельность распадается на три периода в порядке нисходящего достоинства. Первый период наиболее плодотворной и блестящей научно-богословской литературной деятельности А. Ф. Гусева обнимает собой время сотрудничества, главным образом, в приснопамятном Православном Обозрении (70-е годы и 80-е до 1886 г.), время борьбы с позитивизмом, материализмом, со „лгущей учёностью“, с русским реализмом и т. п. направлениями мысли на почве правильного истолкования фактов естествознания и их отношения к философии и христианской религии. В таких рамках литературно-богословской деятельности не существовало повода к проявлению указанной типической черты богословия А. Ф. Гусева , – бедности положительного содержания его богословско-христианской мысли: дело шло, как видели, не о положительном раскрытии и выяснении истин христианства, а о соглашении его с наукой. Поэтому-то за всё последующее время наш богослов не мог дать нам ничего уже лучше прекрасных ста- —491— тей этого периода, как: „Натуралист Уоллес и его русские переводчики“, „Папизм в науке“, „Фиктивный союз материализма с естествознанием“ и др. под. статей. Открытием полемики с гр. Л.Н. Толстым и с толстовщиной (С 1886 г. до половины 90-х годов) открылся вместе с тем новый период в литературно-богословской деятельности Гусева и обозначилось движение её вниз по наклонной плоскости охранительного пути богословствования, пути лёгкого, безопасного и широкого, но и идущего обычно в стороне от науки и не ею проложенного. Слабое в положительной своей стороне в смысле религиозно-философской доктрины или опыта положительного изъяснения христианства, толстовщина имела однако свой raison – d’étre в своей критической стороне, являясь беспощадной критикой ложного христианства, его богословия и многих зол и нестроений в нашей церковно-религиозной жизни. |
|
|
