| Такова была стройная, по всем направлениям выдержанная, система древне-русского религиозно-нравственного жизневоззрения. Его основы почерпались из святоотеческих поучений, преимущественно аскетического характера; его практические примеры и образцы для подражания – из житий древних и новых подвижников. Аскетический идеал, окруженный мистическим венком поэтичных и трогательных легенд, своего рода вдумчивым и колоритным «монашеским эпосом», безраздельно царил в жизни греко-восточной и русской 302 . Как бы ни относилась расхолаживающая, скептическая критика нашего времени к этому идеалу, нельзя не признать его изумительного внутреннего единства и последовательности с одной стороны, его возвышенных стремлений к нравственной чистоте – с другой и его соответствия духовному строю древне-русского самосознания – с третьей. Все это, вместе взятое, объясняет нам причину его жизненности и поразительной устойчивости на пространстве стольких столетий. И сам он остался верным себе, и любовь и почтение к нему уцелели, в существенном, неизменными, от устных оглашений первоучителей киевских до завершения круга правили древне-русского благочестия в XVI веке, когда митрополит Макарий воздвигнул достойный памятник этому церковно-народному священному преданию в лиц Великих Четьих-Миней. Это, как оно озаглавлено было, «Собрание всех книг чтомых, в русской земле обретаемых», эта, по выражению проф. Ключевского, попытка централизации в области древне-русской письменности 303 , представляют собою монументальное воплощение духа восточно-церковного подвижнического благочестия. Весь широкий круг духовного просвещения приурочен здесь к святоотеческому пониманию смысла и задач жизни, с которыми строго согласовано назначение и содержание знания, что и делает эту культурно-историческую энциклопедию древнего православного Востока столь же характерною выразительницею особенностей его духовных основ и их просветительного лада и строя, какою, в противоположном смысле, является вольнодумно-скептическая энциклопедия XVIIIbeka для обмирщившейся культуры Запада. |
| 147//Ibid. P. 1036-1037), также испытало значительное влияние повести о П.: на это указывает и тождество имен (прозвище, к-рое носила П., будучи блудницей, совпадает с именем героини; в монашестве обе носят имя Пелагий), и общность сюжета - побег из дома и монашеский подвиг в муж. образе, хотя Маргарита никогда не была блудницей. П. А. Пашков Повесть о П. была переведена на слав. язык, вероятно, в составе годового комплекта Четьих-Миней (под 8 окт.) в ранний период слав. письменности и сохранилась в рукописях начиная с XV в. (перечень списков см.: Творогов О. В. Переводные жития в русской книжности XI-XV веков: Кат. М.; СПб., 2008. С. 97). В XVI в. она была включена в состав ВМЧ (ВМЧ. Стб. 868-878). Перевод содержит архаическую и редкую лексику южнослав. происхождения (тикрь - зеркало, чепрьный - изысканный, кралижница - танцовщица, легальница - спальня и др.); в начале Жития есть числовая ошибка (согласно греч. тексту, в Антиохии собрались 8 епископов, согласно славянскому - 20 епископов), возможно объясняемая изначальной передачи текста глаголическим письмом. Существует также иной вариант повести (нач.: «Отец Иаков поведа нам...»), сохранившийся в рукописях с XIV в. ( Творогов. Там же), вероятнее всего представляющий собой переработку первого (возможно, древнерусскую), в к-ром устранены все архаизмы, сокращен и упрощен текст, исправлено число епископов. Кроме того, в кон. XI или нач. XII в. было переведено краткое Житие П. в составе слав. Пролога краткой редакции, греч. оригинал к-рого близок к Минологию имп. Василия II (изд. греч. и слав. текста см.: Славяно-русский Пролог по древнейшим спискам. М., 2010. Т. 1. С. 176-178); в кон. XII в. краткое Житие было слегка переработано при составлении на Руси Пролога пространной редакции (изд.: ВМЧ. Стб. 865-866). К XIV в. относится перевод еще одного краткого Жития П.- в составе стишного Пролога, созданного в Болгарии (изд.: Петков, Спасова. Стиш. Пролог. Т. 2. С. 29; ВМЧ. Там же. Стб. 878); близкий греч. оригинал см.: SynCP. |
| С тех пор, т. е. с 1917 г., судьба этого ценнейшего для истории древнерусской агиографии и Выговской культуры памятника оставалась неизвестной. Две книги (минеи за сентябрь и июнь) позже попали в собрание Фёдора Антоновича Каликина 1010 , исследователи обращались к содержащимся в них текстам, однако специального внимания как «сколки» выговского агиографического свода они не привлекали. Остальные книги считались утраченными, и полное, детальное изучение Четьих Миней братьев Денисовых не представлялось возможным. История находки нами ещё шести томов именно этого комплекта заслуживает отдельного рассказа. Предыстория описываемых событий восходит к 1994 г., когда на выставку «Неизвестная Россия», подготовленную коллективом сотрудников Государственного исторического музея к 300-летию Выговского общежительства 1011 , пришёл маленький, согбенный, весь в чёрном старообрядец, сказавший, что он филипповец с далёкого Севера. Мы посмотрели с ним выставку и на этом расстались. Вновь я встретила его восемь лет спустя, в Каргополе, на научной конференции. Он сам подошёл ко мне и напомнил о нашей прежней встрече. С этого времени завязалось более тесное знакомство. Михаил Юрьевич Орловский (25.07.1948−23.04.2010) (ил. 1:2) интересовался Выгом, рукописями, иконами, медным литьём. Постепенно расширялся спектр нашего общения. Михаил Юрьевич стал вести беседы по истории старообрядчества, по вопросам вероучения и отношения согласий, приобретать современную научную литературу и даже ездить на научные конференции. И лишь спустя ещё несколько лет он предложил Историческому музею купить кое-что из его книг. Он сам привозил книги в Москву и как-то обмолвился, что хорошо бы к нему приехать, посмотреть на месте. И добавил, что у него есть рукописные Четьи Минеи, при этом не было ясно, шла ли речь об одной книге или о нескольких. Хотя Михаил Юрьевич говорил о древности рукописи, у меня возникла мысль: а не выговские ли это Четьи Минеи, тем более что их владелец, по сути, остался «последним филипповцем» московской филипповской общины и в Каргополь переехал из Москвы. Опущу все подробности поездки в заброшенную каргопольскую деревню (вполне достойные художественного изложения) и лишь скажу, что это оказались те самые Четьи Минеи братьев Денисовых, которые видел Е.В. Барсов . В результате книги были приобретены Государственным историческим музеем и теперь находятся на постоянном государственном хранении 1012 . |
| 3. Тропологический, или индивидуально-нравоучительный. 4. Анагогический, или эсхатологический). В результате во многих стихотворениях Симеона основоположником гуманитарной учености выступал сам Христос, как бы благословляя тот тип литературного деятеля, который воплощен в Симеоне Полоцком. Симеон, как и все полигисторы XVII века, ощущал себя счастливым обладателем истины», «интеллект казался ему непременным условием совершенства» . И вот «русские европейцы» во главе с Симеоном Полоцким, «исповедуя католический постулат, согласно которому человек оправдывается перед Богом делами» (в их случае – их собственными литературными сочинениями), взглянули «на свои словесные труды как на «дело», которое они предъявят на том свете. Димитрий Ростовский завещал положить в гроб вместе с его телом все черновые бумаги. Ясно, зачем он так распорядился: чтобы показать Богу черновики «Миней Четьих», написанных по иноческому обету. Ясно также, почему Симеон Полоцкий и его последователи были столь продуктивны». По утверждению Сильвестра Медведева, «Симеон «на всякий же день име залог писати в полдесть по полу тетради, а писание его бе зело мелко и уписисто», то есть Симеон Полоцкий каждый день исписывал (по обету! – А. У.) мелким почерком восемь страниц нынешнего тетрадного формата…Плодовитость – следствие определенной творческой установки, стремления к созданию новой словесной культуры. Для Симеона Московское государство было страной, где «в простоте Богу угождают», не зная и поэтому не ценя «грамматических и риторических хитростей», правильного школьного образования». Приверженец барочной поэзии стремился к распространению в стихах поистине энциклопедических знаний: «истории византийской и римской, включая исторические анекдоты о Цезаре и Юстиниане, Диогене и Аристотеле, Александром Македонским и Сципионе Африканском (в XVII веке они были популярны в прозаических жанрах, в частности из сборника «Фацеций»); природоведения (в данном случае использовалась «Естественная история» Плиния Старшего). |
| 9 января. Владыка спросил, чем занимаюсь, и потом предложил подать ему представление об отчислении от Успенского Собора двух месяцев Макарьевских Четьих миней, которых недостает в экземплярах синодальной библиотеки. Упомянул о том, что из библиотеки Успенского собора все латинские книги переданы в Московскую семинарскую библиотеку. Мимоходом и довольно загадочно дал разуметь, что дело идет о распределении книг синодальной типографии, между которыми довольно значительных на иностранных языках. При этом он указал на сочинения против Камня веры, напечатанные в Швеции 143 . Потом спросил, есть ли что нибудь у нас против раскола? Когда я напомнил о статье Никиты Петровича 144 , он заметил, что полемика его неудачна, вдается слишком в далекое и на романтический манер излагается в виде какого-то разговора. При этом прибавил: „Я написал на вопрос, предложенный мне от раскольников: могут ли они молиться за своих отцев? Я отвечал, что без всякого сомнения могут, исключая впрочем закоренелых, как то Никиту. Ответ свой однако же послал для обсуждения к Преосвященному Григорию 145 , с тем, чтобы он в случае нужды показал Митрополиту 146 . Но Преосв. Григорий болен“. После того Владыка спросил: читал ли я речь Владимирского предводителя дворянства? И сделал замечание на то, что вошло в моду писать к Государю адресы, по примеру Англичан, с которыми воюем, и которые иногда кидают грязью в свою королеву. Есть в речи нечто и религиозное: но этот предводитель любит выражаться слишком напыщенно. Владыка подтвердил слух о победе над турками, приписывая успех Хомутову, а не Ушакову, и заметил, что успехи доселе доставались благачестивым. О Хомутове рассказал, будто Государь хотел ему поручить дела Кавказские но он смиренно отказался, не чувствуя себя к тому способным. Меньшиков, говорят, начинает прибегать к молитве. Он умен, но любит слишком шутить. О назначении Муравьева на Кавказ говорил с утешением, как по отношению к его знакомству с тамошним краем и его энергетическому характеру действования, так и по отношению к его благочестию. Рассказал о том, как вышло его назначение. Паскевич ему не благоприятствовал еще со времени Персидской войны, когда предвосхитил у него взятие Тавриса. Воронцов тоже что-то имел против него. В настоящее время Государь хотел его послать в Финляндию. Но зубная боль задержала его в пути. Между тем с Кавказа получены известия, которые требовали скорее заменить Реада, и Государь послал Муравьева. Наконец Владыка говорил о Преосвященном Иннокентии 147 , что он недели с две назад писал к нему. С ним повторилась болезнь. Рука в письме несколько нетверда. Жалея об нем, замечает в его проповедях слишком большую наклонность приноравляться к обстоятельствам времени. Касательно его предсказания о победе над врагами заметил: „Если ему дано так говорить, пусть так. Если же он говорил так для воодушевления только воинов, то кажется нужно было бы быть умереннее“. 1857. |
| Отец Андрея не имел нужды отвлекать сына от книг для каких-либо сельскохозяйственных занятий; он был человек состоятельный и в своем кругу занимал довольно видное общественное положение, 83 находясь в родстве с местными властями. Дом родителей Андрея свободно посещали расколоучители, между прочим и «отец Игнатий, пребывавший в то время в многих вышеестественных подвизех близ Повенца: сей крести блаженнаго Андрея первее, потом же и родителя его крести и весь дом его: a Андрея первее крестил потому, что видел и чистоту ума его, и правость смысла, целомудрие душевное». Усвоив себе раскольнический образ мыслей, Денис, отец Андрея, однако ж не открывал себя пред всеми: может быть, близкие отношения к местным властям заставляли его быть двоедушным, дабы иметь возможность, как это бывает в расколе и ныне; тем большую пользу приносить расколу; может быть, это происходило от расчетов: как человек практический, благоразумный, он не хотел подвергать себя опасности лишиться своих достатков и выгодного общественного положения. Пример хладнокровного, рассудительного, житейски благоразумного отца не остался без влияния на Андрея. Из него не вышел рьяный, безрассудный фанатик; он не пристал к раскольническим шайкам, которые свирепствовали в это время в окрестностях, насилием заставляя мирных жителей православных деревень принимать раскол, a при наезде властей с войском и понятыми сжигались; главным предводителем этих шаек был повенчанин Омелька Второго, – сосед и, вероятно, родственник Андрея. Когда исполнилось Андрею 18 лет, родители хотели его женить: «неусыпное рачение имеяху еже бы ему изобрести разумную супружницу», – неблагодарный сын уклонился от нежных родительских забот и обманул их надежды. Андрей видел, что «он зело угоден миру», но после небольшого раздумья, решился лучше посвятить себя Богу, рассказывает его биограф. Чтение патериков и четьих-миней, пламенные льстивые речи его учителя, диакона Игнатия, произвели на него сильное действие: он увлекся мечтою о пустынных подвигах. |
| Наконец, в субботу императрица сообщила (видимо, публично) патриарху о своем вещем сне, а тот в ответ рассказал о своем. Тут же был вскрыт свиток со списком императоров-еретиков, в котором вместо имени Феофила оказалось пустое место. Это было сочтено за достаточное удостоверение в том, что Бог даровал покойному императору прощение, и путь для торжественного восстановления иконопочитания открылся. Совпадение этих двух аспектов – Торжества Православия и литургической реабилитации императора – является абсолютно закономерным, потому что поминовение имени Феофила за богослужением, до того осуществлявшееся регулярно, поскольку патриархат оставался иконоборческим, не должно было прерываться и при новом церковном руководстве. Как это ни странно, подтверждение в независимом источнике находит самый, казалось бы, экзотический эпизод всей этой истории – исчезновение имени императора с запечатанного пергамена. В похвальном слове Феофану Исповеднику , сохранившемся лишь по-церковнославянски в составе мартовского тома четьих миней русского извода, известный агиограф и современник событий Савва говорит: «верныи же да оуповаетъ. Како аще о согрешениихъ прощениа просите. То прежде погладивъ и запечатлеенноу хартию нощию. Како яве и того оуслышитъ» 191 . Исправив очевидные погрешности славянского текста (не касающиеся, впрочем, важной для нас части фразы) это можно перевести так: «Верующий же пусть надеется, что если он будет просить прощения за грехи, то Тот, Кто раньше изгладил даже запечатанный пергамен ночью, явно услышит и его». Мне, во всяком случае, неизвестен другой подходящий прецедент, на который мог бы здесь ссылаться Савва, кроме вышеупомянутого. Таким образом, выясняется, что историческая информативность «Повести» должна оцениваться гораздо выше, чем это делалось до сих пор. Уже сам тот факт, что прощение Феофила и императорское раскаяние занимают в этом произведении гораздо больше места, чем собственно Торжество Православия, свидетельствует скорее в пользу более ранней, чем более поздней датировки, потому что даже по сочинению Константина Багрянородного можно видеть, как из церемониала Недели Православия постепенно исчезали элементы, напоминавшие о покаянии императорской власти перед Церковью . |
| Кого анафематствовал Патриарх Тихон, или Верить ли обещаниям коммунистов?. Православие и мир (1 декабря 2011). Дата обращения: 1 декабря 2011 Архивировано 21 июня 2012 года. Свифт Дж. Путешествия в некоторые отдалённые страны мира в четырёх частях: сочинение Лемюэля Гулливера, сначала хирурга, а затем капитана нескольких кораблей. Часть 3 Путешествие в Лапуту, Бальнибарби, Лаггнегг, Глаббдобдриб и Японию. Глава 2 : «Все рассматривали меня с знаками величайшего удивления; но и сам я не был в долгу в этом отношении, потому что мне никогда ещё не приходилось видеть смертных, которые бы так поражали своей фигурой, одеждой и выражением лиц. У всех головы были скошены направо или налево; один глаз смотрел внутрь, а другой прямо вверх к зениту. Их верхняя одежда была украшена изображениями солнца, луны, звёзд вперемежку с изображениями скрипки, флейты, арфы, трубы, гитары, клавикордов и многих других музыкальных инструментов, неизвестных в Европе». Жития святых, на русском языке, изложенные по руководству Четьих-Миней св. Димтирия Ростовского. Книга пятая, часть вторая, Январь 21 число, с. 229-230. Заметили ошибку? Выделите фрагмент и нажмите " Ctrl+Enter " . РНЛ работает благодаря вашим пожертвованиям. Комментарии Оставьте комментарий Закрыть Закрыть Сообщение для редакции Закрыть Закрыть Как сын главной героини " Интердевочки " стал её испытанием Жуткие привычки из СССР, которые портят жизнь сейчас многим Владельцы квартир, с начала мая вас ждет важное преобразование Певца Майданова увезли на скорой из театра с тяжким отёком Организации, запрещенные на территории РФ: «Исламское государство» («ИГИЛ»); Джебхат ан-Нусра (Фронт победы); «Аль-Каида» («База»); «Братья-мусульмане» («Аль-Ихван аль-Муслимун»); «Движение Талибан»; «Священная война» («Аль-Джихад» или «Египетский исламский джихад»); «Исламская группа» («Аль-Гамаа аль-Исламия»); «Асбат аль-Ансар»; «Партия исламского освобождения» («Хизбут-Тахрир аль-Ислами»); «Имарат Кавказ» («Кавказский Эмират»); «Конгресс народов Ичкерии и Дагестана»; «Исламская партия Туркестана» (бывшее «Исламское движение Узбекистана»); «Меджлис крымско-татарского народа»; Международное религиозное объединение «ТаблигиДжамаат»; «Украинская повстанческая армия» (УПА); «Украинская национальная ассамблея – Украинская народная самооборона» (УНА - УНСО); «Тризуб им. Степана Бандеры»; Украинская организация «Братство»; Украинская организация «Правый сектор»; Международное религиозное объединение «АУМ Синрике»; Свидетели Иеговы; «АУМСинрике» (AumShinrikyo, AUM, Aleph); «Национал-большевистская партия»; Движение «Славянский союз»; Движения «Русское национальное единство»; «Движение против нелегальной иммиграции»; Комитет «Нация и Свобода»; Международное общественное движение «Арестантское уголовное единство»; Движение «Колумбайн»; Батальон «Азов»; Meta |
| Значение макарьевских четьих миней как памятника литературного и исторического определяется тою двойственною задачей, какую поставил себе знаменитый их собиратель. Чтобы понять эту задачу, надобно представить себе то положение, в каком находился весь наличный состав нашей письменности, накопившейся ко времени Макария. Масса произведений, переводных и оригинальных, достигшая к тому времени уже значительного объема, переписывалась и расходилась по частным рукам, церквам, монастырям и т. д., подвергаясь всем случайностям, какие обыкновенно испытывает литература при письменном способе распространения. Кроме книг, имевших общий интерес, везде нужных, существовал значительный отдел произведений, имевших частное значение, возникших под влиянием местных интересов. При медленности распространения списков, при ограниченности и недостатке общений литературных интересов эти последние произведения с трудом переходили за пределы той местности или того крута, в которых действовали вызвавшие их интересы. И те и другие произведения находились в немногих центрах, где собирались значительные библиотеки; но и там они не могли сосредоточиваться в полном своем составе. По теперешним рукописным нашим хранилищам мы можем приблизительно судить о том хаосе, какой представляли лучшие русские библиотеки около половины XVI века Иные произведения встречались там в десятках экземпляров, с бесконечными вариантами, пропусками и дополнениями; другие с трудом можно было найти в одном списке. По свойству и развитию письменного дела в то время среди сотни рукописей, может быть, гораздо труднее было осмотреться, нежели в наших библиотеках среди тысяч печатных книг. Особенно увеличивали эту трудность любимейшая форма старинной русской письменности – сборники, в которых обыкновенно соединялись разнородные статьи, случайно ставившиеся рядом, без всякой внутренней связи и часто без оглавлений. Из такого состояния письменности проистекали неодолимые затруднения для старинного грамотного человека Он должен был читать то, что случайно попадалось под руку, то есть читать без плана, без выбора Если бы он захотел собрать сведения об известном круге предметов, познакомиться с известной отраслью тогдашней литературы, он бы не мог узнать, где что найти, что писано по этой отрасли. Трудно было сделать это и тем немногим счастливым людям, которые были близки к большим собраниям рукописей; о степени этой трудности можно судить по тому, что приходится испытывать в рукописных библиотеках нам, вооруженным хоть какими-нибудь описями и каталогами. Наконец, принимаясь за какое-нибудь произведение, старинный читатель должен был отдавать себя в жертву тем капризным изменениям, искажениям и ошибкам, каким подвергали это произведение переписчики, прежде чем оно доходило до читателя. |
| Из представленного выше общего обзора существовавшей у нас в период до-монгольский переводной письменности, и из представляемого за этим подробного её обзора видно, что письменность эта была весьма, не бедна. Но не может подлежать сомнению, что на самом деле она была несравненно богаче, нежели, сколько известна нам теперь и пока. Вот одно убедительное этому доказательство: Из периода до-монгольского сохранились до настоящего времени или открыты до сих пор только два месяца Четьих Миней. (Март и Май, см. ниже, параграф: Минеи-Четьи). И в этих двух сохранившихся месяцах находится 30 слов Иоанна Златоустог о. Если мы предположим, что в несохранившихся или неизвестных пока десяти месяцах было в общей сложности хоть по пяти слов в каждом, то получим, что нам остаются неизвестными 50 слов Златоустого, бывшие в период до-монгольский в славянском переводе. А если предположим, что их было в общей сложности по 15 в каждом месяце, как в двух сохранившихся, то получим огромную цифру 150. Иное из бывшего у нас в славянском переводе уже в период до-монгольский сохранилось только в позднейших рукописях и с таким подновлением и такой переделкой языка, что в последнем уже не может быть с уверенностью открыто следов древности. Иное (и вероятно весьма не малое), бывшее у нас в славянском переводе уже в этот период, может оставаться ещё не открытым, и наконец, иное могло и совсем не дойти до нас. Вообще, на известную нам в настоящее время нашу переводную литературу периода до-монгольского должно смотреть не так, что она представляет всю действительно бывшую литературу, а так, что она представляет только литературу нам пока известную 1598 . Наибольшая часть переводов совершена не нами, Русскими, и мы наибольшей частью только заимствовали их у Болгар. Вопрос: всё ли, что было переведено Болгарами, было заимствовано нами от них, есть вопрос неудоборешимый. Если какой-нибудь перевод известен по рукописям до-монгольского периода, писанным в России и вообще русскими писцами (что, кроме прямых записей, узнаётся по языку, по выговору и орфографии), то из этого ясно, что он был известен Русским. Но если какого-нибудь перевода неизвестно в настоящее время по русским рукописям до-монгольского периода, то из этого, наоборот, не следует непременно, что он оставался неизвестным нашим до-монгольским предкам. Ибо это может значить только то, что пока нам остаются неизвестными или совсем не дошли до нас рукописи русские. На этом основании, как выше в общем обзоре, так и в нижеследующем обзоре подробном, мы помещаем не только то, что находим в русских рукописях до-монгольского периода, но вообще всё то, что известно как существовавшее в славянском переводе в период до-монгольский. |
|
|
