| Однако акад. Я. К. Грот в академическом Словаре русского языка расценивает слово доточный как простонародное. Он поясняет его синонимами «доскональный» и «дошлый» и иллюстрирует его употребление примером из романа Мельникова-Печерского «В лесах»: «Парень ты золотой, до всякого нашего дела доточный». ...И тут же приводится поговорка: «Мастер доточный, – да хмель оброчный». Ср. доточник (см. сл. Грота – Шахматова, 1895, 1, с. 1156). Для характеристики народно-областной этимологической семантической почвы, на которой возникло слово доточный, дотошный, можно привести несколько параллелей. Проф. С. К. Булич в «Материалах для русского словаря» собрал некоторые данные об употреблении слова: «Истошник – выдумщик, искусник, чудак. Медуши» (см. Мат-лы для русск. сл., с. 10). У Даля, Подвысоцкого и в Опыте обл. влкр. сл. нет. В Дополнениях к Опыту словаря источница– мастерица, искусница, Кур. (Обоянск.), (с. 323), истошник – мастер на все руки. Алтайск, (см. Булич, Мат-лы для русск. сл., с. 10). Опубликовано в сборнике «Этимология. Принципы реконструкции и методика исследования» (М., 1964) вместе со статьями: «Начитанный»,«Начитанность»; «Переживание»; «Интеллигенция»; «Пресловутый»; «Истошный» под общим названием «Историко-этимологические заметки». В архиве сохранилась рукопись на семи пожелтевших листках разного формата. К слову дотошный В. В. Виноградов обращается в «Очерках» в разделе «Литературная речь начала XIX b. и крестьянские говоры». Так он пишет: «В рукописном словаре Академии Наук второй половины XVIII b. к простонародным отнесены, например, такие слова, как штукарь, чушь, раздолье («довольство»), припьян, приглух и др. под. И. И. Лажечников в письме от 25 марта 1824 г. сообщает в ”Обществе любителей российской словесности“ список ”провинциальных“ простонародных слов, в котором, между прочим, находятся такие слова по Саратовской губ.: сквалыга, прощелыга («насмешник»), рохля, дотошный, дока, юла, подлиза, трущоба, бирюк, ширинка ( " платок»), чурбак, колымага, зипун, зря («некстати»); по пензенской губ.: огорошить, больно и т. п.» (Очерки, с. 207–208). – В. П. |
| В учении о духовном Б. Гартман выделяет личный, объективный и объективированный дух; признавая существование Бога, понимает Его крайне односторонне, только в качестве трансцендентной реальности и основы религ. веры. Дж. Сантаяна (1863-1952), представитель критического реализма, в соч. «Царства бытия» (The Realms of Beings) разделяет Б. на сферы - сущность, материю, истину, дух; рассматривает мир идеальных вневременных и внепространственных сущностей (в духе Платона и отчасти Гуссерля) в качестве прообразов бесконечного многообразия, реальных и возможных вещей в мире. V. Вопрос о Б. в философии и богословии в России XIX-XX вв. Термин «Б.» в его церковно-богословском значении зафиксирован с начала появления древнейших памятников письменной лит-ры в XI в.- в Изборниках 1073 и 1076 гг. ( Срезневский И. И. Мат-лы для словаря древнерус. языка. СПб., 1893. Т. 1. Стб. 210; Словарь древнерус. языка (XI-XIV вв.): В 10 т./Под ред. Р. И. Аванесова. М., 1988. Т. 1. С. 349). Христ. происхождение термина «Б.» в произведениях этого времени представляется бесспорным, слово «Б.», как производное от слав. «быти» (быть), если и существовало в дохрист. Руси, то очевидно, что оно становится термином только с принятием христианства и переводами христ. лит-ры на древнерус. язык. Наряду со словом «Б.» (τ εναι) в значении «существование» в письменных текстах XI в. получают широкое распространение слова «сущие» (существо, сущность, греч. οσα) «суще» (действительно, подлинно, греч. ντως). «Б.» и «сущее» проявляется в том, что нек-рые формы глагола «быти» употребляются в особом значении: сыи=сущий=саи=с ( Срезневский И.И. Мат-лы... Т. 1. Стб. 210). В рус. церковной и богословской лит-ре, как и во всей святоотеческой традиции, Б. не имеет отвлеченного и самодостаточного характера, смысл Б. всегда определяется отношением к Богу, идет ли речь о Б. Бога, Б. человека или Б. мира. Хотя исследование Б. самого по себе не составляет особого предмета рус. богословской науки, тем не менее в ней рассматриваются вопросы, касающиеся доказательства истины Б. |
| По его воспоминаниям, он свободно обсуждал со студентами СПбДА наиболее сложные вопросы философии И. Канта , в частности критику доказательств бытия Божия , что вызвало недовольство руководства академии и даже подозрения Н. в «неправославии». О характере своей работы с учащимися духовных школ Н. оставил яркие воспоминания: «Представьте ректора, наприм., Рижской семинарии, который ежедневно и неопустительно бывал на утренних и вечерних молитвах с учениками, на ужине в столовой с учениками ежедневно, на обеде чуть не ежедневно; в больнице бывал ежедневно; в случае тяжелой чьей-либо болезни - несколько раз днем и ночью (до 16 раз, сосчитано); тяжким, даже заразным больным сам служил (до целодневного собственноручного оттирания холерных, до сажания их на рундук); всякий ученик помер на моих глазах; всякий мною, при мне обмыт, положен на стол, во гроб, чуть не всякий при мне же исповедан, всякий мною отпет, провожен и опущен в могилу» (Биографические мат-лы. 1900. С. 271). На посту ректора КазДА Н. «сумел лично и интимно войти в студенческую жизнь своим человечным участием к студентам, постоянным с ними общением и беседами и сделался таким же живым средоточием ее, как и в жизни наставников академии» ( Знаменский П. В. История Казанской ДА за первый (дореформенный) период ее существования (1842-1870 гг.). Каз., 1892. Вып. 3. С. 234). По словам одного из учеников Н., в его преподавательской деятельности «важно было то, что он всегда умел возбудить в студентах живую струнку, которая должна была звучать после, по выходе студента из заведения» ( Крылов. 1893. С. 35). В статьях, направленных против преобладающего влияния классицизма в учебных программах, Н. выступал за единение школы и Церкви. Оценка деятельности Н. в русской литературе Имея в виду многообразную научно-лит. деятельность Н., проф. МДА А. П. Лебедев , как правило не склонный к комплиментам, назвал Н. «лучшим из духовных писателей» ( Лебедев А. П. Слепые вожди// Он же. К моей учено-лит. автобиографии и мат-лы для характеристики беспринципной критики. |
| Г. Хьетсо указывает на роль «душевной, внутренней», непрерывной молитвы в «Правиле жития в мире», связывая это с исихастской традицией, на место, к-рое занимают в трактате «более или менее скрытые и прямые цитаты из Евангелия от Матфея» (Гоголь-проповедник: Новые мат-лы//Н. В. Гоголь: Мат-лы и исслед. М., 1995. С. 11-21). По мнению Воропаева и Виноградова, «правило» «[О гневе и безгневии]» восходит к раннему (до 1835) сборнику выписок из «Лествицы» (2001. С. 535-536). 8 июля 1843 г. в письме к Языкову Г. призывал того заняться «чтением церковных книг»: «Лира твоя наберется там неслыханных миром звуков и, может быть, тронет те струны, для которых она дана тебе Богом». В письме от 15 февр. н. ст. 1844 г. он рекомендовал поэту перечитать «Давидовы псалмы» («Все тут сердечный вопль и непритворное восторгновенье к Богу») и приняться за создание «других псалмов», «потому что и самые страданья и скорби твои более доступны нынешнему человечеству, чем страданья и скорби Давидовы». Тогда же Г. посоветовал Смирновой-Россет учить псалмы наизусть, для чего собственноручно переписал 14 из них в особый сборник (об этом см. в письмах от 25 июля и 27 окт. н. ст. 1845; Кулиш. С. 381; Смирнова-Россет. С. 56). Вероятно, в сер. 40-х гг. Г. начал писать «Размышления о Божественной Литургии». В работе он использовал ж. «Христианское чтение» за 1841 (ст. А. Н. Муравьёва «О Литургии») и 1843 гг. (ст. И. К. Яхонтова «О православии российской церкви»). Статью Муравьёва Г. избрал в качестве первоначального практического руководства. Главным же пособием стало «Историческое, догматическое и таинственное изъяснение на Литургию…» И. И. Дмитревского (М., 1803). Помимо этого Г. обращался к Старой (иером. Нафанаила) и Новой (архиеп. Вениамина (Краснопевкова)) Скрижалям. Как отмечал прот. Г. Флоровский, «догматика и символика» в «Размышлениях…» «заимствованы (у Дмитревского, отчасти из «Новой Скрижали»)» (С. 268-269). Возможно, писателю пригодились и новейшие труды по литургике: «Беседы на Божественную Литургию» прот. Василия Нордова (М., 1844) и многотомная «Теологическая энциклопедия с Литургиями» (Encyclopédie théologique, ou Série des dictionnaires sur toutes les parties de la sciens. P., 1845-1873). Эти книги он просил прислать в Гомбург (ныне Бад-Хомбург-фор-дер-Хёэ) Смирнову-Россет в письме от 4 июня н. ст. 1845 г. и в Рим гр. А. П. Толстого в письме от 18 апр. н. ст. 1846 г. |
| Материал из Православной Энциклопедии под редакцией Патриарха Московского и всея Руси Кирилла ДЕСТУНИС Дестунис Гавриил Спиридонович, (16.03.1818, С.-Петербург - 19.03.1895, там же), рус. византинист греч. происхождения. Сын С. Ю. Дестуниса . В 1818-1826 гг. жил в Турции и Италии, где его отец служил в российских дипломатических представительствах. В 1834 г. поступил в С.-Петербургский ун-т, где изучал греч. словесность, его учителями были акад. Ф. Б. Грефе (один из основателей школы классической филологии в России) и исследователь античности М. С. Куторга . В 1838 г. Д. окончил университет со степенью кандидата. По ходатайству Куторги ему была предоставлена возможность отправиться в командировку за границу, однако из-за слабого здоровья поездка откладывалась 8 лет. После пребывания в 1846-1847 гг. в Афинах греческий язык и история Греции стали предметом его изучения. В 1848 г. Д. поступил на службу в Азиатский департамент МИД в качестве переводчика с греч. языка. Вскоре он был приглашен преподавать новогреч. язык в Ин-т вост. языков, а также начал читать курсы всеобщей и рус. истории в Александровском и Павловском жен. ин-тах. С сер. 50-х гг. активно сотрудничал с различными учреждениями АН, установил научные контакты с акад. А. А. Куником , подготовил ряд изданий по византиноведению (Исторические сказания инока Комнина и инока Прокла о разных деспотах Эпирских и о тиране Фоме Прелумбове Комнине, деспоте: Пер. с греч. СПб., 1858; Ватопедский снимок Птолемеевой географии; Мат-лы для рассмотрения вопроса о следах славянства в нынешнем греч. языке. СПб., 1860, и др.), готовил издание переводов своего отца. К 50-м гг. относятся и первые историко-этнографические работы Д. (Очерк клефтского быта//Геогр. вестн. 1855. 3. С. 27-46; Очерки Константинополя//Вестн. Имп. РГО. 1857. Кн. 1. Отд. 3. С. 1-11; Кн. 2. Отд. 3. С. 5-36, и др.). Подъем интереса к лит-ре, культуре и истории Византии в России позволил Д. при поддержке Куторги в 1859 г. обратиться в ун-т с предложением организовать кафедру визант. древностей и лит-ры и новогреч. языка. Решение о создании кафедры было принято 15 марта 1860 г., 23 сент. того же года Д. прочел вступительную лекцию «О значении византийской образованности». В 1860-1861 гг. им была прочитана значительная часть разработанного им курса визант. древностей и лит-ры, но с закрытием ун-та (1861) лекции Д. прекратились. Они возобновились в 1864 г., когда Д. получил место приват-доцента (26 авг. 1864). В 1865 г. стал д-ром греч. филологии, в 1867 г. избран экстраординарным профессором по кафедре греч. филологии, вскоре назначен ординарным профессором. В 1879 г. Д. был избран профессором еще на 5 лет, но не смог воспользоваться этим правом и через неск. месяцев отказался от преподавания из-за ухудшения здоровья. После отставки он остался почетным членом Совета ун-та и принимал активное участие в его заседаниях, обсуждении византиноведческих исследований, продолжал научную работу. |
| В.В. Виноградов Специальный, специальность СПЕЦИАЛЬНЫЙ, СПЕЦИАЛЬНОСТЬ. Слова специальный, специальность укрепились в русском литературном языке XVIII в. Это были научно-профессио-нальные термины, тесно связанные с основным значением лат. species, specialis. Специальный обозначало: «относящийся к отдельным частям, представляющий отдельные части чего-нибудь», «отдельный, исключительно для чего-нибудь предназначенный». Например, специальная карта (см. сл. 1867–1868, 4, с. 417). Слово специальность определялось как «качество специального». Такое употребление этих слов продолжалось до середины XIX в. См. в «Записках о жизни и сочинениях Н. А. Полевого»: «”Благонамеренный“ журнал А. Е. Измайлова сделался чуть ли не специальностью этого рода сочинений, как сказали бы в наше время, когда, заботясь об оригинальности, искажают язык» (Н. Полевой. Мат-лы по ист. русск. лит.). У Тургенева в письме к Л. Толстому (от 17 января 1858 г.): «...всякому человеку следует, не переставая быть человеком, быть специалистом; специализм исключает дилетантизм – (извините все эти ”измы“), – а дилетантом быть – значит быть бессильным» (Толстой, 1928, Переписка, с. 44). У Маркевича в романе «Бездна»: «Пусть доктор, специалист,скажет на сколько... я виновата, стараясь удержать вас от того, что вам вредно». У Д. В. Григоровича в воспоминаниях: «Несмотря на разность наших специальностей и состояний, мы жили весьма дружно». «Такие люди... всегда оставляют после себя результат в том или другом роде, смотря по своей специальности» (Григорович, с. 19 и 165). У П. Д. Боборыкина в романе «Василий Теркин» (1892): «Эх, голубчик! С тех пор много воды утекло. Моя специальность – бабы да девки». Заметка ранее не публиковалась. В архиве сохранилась рукопись на двух листках пожелтевшей бумаги. Здесь печатается по рукописи с некоторыми необходимыми уточнениями и поправками. К словам специальный и специальность В. В. Виноградов обращается и в других своих работах. Так, в «Очерках» В. В. Виноградов отмечает: «Изменения в костюме, светском обращении, воспитании, формах быта и т. |
| Укреплению интереса К. к арабо-христ. исследованиям способствовало и его пребывание на Ближ. Востоке (Сирия, Ливан, Палестина, Египет; 1908-1910), где он познакомился с жизнью правосл. мон-рей, слушал лекции проф. Л. Шейхо и др. выдающихся ориенталистов в иезуитском ун-те св. Иосифа (Бейрут) и близко соприкоснулся с работой школ ИППО (см. Палестинское православное общество ). В дек. 1909 г. по просьбе рус. консула в Дамаске кн. Б. Н. Шаховского он составил докладную записку о школьной деятельности ИППО в Сирии, содержащую ряд серьезных критических замечаний и рекомендаций. Большинство пунктов записки было принято, программы школ при участии К. пересмотрены, но с началом первой мировой войны рус. школы на Востоке были закрыты османскими властями. Тем не менее связь К. с ИППО (впосл. Российским палестинским об-вом (РПО) при АН СССР) сохранялась и в дальнейшем. В 1915 г. он был избран его пожизненным действительным членом и участвовал в совещании по вопросу о рус. научных интересах в Палестине (Россия в Святой Земле: Док-ты и мат-лы/Сост.: Н. Н. Лисовой. М., 2000. Т. 1. С. 339). В 1921 г. К. вошел в состав Совета РПО; 5 июня 1928 г. избран помощником председателя об-ва в помощь тяжело болевшему акад. Ф. И. Успенскому , после смерти которого исполнял обязанности председателя (сент. 1928 - нояб. 1929). В этот период он вместе с исполняющим обязанности секретаря об-ва И. И. Соколовым составил «Отчет о деятельности РПО с 1 октября 1927 г. по 1 октября 1928 г.» (копия в архиве ИППО), в котором обращал внимание руководства АН и вышестоящих инстанций на необходимость заграничной командировки членов об-ва для нормального развития его работы. В дек. 1930 г., убедившись в невозможности положительного решения этого вопроса, К. представил в Совет РПО записку с призывом о восстановлении научно-издательского и научно-библиографического потенциала об-ва (Записки о деятельности Российского Палестинского Общества. 1997. С. 139; аналогичные мысли высказывались им и 20 лет спустя: Там же. С. 141-142). С 1934 (после смерти председателя РПО акад. Н. Я. Марра ) до нач. 1951 г. К., по всей видимости, формально оставался исполняющим обязанности председателя (председатель в этот период не избирался, сведений о к.-л. работе об-ва в архивах нет). Когда в 1950 г. было принято решение о возрождении деятельности РПО с учетом изменения геополитической ситуации на Ближ. Востоке, предполагалось, что именно К., как старейший член об-ва, станет его председателем. К. подготовил итоговый доклад о деятельности ИППО за все годы его существования, включавший и программу нового этапа работы (Там же. С. 142-154). Однако по состоянию здоровья ученый уже не смог приехать в Москву на учредительное собрание нового состава РПО 16 янв. 1951 г. (через неск. дней он скончался). |
| Основными целями деятельности данных ведомств внутри Германии и за ее пределами было разрушение через раздробление («атомизацию») традиц. религ. структур и тотальный контроль за всеми проявлениями религ. жизни. В Германии вводились и осуществлялись жесткие ограничения на деятельность практически всех религ. орг-ций, мн. тысячи религ. деятелей и верующих стали мучениками фашизма, оказавшись в концентрационных лагерях, тюрьмах или в вынужденной эмиграции. А. Гитлер вплотную занимался религ. проблемами и считал их очень важными в деле «управления покоренными народами». В апр. 1942 г. в кругу приближенных он изложил свое видение религ. политики: «Нашим интересам соответствовало бы такое положение, при котором каждая деревня имела бы собственную секту, где развивались бы свои особые представления о Боге. Даже если в этом случае в отдельных деревнях возникнут шаманские культы, подобно негритянским или американо-индейским, то мы могли бы это только приветствовать, ибо это лишь увеличило бы количество факторов, дробящих русское пространство на мелкие единицы» (Цит. по: Дашичев В. И. Банкротство стратегии герм. фашизма: Ист. очерки, док-ты и мат-лы. М., 1973. Т. 1. С. 66). На оккупированной советской территории нацистские СМИ настойчиво обсуждали тему гонений на религию и верующих со стороны большевиков, подчеркивая, что герм. власти предоставляют религ. свободу. При этом, не желая давать поводов для критики религ. политики на территории самой Германии, Гитлер еще в июле 1941 г. секретным приказом запретил на время войны с СССР проведение к.-л. несанкционированных антирелиг. мероприятий. Оккупанты «рекомендовали» священнослужителям в проповедях и во время «церковных церемоний» выражать верноподданнические чувства к Гитлеру и Третьему рейху, а также проводить особые молебны за победу нем. армии и «спасение родины» от большевиков. До начала ВОВ нем. спецслужбы разрабатывали различные проекты религ. политики в СССР. До 1941 г. ведущую роль нацистские идеологи отводили Русской Православной Церкви за границей (РПЦЗ), иерархи к-рой в целом были настроены весьма враждебно по отношению к советской власти. Мн. священнослужители и миряне РПЦЗ связывали надежды на крушение «богоборческой коммунистической власти» с победой Германии во второй мировой войне. Однако после оккупации значительной части территории СССР оказалось, что герм. власти не находили нужным активно привлекать зарубежное духовенство к работе на захваченной территории. |
| В нач. 1900-х гг. Миролюбов увлекся богоискательскими идеями. Он сблизился с Д. С. Мережковским и З. Н. Гиппиус и вместе с ними активно участвовал в работе Религиозно-философских собраний в С.-Петербурге (1901-1903). Увлечение редактора-издателя привело к изменению редакционной политики «Ж. д. в.»: научный отдел стал сокращаться, повышенное внимание уделялось совр. лит-ре и искусству. Миролюбов привлек к участию в журнале поэтов-символистов А. А. Блока , В. Я. Брюсова , Гиппиус, Вяч. И. Иванова , Ф. Сологуба и др., художественных критиков С. Глаголя, С. К. Маковского, Д. В. Философова . В кон. 1903 г. редактор-издатель пригласил в «Ж. д. в.» лит. критика А. С. Глинку (Волжского). Его 1-я ст. «Литературные отголоски» (1903. 12. Стб. 1481-1492) была посвящена анализу кн. С. Н. Булгакова «От марксизма к идеализму (1896-1903)» (СПб., 1903). Критик выступил как сторонник «абсолютного, метафизического и религиозного» идеализма «с открытой, хотя и слишком еще рационалистической верой» в «трансцендентную реальность Бога-добра, облеченного могуществом Бога-силы, творческим божественным всемогуществом». Эта статья вызвала возмущение писателей-реалистов, сотрудничавших в журнале. В янв. 1904 г. Андреев, И. А. Белоусов, В. В. Вересаев, В. И. Дмитриева и А. С. Серафимович обратились с письмом к Миролюбову. Они утверждали, что статья Глинки (Волжского) с «проповедью Бога» неуместна в «Ж. д. в.», и пригрозили уйти из издания, «если и в будущем не исключается возможность появления… подобных статей» (История рус. лит-ры: В 10 т. М.; Л., 1954. Т. 10. С. 507). Статья Глинки (Волжского) «О некоторых мотивах творчества М. Горького» (1904. 1. С. 49-56; 2. С. 109-116) еще более осложнила ситуацию в журнале. В февр. 1904 г. Глинка (Волжский) поехал в Москву, чтобы урегулировать конфликт с писателями-реалистами. Переговоры с Андреевым и Вересаевым не привели к компромиссу, и литературный критик был вынужден уйти из журнала. Несмотря на это, Миролюбов не собирался отказываться от религиозно-философских публикаций в «Ж. д. в.». В письме Андрееву он утверждал: «Искание Бога, истина для меня всегда будет определять мою дальнейшую деятельность в ведении журнала» (Лит. архив: Мат-лы по истории лит-ры и обществ. движения. М.; Л., 1960. Вып. 5. С. 106). |
| Предметом особых попечений М. стала Пензенская ДС, открытая в 1800 г. Предшественник М. еп. Гаий (Такаов) практически не занимался семинарскими делами: не было программ обучения, ученики подолгу не посещали занятия и самовольно бросали учебу. Пораженный царившими беспорядками и отсутствием руководящих начал в семинарской жизни, обладавший многолетним опытом духовно-педагогической службы в Троицкой семинарии и Славяно-греко-латинской академии, М. немедленно принял разносторонние меры по улучшению деятельности семинарии. Прежде всего составил устав Пензенской ДС, рукописный экземпляр к-рого с собственноручной подписью М. хранился в фундаментальной б-ке семинарии. На 1-й странице устава написано: «Устав Пензенской семинарии, данный 1808 года, сентября 4, Моисеем, епископом Пензенским и Саратовским, по коему имеет поступать неизменно Пензенская семинария», на последней: «Сей устав хранить в семинарском Пензенском правлении, а копии с онаго по частям для всех учителей со скрепою ректора иметь непременно, дабы никто не извинялся неведением онаго» ( Троицкий А. И. Ист. записка о Пензенской ДС за истекший столетний период ее существования (1800-1900 гг.)//Пензенские ЕВ. 1901. 1. Прил. С. 13-14). После кончины ректора (1806-1810) архим. Мефодия (Нилова) (выпускника Троицкой лаврской семинарии) 12 апр. 1810 г. М. ходатайствовал перед Синодом о назначении новым ректором проповедника Славяно-греко-латинской академии иером. Аарона (Нарциссова) , хорошо ему известного «по особым его талантам, по довольному кругу просвещения и по честному житию» ( Он же. Мат-лы к истории Пензенской ДС: (1880-1818). Пенза, 1896. С. 17). Иером. Аарон, ученик М. в Московской академии, по окончании курса был оставлен при ней учителем нем. языка. «Я верую несумненно… что чрез его правление и учение в семинарии, при моем руководстве, училище сие придет в желаемое совершенство»,- говорил епископ (Там же). Новый ректор стал активным помощником М. в укреплении учебной стороны деятельности семинарии, но воспитательная сторона по-прежнему оставалась неудовлетворительной (Там же. С. 48). М. обязал все пензенское духовенство «подпискою» с 10 лет отдавать сыновей в семинарии. |
|
|
