| Николай Николаевич проводил ее скучным добродетельным взглядом, подождал, пока закроется дверь, и просиял: – Толька уже разбаловался где-то, едят его мухи! Еще бы, товарищи все! Да и соседи. У Лысенко, знаете, какие порядки? Мать честная, пресвятая богородица! У них дети до того развратились, спасите мою душу! А у Пыжова так просто руками разведешь – все мудрит Иван Прокофьевич, дуй его в хвост и в гриву! Понимаете, детей невозможно воспитывать – примерчики, примерчики, прямо хоть караул кричи! Но дочка у меня скромница, видели? Куда тебе! Калина-малина, красная смородина! Эта нет, это нетронутая душа! Конечно, вырастет, ничего не поделаешь, но чистота душевная должна с детства закладываться. А то безобразие кругом: на улице, везде ходят эти мальчишки, деньгами в карманах звенят. Родители все, души из них вон! Главный инженер Никита Константинович Лысенко имел добродушное лицо. Он был высок и суховат, но на лице его была организована диктатура добродушия, которое настолько привыкло жить на этом лице, что даже в моменты катастрофических прорывов на нашем заводе не покидало насиженного места и только наблюдало за тем, как все остальные силы души тушили опасный пожар. У Никиты Константиновича порядки диаметрально противоположные порядкам Бабича. Сначала я думал, что они были заведены персонально самим добродушием Никиты Константиновича, без участия его воли и без потуг на теоретическое творчество, но потом увидел свою ошибку. Правда, добродушие тоже принимало какое-то участие, не столько, впрочем, активное, сколько пассивное, – в виде некоторого молчаливого одобрения, а может быть, и умиления. Но главным педагогическим творцом в семье Лысенко была мать, Евдокия Ивановна, женщина начитанная и энергичная. Евдокию Ивановну очень редко можно было увидеть без книжки в руках, вся ее жизнь была принесена в жертву чтению, но это вовсе не была пустая и бесплодная страсть. К сожалению, она читала все какие-то старые книги с пожелтевшей бумагой, в шершавых переплетах; любимым ее автором был Шеллер-Михайлов. Если бы она читала новые книги, из нее, может быть, и вышла бы хорошая советская женщина. А теперь это была просто мыслящая дама, довольно неряшливая, с целым ассортиментом идеалов, материалом для которых послужили исключительно различные виды «добра». |
| Место действия — какое-то заседание в академии, время — 1939 год. Лысенко произнес речь в своем обычном нигилистическом наступательном тоне. Потом слово взял президент академии В. Л. Комаров, одобрил его выступление. Когда заседание окончилось, Комаров пригласил Вавилова, а с ним и Дончо Костова в свой кабинет. Здесь, вынув из стола книгу Лысенко, он начал критиковать ее, высмеивать неграмотность автора. Николай Иванович нахмурился, бросил несколько иронических замечаний и холодно попрощался. Всем своим видом он показывал: двойственное поведение президента ему неприятно. Когда они вышли из кабинета, Вавилов, кивнув в сторону высоких президентских дверей, спросил Костова: «Видали? Каков наш Василий Шуйский?» «Об этом разговоре, — вспоминает А. А. Костова, — я узнала случайно: Дончо спросил меня, кто такой Шуйский. Ему, иностранцу, была незнакома личность прославленного Пушкиным лукавого царедворца». Была и другая причина, разделявшая двух ботаников. В области общебиологических представлений президент АН СССР Комаров, как это ни покажется странным, стоял ближе к Лысенко, нежели к Вавилову. Он решительно не признавал трудов Моргана, Бэтсона, Нильсона-Элле, выводов современной науки о гене как носителе наследственных свойств организма. В книге «Происхождение культурных растений» (1938) Комаров писал: «Изложив в той главе теории Н. И. Вавилова по возможности близко к подлиннику и отмечая, что на фоне мировой литературы по дарвинизму они являются наиболее крупными за последнее время, мы все же должны оговориться, что основа их, по-нашему, спорная. Суть дела в том, что и в теории гомологических рядов и в теории генных центров понятие о гене как о самодовлеющем материальном теле поставлено безоговорочно. Понятие о гене, о корпускуле, обусловливающей своим присутствием ту или другую особенность организма, как причина обусловливает действие, возбуждает в нас живейшее чувство противоречия». Возможно, что «чувство противоречия», которое испытывал Владимир Леонтьевич по отношению к новейшим достижениям генетики, объяснялось тем, что в его почтенном возрасте ему уже трудно было освоить новые открытия. |
| Эта закономерность не ускользнула от глаз Вавилова. В 1937–1938 годах Николай Иванович уже ясно увидел всю глубину своей ошибки. Он обманулся не только как человек, но, что было для него важнее, как ученый. Никто из близких не услышал по этому поводу шумных иеремиад. Просто сотрудники заметили, что с некоторых пор директор ВИРа стал упоминать имя Лысенко только в официальной переписке и лишь в случаях крайней необходимости. И только обращаясь к старому другу Меллеру, в письме, которое было послано из Ленинграда в Мадрид в разгар гражданской войны, Николай Иванович признается: «Недавно я и проф. Мейстер побывали в Одессе, чтобы проверить работу по развитию растений, проводимую Лысенко. Должен заметить, что убедительных доказательств там слишком мало. Раньше я ожидал большего». Это в стиле Вавилова. «Николай Иванович был очень доверчив и снисходителен к людям, — вспоминает профессор Е. Н. Синская, — но до известного предела. Если он сталкивался с поступком человека, который он никак не мог принять или оправдать, такой человек переставал для него существовать. Николай Иванович умолкал о нем навсегда, но ни злобы, ни раздражения не высказывал». В том, что академик Вавилов не умел, не мог пользоваться в борьбе теми же средствами, что и Лысенко, таится, как мне кажется, главная причина, по которой один был низвергнут, а второй вознесен на вершину карьеры. Ученый и интеллигент, Вавилов не мог объявить, что он одним махом удвоит и утроит урожаи проса по всей стране. Ему хорошо известно, как разнообразны климатические и почвенные условия в разных зонах огромной сельскохозяйственной державы, как долог и сложен путь к победе научного земледелия. Он не способен был заявить, что выведет сорт пшеницы за два с половиной года, потому что теми средствами, которыми располагали селекционеры начала тридцатых годов, сделать это было невозможно. Лгать стране для Вавилова столь же невыносимо, как лгать сыну или другу. Он не может заниматься интригами и писать доносы, так же как не способен печатать фальшивые деньги или торговать наркотиками. |
| В ВИРе, например, существовала даже специальная аспирантура, где из не очень-то грамотных, но вполне чистых по классовому составу юнцов приказано было срочно готовить «ученых» — будущих руководителей учреждений и предприятий. Учебные и научные требования к этой молодежи предъявлялись минимальные. Зато права этим юнцам выданы были более чем достаточные; в частности, они имели право сменить не понравившегося научного руководителя. Подверженные «классовому» давлению, оглушаемые болтовней о «классовой науке», многие профессора, кто со вздохом, кто хмурясь, а кто и посмеиваясь в кулак, выполняли в те годы «социальный заказ» — выдвигать смену из самых низов. В конце концов такой «классовый» подход, который насильственно стирал разницу между умными и дураками, стал столь обыденным делом, что старая профессура начала даже убеждать себя в очевидной разумности именно такого подбора научных кадров. Интеллигент-ученый или нашел для себя теоретическое оправдание в духе «осознанной необходимости», или просто махнул рукой на причуды эпохи. Я думаю, что сознательно или бессознательно нечто подобное пережил и Николай Иванович Вавилов. У себя в институте он сквозь пальцы смотрел на буйных и ленивых недорослей из спецаспирантуры. Когда же на горизонте появился Лысенко со своей великолепной анкетой и многочисленными идеями, Николай Иванович, вероятно, даже обрадовался: агроном выглядел энергичным, работящим, одаренным — такого и поддержать не грех. Слава Богу, наконец-то требования государственной машины можно совместить с собственной совестью… Я не стану утверждать, что академик Вавилов вот так четко объяснил себе или кому-нибудь другому свою позицию по отношению к молодому Лысенко. Но тому, кто берется писать историю внутринаучных отношений 20х и 30х годов, нельзя сбрасывать со счетов это важное обстоятельство: неравноправное общественное положение, в котором в эти годы находились ученый-интеллектуал профессор Николай Вавилов и его протеже крестьянский сын Трофим Лысенко. Кстати сказать, протеже очень скоро уразумел все выгоды, вытекающие из его анкетных данных. |
| В «благостные» 20е годы генетик Н. К. Кольцов послал своего любимого молодого сотрудника Тимофеева-Ресовского учиться в Германию. Вавилов в те годы довольно часто бывал в Берлине, и между двумя генетиками сложились сердечные отношения. После прихода к власти гитлеровцев Тимофеев-Ресовский начал собираться домой, но однажды в тридцать седьмом получил из СССР предупреждение, что дома его ждет тюрьма, а может быть, и что-нибудь похуже. Записку эту переслал ему с американским генетиком Меллером Николай Иванович Вавилов. Таковы два поступка, совершенные ученым в одном и том же году. Такова «тактика и стратегия», к которой принуждал век-волкодав честного человека, вовсе не заинтересованного в личных благах или в успехе на ступенях карьерной лестницы. Беседуя в 1971 году с профессором Тимофеевым-Ресовским, я между прочим спросил его, значит ли рассказанная им история, что Николай Иванович политически прозрел только к тридцать седьмому году? Ведь только человек, окончательно понявший ситуацию, возникшую в стране, мог подать другу совет не возвращаться на родину. Для этого нужна была не только смелость, но и мудрость. «Нет, — возразил Тимофеев-Ресовский, — Николай Иванович прозрел значительно раньше, еще в 1934м» (sic!). Согласимся, что такая «игра с дьяволом» требовала немало дипломатических способностей и просто ума. Может быть, именно эта игра спасла академика Вавилова от арестов 1937–1938 годов. Но время тем не менее работало против него. Как ни умен был Вавилов, ему поначалу и в голову не могло прийти, что именно Лысенко власти готовят на его место; что малограмотному, но волевому агроному предстоит вытоптать у себя на родине все посевы, выращенные мировой и русской биологической наукой, а затем уничтожить и самих биологов. А между тем почти с самого начала своей карьеры Лысенко вел дело именно к этому. Яровизацию, которую Николай Иванович считал делом экспериментальным, требующим проверки (об этом — смотри выше — он и писал Эйхфельду!), Лысенко объявил вдруг верным средством сегодня же поднять урожаи пшеницы по всей стране. Замоченные перед посевом семена, по его словам, должны дать прибавку урожая не меньше центнера на гектар. Перемножив этот гипотетический центнер на все 100 миллионов гектаров, занятых под хлебами в Советском Союзе, агроном начал в газетах и по радио сулить стране дополнительные эшелоны хлеба почти без всяких затрат. Яровизация объявлена главным методом, который принесет стране изобилие. Проверка? Он считал, что лучшая проверка — испытание метода прямо на полях, на миллионах гектаров. Он даже объясняет, что такое новшество стало возможным только в нашей стране, где опытным делом занялись сотни тысяч колхозников. |
| Второй профессор кафедры С.И.Алиханян был того же разлива ученый, к тому же еще и хам не лучше Лысенко. Собственных научных результатов у них не больше Лысенко и приемы те же. Успех кафедры генетики обеспечивает тип личности М.М.Асланяна, активного восстановителя генетики в прошлом. На протяжении всей своей работы на кафедре Асланян сглаживал и гасил человеческие конфликты. Мне удалось три года поработать в практической селекции на базе ВНИИПРХ. Большинство других выпускников кафедры в отраслевые НИИ не попали. Диплом МГУ со специализацией «генетика и селекция» был пугалом. Доходную работу с ВНИИПРХ закрыл замдекана Б.М.Логвиненко. вряд ли он сам понял что сказал: работа настолько хорошая, что мы ее закрываем. Все это происходило после принятия в 1971 году Постановления Совмина о мерах по развитию прикладной молекулярной биологии и генетики. Его пробил Сойфер для организации ВНИИПМБГ, откуда его благополучно выгнали. На Всесоюзном совещании по реализации постановления я ставил сакральные вопросы, размахивая портретом Вавилова. Добился только того, что сам потерял работу. Позже от преследования на рабочем месте в ВНИИПМБГ, переименованном в ВНИИ СХ БТ, меня спас инструктор по науке Тимирязевского райкома. Откуда возьмется Хирш, если ученые публикации блокируют? Зарубежные журналы ограничивают публикации из России. Индексы Хирш и импакт формируют квази-частные структуры, афиллированные с руководством США. То же с рейтингами. То, что я знаю, жестко подтверждает правоту постановки вопроса Животовским. Организацию отечественной науки надо начинать с примирения и описания позитива в ней. Если ученые к этому неспособны и им надо обязательно кого-то шельмовать, то они достойны нового разгрома. Нынешняя реформа Сталину с Лысенко даже не снилась. Не было таких технологий и таких проектов стравливания ученых, как disser.net («Корчеватель») Гельфанда-Пархоменко». Вот такое оно – житие-бытие современных советских/российских генетиков. Тускловатое. Мрачноватое. Безрадостное. Отщепенца Животовского попинать на страницах сайта Комиссии по борьбе с лженаукой и фальсификацией научных исследований при Президиуме Российской академии наук и в интернет-газете «Троицкий вариант» как «фашиствующего лысенковца современной эпохи» - это запросто и даже со сладострастным удовольствием. |
| Таким образом, на наш взгляд, теистическая эволюция буддизма вполне очевидна, и в качестве логического и смыслового завершения данной эволюции может рассматриваться возникновение школы буддизма Чистой Земли. Вместо заключения. Буддизм как отражение мейнстрима европейской мысли и возможность иного подхода Однако остается вопрос, почему теистические тенденции в буддизме в основном не привлекают внимания исследователей, и до сих пор продолжают воспроизводиться представления о буддизме как об особой религии, отрицающей существование Бога и индивидуальной души . В поисках ответа на него следует обратиться к концу XIX века, когда буддизм стал привлекать общественный и научный интерес западной интеллигенции. Состояние и развитие европейской и отечественной буддологии этого периода достаточно подробно рассмотрены известным буддологом В.Г. Лысенко в историографическом очерке, приведенном в работе «Ранняя буддийская философия» . Для нас этот очерк интересен тем, что в нём развитие буддологии включено в общий контекст развития европейской мысли. Анализируя историю буддологических изысканий на Западе и в России, В.Г. Лысенко отмечает, что обращение европейской интеллигенции (как учёных-буддологов, так и более широких кругов образованной публики) к восточным учениям, и, в частности, к буддизму, диктовались теми обстоятельствами, которые волновали европейское общество, а не неким чисто академическим интересом. Восточные учения рассматривались как материал, иллюстрирующий поиски европейской интеллигенции. Так, говоря о становлении европейской буддологии, В.Г. Лысенко пишет, что из всего массива текстов исследователи стремились выбрать такие, которые более всего отвечали их представлениям о том, как должно быть изложено учение Будды. Например, исследователи классической палийской школы конца XIX — начала XX века полагали, что учение Будды должно быть морально и интеллектуально возвышенным, чуждым предрассудков, мифов и догматизма, свойственных, по их мнению, более поздней догматической религии — махаяне. |
| В.Р. Легойда: Важно, чтобы общественное телевидение занималось просвещением и было лишено амбиций 18 июля 2012 г. 20:27 18 июля 2012 года Президент Российской Федерации В.В. Путин подписал Указ «Об утверждении состава Совета по общественному телевидению». В состав Совета вошли 25 человек, в числе которых председатель Синодального информационного отдела В.Р. Легойда , первый заместитель председателя Учебного комитета Русской Православной Церкви, настоятель храма св. мц. Татианы при МГУ им. М.В. Ломоносова протоиерей Максим Козлов и председатель Клуба православных журналистов, главный редактор портала «Религия и СМИ» А.В. Щипков. Гендиректором ОТВ назначен президент Международной общественной организации «Международная академия телевидения и радио» А.Г. Лысенко. В Русской Православной Церкви поддержали его кандидатуру. «Это очень хорошее назначение. Это человек опытный и не уставший, как мне кажется, от телевидения, от того, что он делает давно и профессионально. По первым комментариям Анатолия Григорьевича, которые я сейчас смог услышать и прочитать, можно делать оптимистические прогнозы», — заявил «Интерфакс-Религия» В.Р. Легойда. Председатель синодального отдела положительно оценил тот факт, что, по мнению А.Г. Лысенко, наряду с обсуждением общественно-политических проблем на Общественном телевидении должны быть просветительские программы и документальные фильмы. Крайне важным В.Р. Легойда считает комментарий А.Г. Лысенко, что этот канал должен быть лишен амбиций личностных и групповых, а также воспитывать зрителей и журналистов. «Как человек, который сам учился журналистике и сегодня взаимодействует с журналистами, я могу сказать, что задача воспитания журналистов в профессиональном плане сегодня становится все более и более актуальной», — заявил он. По словам председателя Синодального информационного отдела, сам он как член Совета сосредоточился бы на социальных и просветительских проблемах. «Например, демографическая проблема сегодня в медийном формате не представлена должным образом — и ситуация, и возможности ее решения, обсуждения, и положительный образ семьи, причем не только образ матери, но и образ отца, который просто отсутствует в современной культуре как таковой. Мне было бы интересно этим заняться», — добавил В.Р. Легойда. |
| Уже стало аксиомой мнение, поддерживаемое большинством белорусов, что Брест основан польскими племенами. Но раскопки, проведённые доктором исторических наук, лауреатом Государственной премии Беларуси Петром Лысенко, позволили доказать, что город основан восточными славянами дреговичами, и принадлежал он Туровскому княжеству. И назывался он «Берестье», а Брест происходит от польского «Бжест». Археологические раскопки еще раз подтвердили, что до 16 века на территории современной Беларуси были только православные храмы, и там проживали восточные славяне. О материалах своих раскопок П.Лысенко докладывал ещё в 1980 году на конгрессе по славянской археологии, который проходил в Софии. Поляки не смогли подвергнуть сомнению демонстрированные им более 50 слайдов, а учёному пришлось отвечать на более полусотни вопросов. Вывод для поляков был предельно ясен и неутешителен – демонстрированные материалы типично древнерусские (Белоус И. «Древняя Русь Петра Лысенко». «Неман», 4, 2007, с.175-181). Но поляки есть поляки: хоть вши заведомо, но гонору не стратимо. Как только белорусские земли попадали по разным причинам в состав Польши, против Православия объявлялся крестовый поход, начиналось окатоличивание и ополячивание населения. К примеру, в 1919 году в Западной Беларуси функционировали 359 белорусских школ, две учительские семинарии и 5 гимназий («Беларусь праз Мн., 2018, с. 190). К началу Второй мировой войны в Западной Белоруссии не осталось ни одной белорусской школы. Детям запрещалось разговаривать на родном белорусском и русском языках, на первый план ставилось задача полонизации населения, а знание строк «Хто ты естэсь? – Поляк малы!..» влияло на школьные оценки по всем предметам, как писал в своей биографии Максим Танк. Пилсудский хвастливо заявлял: «Когда я возьму Москву , то на стене Кремля прикажу написать: «Говорить по-русски запрещено». В настоящее время на Белосточинне, которая в царское время принадлежала Гродненской губернии, а не автономному Царству Польскому, и переданная Польше в послевоенное время, проводится политика ассимиляции белорусов, которую почему-то не замечают всевозможные правозащитные организации Европы и «свядомыя» белорусы. История с членом Армии Крайовой Ромуальдом Райсом тому ещё одно подтверждение. В Беларуси эти события освящались с большими оговорками. Восполним этот пробел. |
| Такой анархизм и антиномизм не только не могли иметь надежды на быстрое и успешное распространение среди православных, но испугали н самих малеванцев. Только в с. Турбовке Свирского уезда Лысенку удалось сорганизовать из малеванцев коммуну из 80-ти человек, которая всецело осуществила анархические и антиномистические идеи Лысенка. Эта коммуна, бросивши земли и хаты, продавши, что можно, и раздавши остальное своим односельчанам, в ноябре 1899 года двинулась было на переселение в Казань, но из Киева, действием администрации, возвращена была обратно. Здесь, в этой коммуне, было осуществлено полное отрешение от всякого труда, полная половая свобода в отношениях мужчин и женщин, полное непризнание законов и властей. Конечно, такое анархическое и антиномистическое существование было невозможно в течении долгого времени. Уже чрез месяц после похода в Казань, Лысенко с главными их своих последователей должны были оставить коммуну и бежать от голода и ненависти своих последователей, которая сменила былую восторженную любовь и преданность. За сим и остальная коммуна возвратилась к обычному житейскому укладу жизни, а Лысенко со своими последователями тайно перебегал из одного места губернии в другое, но такого успеха, как в Турбовке, он нигде не имел. Сильное волнение он произвел лишь в селе Павловке Уманского уезда в 1902-м году и в с. Петро-острове Херсонской губернии в том же году. Имела некоторый внешний успех лысенковская компания этих бродячих малеванских пророков и в с. Рачканах Минской губернии. Лысенко и его последователи, эти бродячие пророки малеванства, проповедовая и осуществляя свои анархические и антиномистические идеи, ведут мирную пропаганду, нигде не проповедуют и не осуществляют свои идеи насильственным путем, нигде не пытаются подоить население на насильственное ниспровержение властей, закона и православной Церкви. Иначе повел пропаганду малеванства один из первых последователей Малеванного, Моисей Тодосиенко, произведший в 1901 году известный погром в с. Павловке Харьковской губернии, сосланный за это на каторгу и во время русско-японской войны бежавший оттуда, с о. Сахалина. Малеванство, проповедуемое и осуществляемое Тодосиенко, анархического также характера, но это не пассивная анархия, а революционная. |
|
|
