| Это обычное обращение старца к молодым и юным душам. И, смотришь, человек прояснился. Печали как не было на лице его. Точно луч брызнул с неба и осиял печальную душу. И снова хотелось жить, трудиться, радоваться, молиться. Любил старец направлять юную жизнь по пути воздержания и девства. Он знал, что девство велико пред Богом, оно возвышенно, свято. Сам, ведя внутреннюю духовную жизнь и постоянную брань с грехами, он хорошо видел грехи в сердце другого. Он сразу определял, кто и с чем пришел к нему на исповедь. Сразу видел и недостатки греховные. Как опытный врач сразу определяет болезнь и сразу устанавливает диагноз и дает верное лечение, так и батюшка Тарасий сразу видел, каким грехом заражена душа. О. Тарасий сильно не любил славы человеческой. Эта слава пустая была ему уж очень не по душе. Между тем его знали и в Москве и за Москвой, и в других городах России: Ленинграде, Саратове, Тамбове, Свердловске, Челябинске, Сочи. Везде знали о нем, как о мудром и опытном духовнике, пламенном молитвеннике и ревностном пастыре. Когда старцу говорили о том, что его знают всюду и везде, то он как-то виновато, как ребенок, конфузился, смущался. Выслушает, а потом и скажет: «Да ведь это все неправда, они ведь все по-детски верят, а я-то что. Ведь вот говорят в народе, что «за горою гармошка, а подойдешь – лукошко», вот так и меня они превозносят. Когда не видят они меня, то и говорят, старец, старец, да еще великий, а подъедут сюда, да посмотрят на меня и говорят совсем другое, он колдун и больше ничего. Ну,·прямо лукошко, лукошко и есть. Гремит оно лукошко-то, а дела-то никакого. Вот так и я, – закончит старец, – говорю, говорю, а сам не делаю»... Потом я заметил, что он все меньше и меньше стал появляться в садике, а затем и совсем перестал ходить. Как сейчас помню, как я видел его в последний раз. Мы пришли навестить его в его маленькую келейку. Она была вся заставлена банками, склянками, пустыми бутылками, на столе – загнивающие фрукты. Не продохнешь. Старец лежал на своей койке. Он был неузнаваемый, бледный, худой, оставленный. Из духовных чад к нему никого не пускали. |
| В издательстве Сретенского монастыря в детской серии «Чудесные истории» вышла книга сказок Дмитрия Александровича Дмитриева «Волшебное лукошко» . Для дошкольного и младшего школьного возраста. Иллюстрации А. В. Глебова, И. В. Глебовой. Дмитриев Д. А. Волшебное лукошко : сказки/Д. А. Дмитриев ; Художн. А. В. Глебов, И. В. Глебова. — М. : Изд-во Сретенского монастыря, 2017. — 112 с. : ил. — (Чудесные истории). Дмитрий Александрович Дмитриев – писатель, поэт и сценарист, много лет пишущий для детей. Многие его рассказы и сценарии были написаны для детских передач на радио «Радонеж» и телеканале «Радость моя». Ранее в серии «Чудесные истории» в издательстве Сретенского монастыря был изданы сборники рассказов Дмитрия Дмитриева «Волшебная скрипка. Сказочные истории» и «Таинственный маяк». В книге «Волшебное лукошко» собраны только новые сказки писателя. Все они – «добрым молодцам урок». Например, как в сказке про грустного короля. Грустный король Жил-был на свете король. Король как король, да только вот грусть не оставляла короля ни на минуту. Грустил он и днём, и ночью. Взглянет он на небо, увидит солнышко: — Ах, от солнышка я всегда грущу… Выйдет в сад, глянет на прекрасные цветы: — Ах, от этих цветов мне становится ещё грустней… Услышит чей-нибудь смех: — Ах, как грустно это слушать… Ничто не могло его обрадовать. И даже сердце короля билось грустно-грустно. И что только ни делал король, чтобы перестать грустить и научиться радоваться! Он созывал лучших музыкантов, танцоров, клоунов и фокусников. По его приказу во дворец свозили самые забавные и дорогие игрушки, а повара готовили самые изысканные угощения. Каждый день он велел устраивать представления и концерты, балы и фейерверки. Но ничто, ничто не могло заставить его сердце биться радостно. А по ночам грустный король играл в саду на лютне и пел грустные песни: — Ах, пусть, ах, пусть, Хотя бы на полдня, Оставит грусть, Оставит грусть меня. Ах, ночь грустна, Печален соловей, Грустит луна О грусти о моей… И вот однажды в двери дворца постучали. На пороге стоял человек в пыльной накидке, в стоптанных башмаках и с саквояжем в руках. |
| Надписание славника Крестопоклонной недели. «Перевод» архим. Исаии (Лукошко). Стихирарь. Сер. XVII в. (РГБ. Ф. 304. 429. Л. 494 об. - 495) Надписание славника Крестопоклонной недели. «Перевод» архим. Исаии (Лукошко). Стихирарь. Сер. XVII в. (РГБ. Ф. 304. 429. Л. 494 об. - 495) Начало славника Крестопоклонной недели. «Перевод» архим. Исаии (Лукошко). Стихирарь. Сер. XVII в. (РГБ. Ф. 304. 429. Л. 494 об. - 495) Начало славника Крестопоклонной недели. «Перевод» архим. Исаии (Лукошко). Стихирарь. Сер. XVII в. (РГБ. Ф. 304. 429. Л. 494 об. - 495) На рубеже XVI и XVII вв. наряду с указаниями на анонимные, местные монастырские (троицкий, кириллов, чудовский) и именные переводы песнопений З. р., относившиеся как к годовому, так и к суточному кругу, в рукописях появляются ремарки, означающие различные мелодические стили - «больший роспев», «большее знамя» (в свою очередь они могут иметь именную или местную принадлежность), а также «меньший роспев». Большой распев представляет собой знаменную традицию мелизматики, с древности свойственную нек-рым типам песнопений, напр. евангельским стихирам, однако к кон. XVI в. переведенную мастерами певч. искусства из «тайнозамкненной» формы в разводную. Запись песнопений в разводе дробным знаменем , требовавшая глубокого знания богатого формульного лексикона З. р., иногда помечалась в списках именем того или иного знаменитого распевщика; определение степени авторского участия в разводных записях, заключающегося в особенностях интерпретации отдельных знамен и формул, в каждом случае нуждается в специальном исследовании (см.: Парфентьева. 1997; Тюрина. 2006; Она же. 2008). Развод «тайнозамкненных» начертаний мог отражать как авторское прочтение знаков и графических формул, так и местные традиции, передававшиеся устным путем, тонкие отличия к-рых нуждались в закреплении с помощью детализированной уточняющей нотации. В отличие от «большего» «меньшим» обычно называли распев, соответствующий по стилю столповой знаменной редакции. Возникновение «меньшего» распева литургических текстов разных типов происходило неодновременно. |
| Кабала на стрельцов стольника и полковника Никифорова приказу Колобова, на Костюнку Козмина с товарищами, в рубле, писана в 182 году. Кабала Никифорова же приказа Колобова, на десятника на Никишку Гребнева с товарищами, на десять человек, в пяти рублях, писана в 182 году. Кабала на стрельцов Микифорова же приказу Колобова, на десятника на Гришку Мартынова, с товарищами, на десять человек, в четырёх рублях, писана в 182 году. Кабала Ферапонтова монастыря на крестьянина Раменской волости, деревни Устья, на Сеньку Козмина, в рубле, писана в 184 году. Пестерь да кореник с ложками и с разными судами деревянными. Коробка полна мыла белого. Три бруска мыла грецкого. Тридцать четыре полотна тонких, да два холста ровных. Четыре крашенины. Косяк бумазеи. Остаток бумазеи же чёрный. Кисеи шесть аршин. Семь китаек лазоревых. Три китайки вишнёвых, да остаток вишнёвой же китайки. Двадцать пять полотенец. Остаток сукна чёрного. Шёлка белого три мотка, да тканого шёлка лазоревого и зелёного два мотка, да шнурка вишнёвого и лазоревого и зелёного три мотка. Шесть скатертей белых. Коробка с поясками чёрными да с белыми и с ними лоскут соболей, ветхий. Коробка со всяким лоскутишком. Ящик. В нём одиннадцать голов сахара, в нагунце немного клея рыбьего, гороха грецкого с полчерпака. Проса с четверик. Пол-осьмины орехов. Восемь копцов полотен. Сухарей кадочка. Кружечек проволоки медной тонкой. Две пастилы в лукошке да изюма немного. Коврижка сахарная изломана, да коврижки пряничные гнилые. Пшена Сорочинского в двух мешочках. Лукошко проса полное. Половина бочонка тимону. Кузов с лоскутьишком ветхим. В лукошке муки пшеничной четверти с две. В другом лукошке муки же пшеничной с четверик. Пятьдесят пучков белужьей вязиги да сто семьдесят пучков вязиги плохой. В кульке с пуд целибухи. Ушат да вечко бобов. Коробок чемерицы. Проса в лукошке четверика с три. Ртути фунт. Фунт сафрантасу дерева. Полсть однорядная подложена дорогами, опушка атласная, круги бархатные. Фунт зелёной меди. Полсть чёрная новая. |
| Стали собираться на праздник и Иванушкины братья; не то чтобы самим скакать, а хоть на других посмотреть. Просится и Иванушка с ними. – Куда тебе, дурак! – говорят братья. – Людей, что ли, хочешь пугать? Сиди себе на печи да золу пересыпай. Уехали братья; а Иванушка-дурачок взял у невесток лукошко и пошел грибы брать. Вышел Иванушка в поле, лукошко бросил, свистнул три раза и крикнул: – Сивка-Бурка, вещий каурка! Стань передо мной, как лист перед травой! Конь бежит – земля дрожит, из ушей пламя, из ноздрей дым столбом валит. Прибежал – и стал конь перед Иванушкой как вкопанный. – Ну, – говорит, – влезай мне, Иванушка, в правое ухо, а в левое вылезай. Влез Иванушка к коню в правое ухо, а в левое вылез – и стал таким молодцом, что ни вздумать, ни взгадать, ни в сказке сказать. Сел тогда Иванушка на коня и поскакал на праздник к царю. Прискакал на площадь перед дворцом, видит – народу видимо-невидимо; а в высоком терему, у окна, царевна сидит: на руке перстень – цены нет, собою красавица из красавиц. Никто до нее скакать и не думает: никому нет охоты наверняка шею ломать. Ударил тут Иванушка своего коня по крутым бедрам, осерчал конь, прыгнул – только на три венца до царевнина окна не допрыгнул. Удивился народ, а Иванушка повернул коня и поскакал назад. Братья его не скоро посторонились, так он их шелковой плеткой хлестнул. Кричит народ: «Держи, держи его!» – а Иванушкин уж и след простыл. Выехал Иван из города, слез с коня, влез к нему в левое ухо, а в правое вылез и стал опять прежним Иванушкой-дурачком. Отпустил Иванушка коня, набрал лукошко мухоморов и принес домой. – Вот вам, хозяюшки, грибков, – говорит. Рассердились тут невестки на Ивана: – Что ты, дурак, за грибы принес? Разве тебе одному их есть? Усмехнулся Иван и опять залез на печь. Пришли братья домой и рассказывают отцу, как они в городе были и что видели; а Иванушка лежит на печи да посмеивается. На другой день старшие братья опять на праздник поехали, а Иванушка взял лукошко и пошел за грибами. Вышел в поле, свистнул, гаркнул: |
| — Как дела, малыш? Король всё шагал и шагал, шагал и шагал… И вдруг распахнулось окно. — Посмотрите, посмотрите, тут кто-то королём вырядился! Посмотрите, какой он смешной! — услышал он звонкий голосок, а затем зазвучал детский смех. — Ах! — сказал король и заплакал. Заплакал от радости… С тех пор королю грустить стало некогда, с утра до ночи, а то и с ночи до утра он старался помочь всем, кто нуждался в помощи. И, говорят, уставшего, но очень радостного короля можно было теперь встретить даже в самых отдалённых уголках королевства, и всегда в самый нужный момент. Содержание Золотые колокольчики Сказки про королей Золотые колокольчики Сундук Королевские часы Грустный король Кузькино войско Солдатские сказки Кузькино войско Награда Шинель Сапоги Сказка о трубаче Волшебное лукошко Сказки о животных Зайчик и снеговик Волшебное лукошко Козёл-обманщик Воробьи и роза Ворона и соловей Комарик-гусарик Лесной голова Муравей Сказка о разумном псе Сказка о ленивом коне Соловей Хитрый косарь Деревенские сказки Хитрый косарь Сказка о жадном купце Помощники Книгу можно приобрести: · на сайте отдела оптовых продаж Издательства Сретенского монастыря · в магазине Сретенского монастыря (г. Москва, ул. Большая Лубянка д.17, тел.: +7 (495) 150-19-09) · в интернет-магазине «Сретение» с доставкой по России и странам ЕАЭС. 1 декабря 2017 г. скрыть способы оплаты Смотри также Комментарии Г.Д 5 февраля 2018, 04:03 Послание к Титу. Глава 1, ст. 15–16; глава 2, ст. 1-10. 1:15. Для чистых все чисто; а для оскверненных и неверных нет ничего чистого, но осквернены и ум их и совесть. А.П. 13 января 2018, 19:57 Сказка называется " Волшебное лукошко " . Если правильно до нашего времени дошло толкование слова " волшебный " , то ведь смысл этого слова " волхование, колдовство " . Колдовство, волхование, волшебство - обращение " за помощью " к лукавой нечистой силе. Сначала девочка (и мальчик) обучаются " управлять " волшебной палочкой, варить " волшебное зелье " , быть с волшебным лукошком, а потом - с гороскопами и вообще с оккультизмом во всех его проявлениях. Может быть, не надо бы маленькому возрастом православному христианину даже начинать знакомство с духовной жизнью со слова " волшебное " . Тем паче, если при этом папа и мама не объясняют разницу между верой в Бога и поклонением нечистой силе. |
| Кувыркается салат, Сыр, яичница, варенье.. Над столом – как приведенье Скачет дедушкин халат! Под столом сидит семья: Мама, бабушка и я. Папа с веником летает, Подметает потолок, Он летает и мечтает Выгнать гостью за порог. А она жужжит под носом И над ухом, и везде – В башмаке, в кормушке с просом, В газированной воде, В рукаве и сковородке, В балалайке и часах, У меня на подбородке И у дедушки в усах! Вдруг настала тишина Звонкого звонче - Это вышел из окна Золотистый пончик! Онс вареньем, Онс изюмом, С нашим визгом, Криком, шумом! Это — пончик с лапками, С крылышками сладкими. У такого пончика - Жало с острым кончиком! Он теперь жужжит на клёне, Изгибается в поклоне, Извиняется оттуда, Что расколота посуда, Что из этой заварушки Не вышло дружеской пирушки! Букет котов У меня уже готов Для тебя букет котов, Очень свежие коты! Они не вянут, как цветы. Вянут розы и жасмин, Вянут клумбы георгин, Вянут цветики в саду, На лугу и на пруду, А у меня – букет котов Изумительной красы, И, в отличье от цветов, Он мяукает в усы. Что за ушки! Что за лапки! Всяк потрогать их бежит. Я несу букет в охапке, Он дерется и визжит. Я несу букет котов, Дай скорее вазу. Очень свежие коты – Это видно сразу! Илл.: И. Рублев Малиновая кошка У Марфы на кухне Стояло лукошко, В котором дремала Домашняя кошка. Лукошко стояло, А кошка дремала, Дремала на дне, Улыбаясь во сне. Марфута спросонок Пошла к леснику С лукошком, Где кошка спала на боку. Марфута не знала, Что кошка в лукошке Дремала на дне, Улыбаясь во сне… Лесник, насыпая Малину в лукошко, С болтливой Марфутой Отвлекся немножко. Лесник не заметил, Что кошка в лукошке Дремала на дне, Улыбаясь во сне… А кошка проснулась И выгнула спину, И пробовать стала Лесную малину. Никто не заметил, Что кошка в лукошке Хихикает тихо И чмокает лихо! Лесник Сковородку с грибами Приносит, Марфуту любезно Позавтракать просит. Над ними хихикает Кошка в лукошке – В свое удовольствие Ест продовольствие! Марфута наелась Маслятами на год, А кошка малиновой Стала от ягод. |
| И вот уже час, два Степан Андреянович лежит у закраины поля. В воздухе душно, солнце немилосердно припекает, а белая головенка сына все качается и качается над черной пашней… А потом… потом Вася накинул на плечо лукошко и пошел разбрасывать зерна. Издали не сразу и поймешь, кто кого несет, – то ли Вася лукошко, то ли лукошко Васю. Степан Андреянович смотрел на сына, плакал от радости и шептал: “Хозяин! Хозяин вырос!” Домой они вернулись затемно. Дождь лил как из ушата. Но Вася ничего не слышал и не чувствовал. Всю дорогу он беспробудно спал, уткнувшись головой в колени отца. Мать так, спящим, и внесла сына на руках в избу… Славная ржица уродилась с того посева!.. Конь, всхрапывая, потянулся к старой траве на промежке. Плуг опрокинулся, и лемех со скрежетом черканул по боковине камня, увлекая за собой с корнем вырванные побеги ивняка. Степан Андреянович, словно очнувшись, поднял голову, поглядел кругом. Все так. То же поле, те же кусты по бокам. Только Васи нет… Потом он опять шагал за плугом. Холодная земляная сырость дышала ему в лицо. Скрипело колесо плуга. И мысли, тоскливые и однообразные, как скрип колеса, сжимали ему сердце… Во время кормежки лошадей к нему подошел Трофим. Молча, не разговаривая, сел в затишье к телеге, поставил меж ног берестяную коробку и с остервенением накинулся на еду. Степан Андреянович лег сбоку Трофима, устало прикрыл глаза. – Чего не ешь? Раз смерть обошла – живи. Он ничего не ответил. Перед глазами, едва он лег на промежек, опять заколыхалась черная, лоснящаяся на солнце пашня, белая голова сына выплыла из голубого марева… – Ну как, старики? Не сыро? – Это голос председательницы. Степан Андреянович нехотя повернулся, сел. – А в Оськиной навине сыровато. Я Софрона на малые холмы перевела. Анфиса вопросительно взглянула на Степана Андреяновича: “Не обижаешься?” – Раз сыро – чего же… – Смотрю, не разучился, сват. – Улыбаясь, она прикинула на глаз вспаханный участок. – Эта наука такая, что и на том свете помнить будешь… – А я ведь к вам по делу, – сказала Анфиса, присаживаясь. – Бригаду вашу разорять пришла. Хочу двух пахарей к Насте перевести. Замучилась девка. Вдвоем с Василисой, старухой, – некому плуг наладить… Кого бы ты, сват, не пожалел? |
| Оловянная кружка большая. Четыре кружки средних. Дюжина стаканов. Четыре чашки да пять стаканов средних. Шесть блюд больших и малых. Пять тарелок. Солонка с перечницей да солонка малая; все оловянные. Ларчик с мелочью в нём. Три оселка. Черен масла коровья. Лукошко сухарей ржаных. В лукошке же пшеничных сухарей немного. В лукошке семена огородные. Пять сулей скляничных больших и средних. Одеяло белье, под бумазеей. Тюшак. Одеяло, половина песцы, другая лисицы, под бумазеей же. Полстка кизилбашная, ветха. Пуховик под братским сукном. Камилавка тёплая. Восемь ставков деревянных с имбирём да с бадьяном и с иными овощами. Пол-туюза винных ягод. Ведро изюму. Мешочек горчицы. В малом мешочке сухая черёмуха. Ягоды туюз цылибухи. Четыре туюза порожних. Слюды пять гривенок. Погребец, в нём двенадцать четвертин маленьких оловянных да три четвертины побольше. Три кади да пять кругов масла коровьего, по смете шестнадцать пуд. Муки овсяной с осьмину. Пятнадцать кулей порожних. Трид(цать) пять рогож. Да по сказке старца Мардария: Олова в двух бочках весом девятнадцать пудов двадцать пять гривенок с полгривенкой. Солода ржаного пять четвертей. Овсяного солода то же. Ячного солода четыре четверти. Гороха четверть с полуосьминой. Овса осьмина. Толокна полтора четверика. Муки ржаной в трёх лукошках четыре четверти. Сухарей в двух лукошках с осьмину. В лукошке мака небольшое место. Толокна в двух лукошках не сеянного три осьмины. В лукошке муки пшеничной пол-осьмины, муки гречневой четверик, круп овсяных с осьмину, вандышев с четверик. В лукошке крюки и петли дверные с подставы и с задвижками и иная мелочь. Двое клещей поваренных. В коробке черёмуховых сушёных ягод небольшое место. Двое чулок валеных, третье чулки синие. Прядена мережного тридцать гривенок. Пять заякин. Кафтанишко маленькое овчинное. Семь заякин морских. Три кафтанишка чёрные суконные. Кожан крашенинной. Кафтанишко новое. Ряса сермяжная чёрная. Полтретья меха. Заечные сумки перемётные. Три кафтана шубных, поношены. Тридцать овчин. |
| Мы уже упоминали, что отец Тарасий сильно не любил славы человеческой. Эта слава пустая была ему уж очень не по душе. Между тем его имя знали и в Москве, и за Москвой, и в других городах России: Ленинграде, Ростове, Саратове, Тамбове, Свердловске, Челябинске, Сочи – везде знали о нем как о мудром и опытном духовнике, пламенном молитвеннике и ревностном пастыре, заботящемся о спасении душ человеческих. Когда старцу говорили о том, что его знают везде-везде, то он как-то виновато, как ребенок, конфузился, смущался, а потом и говорил: «Да ведь это все неправда, они ведь всему по-детски верят. А я-то ведь что? Ведь вот говорят в народе, что за горою – гармоника, а подойдешь – лукошко. Вот так и меня превозносят. Когда не видят меня, то и говорят: старец, старец, да еще великий; а подъедут сюда да посмотрят на меня – говорят совсем другое… Ну прямо лукошко, лукошко и есть. Гремит оно, лукошко-то, а дела-то никакого. Вот так и я, – закончит старец, – говорю, говорю, а сам не делаю». Так отец Тарасий смотрел на свой авторитет. Так он низко и смиренно ценил себя. Примерно за полгода до смерти отца Тарасия лаврское начальство сильно восстало на него. И больше всего по зависти, что его почитает народ, бегут за ним, чтобы взять благословение, почти в каждой записочке пишут его имя о здравии. И вот начальство возненавидело старца, очень даже возненавидело, и стало его сильно гнать. А он, бывало, заберется в свою келию и не выходит оттуда целую неделю. Тогда решили выгнать старца из келии и переселить в другое место. Для этого начальство избрало Митрополичьи покои, где в самом-самом низу были две-три комнатушки, похожие на собачьи конуры. Вот в одну из них и вознамерились поселить старца. Когда ему сказали об этом, то он промолчал, а потом закрыл свою дверь и долго-долго никого не пускал. Ведь и правду сказать, это было большой обидой для отца Тарасия. Смиренный был старец, послушный, но вот здесь уж он не выдержал. Он грубого ничего не говорил, а просто не хотел уходить из келии – и все. Сидел-сидел, а потом еще и приболел. И так долго тянулось, больше месяца. |
|
|
