| За переводами следуют сочинения наших митрополитов-греков, написанные на греческом языке и делавшиеся известными русским грамотникам тоже в переводах. Таковы: сочинение против латинян об опресноках митрополита Леонтия, полемическое послание митрополита Uoahha II к папе Kлuмehmy III и его же церковное правило, два послания к русским князьям митрополита Никифора о латинах, его же послание к Мономаху о посте и поучение к народу в неделю сыропустную. В послании к Мономаху доказывается важность поста и между прочим высказывается замечательная в историческом отношении похвала Владимиру Мономаху, простоте его жизни, ласковости, щедрости и другим качествам. Поучение к народу тоже о посте между прочим вооружается против господствовавшего зла русской жизни — больших ростов и пьянства (так у автора — прим. ред.). Замечательно начало, из которого видно, что митрополит не говорил поучения сам по незнанию языка, а поручал читать его другим. Русские писатели в своих сочинениях старались подражать греческим образцам и подвергались немалой опасности усвоить те же недостатки, какими страдала тогдашняя греческая литература, — хитросплетения диалектики, пышное и многословное риторство, скудное живой практической мыслью. Их выручали из этой опасности: добрый обычай подражать не столько новым греческим авторам, сколько древним отцам церкви, а также сама новость образования в России, еще не успевшего войти во вкус византийской диалектики и риторства, живое религиозное чувство, которое так свойственно юным христианам и которое само собой оживляло бездушную форму риторской речи, если и успевало облекаться в нее, наконец, слишком много важного дела в современной обстановке русской жизни, дела, которое естественно одушевляло древнерусское поучение и давало ему современное и практическое значение. Первое место по времени между русскими произведениями занимает поучение новгородского епископа Луки Жидяты (1036—1060 г.), в безыскусственном перечне излагающее главные обязанности христианина. Митрополит Илларион еще в сане пресвитера написал замечательное по своему одушевленному витийству слово, содержание которого определяется заглавием: «О законе, Моисеем данном, и о благодати и истине, Иисус Христом бывших, и како закон отыде, благодать же и истина всю землю исполни, и вера во вся языки простерлась и до нашего языка русского, и похвала кагану нашему Владимиру, от него же крещены были, и молитва к Богу от всея земли нашей». Особенным одушевлением проникнуто изображение плодов крещения на Руси и похвала Владимиру. Эта похвала очень нравилась в старину, так что летописцы часто целиком заимствовали из нее разные черты и прилагали их к другим князьям, которых думали похвалить. Заключительная молитва к Богу от лица новопросвещенного народа была принята даже в церковное употребление. После Иллариона осталось еще «Исповедание веры», образец православного изложения главных догматов, написанное им, вероятно, при возведении в сан митрополита. |
| Его чистоту берегло более духовенство, потому что имело более нужды знать его как язык веры; его чистоту нарушали более люди светские, менее к нему привыкшие, но и они нарушали ее не по воле, чтили его как язык веры, как язык высшей образованности, оттеняли им свой живой народный язык не только на письме, но и в изустном разговоре и вместе боялись оттенками народного языка портить язык книги тем более, чем важнее был предмет, о котором писали, чем нужнее казалось поддержать важность речи. Прочное начало образованию книжного языка русского, отдельного от языка, которым говорил народ, положено было в 13–14 веках, тогда же как народный русский язык подвергся решительному превращению древнего своего строя. До 13 века язык собственно книжный – язык произведений духовных, язык летописей и язык администрации – был один и тот же до того, что и Слово Луки Жидяты, и поучения Иллариона, и Русскую Правду, и Духовную Мономаха, и Слово Даниила Заточника, и Слово о полку Игореве, и Грамоту Мстислава Новгородского некоторые позволяли себе считать написанными одинаково на наречии не русском, а старославянском. Если бы язык народный в то время, когда были писаны все эти вещи, отличался от книжного, то он не мог бы не показать себя хоть кое-где своими особенностями, по крайней мере настолько, насколько народные языки западной Европы в то же время показывали свои особенности в книжном латинском. В 14 веке язык светских грамот и летописей, в котором господствовал элемент народный, уже приметно отдалился от языка сочинений духовных. В памятниках 15–16 веков отличия народной речи от книжной уже так резки, что нет никакого труда их отделить. Эти отличия увеличивались сколько от удержания в книгах древнего строя языка, столько и от изменений, которым подвергался книжный язык независимо от народного. Не неподвижным оставался язык книжный. С одной стороны, с расширением круга литературной деятельности, трудно было писателю ограничиваться в круге понятий ученых, для которых прежде придуманы были приличные выражения: по образцу не народному, а старославянскому, хотя и с применением к языку русскому, постепенно составлялись новые слова производные и сложные; и число этих слов увеличило с течением времени состав книжного языка на третью долю, если не более. |
| Третью драгоценность той же литературы составляет Поучение к братии Новгородского епископа Луки Жидяты. Поучение это важно для нас не по одной своей древности, нет, а особенно потому, что оно составлено человеком, который первый из наших соотечественников удостоился степени архипастырства, потому что оно, сколько доныне известно, есть первое собственно русское церковное Слово, которое, судя по содержанию его и тону, святитель Новгородский произнес едва ли не при самом вступлении на свою паству (1035). Не отличается это поучение ни искусственным красноречием, ни глубиною и плодовитостию мыслей; напротив, дышит совершенною простотою и кратко излагает самые общие первоначальные наставления в истинах веры и нравственности. Но зато оно вполне соответствовало настоятельным потребностям времени и места, вполне приспособлено было к понятиям тех младенцев по вере, к которым было направлено. “Первое всего, братие, – говорит проповедник, – вот какую заповедь все мы, христиане, должны содержать несомненно: веровать во единого Бога, в Троице славимого, во Отца и Сына и Святого Духа, как научили апостолы и утвердили святые отцы: “Верую во единого Бога...” – до конца. Веруйте также воскресению, и жизни вечной, и вечной муке (уготованной) грешникам. Не ленитесь ходить в церкви и на заутреню, и на обедню, и на вечерню; и в клети своей, отходя ко сну, прежде помолись Богу и тогда возлегай на постелю. В церкви предстойте со страхом Божиим; не говори ничего и ни о чем не мысли, но всею мыслию моли Бога, да отпустит тебе Бог грехи”. Указав, таким образом, главные обязанности христианина по отношению к Богу, проповедник начинает преподавать своим слушателям христианские обязанности и к ближним: “Любовь имейте со всяким человеком, а особенно с братиею, и да не будет иное на сердце, а иное на устах. Не рой ямы пред братом, да не ввергнет тебя Бог еще в большую, но будь так правдив, чтобы ради правды и закона Божия быть готовым положить свою главу, да сочтет тебя Бог со святыми. Прощайте брат брату и всякому человеку, а не воздавайте злом за зло; похвалите друг друга, да и Бог вас похвалит. Не смущай, да не наречешься сыном дьявола, но примиряй, да будешь сыном Богу. Не осуди брата даже мыслию, поминая грехи свои, да и тебя Бог не осудит. Помните и милуйте странных, и убогих, и заключенных в темницах и будьте милостивы к своим сиротам...” |
| Но г. Евсеев доставляет читателю удовольствие встретиться с ним после. Этот Ефрем, естественно предполагать, одно лицо с русским митрополитом того же имени. А новгородская летопись рассказывает, что м. Ефрем судил и осудил Луку Жидяту по доносу его же холопа. Теперь становится понятным пристрастное отношение к новгородскому епископу со стороны митрополита: оно объясняется старыми счетами. Все эти предположения и сближения более, чем рискованны. Г. Евсеев старается обрисовать нравственную личность второго новгородского епископа, хотя на это не имеется достаточных данных. Состояние же новгородской церкви времени Луки Жидяты он описывает положительно вопреки данным источников. Положение христианства в Новгороде в пол. XI в. г. Евсееву представляется цветущим. «Судя по многочисленности храмов и монастырей в Новгороде в конце XI в., можно думать, что некоторые из них построены были раньше в пол. XI в., еще епископом Лукой. Строились храмы, несомненно слышалась и проповедь . Потребность в храмах говорит об увеличении числа молящихся, но это увеличение немыслимо без проповеди» (вып. I, 9–10). Но летопись к концу XI в. упоминает только о четырех церквах в Новгороде. Вероятно, она пропускает известия о храмах. Но откуда же об их многочисленности известно г. Евсееву? Упоминаний о новгородских монастырях к к. XI стол., как известно, нет совершенно. А отсюда трудно заключать об увеличении числа молящихся и о судьбе проповеди. Такая статья для читателя из средней школы и вообще не имеющего своего суждения по научным вопросам, положительно вредна, так как сообщает неверные сведения. В других статьях мы встречаем ошибки в частностях. Г. Н.К.Н. помещает город преп. Феодосия Курск в Черниговской губернии (вып. I стр. 26). Проф. Пономарев в своем предисловии к Прологу странно объясняет термин «изгой» (стр. XXXIX), а в примечаниях (стр. 187) высказывает сомнение в существовании проложного жития Варлаама хутынского до XV в., тогда как имеется его печатное издание по Прологу XIII–XIV века (см. |
| Новгородский владыка рано выделился из ряда других архиереев по своему особому положению в епархии; он был в Новгороде не только духовный правитель, но и гражданский деятель, особенно с половины XII века, когда владыка стал выбираться вечем. Все православные новгородские владыки были не столько великие пастыри и учители церкви, сколько замечательные деятели на гражданском и политическом поприще: такими их всегда изображают новгородские летописцы. Вследствие особого положения архиепископа в среде новгородской общины, вследствие лежавших на нем различных гражданских обязанностей и даже земских повинностей, вся его власть и все его собственно церковное управление рано получили мирской характер; а значительные земельные имущества, которыми с древнейших времен владела новгородская кафедра, дали владыкам возможность иметь у себя на службе светских служилых людей, которые поэтому появляются у них ранее, чем при других епископах. Так уже с первых времен христианства в Новгороде владыки его имели у себя слуг из «простой чади», как это видно из истории Луки Жидяты, оклеветанного пред митрополитом своими рабами 17 и из рассказа о смерти владыки Стефана, задушенного своими холопами 18 . В половине XII века при первом выборном владыке Аркадие упоминается Тиун Тупочел 19 . Из начала XIII века в летописях упоминаются две должности «владычный стольник» и «стольник софийский» 20 в чем состояли эти должности и чем различались между собою, решительно не известно. Но во всяком случае тот факт, что еще с самого начала XIII века и вероятно ранее при новгородских епископах существовали светские служилые люди, остается несомненным. Переход же светских служилых людей епископа из чиновников по управлению домом и имениями в чиновники епархиальные при известных условиях тогдашней русской церковной жизни, которые мы рассмотрим ниже, был очень не труден, особенно в новгородской епархии, где епископ был вместе и гражданским деятелем, где смешение церковного и светского было явлением всегдашним, обычным, и где поэтому легче и скорее всего могла появиться своеобразная церковная администрация, состоящая из светских служилых людей архиерея, которые в одно и тоже время были и придворными архиерейскими слугами и епархиальными чиновниками, заведовавшими различными епархиальными делами, исключая дел строго духовных. |
| Итак, сам Феодосий всегда говорил «от Священного Писания » в делах веры! . Дошло до нас также поучение второго Новгородского епископа Луки Жидяты († 1060 г.), первого из русских, удостоившегося архипастырского сана (в 1034 г.). Оно дышит евангельскою простотою и мудростью, заключая в себе пастырское наставление в христианских обязанностях, приспособленное к пониманию юной паствы, недавно ещё просвещённой верою, и произнесено было, по видимому, при самом вступлении святителя на Новгородскую кафедру. Это поучение – первое собственно русское словесное произведение, дошедшее до нас 42 . Далее назовём творения нашего первого летописца Нестора († 1114 г.), – его превосходное описание жития преп. Феодосия, также его «Житие» свв. мучеников, князей Бориса и Глеба и, наконец, его образцовая летопись, в коей он излагает события с точки зрения Божьего мироправления. Знаменитый исследователь летописи Нестора Шлецер с изумлением останавливается пред фактом едва объяснимым, пред появлением национального, самобытного и вместе с тем образцового летописца в народе, за сто лет ещё пред тем бывшем в состоянии полудиком. «Как, – спрашивает он с удивлением, – как пришло Нестору на мысль написать временник своей земли и на своём языке (ибо на западе тогда все писали по латине), каким образом этот русс (то есть, славянин) вздумал быть историком своего народа?» Шлецер и другие старались объяснить это необыкновенное явление византийским влиянием: Нестор, – говорили, – подражал лишь византийским летописцам. Но последующие исследования доказали, что византийскими источниками Нестор пользовался вполне самостоятельно, лишь как материалом. Да и сам Шлецер невольно замечает, что слог Нестора не похож на византийский, а похож на библейский 43 , что и естественно: Нестор воспитан был не на византийских витиеватых сочинениях, но на Слове Божием, «умудряющем простых» ( Пс. 18:8 ), и которое он притом имел счастье читать на родном языке. Творения Нестора ясно показывают, что он был не только человек дарований необыкновенных и обладал разнообразными сведениями, но и был муж веры, весьма сведущий в Св. Писании, на которое он нередко ссылается и которое он высоко ценил, вместе с житиями святых: «аще поищеши в книгах мудрости прилежно, – говорит он в одном месте, – то обрящеши великую пользу души своей; иже бо книги часто чтет, то беседует с Богом или святыми мужи; – почитая пророческыя беседы, и еуангельская учения и апостольская, жития святых отец, восприемлет душа велику пользу 44 ». Из этой заметки Нестора мы видим, о каких «книгах» идет речь, когда летописец упоминает о том или другом любителе книг в эту эпоху 45 . |
| 186 Так, Григорий Турский именует вознамерившегося креститься франкского короля Хлодвига I (481–511) “новым Константином” (Gregorii episcopi Turonensis Historiarum libri decern, II, 31/Ed. R. Buchner. Darmstadt, 1955. P. 118.15), т.е. мы имеем дело co стереотипным представлением. (Ср.: Crètaux S. Confrontations et syncrétismes symboliques chez les Mérovingiens et les Riourikides//RES1. 1991. T.63/1. P. 123–143.) 187 Острогорский Г.А. Отношения церкви и государства в Византии//SK. 1931. Т.4. С. 121–134; Michel А. Die Kaisermacht in der Ostkirche (843–1204). Darmstadt, 1959. S. 119–138. 188 ПСРЛ. T.l. Стб. 139–140; см. об этом: Hellmann Μ. Das Herrscherbild in der sogen. Nestorchronik//Speculum historiale: FS J. Spoerl. München, 1967. S. 224–236 [о преобладающей роли ветхозаветной парадигматики в развитии византийской политической идеологии см. новое фундаментальное исследование: Dagron G. Empereur et prètre: Etude sur le “césaropapisme” byzantin. Paris, 1996. – Прим. изд. (К.А.)]. 189 Бугославский С.А. Поучение епископа Луки Жидяты по рукописям XV–XVII вв.//ИОРЯС. 1913. Т.18. С. 225. 190 Соответствующие свидетельства из переводной и оригинальной литературы собраны В. Вальденбергом (прим. 184). 193 См.: Poppe А. (прим. 172). S. 131–151; Müller L. (прим. 108). S.243; Des Metropoliten Ilarion Lobrede (прим. 55). S.1–11. 194 B этом вопросе трезвую аргументацию Л. Мюллера следует предпочесть выводам А. Поппэ, которые основаны больше на общих соображениях относительно ситуации в Византии, нежели на конкретных данных древнерусских источников. 195 “Федерация самостоятельных княжеств” возникла на Руси по “завещанию Ярослава”? В такой прямолинейной форме эта старая мысль сейчас едва ли может быть принята. Сеньорат, установленный на Руси “рядом Ярослава”, – вовсе не специфически древнерусское явление (см.: Назаренко А.В. Родовой сюзеренитет Рюриковичей над Русью//ДГ, 1985 год. 1986. С. 149–157). Но автор прав, подчеркивая институциональный аспект межкняжеских отношений, так как в отечественной науке последних десятилетий было принято абсолютизировать их социально-экономическую основу (так наз. “феодальная раздробленность”). (А.Н.) |
| Примеры наложения судебного наказания с епитимьей или нераскаянностью не известны. Впрочем, судебное постановление о штрафе не отменяет необходимости духовного роста, исправления своей жизни (если не рассматривать епитимью только как вид наказания, что, впрочем, неочевидно и зависит от личного отношения к епитимье как духовника, так и исправляемого грешника). Что же касается нераскаянности, то в Повести временных лет есть несколько персонажей, которые являются «окаянными» в этом, видимо, значении слова , но суд над ними никто официально не чинил. Это прежде всего Святополк Владимирович/Ярополчич, Горясер с убийцами Бориса и Глеба, Глеб Всеславич, половцы и сам дьявол (интересно, что как только убийства прекратились и к Киеву подошли полки Ярослава, наименование Святополка окаянным в летописи заканчивается). Не известно ни одного случая, где бы нераскаянность связывалась с тем, что преступление было судимо или грех был обличен архиереем или духовником. То, что деятель является нераскаянным злодеем, летописец решал, очевидно, сам. Ситуация с наказанием внесудебным представляется очень сложной. Существует достаточно много примеров расправы, которые имеют под собой если не правовые основания, то по крайней мере правовые интенции. Холоп Дудика, лишившийся рук по решению епископа Луки Жидяты , иноки Василий и Федор, герои Киево-Печерского патерика , Федорец, нареченный епископом Ростовским , – вот весьма неполный перечень пострадавших, палачи которых считали, что имеют определенные права на расправу. Косвенные указания на то, что эти расправы имели под собой видимость если не законности, то хотя бы субъективной справедливости, дают основание историкам права рассматривать их в контексте правовых традиций Руси или Византии (а может быть, и Западной Европы) либо судебных разбирательств, о которых сохранилось так мало исторических свидетельств. Однако обращает на себя внимание важная деталь: каждое из этих описаний, помимо рассказа о расправе, обязательно включает апелляцию к высшему (небесному) суду. |
| Обязанности к ближним по письменным памятникам. – Обязанности к ближним по народным словесным произведениям. – Семейные отношения по письменным памятникам. – Почитание власти по письменным памятникам. – Семейные отношения по словесным народным произведениям. – Почитание власти по словесным народным произведениям. – Общая картина нравственно-практических воззрений русского народа. – Главные добродетели. – Самые тяжкие грехи Переходим к уяснению народных воззрений на обязанности человека к ближним. Обязанности человека к ближним излагаются во множестве памятников древнерусской письменности, между которыми главное место, конечно, занимают поучения и жития. Так, в указанном выше слове Луки Жидяты излагаются и обязанности человека к ближним. Любовь , говорит проповедник, имейте со всяцем человеком, а боле с братиею, и не буди ино на сердце, а ино на устех, но под братом ямы не рый, да тебе Бог в горшая тоя не вринет. Но буди правдив и братив тако, яко не кайся правда деля и закона Божия и приложа главы (то есть за правду и закон Божий не отрекайся и голову свою положить). Претерпите брат брату и всякому человеку, а не воздайте за зло, друг друга похвали, да и Бог тебя похвалит. Не мози свадити (ссорить), да не наречёшися сын диаволу, но смиряй, да будеши сын Богу. Не осуди брата ни речью, ни мыслию, помни свои грехи, да тебя Бог не осудит. Помните и помилуйте странные и убогие, и гладные, и темничники, и своим сиротам милостиви будете, той бо вельми милостив есть, иже домашняя своя без скорби сотворит… Не убий, не солжи, или послух не буди» 867 . Обязанности человека к ближним, предписываемые Лукою Жидятою, как видим, сводятся к двум категориям. Одни обязанности положительные, требующие от человека делания добра ближним, другие – отрицательные, запрещающие делать зло ближним. И в других памятниках древнерусской письменности налагаются на человека те же обязанности. В древнерусских поучениях проповедуется и убеждение делать добро людям, и запрещение наносить вред ближним, будет ли он заключаться в присвоении чужого имущества 868 , или лишении человека жизни, или лишении чести 869 . Но так как нанесение вреда человеку вызывается или гневом, или завистью, или мщением, то древнерусские учители восстают и против излишнего гнева 870 , и против зависти 871 , и против ненависти 872 , и против мщения 873 . |
| встречаются уже Слова Григория Антиохийского – «На святое погребение и воскресение Господа нашего И. Христа», Епифания Кипрского – «Слово о погребении и об Иосифе, иже от Аримофея», его же «Похвала Иосифу» и др. Но при сравнении с этими и другими однородными произведениями, служившими для Кирилла Т. образцами, его Слово тем не менее представляется вполне оригинальным, и при умелом, ораторском произношении должно было производить потрясающее впечатление. Слово о расслабленном. – В Лаврской рукописи имеет оно заглавие: «В неделю четвертую по Пасхе того же Кирилла мниха слово о разслабленнем, иже 38 лет бе разслаблен. От сказаний Евангельских» (л. 81). Вслед за лирическим вступлением («Неизмерима небесная высота, неиспытана преисподняя глубина» и пр.), проповедник переходит к изложению Евангельского повествования о расслабленном и предлагает истолкование, по которому Силоамская купель «была образом святого крещения»: это место Слова до буквальности сходно с соответственным толкованием Феофилакта Болгарского (Благовестник, ч. 4, стр. 122–123), извлечение из которого, в форме особого анонимного поучения на неделю о расслабленном, и помещено в нашей рукописи как раз рядом с Словом св. Кирилла (л. 233–235 об.), Феофилакт же Болгарский, в свою очередь, заимствует свое толкование из Златоуста. У св. Кирилла представлен свободный, в драматически-диалогической форме, пересказ Евангельской истории, причем он построяет его так, что в его изложении отдельное Евангельское сказание получает всемирное значение: расслабленный это – весь ветхий человек, болевший рабством греху и дьяволу; овчая купель исцелившая расслабленного – купель крещения, исцеляющая все человечество. В речи расслабленного ярко рисуется беспомощность падшего человека, которому ни закон, ни пророки не могли даровать исцеления от его смертного, гибельного недуга; речь Господа к расслабленному – блестящая лиро-эпическая апология искупления и восстановления человечества водою крещения, – в страстном увлечении этой мыслью проповедник уклоняет даже от Евангельского текста и допускает анахронизм: Спаситель в своей речи к расслабленному упоминает о воскресении Лазаря, совершенном позднее. |
|
|
