| В своем Слове Иларион как бы объединил в красноречивом выражении те чувства хвалы и благодарности Богу и национальной радости, какие одушевляли лучших людей в народе, недавно оставившем язычество и сделавшемся христианином, причастным благодатному Христову царству и через то – всему богатому разнообразию высокой духовной культуры просветителей Руси – греков. После усвоения христианства и сознания всех его преимуществ сравнительно с оставленным язычеством естественно было излиться благодарной хвале Вседержителю за его неизреченную милость к русскому народу, выразителем чего и явился наш проповедник. По своему характеру слово Илариона принадлежит к памятникам церковного красноречия, к разряду слов торжественных, хвалебных, и представляет прекрасный образец этого рода, стройный в целом и выдержанный в частностях, богатый внутренним содержанием и безукоризненный с внешней стороны. Оно построено по определенному, последовательно развивающемуся плану, мысли текут свободно и спокойно, и каждая часть надлежаще развита, выяснена и раскрыта. Язык его живой, образный, картинный и в то же время простой, ясный и правильный. Все слово чуждо вообще искусственности и холодной риторики; мы не видим здесь злоупотреблений ораторскими приемами, примеры чего давала переводная и оригинальная югославянская литература и чем отличалась наша отечественная в последующее время; – не замечаем механического пользования готовыми заученными оборотами, того бессодержательного и «многошумящего» «плетения словес», какому отдавалась посредственность и бесталанность. Напротив в слове Илариона чувствуется живая, свободная и красноречивая речь истинного одушевленного оратора. Так мог писать только человек, от природы наделенный ораторским талантом и сумевший развить и культивировать его через чтение образцов церковного красноречия, а может быть и через изучение теории ораторского искусства. Разные стороны внутреннего содержания слова обнаруживают хорошее знакомство проповедника с священными книгами ветхого и нового завета и понимание их внутреннего, идейного смысла; – сравнительное богословское развитие, давшее ему возможность кратко представить пути домостроительства Божия и догматически точно изложить учение о воплощении Сына Божия и об искуплении Им рода человеческого. Ясный взгляд на события современной и прошлой жизни своего отечества, удачные параллели и обобщения фактов из разных сфер и порядков, остроумные сравнения, свободные и оригинальные приемы речи, – все это показывает в авторе ум светлый и глубокий, натуру живую и оригинальную, одушевленную искренним чувством, с прочно установившемися убеждениями и с несомненным ораторским талантом. |
| Дрогоценные произведения этого рода – наследие нашей священной и родной старины, имеющие высокое значение и для современного религиозно-нравственного воспитания и образования в духе истинной Православной веры и народности, – или совсем еще остаются в рукописях старинных библиотек, или помещены и разбросаны по таким редким, старинным и дорогим изданиям, что решительно недоступны никому из большинства читателей, даже и в больших городах, не говоря уже о деревнях и селах. Мало того. В школах, в наших средних учебных заведениях – в семинариях и гимназиях, где изучаются древняя русская история, история русской церкви и древнерусской церковной письменности, и там заучиваются лишь имена древнерусских знаменитейших·церковных учителей, названия некоторых из их произведений, а этих произведений – и сами наставники, и воспитанники или совсем не видят, или только кое-что узнают о них по отрывкам, помещаемым в хрестоматиях, потому что полных текстов их, хотя бы уже и обнародованных, под руками не имеется и достать их невозможно. Предпринимаемое нами издание ,,Древнерусских церковно-учительных памятников» и ставит своей задачей идти навстречу этой насущной потребности наших школ и русского образования вообще, а именно: сделать такие памятники возможно доступными для всех. Такова наша задача. Издание будет выходить выпусками в 12 и более печатных листов. В каждый выпуск войдут несколько писателей или несколько отдельных произведений, принадлежащих различным писателям. Памятники будут печататься или в подлинных текстах, где возможно тщательно сверенных с их рукописными оригиналами или в переводе, когда старинный язык издаваемого памятника представляет затруднения для понимания современных читателей. Для каждого из писателей будут даны обстоятельные историко-литературные характеристики, а для отдельных памятников – объяснительные статьи, освещающие их содержание и примечания, для всестороннего и наилучшего уразумения их. В издании изъявили уже согласие принять участие некоторые из известных у нас знатоков древнерусской церковной литературы, и притом молодых, владеющих свежими и бодрыми силами, а общую редакцию его примет на себя редактор ,,Странника», проф. А. И. Пономарев. |
| Определить точное время возникновения отличных от церковных служб келейных молитв на Руси не представляется возможным в связи с практически полным отсутствием каких-либо источников. Несомненно, что древнейшей нормой домашней молитвы после формирования богослужения стало келейное исполнение церковных последований. Русь, принявшая в 988 году православное христианство от Византии, вместе с ним приняла и византийскую традицию благочестия: устав церковных богослужений и устроение быта православного христианина, к которому также относится келейная молитва. Наиболее ранний вариант особого личного молитвенного правила мы можем наблюдать в период господства на Руси Студийского Устава (XI–XIV вв.) 445 . Среди его служб существовал «чин куроглашения», краткую редакцию которого предписывалось совершать келейно 446 . Древнейшие его описания мы находим в Часословах XIII–XIV веков: РНБ. Q. п. I. 57; РНБ. Соф. 1052. Исследователь этого чина Е.Э. Слива замечает, что его состав схож с современными утренними молитвами: в обоих последованиях присутствуют обычное начало, [ У Символ веры , которые, в свою очередь, восходят к правилу «еже даде Ангел Господень великому Пахомию» 447 . Отдельные свидетельства о келейном совершении церковных последований в Древней Руси мы встречаем в памятнике древнерусской литературы «Житие Бориса и Глеба», где повествуется о том, что накануне своей мученической кончины святой страстотерпец Борис († 1015) повелел совершить вечерню, а с утра – утреню 448 . В «Поучении к братии» Новгородского архиепископа Луки Жидяты (XI в.) подчеркивается важность молитвы перед сном: «Не ленитесь ходить в церкви и на заутреню, и на обедню, и на вечерню; и в клети своей, отходя ко сну, прежде помолись Богу, и тогда возлегай на постелю» 449 . Из этих свидетельств можно сделать вывод, что, по крайней мере, в первые века христианства на Руси домашней молитвой было келейное совершение церковных последований, что вполне отражало византийскую практику благочестия. Согласно имеющимся источникам, с середины XIV века на Руси начинают появляться отличные от богослужебных чинов последования, предназначенные для келейного совершения. Весьма трудно и, наверно, даже практически невозможно точно определить источник их возникновения. И хотя появляются некоторые предположения об их зарубежном происхождении (например, через влияние келейных правил со Святой Горы Афон) 450 , точных документальных данных ни одна из этих гипотез не может предоставить. |
| Нравоучительные произведения иногда писали и жившие у нас греки. Из них особенно замечателен митрополит Никифор, от которого сохранилось послание к великому князю Владимиру Мономаху о посте и воздержании чувств 217 и поучение в неделю сыропустную 218 . Послание написано по случаю Великого поста, почему и начинается речью о необходимости и пользе поста для падшего человека; затем идет общее рассуждение о том, откуда привходит в человека доброе и злое; именно проводниками того и другого указываются душа трехчастная (ум, сердце и воля) и внешние чувства, как слуги души; это общее рассуждение прилагается далее к личности великого князя: его деятельность измеряется по указанному масштабу – по уму, сердцу, воле и внешним чувствам, мягко указывается, как недостаток, доверие князя к клеветникам и наушникам, объясняется, почему автор пишет это послание:«Я написал тебе, – говорит он, в напоминание; ибо великие власти имеют нужду и в частом напоминании. Я осмелился написать тебе потому, что устав церковный и правило требует в настоящее время (Великий пост) говорить нечто полезное и князьям. Знаем, что мы сами грешники и немощны, а думаем врачевать других; но слово Божие, сущее в нас, здраво и цело…»; в заключение предлагается совет помнить псалом 100-й:»Милость и суд воспою Тебе, Господи», как «верное изображение того, каков должен быть царь и князь». Послание вообще написано стройно и умно, хотя несколько отвлеченно и искусственно. Поучение Никифора имеет в виду наступающий Великий пост и потому говорит именно о нем: оно призывает слушателей к радостной встрече и радостному провождению дней поста, пробуждает чувство сокрушения о грехах, излагает условия и свойства истинного поста и покаяния и побуждает вместе с подвигами телесными совершать дела любви христианской. Это поучение менее искусственно и отвлеченно, чем послание к князю, хотя не так популярно, как поучения Луки Жидяты и Феодосия Печерского . Оно даже не совсем лишено жизненности, останавливаясь на современных недостатках – лихоимстве, мстительности, нарушении устава касательно поста и особенно подробно на пьянстве. Замечательно, что митрополит Никифор не знал русского языка и однако не уклонялся от своей обязанности учить паству: он писал по-гречески и написанное заставлял переводить. |
| Многажды друзии отгоними мною искушениа ради, а не не останутся, дóндеже получать святый тот даръ: то, что створю, невем убогый. Аще бо умолчю, вашего ради роптаниа, угождаа вам вашеа ради слабости: то камение възъпиеть (Сравн. Лк. 19:40 ). Не аз бо то глаголю, но они, светила вселенныа всея, истиннии стлъпи правыя веры, всадители, наставници всему доброму благонравию, вожди истиннии и светила негасущая. Ныне бо печалуемь и скорбим о инех Богоувидении, о немже бы нам радоватися и хвалу въздати благому Владыце, иже в первый на десять час пришедшим не похули их опождения (опоздания), но тужде мзду дарова им юже из утра делавшимъ; ропщющи бо на винограднаго владыку (Мф. 20:1–16: друже, не обижю тебе, – не тако ли съвещах с тобою, и не леть ли ми в своих яко же хощю? ( Мф. 20:13–15 ). Ныне же аз худый, в уме прием заповедь благаго Владыкы, се вещаю вамъ: Лепо бо бяше нам от трудов своих кръмити убогыа и странныя, а не праздным пребывати, преходити от келии в келию. Слышасте бо Павла, глаголюща: яко нигде же ту ни (туне) хлеба не ядох но нощь делах ( 2Фес. 3:8 ), а в дне проповедах и руце мои послужистаси, мне и инемъ: и паки: праздный да не ясть ( 2Фес. 3:10 ). Мы ничсоже того не сотворихомь. Аще бы не блогодать Божиа приспела нас и кръмила боголюбивыми человеки: что быхом сътвориси, на своя труды зряще? Да аще речемъ: пениа ради нашего, или поста ради, или бдениа, та нам вся приносять, и за всех бо за приносящих ни единою поклонимся. Слышасте бо притчю о десяти дев мудрых а е несмысленныхъ. Вещеваеть бо святое Евангелие: мудрыя же девьство съблюдоша, и светильникы своя украсиша ( Мф. 25:1–13 ) милостынями и верами, и внидоша в чрътог радостный, и никому же не възбраняющю имъ. Оныже буяя како нарекошася? Понеже девьственую печать съблюдоша неразориму, и в пощении и в бдении, в молитвах стончиша (=утончили) плоть свою, масла же и милостыни не принесоша в светильницех своих душ и того ради изъгнани Быша из чрътога, и тогда възыскаша продающих милостыня нищих но не обретоша; уже бо затворишася двери человеколюбиа Божиа. |
| Возможно и всего вероятнее, что таким учителем его был грек из числа прошедших строгую школу греко-византийских риторов и грамматиков: таковых много было тогда в Византии, и нет причины, почему бы они не могли появляться в то время на Руси, в качестве учителей, в домах богатых и знатных людей, тем более, что русские князья и наше высшее духовенство из греков, а также и постоянные оживленные сношения с Царьградом, особенно по делам церковным, как нельзя более благоприятствовали этому. Нам кажется, было бы более непонятным противное: разве напр. в эпоху послепетровских реформ, положивших предел отчуждению России от Западной Европы, наши родовитые дворяне мыслимы были без иностранных гувернеров и учителей? А что у греков всегда в изобилии были ученые риторы и грамматики, готовые ехать за море и предлагать желающим свои услуги, – достаточно указать на их постоянный отлив в Западную Европу, в Италию, напр., притом в эпоху позднейшую, в XIV–XV в., где естественно они не могли ожидать такого гостеприимства, какое могли встретить в единоверной им православной России, подчиненной в церковном отношении Константинопольскому патриарху. Судя по сохранившимся памятникам нашей литературы XII в., переводным и оригинальным, среди которых и творения Кирилла Туровского занимают одно из видных мест, время это было весьма оживленным, как в книжном, так и в общепросветительном отношении, а потому немыслимо, чтобы вся умственная деятельность тогдашних передовых русских людей ограничивалась лишь усвоением готового запаса славянских переводов, достававшихся нам от болгар, и чтобы не было у нас людей, не только знакомых с греческим языком, но и проходивших настоящую греко-византийскую школу и имевших полную возможность самостоятельно почерпать начатки божеской и человеческой премудрости прямо из первоисточника – из творений отцов и учителей церкви на подлинном языке, а также из творений светских, древне-классических и средневековых византийских писателей. – О современнике Кирилла Туровского , епископе Клименте Смолятиче, отзываются как «о книжнике и философе, каких еще и не бывало в русской земле» 241 , а в своем недавно открытом Послании Климент Смолятич вынужден был оправдываться от взводимых на него обвинений в том, что, являя из себя философа, тщеславился этим и писал – мудрствовал «от Омира, Платона и Аристотеля», славных в Эллинских странах 242 . |
| С еретическим учением Ария и с опровержением его в домонгольской Руси знакомили специальные сочинения: четыре Слова против Ария, переведенные на славянский язык еще в начале X века Константином, еп. Болгарским, по поручению царя Симеона, из слов Златоуста в рукописи так называемой Супрасльской: «Слово о св. Фоме апостоле и против ариан», Кормчая и др. Но ближайшим источником сведений о Никейском соборе для Кирилла Туровского послужило небольшое повествование, помещавшееся в Торжественниках и Златоустах, как особое поучение на шестую неделю по пасхе, под заглавием: «Слово о соборе святых отец 318, сшедшихся в Никии проклинати Ария еретика». Слово это встречается уже в самых древних рукописях, (напр. в Новг.-Соф. 1261 л. 8–10, перг. XIII–XIV в.), постоянно встречается потом в рукописных Златоустниках (см. напр. Новгор.- Coф. XVI в., л. 246 об.), переходит в Печатные (см. Почаевское изд. Златоуста л. 73 об. и сл.) и вносится даже в Толковое Евангелие Кирилла Транквиллиона (л. 177 об. и сл.). В последнем интересно, между прочим, отметить образчик компиляции, представляющей буквальное заимствование из Слова Кирилла Туровского , с расширением и распространением его текста (см. начало), с внесением целиком повествования Златоустников о соборе (л. 178 об.) и с собственными добавлениями составителя Толкового Евангелия. О фактической недостоверности подробностей рассказа о соборе, разумеется, не только при Кирилле Туровском, но и во времена Кирилла Транквиллиона – не могло быть и речи: сообщаемые им сведения принимались за несомненно достоверные. Так, между прочим, в Слове Кирилла Туровского , как и в названном повествовании, число отцов собора, подавшее повод к отысканию в нем таинственно-символического смысла – 318, тогда как их было никак не свыше 300, папа Сильвестр совсем на соборе и не присутствовал, Константин был крещен Евсевием и пр. (Робертсон, Истор. хр. цер. т. I стр. 189,190,198). 346 Поучения – на Пентикостье (Пятидесятницу) и о Самаряныни. – Эти два поучения, обыкновенно, приписываются только Кириллу Т., но не считаются несомненно ему принадлежащими, потому что в древнейших списках встречаются без надписания его имени (хотя и другие его произведения в рукописях также нередко встречаются без его имени) и не подходят по слогу и характеру изложения к подлинным его Словам (хотя, как мы говорили выше, и это доказательство непринадлежности ему этих поучений нельзя считать прочным). |
| И здесь, основная тема у него та же, что и в других его поучениях: «миновал ветхий закон с приношением козлих жертв и преданиями древних заповедей, – закон бессильный, немогший исцелить человеческих недугов», и потому воистину велика «премудрость Божия и неизреченно Его человеколюбие», если теперь, через Христа, «Он возлюбил нас и, отдаленных чрез грех , приблизил к себе, даровав человечеству всецелое исцеление». Эту основную мысль св. Кирилл проводит в своем изложении Евангельского повествования о слепом, показывая по всей истории иудеев, с помощью блестящих ораторских приемов, как жестоки и неблагодарны были они к своим великим учителям и благодетелям прошлого, – как велико было их умственное и религиозно-нравственное ослепление, когда они отказались признать в лице Христа – Бога, истиного Спасителя и Искупителя человечества. Слово оканчивается похвалой слепцу, открыто и мужественно исповедавшему свою веру в Спасителя пред Ним самим и пред целым народом. Не предносилась ли при этом перед умственнопоэтическим взором красноречивого проповедника XII в. его родная земля, еще так сравнительно недавно, всецело, от начала своего бытия, подобно Евангельскому слепому, пребывавшая в ослеплении язычества и теперь отверстыми очами узревшая свет истины и спасения? И не служат ли также заключительныт слова его указанием на св. Владимира и первых просветителей Руси христианством и призывом следовать примеру их: «О крепкий Христов воин! говорит он. Ты был доблестным борцом против обмана, смелым обличителем лжи, непобедимым страстотерпцем, искусным поборником Сына Б., посрамителем беззаконных иудеев и проповедником истины, добрым и ранним последователем нового завета, первым поклонником Господа Бога и Спаса нашего И. Христа». Мы говорили выше (в вступит. стат. к поучен. Кирилла Т.), что мысль о христианском просвещении России должна была одушевлять его и может быть она-то и вызывала его на это постоянное сравнение и сопоставление «старого закона» и «нового» и давала ему силу смелой кистью оратора-художника рисовать яркие картины человеколюбия и милосердия Божия к миру. |
| И кажется, не будет несправедливым, если на высшем месте по достоинству поставим молитвы св. Кирилла, на среднем – статьи его к инокам, и на низшем – его церковные поучения. Современники, и ближайшие потомки не без основания могли называть святителя туровского вторым Златоустом, конечно не в том смысле, чтобы сочинения его равнялись по достоинству и характеру с творениями древнего златословесного учителя, а в том, что св. Кирилл был тогда у нас самым лучшим витиею и отличался необыкновенным красноречием. Из всех писателей русской церкви, живших в продолжение трех первых веков, можно указать на одного митрополита Илариона, которого, по нашему мнению, не превосходил св. Кирилл своими талантами и образованием, хотя и превзошел количеством сочинений. Главные отличительные свойства святителя туровского: живое, плодовитое, неистощимое воображение, мягкое, доброе, восприимчивое чувство, легкий, свободный, витиеватый язык. А в творениях митрополита Илариона находим более твердый и обширный ум, более зрелости и последовательности в мыслях, более точности и правильности в мыслях и, по местам, самое высокое, истинно-ораторское одушевление» 276 . Академик Сухомлинов в исследовании о сочинениях св. Кирилла, составляющем предисловие к названному его изданию, указав в них влияние Библии, творений святоотеческих и разных произведений позднейшей византийской литературы, пробовал объяснить этим трояким влиянием литературные особенности Кирилла Т.: преобладание у него символического и приточно-аллегорического способа истолкования Священного Писания , возвышенный и по местам риторически-высокопарный склад речи, картинность и образность изложения и пр., и выставил как основное положение, что « Кирилл Туровский есть в полном смысле слова представитель византийского влияния на нашу древнюю словесность» (стр. IX). Проф. Голубинский в «Истор. рус. цер.», появившейся в 1880 г., сурово взглянул на значение Кирилла Туровского в истории нашей древней церковно-общественной письменности и на его ораторские дарования. |
| С одной стороны, считая его «исключительным» у нас явлением для 12 века, он признает в нем «ученого проповедника, изучившего и знавшего науку проповедничества и писавшего свои проповеди именно по этой науке, со всем ее знанием и со всем ее приложением»; но с другой стороны, сравнительно с настоящими древними проповедниками-ораторами, считает его не имеющим ни одного из тех преимуществ, которыми они отличались, а его произведения, и проповеднические по преимуществу – лишенными всякого значения для современников и позднейших времен 277 . В издании преосв. Евгения, вышедшем в том же 1880 году, г. Голубинскому справедливо было замечено, что его взгляд на св. Кирилла «грешит односторонностию», потому что, «охарактеризовав его, как проповедника, он совершенно забыл о св. Кирилле, составителе молитв, а в них-то выразился св. Кирилл тою сердечною и жизненною теплотою, которой не могла дать никакая заимствованная и подражательная образованность» 278 . Затем, в следующем (1881) году основательный разбор мнений г. Голубинского о древнерусской проповеди вообще и о поучениях Кирилла в частности сделан был в прекрасной статье преосв. Антония, архиеп. Финляндского (бывшего тогда Казанским профессором), помещенной в «Прав. Обозрении» 279 . В дальнейших работах по изучению св. Кирилла был выдвинут вопрос о подлинности известных под его именем церковно-учительных произведений и о целой школе русских писателей его времени, произведения которых по частям и в отрывках удается, наконец, открывать в наших старинных, мало еще обследованных, библиотеках. Но работы в этом направлении, которые обещают многое осветить в творениях св. Кирилла и в общей истории древнерусской учительной литературы пока только начинаются и не привели еще ни к каким положительным заключениям, так что судить об их успехах теперь было бы преждевременным... 280 He входя в рассмотрение вышеприведенных взглядов и мнений относительно св. Кирилла, что могло бы послужить предметом целого исследования, мы обратим внимание читателей на те стороны в его произведениях, которыми, по нашему мнению, наиболее выясняются значение и особенности его как писателя, а с тем вместе – особенности его Поучений, издаваемых нами. |
|
|
