| в коридоре и стал усердно копировать находящиеся там надписи. О. Марки наткнувшись на него и поразившись его странным видом, спросил, для него он это делает. Двадцатилетний де-Росси просто ответил: „Для издания полного собрания всех христианских надписей“. Учёный монах засмеялся „наивности“ молодого человека, но когда привёл его к себе, когда порасспросил о его планах, когда увидал груды эпиграфических материалов, расклассифицированных с той строгой научностью метода, которая потом составила всеми признанное достоинство монументальных эпиграфических изданий де-Росси, – то был чрезвычайно и восторженно удивлён, сделал де-Росси своим сотрудником, а через 15 лет скромно уступил гениальному исследователю издание бессмертного Roma sotteranea, которое было предпринято с согласия Пия IX на средства католической церкви. Но о. Марки оказал де-Росси ещё большую услугу. Он уговорил и отца снять своё запрещение, дозволить юноше доступ в катакомбы, и скоро юный учёный, вооружённый глубочайшим знанием не только древнехристианской и святоотеческой, но и всей средневековой литературы, стал „обхаживать“ Аппиеву дорогу с определённой целью не просто найти какие-то катакомбы, а отыскать древнюю усыпальницу римских епископов эпохи гонений. Такая определённость была настолько интуитивной и творческой, что даже о. Марки считал это юношескими бреднями. Но де-Росси, в первый раз сошедший в катакомбы в 1842 г., не оставлял своей мысли, с упорством и внутренней уверенностью гения. Учёный бенедиктинец Геранже был свидетелем странного вдохновения де-Росси. В 1850 г. де-Росси повёл его осматривать катакомбы Аппиевой дороги. В одном месте он вдруг остановился и указывая пальцем на какие-то тёмные массы земли, голосом вдохновенным и потрясённым (соп voce enfatica e commossa) воскликнул, что именно здесь покоятся тела первых римских епископов и тело св. Цецилии. Это было настолько неожиданно, что Геранже перепугался, подумав, что де-Росси сошёл с ума, и стал убеждать его успокоиться. Когда начались раскопки, вдохновенная, почти мистическая интуиция де-Росси в точности оправдалась, о чём сам Геранже засвидетельствовал в новом |
| Но эти трудности, эта возможность новых точек зрения и новых освещений вопроса предстоит каждому исследователю не только Оригена , но и при изучении таких знаменитейших богословов древности, как Афанасий Александрийский или Кирилл Александрийский ; они не только не вредят научному прогрессу, но лишь создают возможность для науки обогащать себя разнообразием исследований. Рассматривая с этой точки зрения сочинение свящ. Иванова, нужно признать его работу одной из серьёзных попыток выяснить все трудности и сложные проблемы, связанные с именем Оригена , которая по своей научной постановке, детальности и полноте, с какими здесь обсуждаются все пункты сотериологии и эсхатологии Оригена , является не только заслуживающей степени кандидата богословия, но и долженствующей быть причисленной к таким явлениям, которые редко наблюдаются на студенческой скамье,“. б) И. д. доцента О.М. Россейкина: „Избранной о. Ивановым темой требовалось изложить существенную часть сложной религиозно-философской системы знаменитого александрийского учителя. Изучать и излагать часть системы вне её связи с целым – дело, конечно, невозможное, и автор совершенно правильно при раскрытии сотериологии и эсхатологии Оригена всегда имеет в виду и его общее догматико-философское мировоз- —255— зрение. Если к этому прибавить, что в объём темы входила историческая судьба учения Оригена , то станет ясно, с каким количеством частных вопросов должен был иметь дело о. Иванов. С другой стороны, каждый вопрос он рассматривает обстоятельно и полно. В результате, сочинение о. Иванова разрослось в обширную (XVI+609) монографию, охватывающую взятую тему полно и всесторонне. Система Оригена излагалась неоднократно и ранее. О. Иванов не игнорирует эти изложения, пользуется ими; но он знает и сочинения самого Оригена и их прежде всего имеет в виду. Хорошее знакомство с источником и литературой вопроса сообщает работе характер научности. Суждения автора здравы и полновесны; тон изложения спокойный и уверенный. Сочинение потребовало немало трудов. |
| приобретены ими по традиции. История астрономии представляет нам ряд фактов необъяснимых без этого предположения. У народов, происхождение которых восходит к самой отдалённой древности, находят следы астрономии не менее развитой по отношению к основным фактам, чем астрономия наших дней, и несомненно восходящей ко временам допотопным. Гелиоцентрическая система, помещающая солнце в центре мира, оказывается самой древней. Система Птоломея, помещающая в центре нашего мира землю, явилась только в первые века нашей эры. Плутарх в своей „жизни Платона“ сообщает, что некоторые ученики Пифагора, между которыми был Филолай кротонский, помещали солнце в центре мира и заставляли землю вращаться вокруг этого центра. Коперник в предисловии к своей книге De revolutionibus orbium coelestium. 1543, посвящённой папе Павлу III, говорит, что одна страница из Цицерона (Academica priora. C.XXXIX) и другая аналогичная ей из Плутарха подсказали ему первую мысль о его системе и указали на ложность системы древних. „Inde igitur occasionem nactus, coepi et ego de terrae mobilitate cogitare“ – так толкнутый случаем и я стал размышлять о движении земли. Пифагор, посетивший древние народы Азии, принёс гелиоцентрическую систему в Европу. По мнению некоторых авторов, постоянные войны римлян и потом нашествие северных авторов повергли эту систему в забвение. Не отрицая этих влияний, можно однако показать, что римские учёные увлекались гелиоцентрической системой и теорией обитаемости миров. Европейские астрономические воззрения изменились под влиянием Аристотеля, знание которого распространили арабы. Геометрические познания эпохи Пифагора были слишком недостаточны, чтобы выяснить и обосновать гелиоцентрическую систему. Авторов её нужно искать в допотопном мире, потому что до нового времени никто не владел нужными для её создания познаниями. Ученики Пифагора говорили, что неподвижные звёзды – такие же солнца, как и наше, и также, как и оно, имеют свои планеты. Но открытие спутников у звёзд – дело можно сказать вчерашнего дня, оно могло совершиться только благодаря громадным телескопам нашего времени. |
| Прорись, записи, подмалёвка и пр. – всё это нужно иметь в виду при изучении иконографии. Конечно, подобные технические затруднения требуют специальных знаний, изучения самой теории живописи. Здесь мало, даже совсем не помогут собственные, всегда дилетантские, изыскания, здесь нужна школа, серьёзное изучение не только теоретическое, но и, главным образом, практическое. Но, раз школы нет, приходится с благодарностью отмечать наличность такой литературы, авторы которой понимают нужду дилетантов и помогают достаточно легко разбираться в тех или других вопросах в области истории искусства. Предо мной лежит небольшой, очень изящно изданный томик – Е. Sohn-Wiener „Die Entwicklungsgeschichte der Stile in der bildenden Kunst“. I. Vom Altertum bis zur Gotik. Leipzig, 1912 r. Этот томик представляет собой один 317) из многочисленных выпусков целой серии научно-популярных монографий по всем областям человеческого знания, предпринятой лейпцигским издателем В. G. Теивпег’ом под общим заглавием „Aus Natur und Geisteswelt“. Автор-доцент Freie Hochschule в Берлине. —177— Каких-нибудь особенных горизонтов, новых открытий Читатель, более или менее знакомый с историей искусства, здесь не найдёт, но он получит новую систематику известного материала. Наоборот, для читателя-дилетанта книжка Зон-Винера представляет хорошее руководство, помогает легко разбираться в вопросах, касающихся главным образом области наиболее интересной, но и трудной, тёмной для неспециалиста: в вопросах стилей. Последовательному обозрению стилей в истории искусства, обозрению, которое преследует цели и запросы широкой публики и посвящена эта интересная книжка. Автор широко смотрит на дело, оценивает художественно-исторические проблемы с точки зрения философской. Он борется с мнением учёных, которые хотят все стили выводить из архитектуры и к архитектуре свести все прочие искусства. Наоборот, он утверждает, что исторические движения в архитектуре нельзя понять без современных течений в пластике, живописи и ремесленном художестве. |
| —20— меси „корыстолюбия и честолюбия“ 95 . В этом покое совести есть самая высшая радость, самое высшее блаженство человека на земле. Таков основной принцип жизненного идеала м. Платона – покой совести в сознании неленостно и неподкупно выполненного нравственного долга в отношении Божественного дара жизни. С этим идеалом предстоит Платон перед Богом и людьми. Но с этим же идеалом предстоит и Филарет. Оба они мужи нравственного долга 96 . И если по величию дел жизни своей оба они как бы два одинаковых солнца, то, оказывается, и горят они одной и той же по существу и силе напряжения энергией нравственного долга. Но одно горит тёплым летним светом, а другое холодным зимним... Наука знает, что солнце летнее и солнце зимнее – одно и то же солнце и лучи его одни те же, но солнце летнее греет потому, что лучи его преломляются и задерживаются в окружающей землю земной атмосфере облаков: так точно и энергия нравственного долга, в нравственной личности Платона приобретает согревающую силу потому, что лучи его преломляются в густой атмосфере земных человеческих чувств человеческого сердца. В своей автобиографии м. Платон настойчиво подчёркивает как отличительное свойство своей души то, что он был „крайний уединения любитель“. —21— Но это уединение, которого Платон был любитель, не было однако уединением одиночества иноков-отшельников. в котором „удобнее подражать бесплотным и воспринимать тайные посещения Св. Духа“, уединением, которое любил Филарет 97 . Склонности к этому настоящему иноческому уединению Платон совершенно не имел. „Хотя, пишет сам о себе Платон, был (он) уединения любитель: но скучал быть один, и всегда один или два при нём находились, с коими он мог бы откровенно разговаривать“. Под любовью к уединению Платон разумел то своё свойство, что „множества людей, особливо ежели с ними надобно было обходиться церемониально и неоткровенно, всемерно убегал“ 98 . Отсюда, вообще „нередко немало времени проходило у него в прохаживании, или в сидении, разговаривая с приятелями 99 . |
| —252— в тесное соприкосновение с скинией в пустыне, забывая последующую домообразную скинию в Силоме. Но в сочинении и немалые достоинства. Автор прекрасно уяснил себе факт существования культов общественного и домашнего и удачно применил его к примирению теории Гуммелауера о священстве, как сосредоточенном в колене Манассиином, с воззрениями других богословов на священническое достоинство первенцев в период до Моисея. На изложение и критику теории Гуммелауера падает центр тяжести всей работы г. Ивановского, и нужно, воздавая ему справедливое, сказать, что он здесь достаточно потрудился. Генеалогические справки Гуммелауера им проверены, теория последнего изложена сжато и отчётливо, оппозиция священства из Манассиитов представлена выпукло, хотя бы по вопросу о ропоте на Моисея со ссылкой на Египетские котлы с мясом. Степень кандидата богословия должна быть достойным поощрением таких работ, как труд г. Ивановского. По обработке его сочинение стало бы даже очень хорошим“. б) И. д. доцента А.М. Туберовского: „При всей своей краткости, работа г. Ивановского представляет собой довольно полное и обстоятельное исследование. И нужно ещё удивляться, каким образом автору, не смотря на полное почти отсутствие готового материала, удалось по такому специальному и тёмному вопросу сказать так много. Особенно интересна IV глава, где г. Ивановский знакомит читателя с остроумной теорией Hummelauer’a, по которой левитское священство заменило лишь собой бывшее до него ранее, в период пребывания евреев в Египте, священство из колена Манассиина. Единственный упрёк, который может сделать второй рецензент с точки зрения своей специальности, касается усвоения ветхозаветному священству каких-то „благодатных“ прав и сил. Автору хорошо, конечно, известно, что благодать – явление новозаветной жизни, противоположное данному через Моисея закону ( Ин.1:17 ). Поэтому, как бы ни было священно ветхозаветное жречество, оно ни в коем случае не может быть, как подзаконное, названо бла- —253— годатным. Под-благодатность может быть лишь усвояема христианам и новозаветному священству, потому что как те, так и другое не подзаконны. |
| Между тем он расширил рамки своей работы, уделив из 4-х глав её История древнего Вавилона, 2) пророчества о Вавилоне, 3) историческое исполнение пророчеств о Вавилоне, 4) Апокалипсический Вавилон] первую, довольно обширную главу (1–93), сложной истории древнего и отчасти доисторического Вавилона. Эта часть сочинения не была обязательной для автора, и, разумеется, могла не занимать особой главы. О древнем Вавилоне автор если и мог сказать, то разве только – и это к своей выгоде – во введении. Это не налагало бы на него ответственности за правильность решения вопроса о происхождении Вавилона, о древней культуре его и т. п. Но выделенная в целую главу, эта часть работы сделала автора ответственным за ценность его научных выводов, которые в некоторых случаях должны быть признаны сомнительными, по крайней мере, в сложном вопросе о древней хронологии. Эта хронология является у автора вне соотношения с данными Библии – и в этом главный недостаток его работы. Общая предпосылка автора (предисловие), в которой он выясняет значение Промысла Божия в истории древних народов, также должна быть отнесена к разряду слабых мест сочинения. Так, на стр. 4-й, ссылаясь на Пс.24:4 , он утверждает, что все „пути“ – „Господни“, причём он склоняется к признанию того, что и нарушением воли Божией (стр. III-я) человек, как будто, осуществляет пути Господни... А это такое положение, которое опровергает и сам автор целым сочинением, раскрывающим ту истину, что Бог не попускает развиваться до —287— бесконечности злой настроенности людей, дабы они не препятствовали целям Высшего домостроительства. Последняя глава сочинения о. Лукьянова – „Апокалипсический Вавилон“ всего в 11 страницах без достаточных оснований выделена им в особую главу. Обозреватель судьбы Вавилона, имеющий дело с данными Ветхого Завета, по необходимости должен был обратиться в своей последней главе к Апокалипсису, а для полного анализа его содержания у него не оказалось достаточных данных. Лучше было бы, если бы автор свёл упоминание об апокалипсическом Вавилоне к простому заключительному замечанию. |
| 1) Современная астрономия установила факт единства вселенной, т. е. что между всеми мирами существует связь, в своей совокупности они – одно целое. Раньше предполагали, что различные системы миров совершенно независимы одни от других. Заметим об этом тезисе, Уоллэса, что признание единства материальной вселенной есть признание того, что уже тысячелетия утверждает Библия. 2) Наука приходит к заключению, что вселенная не бесконечна. Это доказывается слабостью света звёзд. Свет от всех звёзд равен лишь одной сороковой света луны 128 , а свет луны равен лишь одной полумиллионной —73— света солнца. Но бесконечное число звёзд должно давать бесконечный свет. Чем же может быть погашен этот спет? Расстоянием? Но на сколько расстояние ослабляет свет, настолько должно возрастать число звёзд с расстоянием. Нужно, ведь, предполагать, что звёзды, более или менее равномерно рассеяны в пространстве. Но в таком случае, если на расстоянии К от земли число звёзд равно S, то на. расстоянии двух R число звёзд должно быть равно 4S (поверхности растут, как квадраты радиусов). В первом случае сила звёздного света будет равна S/R 2 во втором – 4S/4R 2 , т. е. тому же самому. Значит, расстояние не должно уменьшать количества света, посылаемого звёздами. Точно также по вычислениям лорда Кельвина (Томсона), если бы число звёзд было бесконечно, то у звёзд должны бы были встречаться скорости несравненно больше наблюдаемых. Конечно, многими и философскими основаниями и соображениями естественно-научного характера можно подкрепить этот довод о конечности материального мира, но в данном случае важны не его основания, а его значение. Если мир конечен, то понятно, что он не существует вечно, значит он сотворён 129 . —74— 3) Вселенная имеет чечевицеобразную форму, на своей территории она ограничивается млечным путём. Все астрономы согласны в том, что солнечная система находится почти в центре вселенной. Далеко не все астрономы согласны, но Уоллэс считает и это имеющим за собой много оснований, что солнечная система окружена звёздным роем (скоплением звёзд), за которым количество звёзд быстро и сильно уменьшается. |
| сочинения; суммарно их можно было бы обозначить как некоторую канцелярщину. Г. Даниловский несёт своё исследование немного в том же духе, в каком составляются деловые бумаги. Он боится отходить от буквы темы и буквы документов, боится освещать их, боится читать между строками. Поэтому, часто как корни известных явлений, им изучаемых, так и плоды их, оказываются вне поля зрения его. Выражаясь не метафорически, скажем, что г. Даниловский не умеет учитывать влияния лиц, задававших известный тон философским течениям времени, но не состоявшим на философской кафедре, как не считается и с влияниями духовной школы, часто весьма существенными, на лиц, не числившихся её студентами или профессорами. Естественно думать, уже загодя, что это невнимание ко всему, что не подлежит, так сказать, архивно-канцелярской регистрации, лишает нашего автора возможности понять связь отдельных явлений и неизбежно вносит в сочинение его некоторую идейную отзывчивость. Чтобы не быть голословным, скажу например, что для г. Даниловского, кажется, не всегда ясна связь между преподаванием философских наук и преподаванием наук прочих. Но если бы он достаточно определённо установил для себя эту связность всей системы преподавания в то или иное время академической жизни, то для него уже сам собой встал бы вопрос: не следует ли во многих случаях искать вдохновителей и покровителей курса всей академической жизни, а, в том числе – и преподавания философских наук, – в лицах, прямо не состоящих в Академии, или не состоящих на философских кафедрах? А если бы этот вопрос был поставлен им, то, несомненно, не могли бы оказаться вне поля его внимания такие огромные величины, как Митрополит Московский Иларион, Иннокентий, впоследствии Архиепископ Херсонский. Митрополит Московский Филарет и др., создававшие целые эпохи. А с другой стороны, было бы естественно спросить себя: Что же давала духовная философия русскому обществу? Как развивалось истекающее из духовной школы философское просвещение? Не задаваться этим вопросом, это значит отрезывать от духовной школы те лучшие силы, которые часто, лишь временно или косвенно испытав |
| —146— нет; вы, высокочтимые господа, скажете, вероятно, – да. Кто из нас прав, решить невозможно, так как в протестантской церкви нет для этого компетентной инстанции. Христианская религия есть историческая величина и потому нуждается в развитии и способна к развитию“ 311 ... (Продолжение следует). Священник Николай Сахаров Berlin – Charlottenburg, Pestalozzisrasset, 99. Декабрь 1912 года. Флоренский П., свящ. Пределы гносеологии 312 : (Основная антиномия теории знания)//Богословский вестник 1913. Т. 1. 1. С. 147–174 (2-я пагин.) —147— 1 . К каким бы теоретико-познавательным заключениям ни приходил исследователь знания, бесспорно то, что исходит каждому должно из одного, общего для всех теорий знания начала, а именно из содержащегося в самом акте знания раздвоения его на субъект и объект знания. 2 . Раздвоение акта знания на субъект знания и на объект знания – эта первичная двойственность, в сущности, и составляет предмет исследования гносеологии. Это – тот punctum pruriens, то зудящее место, которое раздражает философствующее сознание и вызывает, в ответ себе, движение философской мысли. Двойственность, характеризующая акт знания, она-то и служит в теории знания началом Аристотелевского „изумления“, от которого зачинается и которым живёт философия. Поэтому, понятно, что истинное назначение теории знания – прекратить этот зуд, сорвать с раздвоенности акта знания ореол изумительности, – придумать для мысли такие рессоры, на которых она могла бы двигаться по пути знания, не испытывая толчков от двоящейся области своего исследования. Уничтожить фактически-данную двойственность – это значит оба момента её привести к одному. Теория знания есть и должна быть монистической, и в этом сходятся все попытки дать таковую теорию, – с той только разницей, что одни открыто несут пред собой монистическое знамя, а другие —148— пытаются осуществить монизм под прикрытием девизов менее решительных. 3 . Отвлечённо говоря, есть два направления мысли, следуя которым можно надеяться достигнуть желанного. Число „два“ определяется количеством данных в самом акте знания начал для ходов мысли. Путь же третий, к которому должно обратиться лишь после неудачи на этих двух путях, существенно связан с требованием новой действительности, а потому должен быть путём к преображению действительности и, следовательно, уже не может считаться только-теоретическим. |
|
|
